Текст книги "Титановый король"

Глава 3

Федор

Я открываю рот, чтобы возмутиться. Послать избалованную сучку по известному адресу и сплюнуть чужой ненавистный вкус. Но вместо этого лишь помогаю ей углубить поцелуй и совсем уж неожиданно на него реагирую. Кровь отливает от головы и устремляется в известном направлении. Туда, где, как я полагал, все давно уже атрофировалось за ненадобностью.

Твою мать. Твою мать… Да чтоб тебя!

Мне нужен кислород. Нужно вымарать из памяти последние секунды. Стереть ощущение не тех губ… шершавых, обветренных, тонких. Вдохнуть что-то кроме ее терпкого аромата, навязчиво оседающего на моих воспаленных рецепторах.

Избавиться от неё.

Я отталкиваю незнакомку, наверное, чуть сильней, чем это нужно. Но барышня до того крепко в меня вцепилась, что от нее не так-то просто отделаться даже при помощи грубой силы.

– Подыграй мне. Пожалуйста, – умоляет она. И я какого-то хрена медлю, услышав в ее голосе знакомое до боли отчаяние. Я колеблюсь. Устремляю взгляд ей за спину, а там маячит какой-то слащавый тип… Весь на понтах. При костюме и галстуке. Ах, значит, вот для кого предназначено это шоу? А я-то уже невесть что придумал. Послать бы их обоих… Но вместо этого я почему-то сползаю взглядом на ее искусанные дрожащие губы. А тут еще она складывает их в беззвучное «пожалуйста», в общем… Я делаю глубокий вдох, наклоняюсь и, зажмурившись, трогаю ее губы своими… На большее я считаю себя неспособным, но неожиданно (может, по забытой привычке) перехватываю инициативу, отпускаю тормоза и с силой прохожусь ладонями по ее хрупкой спине с выступающими позвонками.

«Все не то!» – мелькает в мозгу, и я снова отшатываюсь. Незнакомка осоловело моргает. Касается пальцами губ. Пальцы у нее тоже как будто бы беззащитные. Длинные, тонкие. Без маникюра совсем, но с аккуратно постриженными овальной формы ногтями. Я не знаю, что больше меня шокирует. То, что случилось какие-то доли секунды назад, или та, казалось бы, ушедшая из моего взгляда пристальность… с которой обычно мужчины смотрят на женщин, и с которой я теперь смотрю на нее.

– Нет…

– Он ушел, – сухо поясняю я. Дамочка сглатывает, кивает, но, не поверив мне, медленно оборачивается, чтобы самой убедиться в моих словах. Воспользовавшись этим, я иду прочь.

– Федь! – машет из-за бара мой друг. Я выставляю перед собой указательный палец. Мол, одну минутку. Выхожу из зала в коридор, толкаю дверь в туалет. Включаю кран, набираю пригоршню холодной воды, плещу в лицо и… принимаюсь полоскать рот. В голове пульсирует. Чтобы вернуть себе улетучившийся покой, отматываю назад пленку памяти. Вдыхаю носом, выдыхаю ртом. Повторяю про себя – все нормально, нормально, нормально… Поцелуй с незнакомкой не стер из памяти образ той, кого я буду любить всегда. Она все еще перед глазами. Как обычно, смеющаяся, легкая и… живая. Я без труда слышу ее навсегда смолкнувший голос. Чувствую ее запах. Совсем не такой, как тот… Неправильный. Его даже аромат похорон – венков, ладана и сырой земли – не способен был перебить.

Отрываю сразу несколько бумажных полотенец, вытираю лицо и иду к Сашке, согласившемуся одолжить мне немного денег до зарплаты. Времени на рефлексию нет. Сашка за стойкой смешивает коктейли. Здороваемся коротким рукопожатием.

– Сейчас. Я только закончу. А то у нас такие люди в гостях, что мама дорогая!

– Кто? – прохожусь равнодушным взглядом по лицам сидящих за столиками. В зале полная посадка, и совершенно непонятно, о ком Сашка говорит. Да мне и не особенно интересно. Я просто пытаюсь поддержать беседу, чтобы не обидеть друга своим равнодушием.

– Дина Довгань с друзьями. Прикинь!

– Это кто?

– Бля, ну ты совсем одичал, Вакула. Дочка Довганя, который держал всю область. Помнишь? А после того, как старик помер, всем в крае стала заправлять она.

– М-м-м… – изображать интерес к беседе мне труднее с каждой секундой. Пока Сашка треплется, я прикидываю, сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до ледовой арены маршруткой. И как сильно пострадает мой недельный бюджет, если я все же позволю себе такси.

– Вон та, темненькая, у окна.

Если так разобраться, не очень. Но денег все равно в обрез. И это мне уже порядком поднадоело.

– Темненькая?

– Угу. Левее.

Поворачиваю голову, чтобы не разочаровать Сашку, и натыкаюсь на пристальный женский взгляд. Оу… Значит, дочка Довганя? Неудивительно, что она ведет себя как гребаная королева. Швыряет тарелками в официантов, унижает массажистов и считает, будто может наброситься с поцелуями на первого встречного.

– А-а-а. Ну ладно…

Да я просто бог красноречия! Сашка закатывает глаза, видно, подумав о том же. Я достаю телефон, сверяюсь с часами. Друг отправляет на поднос кучу стаканов с коктейлями. Вытирает руки белоснежным полотенцем и тянется за бумажником.

– Вот, возьми, – вздыхает он, тыча сложенные вместе купюры.

– Спасибо, бро. Я все верну, как только дадут зарплату.

– Не торопись. Я сегодня надеюсь на щедрые чаевые. – И снова он едва заметно кивает в сторону сидящей за столиком у окна брюнетки. Мне бы порадоваться, что не надо спешить, рвать жилы, но как-то не выходит. Терпеть не могу быть кому-то должным. А в последнее время без этого не обходится.

– Верну. Зарплату должны дать десятого.

– Ну, смотри, – отмахивается Сашка. – Кстати, какие у тебя планы на выходные? Мы думали выбраться на озеро.

– Я, наверное, буду работать.

– Ты такими темпами скоро загнешься, Вакула. Помяни мое слово.

Обсуждать работу мне хочется меньше всего. Я вообще не понимаю, какого хрена мои друзья так любят педалировать эту тему. Я мужик, у меня семья. Мне нужно ее обеспечивать. Точка.

Сую сложенные вместе купюры в карман поношенных джинсов. Прощаюсь с Сашкой – все ж тут не место для разговоров, и иду прочь. Почему-то кажется, что Дина смотрит мне вслед. Ну и хрен с ней. Хочу скорее на воздух, здесь столько народу, что становится невозможно дышать. Толкаю тяжелую дверь. В лицо ударяет ветер. Севшее к вечеру солнце совсем не греет, приятно остужая голову. Я, по привычке куда-то спешить, прибавляю шагу, равняюсь с остановкой как раз в тот момент, когда подходит дребезжащий раздолбанный автобус. Отсюда до ледовой арены всего десять остановок. Вдеваю наушники, прохожу в самый зад и отворачиваюсь к окну подальше от недовольных взглядов бабулек, которые все куда-то спешат.

Через две остановки автобус ломается. Приходится пересесть на трамвай. В общем, к месту я добираюсь с десятиминутным опозданием.

– Папа! Ну, наконец-то! – Данил с Никитой несутся мне навстречу, задевая сумками со снаряжением углы, скамейки и других маленьких хоккеистов. Те возмущенно охают, оборачиваются, прожигая не по-детски злыми взглядами.

– Привет. Я все пропустил? Автобус сломался.

– Да не, норм. Сегодня Ника тренер хвалил.

– А еще он напомнил, что нужно сдать деньги на новую экипировку, – добавляет Никита, закидывая сумку на плечо. Данил толкает брата в бок, как если бы тот сказал какую-то глупость.

– Я помню. Сейчас пойду его найду и сдам…

– Это могло подождать, – бурчит Данил. Приглядываюсь к нему повнимательней. Данька с Ником совсем не похожи. Тот более смелый, требовательный, а этот… Короче, стыдно ему просить. Пусть даже на экипировку. Он все время переживает за наш бюджет, и это так же трогательно, как и неправильно. Не должен парень шести лет забивать подобной ерундой голову! Это моя задача.

– Все нормально, – успокаиваю мальчишку и ухожу, коротко, проведя рукой по его светлым, как у матери, волосам.

Тренер к тому моменту уже занят со следующей группой. На арене у нас конвейер. Лед оплачивается почасово. Времени на разговоры нет, хотя обычно мы перекидываемся с Михалычем парочкой слов. На этот раз я просто отдаю деньги, а тот обещает не забыть внести наши фамилии в общий список.

От арены до дома еще сорок минут на автобусе. Да с сумками, да в час пик. Домой приезжаю донельзя измочаленный. А ведь еще нужно сходить в магазин и приготовить ужин. Пацаны все уши мне прожужжали о том, какие они голодные.

– Обойдемся пельменями? Я сегодня очень устал.

– Обойдемся, – вздыхают синхронно, и я понимаю, что с гораздо большим удовольствием они бы съели домашнее. Надо заставить себя в следующий раз приготовить что-нибудь стоящее. Может быть, даже заморочусь с блинами. Чем черт не шутит? К счастью, прямо у нас перед носом открывается касса, и хоть в очереди стоять не приходится. Бросаю пачку замороженных пельменей на ленту. Кошусь на своих пацанов, нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу. Те ничего не просят, лишь бросают голодные взгляды на шоколадки на витрине у кассы.

– Берите, но по одной.

Ник с победным кличем хватает по Сникерсу себе и брату. Данька бормочет, что ему совсем не хочется шоколада. Но все в его взгляде говорит об обратном. Во мне поднимается привычное чувство вины за то, что я не могу закрыть все их потребности, хотя ну просто из кожи вон лезу, хватаясь за любую работу. Но даже так я не уверен в том, что справляюсь. Без их матери ни черта у меня не выходит. С Лизой мне все давалось намного легче. Без нее же…

– Федя… – запинаюсь на ровном месте. Оборачиваюсь, лишь когда вслед за «Федя» прилетает «Привет».

– Мама… Отец.

Удивительно. Ладно, мать явилась, но батя… Это что-то новое. Прямо из ряда вон. Мальчишки, которые никогда не видели моих родителей, с интересом глядят из-под надвинутых на брови одинаковых шапок. Родители же делают вид, будто не замечают их интереса.

– Какими судьбами? – равнодушно интересуюсь я. Мы до этих пор не виделись… сколько? Да насколько лет. С тех пор как на ультиматум либо-мы-либо-она я выбрал… ее, собственно.

– Мы с папой хотели с тобой поговорить.

– Никит, Данил, это мои родители.

Сказать «ваши бабушка и дедушка» я не решаюсь. Ведь мой отец может в любой момент брякнуть, что «к этим детям» (так он их называет) он не имеет ровным счетом никакого отношения. Батя, может, и не имеет, для него все зациклено на генетике. Я же… считаю, что отцом является тот, кто этих детей воспитал.

– Очень приятно! – лепечет мама, отводя взгляд.

– Угу, – тонко считывая их неприятие, синхронно бурчат мои парни.

– Думаю, нам лучше подняться в квартиру.

Откуда они узнали мой адрес – не спрашиваю. Вероятнее всего, отец обратился в деканат, там у него полно друзей. И мой адрес, хотя меня и отчислили, наверняка еще хранится в архиве.

Проходим в тесную прихожую. Здесь и когда мы втроем раздеваемся, образуется куча мала. С родителями же, что стоят за спиной, вообще не развернуться.

– Бегите мыть руки. Пельмени будут готовы минут через пятнадцать.

Пацаны спешно ретируются. Взмахом руки я приглашаю родителей в такую же тесную кухоньку. Мама изо всех сил старается сделать вид, что ее ничего не коробит. Отцу такое даже в голову не приходит. Он застывает, подперев спиной стену, и демонстративно складывает руки на груди.

– Так о чем вы хотели поговорить?

Я набираю в кастрюлю воду. Ставлю на конфорку. Мама неодобрительно косится на упаковку пельменей. Откашливается.

– Мы хотели поговорить о твоем будущем.

– Вот как? – мои губы кривит холодная усмешка. Наверное, мне следовало ожидать, что они рано или поздно заявятся, в конце концов, я их единственный сын.

– Да. Ты взрослый мужчина и должен понимать, что дальше так продолжаться не может.

– Как так?

– Так! – встревает в разговор отец. – Позоря нас с матерью, наше доброе имя… Неужели ты думал, мы не узнаем, чем ты занимаешься?!

Я глумливо чешу в затылке:

– Да я как-то вообще о тебе не думал…

– Оно и видно!

– Алеша… – мама успокаивающе гладить отца по руке, но тот резко стряхивает ее ладонь.

– Наш сын – жиголо! Господи… Кому расскажи.

Я отворачиваюсь к крану, чтобы сморгнуть наползающую на глаза алую пелену. Вдох-выдох. Я не жиголо и оправдываться не собираюсь.

– Четыре года назад ты сказал, что у тебя нет сына, – цежу я, успокоившись. – Разве с тех пор что-то поменялось?

Своим вопросом я на некоторое время сбиваю с отца всю спесь. Он стоит, сжимая и разжимая руки, которые провели десятки тысяч операций, спасая жизни… Я в мед пошел из-за него, желая стать таким же. Я в самом деле им гордился, да…

– Послушайте, не нужно ссориться. Мы же не для этого пришли. Федя, Алеша… Я прошу вас…

– Извини, мама. Давайте и впрямь перейдем ближе к делу. Чего вы от меня хотите?

– Мы хотели бы, чтобы ты вернулся в университет. Ты один из самых талантливых и подающих надежды студентов. Думаю, даже та девочка не хотела бы, чтобы ты все бросил…

«Той девочкой» мама зовет Лизу… И это, мать его, запрещенный прием – упоминать ее имя вот так.

Глава 4

Федор

Потому что Лиза действительно была бы в ужасе от того, как все у меня сложилось. Если бы она была жива… Или если бы я верил во всю эту хрень вроде загробной жизни. Но я не верю. Я врач, ну, ладно, почти врач… и знаю, что ни хрена там, за чертой, нет. Она мне даже не снится, хотя я продал бы душу дьяволу за одну только ночь, проведенную с ней. Пусть даже во сне. Но прошлого не вернуть. Пусть оно и косится на меня со всех сторон, льнет к холодильнику и путается в простынях…

– Я думал об этом.

– Правда? – мама широко улыбается. Улыбнуться в ответ я не могу. Кажется, нужные для этого мышцы полностью атрофировались. Правда, ради пацанов мне иногда удается выдавить из себя что-то вроде улыбки. Ходить унылым говном, когда они ждут от меня поддержки – неправильно. И я это очень хорошо понимаю.

Забрасываю пельмени в воду, та с шипением переливается через край. Мама вздрагивает. К напряжению, царящему в комнате, кажется, запросто можно подсоединять провода – осветит пару кварталов.

– Да. Скоплю достаточную сумму, чтобы можно было сосредоточиться на учебе, и непременно восстановлюсь.

– Но ведь этого от тебя совершенно не требуется! Ты, наверное, не понял. Мы с радостью тебе поможем, – взгляд матери обращается к отцу в поисках поддержки. Тот сухо кивает. Наверняка он думает, что этого более чем достаточно. – Папа поговорит с Ильясовым. Тебя восстановят уже с этого года.

Теперь мало что может заставить мое сердце биться чаще. Исключение, пожалуй – возможность доучиться и исполнить свою мечту. Не то чтобы для полутрупа вроде меня это было так уж важно на самом деле, но… За что-то же нужно цепляться, чтобы не рухнуть на дно. Ради парней нужно. На себя мне давно уже похер.

– На дворе октябрь, мам. – Я просто обязан об этом помнить. Уже октябрь, да… Еще один учебный год неминуемо пройдет мимо.

– Перед несчастьем с этой девочкой ты как раз успел…

– Ее зовут Лиза! Звали… Черт… – отворачиваюсь к окну, обхватываю хлипкий пластиковый подоконник. На улице собирается дождь. Унылая картина, не на что отвлечься. Концентрируюсь на силуэте помойного кота, вольготно шагающего вдоль выкрашенного синей краской заборчика. Отец, вытрепывая нервы, бурчит за спиной что-то невнятное. О том, что с тех пор как мы с Лизой познакомились, все покатилось псу под хвост, что меня будто подменили. Если честно, для него же безопасней просто молчать, потому как желание затолкать эти слова ему обратно в глотку становится все нестерпимей с каждой минутой. И не спасает ни подоконник, ни кот, ни размеренное глубокое дыхание.

– Пап, ну долго еще? Мы голодные!

Я возвращаюсь к плите, помешиваю слипшиеся как черте что пельмени.

– Уже все готово. Доставай сметану. Сегодня можете поесть у себя.

– Ух ты. Дань, можем поесть перед телеком! – орет Никита. Отец недовольно морщится.

Сливаю воду, добавляю к пельменям масло, хотя это вряд ли их спасет. Вручаю детям тарелки.

– Я к тому, что как раз сентябрь ты и отучился. У тебя есть все необходимые конспекты. Так что восстановиться будет нетрудно.

Да, может быть. Но все-таки я не понимаю…

– А почему вы пришли именно сейчас?

Мать вновь косится на отца. Тот хмыкает. Хлопает себя по карманам. И вытаскивает…

– Это что? Повестка?

– При универе, насколько тебе известно, военная кафедра. Но если ты не в универе – будь добр. Отдавай долг родине.

– Я не хочу служить.

– А я тебе о чем? – хмыкает отец. – В общем, так, завтра собираешь все бумажки и дуешь в деканат. Тебя левым числом восстановят. Мне Ильясов не откажет.

Хрень какая-то! Армия… Я и думать о ней забыл. Оседаю на табурет.

– Постой, разве мне не положена отсрочка, как отцу-одиночке, или что-то такое?

– Ну, какому отцу? Что ты несешь? Эти пацаны тебе кто? Никто. Ты им по документам…

– Я нахожусь в процессе усыновления, – вскидываюсь.

– Это отмотаешь назад.

– То есть что значит – отмотаешь?

Я смотрю на батю и пытаюсь вспомнить, умеет ли он вообще говорить не командами? Ты то, ты сё… Господи, мне двадцать три года, я давно уже самостоятельный взрослый мужик, а отец до сих пор разговаривает со мной, как с нашкодившим несмышленышем. Или как прапор с салагой. Кстати, может, мне это можно зачесть в счет службы?

– Послушай, Федор, мы с тобой натерпелись на всю жизнь вперед. Хватит. Эти дети – вообще не твоя забота, понял? Уверен, при желании можно найти их дальних родственников или, на худой конец, отдать в специализированное учреждение…

Это становится последней каплей. Я вскакиваю с табурета, сгребаю злосчастную повестку, сминаю и отшвыриваю в ведро.

– Так, все. Аудиенция окончена. – Распахиваю настежь дверь.

– Не дури! Ты сам из такого дерьма не выберешься! Хоть так, хоть так – тебе с этими пацанами ничего не светит.

– Мам, – в отчаянии зарываюсь ладонью в волосы, – забери его, а? Не доводи меня до греха.

– Федька…

– Ма-ма! Уйдите. И не смейте даже… Они мои, мои, до вас не доходит? Они мои, а вы… Я сомневаюсь. Мои родители просто не могут быть такими уродами.

– Федя… Мы же как лучше… Ну, что ты…

Мама плачет, отец тащит ее за руку:

– Не хочет – не надо. Значит, еще не время. Потом сам придет. Ты придешь, – крупный длинный палец тычет мне в грудь. В голове, как в калейдоскопе, всплывают картинки: вот я выкручиваю эту самую руку, делаю подсечку и отправляю отца на пол. В реальности же что-то останавливает меня от этого шага. Может быть, то, что я, в отличие от своих родителей, еще не забыл каких-то базисных прописных истин, которым, кстати, именно они меня и учили. Поднять руку на родного отца для меня так же немыслимо, как на женщину или ребенка. А ведь хочется… Очень хочется, господи!

Родители все же благоразумно уходят. Дверь закрывается с громким хлопком. Я прислоняюсь лбом к наличнику и бью в стену кулаком что есть силы, вколачивая в нее свою ярость.

– Эй, па, ты чего?

– Ничего. Вы поели?

– Я за добавкой.

– Вот и правильно. Давай подложу. Уроки сделали?

– Ну, так… Мы старались.

– Учиться нужно хорошо.

– Я знаю. Но в школе ужасная скукотища. И училка настоящая грымза.

И это тоже моя боль. То, что Данька с Ником учатся, где придется. Лиза планировала возить их в гимназию на другой конец города, но если бы я вписался в эту историю, то работать бы мне было некогда. Весь день уходил бы на то, чтобы развозить пацанов по школам и секциям. Пришлось идти на жертвы и отдавать ребят в школу у дома. Черт с ним. В любом случае это лучше, чем обучение в каком-нибудь интернате, где всех детей без разбору отправляют в коррекционный класс. Я утешаю себя этой мыслью, когда чувство вины становится особенно острым. Вот прям как сейчас.

– Грымза? Где ты слово такое услышал? – кривлю губы, типа, улыбаюсь.

– Так Дашка говорит.

– Твоя подружка?

– Фу-у-у, не. Я только с пацанами дружу.

Ну, это пока. По крайней мере, я на это очень надеюсь. Уроки пацанов проверяю, когда те уже укладываются спать. Тычу вилкой в остывшие пельмени, просматриваю их писанину. Пока ничего сложного. Крючки да палочки. Неудивительно, что они не в восторге. На подготовительных курсах при гимназии программа была гораздо сильней. Башка пухнет. Еще и эта повестка… Я, конечно, сделаю вид, что не получал ее, но… Ч-черт. Все-таки придется идти к адвокату. Чтобы он в который раз попытался ускорить процесс усыновления. Тот буксует, потому как двадцатитрехлетний парень для органов опеки не самый лучший кандидат в приемные отцы.

Раскладываю кухонный диван (единственную комнату занимают мальчики) и открываю фото Лизы в телефоне.

– Я что-нибудь придумаю, – обещаю ей, хотя я врач, ну ладно, почти врач, и не верю в загробную жизнь. Впрочем, это я уже говорил.

Отматываю фотографии далеко-далеко назад. К самому ее первому фото в моем телефоне. Хвала iCloud, у меня все-все сохранилось даже после того, как я обновил модель. Веду пальцем по Лизиным длинным волосам. Мне даже не нужно закрывать глаз, чтобы в оглушающе точных деталях воспроизвести тот день. День нашей первой встречи.

Это было первое сентября, но какого-то черта нам сразу поставили пары. Никакого праздника, в общем, тот день нам не сулил. До сих пор очень хорошо помню наше разочарование по этому поводу. А тогда ничего, расселись, вырядившись в белые халаты и колпаки, которые никто не требовал надевать. Нам, наверное, просто самим по кайфу было нацепить это все барахло, возомнив себя великими эскулапами. Самый смешной колпак был у Шара. Высокий, сантиметров тридцать, и хорошенько так накрахмаленный. Он стоял на голове неприступной башней. И каждый хотел его примерить, сделав обязательную фотку на память. Ржач стоял такой, что в аудитории тряслись стены. Так и кочевал тот колпак с одной дурной головы на другую, пока очередь не дошла до меня. И в этот самый момент, когда я его нахлобучил на голову, дверь в аудиторию распахнулась. Не знаю, как в диком шуме я это услышал и почему вообще обернулся… Но факт, что после отвести взгляд я уже не мог. Так и сидел с челюстью, отъехавшей к крышке парты, глядя на самое прекрасное, что я когда-либо видел. На Лизе была твидовая мини-юбка, белая блузка с пуговичками-жемчужинками и туфли на небольшом каблуке. Ее медовые волосы струились по спине и плечам. А в синих бездонных глазах плескался детский восторг. Несмотря на то, что она казалась старше других девчонок… Да и на деле была старше, да… Поступила-то Лиза по известным причинам не сразу.

Сейчас я могу только догадываться, как по-дурацки выглядел со стороны. А в тот миг мои мысли будто заволокло туманом. Лиза поравнялась с моей партой. Улыбнулась широко и, потрепав по щеке, сказала:

– А что? Тебе идет!

Я как придурок улыбнулся в ответ, приняв ее слова за чистую монету, хотя все вокруг только громче заржали. Игнорируя этих идиотов, я стянул злосчастный колпак размашистым движением ладони и демонстративно уставился вслед поднимающейся на галерку Лизе. Очнулся, лишь когда мой друган Серега ткнул меня в бок локтем:

– Да не пялься ты на неё, как дурак! Не пались. И так, вон, все ржут.

– И черт с ними, – беспечно отмахнулся я, а после опустил подбородок на установленную на пролет выше парту и задумчиво протянул: – Так вот ты какая…

– Кто? – не понял Серый.

– Мать моих будущих детей.

Серый осоловело моргнул. Открыл и закрыл рот. И заржал. Ну и кто из нас придурок, спрашивается?

– Ой, Вакула. Я с тебя не могу!

– А что такое?

– Да ничего. Ты, конечно, у нас первый парень на деревне, но тут, боюсь, в пролете.

– Чего это?

– А того! Боюсь, у тебя есть конкуренты.

– Она с кем-то встречается? – я нахмурил брови, не в силах отвести глаз от Лизы.

– Хуже. У нее есть дети.

– Ты же сейчас шутишь, правда?

– Не-а. Кто-то говорил. Я ж с ней на подготовительные ходил. Ты не в курсе?

– Нет, – отрезаю я, выбираясь из-за парты.

– Постой, бро, ты куда?

– Пойду, познакомлюсь.

– Ты чего, не слышал, что я сказал? – удивляется Серый.

– Слышал. Это ничего не меняет.

– Во дурак! – крутит тот у виска.

Серый, как и многие другие после, поначалу считал, что Лиза мне совершенно не пара. Точнее, он говорил, что трахать такую можно, но заводить серьезные отношения… «Бро, ты че? Тебе восемнадцать лет! А у нее дети!»

А потом он, кажется, громче всех плакал на Лизиных похоронах…

– Привет.

– Привет, Колпак.

– Вообще-то Федор. Можно Фед.

– Лиза.

– Я чего, собственно, пришел…

– Дай угадаю. Хочешь ко мне подкатить?

– Нет. Пригласить на свидание.

– Даже так? – Лиза улыбнулась, отчего на ее щеках появились изумительные ямочки. – Что ж… Боюсь тебя разочаровать. Я занята.

– Встречаешься с другим?

– Аж с двумя! Эти ребята такие затейники, что у меня буквально ни минуточки нет свободной.

– Ну, что ж. Значит, делать нечего. – Я деловито уселся рядом. – Придется тебе помочь.

– Чего? – Лиза удивленно захлопала глазами.

– Говорю, придется тебе помочь. С парнями-то.

Она потом призналась, что после этого в меня и влюбилась. Или это было, когда Данька обделал мне штаны? Неважно, в любом случае это тоже случилось быстро. Практически любовь с первого взгляда. Раз, мать его, и навсегда…