Текст книги "Обычная необычная история"

Юлия Самойлова
Обычная необычная история

© Самойлова Ю., 2018

© Сережа В. Павловский, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

От автора

События и люди, описанные в этой книге, реальны. Часть историй рассказана достоверно и подробно, часть – приукрашена и искажена в художественную сторону.

Если вы узнали себя в каком-то персонаже, вам не понравилось, как вас изобразили в книге; более того, вы убеждены, что все было совсем не так, можете изложить свою версию произошедшего в собственной нетленке.

Чем не повод открыть в себе новый талант и вырасти из онлайн-комментатора в серьезного историка-романиста?

Ю.

9. Девочка – велосипед

Лежать на спине, ночью, на голубой траве. Смотреть на бескрайнее звездное небо, положив руки под голову. И чтобы рядом был кто-то очень родной и близкий, именно мужского пола. И… Голубая трава? Вряд ли, конечно, трава бывает голубого цвета. Тогда пускай зелено-голубая. Чтобы росинки были на траве, светлячки, божьи коровки…

И воздух такой мокрый, свежий, прохладный. Приторно… нет, не приторно. Просто сладкий.

Лежать и ощущать спиной прохладу земли. Сделать большой вдох, наполнить воздухом грудь так, чтобы легкие как будто покрылись мелкими пузырьками. Это, конечно, странно звучит, но мне кажется, это приятно.

И этот человек, что рядом, который мужского пола, чтобы крепко держал за руку, а потом, подняв руки к небу, показывал звезды и что-то объяснял: Большая Медведица, Малая Медведица, большая зайчиха, малая зайчиха, а вон там кротовая нора.

Вот об этом я мечтала в подростковом возрасте, когда мне было шестнадцать лет. Я лежала в своей комнате на диване синего цвета и смотрела на потолок, на котором были приклеены фосфорные звездочки. Я была либо одна, либо разговаривала по телефону с каким-нибудь парнем: с этим, с этим, потом с этим. И всегда при общении с теми молодыми людьми у меня возникали подобные мысли. Хотелось чего-то большого и настоящего.

В то же время, когда я общалась с ними по телефону, меня охватывала какая-то грусть. Почему-то я знала,   что это не они… Ну, то есть тот образ, который я видела в голове, они совсем под него не подходили…

– Я не знаю, что дальше говорить. Поверни меня на спину, пожалуйста.

* * *

Детство. Мне кажется, если человек не хочет туда вернуться – значит, в прошлом у него все было не ахти как. Либо наоборот – сейчас он счастлив, как моллюск во время прилива, и возвращаться назад – только оттягивать счастливые моменты своей будущей жизни.

Я застряла где-то посредине. В моем детстве было много всякого: и хорошего, и плохого, хотя в памяти осталось больше хорошего. Да и где в России можно найти ребенка из девяностых с абсолютно радужным детством?

Хотя можно, вот мой муж рос как одуван. Он как гусь, с которого вода. Мог ходить по своему поселку и искренне удивляться: кто раскидал эти странные шприцы с иголками? Наверное, какой-то доктор обронил.

А также мог уверенно возражать своим друзьям, что дети появляются не от секса, а от поцелуев и что секс – странные выдумки озабоченных.

И так примерно до третьего класса, хотя это, разумеется, не плохо.

Мой Лешка, люблю его.

Я же с моими двоюродными братом Женей и сестрой Оксаной знали уже лет с пяти: что, где и когда. Мы были знатоками без хрустальной совы. Мы любили играть в доктора, в маму и папу и все такое.

А еще мы были бандой: крышевали беседки и песочницы, решали вопросы, завоевывая уважение местных детишек, и, как нам казалось в том возрасте, навечно застолбили железного оленя, покрашенного серебрянкой, который гордо стоял у нас во дворе и выполнял функцию нашего офиса.

Мое детство было очень насыщенным и даже немного криминальным: сплошные приключения, передряги и невероятные истории.

Еще в раннем возрасте, до школы, я осознала, что не буду ходить, и, насколько помню, приняла это спокойно. Вокруг меня бегали дети, а я сидела в детской коляске, и моя мама говорила: «Юля у нас не ходит, Юля болеет», а Женя ей отвечал:

– Тетя Рита, когда я вырасту, я не буду ни пить, ни курить, а буду Юльку на руках носить!

А начиналось все отлично. Я родилась здоровым ребенком и уже в одиннадцать месяцев начала вставать. Но после всего лишь одной прививки я перестала быть как все. Мама забила тревогу, когда увидела, что я больше не поднимаюсь на ноги, и только еще спустя какое-то время врачи признали: да, ребенок не будет ходить.

Когда стало известно, что я вырасту неполноценной, многие люди советовали моим родителям отказаться от меня и отдать в интернат, ведь ребенок-инвалид – сумасшедшая физическая и психологическая нагрузка, а на фоне перестроечных времен моим молодым родителям и вовсе пришлось несладко. Но время показало, что они справились, за что им от меня бесконечная благодарность.

К каким врачам меня только не водили, с ума сойти. Прогнозы были разные, но все с одинаковым финалом: я не доживу до двух лет, до пяти, до десяти, до тринадцати, до пятнадцати, до восемнадцати, до двадцати.

Но мама была будто в каске и до последнего не верила, что я не буду ходить, а уж о том, что я не доживу до трех лет, у нее и в мыслях не было! Да и какая мать будет об этом думать? Хотя моя каждую ночь проверяла, дышу я или нет.

В общем, мама продолжала меня возить по многочисленным диагностическим центрам и больницам разных городов. Мы ездили везде, куда можно было ездить в то время: Молдавия, Евпатория, Москва, Санкт-Петербург, Сыктывкар. Массажи, мануальные терапевты, народная медицина.

Мама относилась к моей болезни как к гриппу, который проходит, и считала, что меня можно поставить на ноги. Она не оставляла попытки и продолжала меня показывать специалистам в разных областях. Дело дошло даже до целительницы Джуны.

Чтобы к ней съездить, моим родителям пришлось, что называется, сначала купить что-нибудь ненужное, а потом продать что-нибудь ненужное и еще много чего нужного, ведь денег не было совсем.

Мы приехали к ней утром. Но сначала нас приняла ее администратор, которая решала: стоит ли отправлять посетителя к Джуне или нет. В моей медицинской карте было написано, что я начала ходить в одиннадцать месяцев, но она почему-то прочитала эту цифру, как римскую двойку, и тут же начала насмехаться над моей мамой.

– Ну здрасьте, приехали! – удивилась администратор. – Где это видано, чтоб ребенок ходил в два месяца?

– Какие два месяца? – не понимала моя мама.

– Не перебивайте, пожалуйста!

Администратор говорила с моей мамой очень нагло, и неудивительно, что уже через минуту довела ее до слез, а потом и вовсе заключила:

– Не знаю, имеет ли вообще смысл показывать вашу дочку Джуне?!

Все-таки она пропустила нас к ней на прием, и мы заняли место в огромной очереди, которая состояла из таких же отчаявшихся, как мои родители, и таких же нуждающихся в помощи, как я. Папа к тому времени успокоил маму, а Джуны по-прежнему не было.

Целительницы не было так долго, что многие люди из очереди начали расходиться. Остались лишь самые отчаявшиеся, и мы были в их числе. А с другой стороны, мы же к ней приехали не из соседнего района. Мы ради этого проехали полторы тысячи километров, а маме еще пришлось выслушать какую-то нелепость. На Джуну возлагались большие надежды, поэтому сдаваться после первой неудачи никто из нас не собирался.

В общей сложности мы прождали ее порядка десяти часов, а когда она появилась, думаю, не у одних нас возникло ощущение, что она была какой-то странной… наверное, на связи с астральным миром.

Первой в очереди была пожилая супружеская пара. Они зашли к Джуне в кабинет, случайно оставив дверь приоткрытой. Было не очень хорошо слышно, но кое-что разобрать получалось.

Дедушка просил вылечить свою бабушку, она была чем-то больна. И сказал, что принес ей все накопленные сбережения. Джуна сказала, что готова помочь, но это будет стоить еще больших денег. Она обучит дедушку, чтоб он сам лечил свою бабушку, но каждое занятие будет стоить сто долларов. Пенсионеры ей что-то ответили, и вдруг Джуна закричала:

– У меня вам тут что, дом инвалидов или дом престарелых? Если с вами что-нибудь случится, кто будет отвечать, я?

Люди в очереди почувствовали себя неловко и мельком переглянулись друг с другом.

Когда бабушка с дедушкой попросили деньги назад, Джуна обратилась за помощью к охране, которая проводила пенсионеров из здания, надеюсь, вернув то, что они просили.

Вместе с пожилой парой на улицу ушли и другие люди из очереди, решив не усугублять свое и без того нелегкое положение.

Остались только самые упрямые, и мы снова были в их числе. Когда наконец-то подошла наша очередь, мы с мамой зашли в кабинет. Папа остался нас ждать снаружи.

Пока она нас принимала, ее ученицы в это же время исправляли проблемы с потенцией у какого-то мужчины, водя руками на близком расстоянии от его гениталий, не сдерживая легкого смеха. И если их метод сработал, можно догадаться – почему.

Возле Джуны сидела ее помощница и что-то шептала ей на ухо, кося глазами в сторону моей мамы. Видимо, рассказывала, как она закатила истерику у администратора.

Затем Джуна ее прервала, посмотрела на нас и сказала маме очень уверенным голосом:

– Я смогу вылечить вашу дочку!

А далее мы услышали все то же самое, что выслушала пожилая супружеская пара.

Пока Джуна будет меня лечить, мои родители будут ходить к ней на обучение. Один день занятий стоит сто долларов.

– Вы научитесь и поедете домой лечиться самостоятельно, – говорила целительница. – Но через полгода нужно будет приехать снова и показаться мне.

Ну да, как накопите деньги – скорее приезжайте.

Может, мы попали к ней не в лучшее время, но проверить наличие ее таланта нам так и не удалось. Очередная надежда была срублена под самый корень.

Когда я подросла, появились новые сложности и проблемы – меня не захотел брать ни один детский сад. Формулировка для того времени была классическая: за мной некому было присматривать.

Моя мама, не теряя оптимизма и веры в положительный исход, пыталась устроиться в эти же сады няней и смело предлагала себя и свои услуги, но все было безрезультатно.

В конце концов я провела детство во дворе, на бабушкином подоконнике и даже с родителями на рынке.

Но, кстати, мне нравилось на рынке. Я помню пластиковые цепи, как мои родители с утра вешали на них шмотки, всякие ценники. А потом мы с братом Женькой шли домой обедать.

Лето, нам по пять лет, он меня катит в коляске, мы очень взрослые и самостоятельные. Затем он затаскивал меня прямо с коляской на второй этаж, а бабушка на него ругалась: «Женя, что ты делаешь? Сколько раз тебе говорить, не поднимай Юлю – грыжа вырастет!» А потом мы ели окрошку.

Тогда мы все жили в поселке Ярега, и дом Жени и Оксаны, который был виден из моего окна, находился на соседней улице, поэтому нам было удобно гулять вместе.

Инвалидной коляски у меня тогда не было. Вернее, была. Мы получили в собесе огромную, тяжелую и широкую коляску, в которой можно было бы разместить меня и еще троих моих клонов. Но она стояла за шкафом. Иногда по моей просьбе ее доставали, клали на бок, и я превращала ее в карусель, катая на огромном колесе своих кукол.

Я же долгое время каталась в обычной детской коляске, потому что мама никак не хотела мириться с моей болезнью и видеть в своем ребенке маленького человечка с ограниченными возможностями.

Родители меня воспитывали так, как будто я была обычной девочкой без каких-либо физических проблем. И я всегда сама считала себя полноценной, о чем мне регулярно напоминали мама с папой.

Помню, как однажды меня во дворе обозвали калекой, а я даже не знала, что означает это слово.

– Мама, – сказала я, придя домой, – мне сказали, что я калека. Что это значит?

– Ты не калека! – отрезала мама. – Не слушай никого!

– Хорошо, – ответила я, – а я им поверила.

– Не верь!

Как-то нам позвонили из дома инвалидов и пригласили на новогодний утренник, который проводился для детей с ограниченными возможностями. И мама меня туда отвела с мыслью, чтоб я поняла, что я не единственная, у кого что-то не так, есть и другие дети.

Мы туда пришли нарядные, но, как только я попала внутрь и увидела других детей, мама перестала меня узнавать. Обычно я всегда смеялась и много разговаривала, но, когда я оказалась в кругу таких же, как я сама, мне стало не по себе и я замкнулась. Словно какая-то нелепая метафора – получается, мама привезла меня на праздник к детям с ограниченными возможностями и как будто сказала: «С Новым годом, доча! Ты – инвалид!»

А ведь мама, как я сказала ранее, до последнего не верила, что я не буду ходить, и ни за что бы мне так никогда не сказала.

Анапа 1992

Но получилось так, как получилось, отрицательный опыт – тоже опыт.

Тот мой Новый год превратился в поминки, а мама для себя сделала выводы и больше никогда меня не возила на подобные мероприятия.

Не знаю, мне кажется, это неправильно – отделяться от остального общества, имея какой-то физический недостаток. Конечно, остальное общество тоже должно пойти навстречу, в противном случае дележка на здоровых и больных никогда не закончится.

У всех есть проблемы, если человек полностью здоров, это вовсе не означает, что он лучше меня или лучше остальных людей с ограниченными возможностями.

Да и, как мне подсказывает мой скромный опыт, здоровые люди себя жалеют гораздо чаще, чем те, кто вызывает жалость своим внешним видом у этих здоровых людей.

В детстве у меня была подруга Таня, которая жила в соседнем подъезде, а подъездов в доме, к слову, было всего два. Она уже ходила в школу, и я считала ее очень взрослой.

У нее была кукла Барби, как и у меня, да и, наверное, у всех девочек. Мы выходили во двор и играли: раздевали кукол и примеряли на них новую кукольную одежду.

И Таня украла у моей куклы платье и надела его на свою Барби. Когда я ей сказала об этом, она очень громко заявила:

– Девочки, слышали? Юля говорит, что это платье ее куклы, но разве у Юлиной куклы может быть такое платье?

– Ха-ха-ха, – засмеялись остальные девочки. – Конечно, нет!

Мне пришлось выслушать кучу детских оскорблений и насмешек про то, что я из небогатой семьи, на коляске, еще и ко всему прочему воровкой тоже оказалась я.

Зайдя домой, я тут же пожаловалась маме, как меня обидели во дворе, на что мама ответила:

– И что ты мне предлагаешь сделать? Я должна выйти во двор и отлупить всех твоих подружек? Давай договоримся с тобой так: мы с папой разбираемся со своими взрослыми трудностями, а ты начинай учиться решать свои детские проблемы сама.

И мне тогда стало очень обидно, потому что я, ища поддержку в мамином лице, получила еще большую оплеуху. Я думала: «Ну как же так?..»

Но именно в отчаянии родился мой коварный план наказать обидчика. Так что, выходит, мама в очередной раз поступила правильно.

Я вышла на тропу войны. Можете считать, даже выкатилась. Первым делом я решила познакомиться с местным взрослым пацаном (совсем взрослым, ему было почти восемь против моих пяти), про которого ходили страшные слухи. Все считали его крутым, очень опасным и поговаривали, что он ел стекло. Глупость, конечно, но согласитесь, звучит серьезно:

– Ты что, общаешься с Димой? Он же ест стекла!

В общем, его все боялись и ненавидели. Я тоже его боялась и не любила, но осуществить свой план для меня было важнее. Я разрешила ему себя покатать, и хотя мне было страшно быстро ездить, приходилось терпеть и бороть свой страх, потому что обычные покатушки ему были не интересны.

Мы бесились и гонялись за теми девочками, которые смеялись надо мной. Было весело, и я стала чувствовать, что меня тоже начинали побаиваться, ведь у меня был опасный друг. А раз боятся, то, сами понимаете, значит – уважают.

Первая часть моего плана – навести ужас на противника – была выполнена. Далее следовала вторая часть моего плана «Возмездие», которую я намеревалась воплотить в жизнь также при помощи брата и сестры.

Я знала время, когда Таня возвращалась домой из школы, поэтому подловить обидчицу было несложно.

Оксана зашла в подъезд и стала держать дверь, ведущую к лестнице. Женька забежал следом за Таней, а тот самый опасный пацан захлопнул и держал дверь, ведущую на улицу. Я же была не просто мозгом операции, мне была отведена роль «атасника».

Когда Таня оказалась закрыта в темноте между дверей подъезда и дезориентирована в пространстве, Женька принялся ее колотить и кричать: «Проси прощения у Юли!» – моя собака, карликовый пудель Джонни, очень громко лаяла и прыгала, ей казалось, у нас тут происходит праздник и веселье.

Все это заметили какие-то взрослые и тоже принялись кричать, чтоб мы прекратили. Стоял дикий невообразимый шум, но операция прошла успешно.

Таня признала свою неправоту и извинилась передо мной в кругу тех самых девочек, которые выкрикивали мне в лицо гадости. Она сказала, что завидовала, ей тоже хотелось такое платье для своей куклы, вот она его и украла. После этого все стали смеяться над ней, а я же почувствовала облегчение, став сильнее морально, и именно в тот момент я как будто получила титул Королевы Двора.

Помню, как-то раз я сидела на нашем железном олене, рядом со мной был Женька. Мама меня выносила во двор и сажала на этого оленя. Сидеть на нем было не очень приятно, он был холодный, но почетно, поэтому все неудобства отходили на второй план.

И вот мы играли с Женькой в Питера Пэна. Это был мой любимый диснеевский мультик в детстве. Женя бегал вокруг оленя с палкой в образе Капитана Крюка и дрался со мной. Как вы уже, наверное, догадались, я была Питером Пэном.

К нам подошел какой-то мальчик и сказал:

– Ну сколько можно сидеть? Моя очередь! Слезай!

А Женька повернулся к нему и надменно произнес:

– Сколько хочет, столько и сидит, понял! Это вообще наш двор, так что иди отсюда.

Мы были самой настоящей бандой. А игры в Питера Пэна вскоре пришлось прекратить, потому что это оказалось весьма опасным занятием.

В тот раз Питером Пэном был Женька. Мы играли дома у бабушки, я сидела на кровати и держала в одной руке вешалку– плечики, а большие ножницы для ткани – в другой, изображая Капитана Крюка. Мы бесились, смеялись, я свалилась с кровати, продолжая махать ножницами, и случайно умудрилась поранить Жене ладонь своим «крюком». Он тут же заплакал, согнулся и стал сжимать второй рукой израненную ладонь, а я радостно закричала:

– Ага, жалкий Питер Пэн! Ревешь?

Женя показывает свою ладонь, и мне становится очень плохо. Вся простынь была в красных пятнах, кровь хлестала во все стороны. Руку забинтовали, и за обедом Женя на меня сурово поглядывал, а мне было очень стыдно, я чувствовала себя самым настоящим предателем и убийцей, ведь я очень люблю брата, а причинила ему такую боль.

И все-таки, хоть мы и проводили с Женей и Оксаной много времени вместе, у каждого из нас была своя компания. Я любила гулять с детьми постарше, потому что погодки (за исключением Женьки) обычно со мной не справлялись, им было тяжело возить меня в коляске.

Да и, скажем прямо, мне казалось, что я была несколько умнее своих сверстников, поэтому всегда тянулась к тем, кто мог мне рассказать и показать что-то новое.

У меня была подруга Катя, она жила на этаж выше и была очень взрослой, она заканчивала школу. Правильнее будет сказать: мне казалось, что мы дружим, потому что она просто ко мне хорошо относилась, ведь какое ей было до меня дело. Ну, прогулялись несколько раз как соседки, и все. Куклы ей были уже не интересны, поэтому я клянчила их у нее, а она мне даже какие-то дарила.

И однажды я ее позвала гулять, а она сказала, что делает уроки, поэтому не может пойти. Я отправилась гулять с другом и случайно наткнулась на Катю в поле среди травы и цветочков. Она лежала на покрывале с каким-то мальчиком, словно на пикнике, и обнималась.

– Что ты мне рвешь, что ты делаешь уроки? – закричала я в слезах. – А сама тут с парнями гуляешь! Рвать нехорошо!

Да, я была ревнивым ребенком, хотя сейчас вспоминаю об этом с улыбкой. Я с двух лет знала наизусть сказки Чуковского и достаточно хорошо говорила для своего возраста, но иногда могла подурачиться и шутки ради изменить какие-то слова: врать – рвать, шифоньер – кашинер, шоколад – кашелад, коридор – колидор, пиджак – пинджак.

Видимо, в тот момент, когда я стала кричать на Катю, я сильно переволновалась, поэтому на ум пришло слегка не то слово, которое я хотела произнести.

В детстве я любила изображать своего дедушку, когда он чихал или кряхтел. И именно тогда мама заметила, что у меня хороший слух. А еще мне нравилось переворачивать обувь и стучать по ней пальцами, цокая языком и изображая топот. Так я представляла, что хожу. Мама, наверное, думала, что я стану сапожником.

Мы жили на первом этаже, и по утрам, когда в квартире было тихо, я часто слышала, как по улице шли какие-то люди, топая каблуками. Мне тоже хотелось туфли на каблуках, и мне очень нравился этот звук, поэтому я любила его повторять языком. Также мне нравился звук шарканья, когда кто-то поднимал ногу не слишком высоко и каблук прочерчивал асфальт.

Я очень долго просила маму купить мне обувь на каблуках и помню, как я увидела у одной цыганки старые непонятные туфли. Они были словно тапки с каблуками, и мне безумно захотелось такие же. Я выменяла их на какое-то барахло, и когда принесла домой, мама ужаснулась:

– Юля, ты в своем уме? Фу! Неси эту гадость обратно!

Через какое-то время она все-таки купила мне босоножки с маленькими детскими каблучками, но это, конечно, было не то пальто.

Вскоре мы переехали в поселок Дальний, который по совместительству еще является ухтинским аэропортом. Хотя мне очень сильно не хотелось расставаться с Женькой и Оксаной, но кто бы меня послушал.

Там родители сняли трехкомнатную квартиру, тоже на первом этаже. Квартира была с интересной планировкой – чтобы попасть в последнюю комнату, надо было пройти через первые две.

Вы, конечно, можете мне не поверить, но я считаю, что эта квартира – самое темное пятно в моем детстве. Не дешевые детские нападки, не трудности с болезнью и не поездки по больницам и врачам, а именно та ужасная квартира.

Я не знаю, что там было до нас, но она была как будто проклята. Родители то и дело ругались, мне и маме постоянно снились кошмары, почти сразу пропал мой песик Джонни, и поговаривали, что его съели бомжи. В квартире было очень много тараканов, а в окна (это была вообще жуть) постоянно врезались птицы и падали замертво на землю.

А квинтэссенцией всех несчастий стал эпизод, когда я чуть не утонула, пока принимала ванну.

Мама пошла мыть посуду, а папа должен был сидеть со мной и играть, но он где-то задержался. Я ползала по ванне и, случайно поскользнувшись, полностью ушла под воду. Я пыталась выбраться, цепляясь руками за края ванны, но мокрые руки соскальзывали, и я ничего не могла поделать.

Первой меня обнаружила мама, я смотрела на нее из-под воды и пока еще была в сознании. Она меня подняла за голову и закричала, тут же прибежал и папа. Он быстро меня вытащил из ванны и перевернул вниз головой, дав мне возможность выплюнуть часть воды, которой я уже успела немало наглотаться.

Родители в панике, папа меня болтает из стороны в сторону, а я думаю: «Зачем ты это делаешь?»

Потом меня положили на диван и накрыли одеялом. Телефона у нас не было, и папа кричал на маму, чтоб она бежала к соседям и вызывала «Скорую».

Удивительно, как люди по-разному реагируют на экстренные ситуации. Хотя, конечно, было бы странно, если бы мой папа, никуда не торопясь, положил меня на диван, а потом спокойно обратился к маме:

– Ритуля, дорогая, сгоняй к соседям, брякни в «Скорую», а то у нас тут Юлька что-то захлебнулась малясик.

А мама такая:

– Конечно, Олежек, только котлетосину дожарю. Пять минут, дорогой, и все замутим.

– Не спеши, я все равно футбол смотрю.

Все были напуганы, поэтому и ор стоял неимоверный. У мамы был шок, и папе пришлось сначала привести ее в чувство, а уже только после этого она побежала искать телефон. И бежать-то пришлось не в квартиру за стеной, а аж в соседний дом.

Папа меня завернул в мое детское красное одеяло, и я впервые увидела, как он плачет. И я подумала: «Ничего себе!» Он же всегда был суровым мужиком. Настоящий кремень, который никогда не давал слабину и молча решал все проблемы, но только не в этот раз.

Папа хотел мальчика, и в шутливой форме, когда разговор заходил о детях и, в частности, обо мне, он говорил: «Эх, Рита. Ну что ты наделала?..»

А так как я не понимала взрослых шуток, мне казалось, что папа меня не очень любил, как раз именно потому, что я не мальчик. И когда я увидела его реакцию на произошедшее со мной в ванне, даже обрадовалась, потому что поняла, что он очень сильно меня любит и не хочет потерять.

«Скорая» приехала быстро, меня занесли в машину, и на этом моменте я потеряла сознание и больше ничего не помню.

Были странные сны, как будто я парила в комнате под потолком и наблюдала за собой же, лежавшей на кровати, сверху. Я разглядывала тело, к которому было подключено множество проводов, и не хотела в него возвращаться, потому что мне и наверху было нормально.

Пролежав в коме два дня, я очнулась. Прогнозы врачей были неутешительными, они говорили, что я либо не выживу, либо у меня будут серьезные проблемы с головой.

И это понятно, на мне с рождения ставили крест и все время хоронили, поэтому ничего сверхъестественного. А еще, хотя я этого не помню, врачи поведали моей маме, что, когда я пришла в себя, сказала медсестрам, как меня поднимали к небу три ангела, затем стукнули золотой палочкой, на которой была натянута золотая струна, и сказали: «Еще рано». Якобы после этого я и очнулась. Как по мне, вполне тянет на тонкий медицинский юмор, но, может, это и правда имело место быть. Кто теперь вспомнит.

На удивление всем я очень быстро пошла на поправку, и врачи, прогнозировавшие мне слабоумие в лучшем случае, были крайне удивлены, ведь уже через неделю меня выписали. Как мне кажется, этот случай меня сильно изменил.

Если до этого я была очень вредной и резкой, постоянно всем хамила и дерзила, много ругалась матом, так что родителям регулярно приходилось проводить со мной беседы, объясняя, какие слова можно говорить, а какие нет, то после того несчастного случая я стала гораздо спокойнее. Будто сходила на войну, что ли, или просто повзрослела.

Чтоб я быстрее пошла на поправку, мама взяла для меня новую собаку, которую мы назвали Алина. Это был стаффордширский терьер с очень красивым окрасом. В отличие от своих братьев и сестер, Алина родилась с дефектом и так же, как и я, могла только ползать. Хозяйка щенка хотела его усыпить, чтоб он не мучился, и, кажется, мама уже слышала что-то подобное, только в мой адрес, поэтому она убедила хозяйку отдать терьера ей. Та собачница была хорошей маминой подругой, поэтому они так легко договорились.

Узнав, что надо делать, мама стала выхаживать Алину: витамины, уколы, массажи. Она ее даже кормила молоком из пипетки, ведь щеночка нам отдали совсем крохотного, который только-только родился.

В общем, через две недели собака не без труда, но начала ходить. А я хоть и ревновала, мне казалось, что мама уделяет собаке больше времени, чем мне, но все равно была рада, что у Алины получилось встать на все четыре лапы.

Алина довольно быстро освоилась и, как только перестала ползать, взялась за наши тапки, табуретки и мои игрушки. Когда ее наказывали за провинность, она как будто знала, что надо сделать, чтоб ее простили, – тут же прижималась к полу и начинала тихонько скулить, как бы говоря: «Ой-ой, я самый тяжело больной в мире человек…»

Ее коврик находился прямо возле моего столика, и как-то раз я сидела и обедала, а дома закончился хлеб.

– Юлька, кушай, мама сейчас прибежит, – услышала я.

Мама быстро оделась и пошла в магазин, который находился в этом же доме. Проходит не более пяти минут, мама возвращается назад и видит такую картину – соседи стучат в наше окно и говорят ей: «Рита, скорее беги домой, там что-то произошло!» Мама залетает в квартиру, а там бардак.

Мой детский стульчик перевернут, еда со стола находится на полу. Алина сидит на своем коврике и делает вид, что ничего не произошло, а меня нет. Как будто я просто встала и ушла.

Когда мама меня обнаружила, а я пряталась в комнате, мое лицо и руки были в царапинах, а на голове была небольшая плешь. Эту недостающую прядь волос мама потом нашла под ковриком Алины.

Короче, что произошло. Пока не было мамы, я решила поиграть с собакой и предложила ей свою сосиску. Собака потянулась за ней, а я резко отдернула руку, чтоб она не успела ее съесть. Мне это показалось забавным, а Алине – нет. Я захотела повторить действие и снова решила подразнить собаку сосиской, но, когда я опять отдернула руку, Алина набросилась на меня и легко свалила на пол меня, сосиску и стул.

А пока я падала, хваталась руками за все подряд, переворачивая тарелки с едой. Затем Алина вцепилась мне в волосы и начала мотать своей головой из стороны в сторону. Я громко кричала и вырывалась. Соседи, услышав мои вопли, стали стучать в дверь, и Алина переключилась на них. А пока она облаивала запертую дверь, у меня получилось доползти до комнаты и закрыться от собаки. Потом пришла мама и была в ужасе от увиденного.

В тот день я сделала два серьезных вывода на всю оставшуюся жизнь:

1. Никогда не провоцируйте стаффордширского терьера.

2. У стаффордширских терьеров плохое чувство юмора.

После этого случая родители решили не рисковать моим здоровьем и отдали Алину в хорошие руки. Было жалко с ней расставаться, тем более я сама виновата, а в ее здоровье было вложено много сил, и ведь все получилось. Но решение было принято.

Прости, Алина! Я была не права.

Через какое-то время папа устроился на хорошую работу, и у родителей получилось удачно обменять нашу квартиру на Яреге на однушку в аэропорту.

В новой квартире, чтоб привести ее в порядок после прежних жильцов с очень низким социальным статусом, был проделан сумасшедший ремонт.

Мама тогда еще по-прежнему торговала одеждой на рынке и познакомилась там с одним парнем, который рассказал ей про опустившуюся женщину. Она потеряла мужа и, живя в маленькой квартирке, умудрилась спиться и превратить свою жилплощадь в пещеру, прописав там всех бомжей с окраин. Не исключено, что там обитали и те, кто съел моего бедного Джонни.

Окна были заколочены, внутри квартиры разжигали костер и с каждым днем все больше забывали о цивилизации.

Мама нашла эту женщину, познакомилась с ней и в буквальном смысле отмыла ее и привела в порядок, уговорив поменяться квартирами. Наши новые соседи были счастливы, когда узнали, что за их стенами больше нет ночлежки, в которой позволяли делать все, что угодно. Зато наши старые соседи на Яреге чуть с ума не сошли, когда узнали, кто теперь будет жить рядом с ними.