Текст книги "Легенда о Людовике"

Старший из них, шестнадцатилетний Робер, которого в честь бракосочетания брата должны были завтра посвятить в рыцари, преклонил перед Маргаритой колено и галантно поцеловал её запястье, улыбаясь ей столь открыто, что от кого иного это можно было бы счесть дерзостью. Однако он был брат Людовика и назвал Маргариту «дорогая сестра», добавив, сколь счастлив заполучить в невестки прославленную на весь Прованс красавицу. Маргарита зарделась от такой вольности и нерешительно покосилась на Людовика, сидевшего от неё по правую руку и глядевшего на брата с чуть укоризненной, однако же очень доброй улыбкой. Маргарита украдкой вздохнула: в поведении Робера ей почудился скрытый вызов, брошенный старшему брату, однако спокойствие Людовика дало ей понять, что она ошиблась.

Второй брат короля, Альфонс, поприветствовал Маргариту более сдержанно, однако весьма учтиво. Был это хрупкий, худощавый русоволосый юноша, с виду казавшийся болезненным. Он не походил ни на изящного Людовика, ни на кряжистого черногривого Робера. Однако Маргарита с первого же взгляда ощутила к нему симпатию и улыбнулась ему, хотя и устало, однако совершенно искренней улыбкой, на которую тот охотно ответил.

Наконец, Карл, последний сын Бланки Кастильской, родившийся уже после смерти её мужа. Случилось это, как говаривали злые языки, в чистом поле во время побега Бланки и Людовика из Реймса сразу после коронации – впрочем, не было повода верить этим нелепым сплетням. Карл был наиболее заводным, игривым и раскованным из всей королевской семьи – по той причине, видимо, что ему было всего только восемь лет. Он, однако, присутствовал в Сансе тоже, и ужасно комично раскланялся перед Маргаритой, подметая пол своей бархатной шапочкой. Он держался с такой потешной важностью, сверкая при том зелёными бесятами в глазёнках, что многие придворные, глядя на него, с трудом сдерживали улыбку. Маргарите он очень понравился, и она, желая завоевать его приязнь и не понаслышке зная, как ценят дети, когда старшие делают вид, будто принимают их за взрослых, с подчёркнутой серьёзностью выразила радость от встречи с его высочеством. Судя по виду мальчика, он остался ею доволен – и Людовик, кажется, тоже, потому что, когда Маргарита, познакомившись со всей его семьёй, снова украдкой посмотрела на жениха, то увидела в лице его что-то весьма напоминающее нежность. Даже на неподвижном лице королевы Бланки читалось теперь сдержанное одобрение.

Но это было, однако, единственное светлое мгновение за целый день. Остальное заполнила круговерть юбок, шляп и гербов, и к тому времени, когда пришло время идти на вечернюю молитву, Маргарита была уже совершенно вымотана. После службы она попрощалась с женихом и его матерью и поспешила к себе, больше всего на свете мечтая рухнуть на перину и забыться сном, ибо завтрашний день обещал быть ещё длинней и волнительней дня сегодняшнего.

Заснуть ей, правда, удалось не сразу: потушив свечи и отослав дам, Маргарита услышала, как кто-то скребётся в дверь между спальней и будуаром. Сперва она решила, что это крыса, и удивилась, откуда бы ей взяться в роскошном доме епископа Санского. Крыс Маргарита не боялась – их было великое множество в погребах и амбарах родового замка, по которым ей частенько приходилось разыскивать расшалившихся младших сестёр, – поэтому встала и, взяв от камина кочергу, подступила к будуару. Пристукнуть нарушительницу спокойствия она, к счастью, не успела, потому что ею оказалась…

– Алиенора! – воскликнула Маргарита, от неожиданности повысив голос, тут же сорвавшийся до возмущённого шепота. – Ну что ты творишь, негодница? Я ведь тебя едва не пришибла!

Она отбросила кочергу, глядя на хихикающую сестру. Алиенора воспользовалась её замешательством и тут же юркнула от двери в спальню.

– Ты что там делала? Пряталась?

– А то, – фыркнула Алиенора, забираясь в Маргаритину постель. Она была в одной ночной сорочке и босая, как бродяжка, так что, едва очутившись на широкой кровати сестры, торопливо поджала под себя ноги. – Иначе к тебе и не проберёшься. Гляди, важная какая стала, целый день как индюшка надувалась со своими королями да королевами! Ох, как тут мя-ягко у тебя…

Маргарита вздохнула, качнув головой, и вернулась в постель. Ну и впрямь никакого сладу с этой девчонкой.

– Тебя хватятся.

– Не-а, я тихонько ушла, когда уж свечи погасили. Я всё равно бы не уснула, мне всё не спится, а тебе?

– Да где уж теперь, – усмехнулась Маргарита, ложась в постель и приподнимая одеяло. Алиенора восторженно пискнула и юркнула к ней под бок, и тут же прижалась к сестре всем своим маленьким тёплым тельцем.

– Ну как тебе король Людовик?

– А тебе? – спросила Маргарита, не уверенная, что готова ответить на вопрос Алиеноры.

– Хорошенький, – равнодушно отозвалась та. – Глаза у него такие… славные. Голубые, как… – Она задумалась, со свойственной поэтессе критичностью подыскивая нетривиальное сравнение, но, видимо, не преуспела в этом и, сморщив нос, безапелляционно заявила: – Но я бы всё равно за него не пошла. Я бы ни за кого не пошла, вот ещё! Мужчины, короли – всё это такой вздор.

– Конечно. Тебе видней, – покорно сказала Маргарита.

Алиенора фыркнула, а потом вдруг выпалила:

– А вот королева Бланка – ведьма!

– Что? Тихо! – испуганно вскинулась Маргарита. – Что ты такое говоришь? А ну как услышат…

– Да кто услышит? Я тебе говорю, ведьма она. Чернявая и глаза злющие, как у Брандины, а то и ещё злее.

Брандиной звали ведьму-травницу, много лет наводившую страх на окрестности Монпелье. Все девицы, да и многие мужчины тоже, боялись Брандину, что не мешало бегать к ней охочим приворожить зазнобу или избавиться от соперника, так что слава о Брандине неслась по всему Провансу. В прошлом году её наконец-то сожгли как ведьму по приказу архиепископа, однако чёрных, душу выедающих глаз её ни Алиенора, ни сама Маргарита вовек бы не забыли. Маргарита и сейчас вздрогнула, вспомнив, как шевелила Брандина пухлыми губами, почти такими же алыми, как губы королевы Бланки, глядя на старшую дочь графа Прованского и предрекая её долю.

– Что ты, – сказала Маргарита, поняв, что молчит уже слишком долго. – И вовсе она не злая. Напротив, она встретила меня очень учтиво.

– Учти-иво, – передразнила Алиенора. – Вот так же учтиво она тебе ежа в перину подложит, попомнишь моё слово. И улыбаться при том станет, как нынче улыбалась!

– Ну зачем ты так? – не выдержала Маргарита. – Говоришь, королева Бланка злая, а сама? Разве мне легко?

Она не знала, отчего это вырвалось у неё – должно быть, просто слишком она устала за этот бесконечный день. Алиенора открыла было рот для очередной колкости, а потом захлопнула его, смешно, по-детски стукнув зубками, и крепко обхватила сестру руками и ногами, ткнувшись остреньким подбородком ей в плечо.

– Я с тобой посплю, можно? – шепнула она, и Маргарита коснулась губами растрепанных рыжих локонов у неё на макушке.

– Чего уж, спи. Не назад же тебе, босоногой, бежать, – прошептала она, приподнимая одеяло повыше.

Алиенора благодарно засопела и через минуту уже спала, а вскоре после неё заснула и Маргарита. Было полнолуние, и ровный белый свет озарял лица двух рыжеволосых девочек, двух крепко любящих друг друга сестёр, которым суждено было обеим стать королевами великих держав, много позже столкнувшихся в кровопролитной столетней войне. А пока была майская ночь, и обе девочки спали, обнявшись.

Следующим днём Маргарита и Людовик обвенчались.

После, припоминая тот день, она никак не могла взглянуть отстраненно, со стороны, на себя и на него. Помнила заусеницы на пальцах дяди Гийома, соединявшего правые руки наречённых во время обряда; помнила тусклый блеск тяжёлого обручального перстня, надетого ей на средний палец; помнила тягучий, обволакивающий запах ладана, сливавшийся с таким же тягучим пением на хорах; помнила собственный голос, как ей казалось, более низкий и гулкий, нежели всегда, голос, дающий обет любить своего мужа, как Рахиль, быть мудрой, как Ревекка, и верной, как Сара. Это и иные разрозненные обрывки, которые Маргарита могла собрать воедино умом, сказав себе: «Я теперь жена этого мужчины», но сердцем почувствовать не могла.

Людовик… нет, не пугал её, но отчего-то при взгляде на его доброе, светлое, милое лицо она ощущала смятение. Он говорил с ней мало, преимущественно вёл ритуальные либо формально-учтивые речи, но всегда они сопровождались лёгкой улыбкой, либо обещанием её там, где она не была уместна – как во время мессы. И в его голубых глазах Маргарита видела лишь тёплую нежность и заверение, что здесь она желанна, уважаема и встречена с радостью. Это чувство Маргарита ощутила и позже, на следующий день, когда её короновали в том самом соборе, где накануне обвенчали с Людовиком. Это был жест большого внимания с его стороны – и, подозревала Маргарита, со стороны его матери тоже, ведь все решения они принимали вместе. Обычно коронация королевских жён происходила спустя недели, порой месяцы после свадьбы. Людовик же повелел короновать Маргариту тотчас. Не оценить этого она не могла.

Однако прежде дня коронации должен был пройти день венчания. Из церкви королевский кортеж, увитый живыми лилиями, белыми розами и тюльпанами, направился во дворец, где уже всё было готово для грандиозного свадебного пира. В главном зале стоял крытый пурпуром и выстланный листьями помост для королевской четы, ниже него – столы для высшей французской знати, ещё ниже помещались приближённые короля и Маргариты, и тут зала кончалась – но и дальше, за дверью, в длинной крытой галерее стояли столы и лавки для верных рыцарей и оруженосцев его величества, а когда кончилась галерея, начался двор, где поставили угощенье для замковой челяди; ибо и челядь свою король угощал в тот знаменательный день с неменьшею щедростью, чем своих новоявленных родственников. Праздник продолжался и за замковыми воротами, распахнутыми в тот день настежь: жители славного Санса и окрестных деревень съехались в город на королевскую свадьбу. Они встречали королевский кортеж, возвращавшийся из собора, радостным криком, сыпля под колёса кареты зерно и цветы, и нынче у ворот дворца каждому из них наливали вина и пива, угощали хлебом, мясом и свежими фруктами, веселили менестрелями, жонглёрами и борцами. В замке развлечения были ещё более затейливы. Акробаты здесь строили живые пирамиды из собственных тел до самого потолка, так, что дух захватывало смотреть на мальчика, стоящего вверх ногами и раскачивающегося на одной руке, опираясь ладошкой о голову стоящего ниже, – и это в добрых десяти локтях от пола! Умелый ловчий вывел и показал гостям бурого медведя, выучившегося плясать. А когда гости порядком уже захмелели, посреди зала устроили загороженную арену и вывели на неё двух свирепых вепрей да спустили с цепей – и вепри дрались так, что кровь с их белоснежных клыков брызгами летела в хохочущую толпу, а когда один из них упал бездыханным на залитый кровью пол, ловчий возвестил, что вепря-победителя сей же час забьют и подадут молодожёнам на стол, дабы было нынче в молодом короле столько же силы, – что и было сделано.

Никогда Маргарита не бывала на столь великолепных пирах, никогда не видела ничего подобного тому, что происходило в тот день. Обычно она не пила вина, но в тот раз выпила, ещё, ещё и ещё, и к тому времени, как дошло до боя вепрей, лицо её раскраснелось и глаза разгорелись, и робость почти совсем оставила её, сменившись восторгом. Она глядела по сторонам, слушала, ела, пила, и кровь гудела у неё в ушах и пела в венах оттого, сколь великим, сколь огромным и богатым был мир вокруг неё, мир, которому она отныне принадлежала. Рядом заливисто хохотала Алиенора, хлопая в ладоши и глядя сияющими глазами на мальчика-акробата, что выделывал под потолком кренделя; дядя Гийом запальчиво и увлечённо спорил с епископом Шартрским, и видно было, что им обоим спор доставляет немыслимое наслаждение; похвалялся чем-то, собрав вокруг себя толпу слушателей, Робер Артуа; а Карл с радостным смехом гонял по залу гончих, пробравшихся на пир и готовых на всё ради куска ароматного, истекающего жиром мяса; и даже королева Бланка улыбалась чему-то, что говорил ей граф Тибо Шампанский. На всё это глядела Маргарита, и голова шла у неё кругом, так, что вылетели, вертясь, все мысли до одной. И лишь в те редкие мгновения, когда она поворачивалась к своему мужу, спокойному, улыбчивому, любезному с каждым, – лишь тогда вдруг что-то сжималось в груди у неё, так тесно, что мгновенье она не могла дышать.

Но кончился пир, кончился день, и молодых проводили в спальню.

Маргарита была так впечатлена и возбуждена, что совсем не боялась. Она без страха, в нетерпении даже позволила придворным дамам отвести её наверх, в королевскую опочивальню. Там её завели в будуар, соединявшийся со спальными покоями; а короля отвели в другие комнаты, смежные, дабы каждый из них подготовился к брачной ночи. Дамы Маргариты сняли с неё подвенечное платье цвета чайной розы, в котором была она в соборе и на пиру, разули её, освободив онемевшие от усталости ноги. Лишь тогда Маргарита блуждающим взглядом выхватила разложенную на диване ночную сорочку из чистого шёлка, и в тот миг, когда ловкие пальцы её прислужниц подцепили завязки на рукавах и распустили их – только в тот миг Маргарита очнулась, и ветерок тревоги коснулся её спины. Платье упало, и Маргарита свела плечи, зябко дёрнув обнажившейся лопаткой. Она заметила вдруг, в каком благоговейном молчании раздевают её обычно болтливые дамы. «О Господи, вот и настал этот день», – подумала Маргарита, глядя на ночную сорочку, которую уже поднесли ей, и вскинула над головой непослушные руки.

Потом её, одеревеневшую, усадили на табурет и распустили её длинные, почти до колен, рыжие волосы, тщательно расчесав их и умастив благовониями. Маргарита пытливо всмотрелась в мутноватое зеркало, пытаясь понять, хороша ли собой, или волнения последних дней сказались на её внешности. Она не чувствовала усталость – быть может, потому, что была ещё немного хмельна. Это и к лучшему, решила она – хмель облегчит боль. Она знала, что боль будет, от своей кормилицы, которую лишь несколько недель назад сумела разговорить и вызнала, что ждёт её в первую брачную ночь. «Будет больно, – сказала кормилица, – очень больно, но очень недолго, так что ты закуси кулак и проглоти крик, а после скажи своему господину, то он сделал тебя счастливой. Непременно скажи, – кормилица на том особо настаивала, – да, непременно, непременно. А потом, если тебе, деточка, немножечко повезёт, будет не больно, а хорошо».

«Не больно, а хорошо», – подумала Маргарита, когда её подняли и, легонько подталкивая, повели к спальне. Скрипнула дверь, отворяясь, а потом затворяясь у неё за спиной. Маргарита сделала три шага и встала в комнате, слишком большой и широкой для опочивальни; встала, глядя на своего мужа, сидевшего на постели и тут же вставшего при виде её.

Он был в одной лишь ночной сорочке, как и она, и складки одеяния не скрывали его сильного, мускулистого и гибкого тела, при виде которого странная, неведомая прежде дрожь прошла телом Маргариты, отдаваясь биением пульса меж ног. Она впервые была с Людовиком наедине и впервые как следует на него посмотрела. Теперь, когда его не затенял ни блеск короны, ни суета вокруг, ни пристальный взгляд королевы Бланки, Маргарита увидела, что он ещё мягче, красивее и моложе, чем ей показалось сперва. Он был ещё юноша, почти мальчик, и хотя между ними было несколько лет разницы, Маргарите почудилось вдруг, что она гораздо старше, опытнее и сильнее него, и весь свой опыт и силу должна ему непременно дать; она в тот миг всё что угодно могла ему дать. Но на самом деле у неё, конечно, не было ни силы, ни опыта – была лишь она сама, стоящая перед ним с распущенными по плечам золотисто-рыжими косами, и больше у неё не было ничего.

Она поняла, что он разглядывает её в молчании, так же, как она его, – и потупилась, ощутив стыд. Кормилица сказала, что она не должна стыдиться своего мужа, однако должна показать, будто стыдится, – мужчинам нравится это. Такая игра была, впрочем, слишком мудрёна для Маргариты: она вправду стыдилась и скрыть этого не могла. Она думала, что должна, наверное, дождаться, пока супруг повелит ей подойти. Но он молчал, и Маргарита просто стояла, с каждой минутой всё острее ощущая свою наготу и беззащитность. Внезапно ей стало холодно, хотя стояла весна, да и огонь в камине горел, кидая быстрые тени на высокий лепной потолок. Она переступила босыми ногами, думая, очень ли будет неучтиво, если сейчас она упадёт в обморок, – и через миг вздрогнула всем телом, ощутив на озябших плечах сильные, тёплые, большие ладони.

Маргарита вскинула взгляд, словно птичка, попавшаяся в силок. Людовик подошёл к ней сам и стоял теперь, накрыв ладонями её плечи. Он был очень высок ростом – Маргарита едва доставала ему до плеча, и, чтобы глядеть ей в лицо, он опустил голову очень низко, почти склонившись. Но надлежит ли королю склонять голову перед своею женой? Маргарита торопливо вскинулась, неловко шевельнувшись в его руках, – она не знала, что делать, и надеялась лишь на то, что знает он.

– Сир… – пролепетала она, облизнув пересохшие губы. – Сир супруг мой… я…

– Мадам Маргарита, – тихо сказал Людовик, глядя ей прямо в глаза, – знаете ли вы Книгу Товии?

Из всех вопросов, которые мог задать Маргарите её венценосный муж в первую брачную ночь, этого она ожидала меньше всего. Потому лишь открыла рот – нелепо, глупо, ох, ты словно гусыня, закрой сейчас же! – а потом, торопливо смежив губы, быстро кивнула несколько раз. Взгляд Людовика, и без того ласковый, смягчился ещё больше.

– Так вы, стало быть, и вправду так набожны, как рассказывал в письмах ваш батюшка. Помните, что написано в этой книге о Трёх Ночах Товии?

Он был будто учитель, спрашивающий урок у любимой своей ученицы. Маргарита вновь облизнула губы. Людовик всё ещё держал её за плечи, и если б не это, она, наверное, осела бы на пол на ослабевших ногах. Кормилица не говорила, что муж станет задавать ей такие вопросы. Маргарита прикрыла глаза и сказала, слыша свой голос словно издалека:

– Когда Товия пожелал соединиться со своей супругой, ангел Господень провёл его через три ночи. В первую ночь он повелел Товии сжечь в огне рыбье сердце, сиречь сердце, склонное и привязанное к мирскому. Во вторую ночь душа Товии, очищенная от тварного, пришла в сонм святых патриархов. В третью ночь посредством веры, укреплённой ночью второй, Товия стяжал Господне благословение. Следом же настало соединение с супругой.

– Истинно так, – мягко сказал Людовик. – Очень хорошо, мадам. Я вижу, что и сердцем вашим вы эту историю знаете, не только одним лишь разумом. Идёмте.

Он отпустил её плечи так внезапно, что Маргарита шатнулась – и тут же ощутила его пальцы на своих. Взяв свою молодую жену за руку, Людовик повёл её – но не к брачному ложу, как она ожидала, а к камину, огонь в котором ворчал и потрескивал за чугунной решёткой. Когда они оказались перед очагом, Маргарита увидела на каминной полке большое золотое блюдо, на котором лежало что-то, что она распознала не сразу, – маленький кровавый комочек, похожий на… да. Рыбье сердце.

– Как был благочестив Товия, так надлежит и нам. Будем же делать, как он, и помолимся о том благословении, что ниспослал ему Господь.

Сказав так, Людовик взял руку Маргариты и, потянув её к блюду, накрыл её ладонью рыбье сердце. Маргарита ощутила податливую холодную плоть под рукой и сжала пальцы. Людовик потянул её руку назад, и она поддалась, позволив ему поднести её руку к камину. Жар огня опалял ей пальцы, холод сырого рыбьего сердца – леденил, а меж жаром и льдом была тёплая рука её мужа.

– Бросайте, – сказал Людовик, и Маргарита разжала руку. Они смотрели вместе, как, съежившись, чернеет и исчезает в огне их общая жертва. Потом Людовик снова накрыл ладонью её плечо. От него совсем не несло хмелем, и Маргарита вспомнила, что на пиру он пил очень мало, намного меньше других. «Что он за человек?» – подумала она вдруг, и поразилась тому, отчего этот простой вопрос ни разу прежде не посещал её мысли. Как мужчина он хорош собой; как король он велик и мудр; как супруг он внимателен; он набожен как христианин; но что он за человек?

– Избегнем соблазна плоти и усмирим её с помощью Божьей, – сказал Людовик, и Маргарита чуть не задохнулась – она не знала, отчего, не знала, что должна чувствовать – смятение или восторг, недоумение или благодарность. – Проведём эту ночь в молитве и придём друг к другу через неё, подобно Товии и его благословенной супруге. Да благословит вас Господь, Маргарита.

– И вас, мой супруг, – прошептала она, вслед за Людовиком опускаясь на колени на холодный каменный пол.

И так прошла эта ночь, их первая брачная ночь. Назавтра Маргариту короновали в соборе Санса, а затем прошла ночь и ещё ночь, и лишь тогда король Людовик разделил со своей женой ложе. Почти никому до самой своей смерти Маргарита не рассказывала об этом, о трёх ночах Товии, выдержанных её супругом. Никому почти до самой своей смерти не говорила она, что, повенчанная и миропомазанная в Сансе, стала королевой Франции прежде, чем женой Людовика Святого.