Текст книги "Краденый город"

Глава 12

– Куды?! Черным ходом иди! – Дворник отмахнул ее как муху. В углу рта у него висела папироса, клубы дыма сплетались с сизой бородищей. – Заперто.

– Как заперто? Как заперто? Только что было открыто.

– А теперь заперто. Заперта парадная. Непонятно? Тараканов морю.

– Я по краешку! На цыпочках!

– Заперто, сказал!

И дворник опять стал присыпать пол желтоватым порошком.

Таня притопнула на месте. Ей хотелось поджечь дворнику его дурацкую бороду.

– Война же!

– Война войной, она кончится завтра-послезавтра. А домоуправ спросит: у вас тараканы почему шастают?

– Ну пустите проскочить!

Дворник бормотал будто сам себе:

– Таракану что главное? Ему главное – еда и питье. Значит, перво-наперво нужно отрезать подход к воде. И к еде. Была б зима, я б их живо выстудил. А так – вон… – Струился порошок. – Тут им и каюк.

– Ну пожалуйста! Дело особой важности!

От папиросы пыхнули и упали оранжевые искры.

– Сказано, черной лестницей топай.

– Болван, – выругалась Таня и понеслась опять по ступеням. Только время потеряла!

Стало зябко. На черной лестнице окон не было. Темным-темно. Пахло кошками и помоями. Она выставила руки. Дверь ушла вперед. Таня выскочила на свет. Передернула плечами.

Это был типичный двор-колодец, куда солнце не заглядывало никогда. Даже среди лета лужи здесь не высыхали, а только подергивались липкой грязью, и всегда было полутемно и прохладно. Стены в потеках. Чтобы увидеть отсюда солнце, нужно было забраться как минимум на четвертый этаж.

Таня секунду соображала, где она и где выход. И, проклиная вредного дворника, побежала к арке, за которой виднелась улица.

Где сборный пункт, ей быстро подсказали.

Таня бежала, глядела по сторонам. Люди шли и шли – и все в одну сторону. Парами, а то и целыми семействами. Пары держались за руки. А семейства – за своего отца или брата. Но ни одна пара не была дядей Яшей и тетей Верой.

Людей становилось все больше. Толпа густела. Таня уже не бежала, а просто шла, петляя, протискиваясь, просачиваясь меж идущими. Ее толкали, она толкала. И понимала с ужасом, что если и найдет дядю и тетю в этом человеческом супе, то лишь по чистой случайности. Но скорее всего не найдет. Вокруг она видела только ремни, спины, мешки.

– Девочка! Таня! – обрадовался знакомый голос. Знакомый и противный.

Таня шмыгнула бы в толпу, да только это было невозможно.

– Здравствуйте! – обрадовался Лютик. – Идите сюда, здесь посвободнее.

Таня поздоровалась, глядя в сторону. Но здесь и правда было посвободнее. Люди стояли, сидели. Негромко переговаривались.

– Нюша, ну будет, ну не плачь, – повторял мужчина в усах.

Плакала женщина или нет, было не разглядеть – так тесно она прижалась к усачу.

– Садитесь на мешок, – пригласил Лютик.

Какие у него жуткие уши, поразилась Таня.

Лютик поймал ее взгляд и смущенно пригладил себя по голове.

– Остригся. Все готово.

– А вас что, никто не провожает?

Здесь всех кто-то провожал. Лютик был один. Но все равно добродушно улыбался.

– Столько хлопот с отъездом. Вещи собрать. Наверное, не вырвались, – развел он руками.

– Как это не вырвались? – разозлилась на них Таня.

Но тотчас вспомнила: они сами-то хороши, с собачкой заигрались…

Уйти и бросить Лютика одного теперь было бы некрасиво. Всех здесь кто-то провожал. Таня села на мешок.

– На вокзалах такой хаос, – повторила она дядины слова. И уставилась на собственные туфли.

Лютик приветливо смотрел вокруг. Кто-то позади них засмеялся. Таня обернулась. Ей казалось, все смотрят на нее и думают: ну и кавалера она себе откопала, просто чучело.

– А где ваша винтовка?

Лютик пожал плечами.

– Потом дадут. А если не дадут, то, сказали, надо отбить у врага в первом бою.

«Как же. Этот отобьет… Боже, какое чучело!» – мрачно думала она.

Поодаль опять кто-то засмеялся. Таня с вызовом повернулась. Смеющаяся девушка дергала своего спутника за нос, и ни до кого ей дела не было. Но Таня все равно обиженно выпрямила спину.

– Вы художник? – нарочно громко и отчетливо спросила она. Пусть знают.

– Да что вы! – засмеялся Лютик. – Разве что посредственный. Это еще хуже, чем плохой. Вот вернусь после этой заварухи – пойду учиться на фармацевта. Или на инженера. Обычная понятная работа.

Свистнули.

– По машинам! – гаркнул голос.

Все нестройно поднялись. Женщины закричали. Вцепились в ремни, мешки, лямки. Улыбались, целовались. «Ну, будет, будет…», «Мне пора!», «Ничего, ничего…» – только и слышала вокруг себя ошеломленная Таня. И крики. Кто-то плакал. Кто-то хохотал. Таню волной толкнуло, отбросило. Лютика потащило прочь. Все улыбались, махали, кричали.

Вдали мелькнула ушастая голова. Какой-то военный уже расставлял новобранцев рядами. Строил колонну.

Тане стало жутко. Она яростно протискивалась сквозь толпу. Сердце колотилось.

– Марш! – гаркнул голос.

Сердце екнуло. Таня удвоила усилия. Пнула, укусила, оттолкнула – и, наконец, выкатилась на мостовую.

Шершавая человеческая гусеница стала забираться в кузова машин. Лица, лица, лица. Мальчики, мужчины, юноши. Молодые, юные, немолодые, опять молодые. Уже не лица – затылки.

Женщины тоже бросились к грузовикам, побежали. Бежали девочки. Старухи. Девушки. Толстые, высокие, маленькие, в беретиках, в платках, с косами, в локонах – все.

Таня тоже бежала с дрожью в коленках среди тарахтящих на месте машин. Она вдруг поняла все – и розоватые веки тети Веры, и странную кривую улыбку дяди Яши.

– Уйди! Уйди! – рявкнул ей вслед кто-то командирским голосом.

Таня не слышала. Крутила головой.

Женщины кричали. Звали по именам.

– Гоша, милый! Вернись!..

– Папа! Папочка!..

– Удачи! Вернись с победой!..

– Я люблю тебя!..

– Папа!..

– Сашенька!..

И Таня бежала со всеми.

Огромные уши мелькнули, пропали за чьим-то затылком. Снова показались. Таня перецепилась о чью-то ногу, грохнулась о камни до звона в голове, вскочила. Побежала. Лютика кто-то уже подсаживал на борт. Вокруг кричали. Коленку и ладонь саднило.

Лютик повернул лицо, заметил ее. Большой рот заулыбался.

Что же кричать? Что?.. Самое важное. Главное…

И Таня завопила:

– Извините! За краски! Я больше не буду!

Ее заволокло синим шершавым дымом, рокотом мотора.

– Я все исправлю! Обещаю!

Лютик махнул ей рукой. Он ничего толком не расслышал, только «обещаю».

– Ничего страшного, – крикнул он, пытаясь улыбнуться. – Я вам верю. Ничего плохого не случится.

Таня видела только открывающийся рот. Грохотали, пуская сизый вонючий дым, грузовики. Кричали люди.

– Хорошо! – крикнул Лютик.

Танино лицо мелькнуло – и тотчас его затолкало, замешало обратно в толпу.

– Смешная у тебя сестричка, – только и сказал Лютику мужчина на скамейке справа.

Все кричали, махали руками, улыбались. Старались думать о хорошем. И даже в это хорошее верили. Но у всех у них ломило сердце так, что невозможно было говорить.

Глава 13

– Слышишь? – прошептал в темноте Шурка.

К окну приколотили одеяло: дворник прошел по всем этажам, по всем квартирам, велел жильцам навести затемнение: приказ.

В комнате стояла ненастоящая – не летняя ленинградская, а ровная бархатистая темнота. В ней не было ни кроватей, ни стола. Ни Бублика – одна теплая круглая тяжесть возле ног. Ни ширмы, ни тети Веры, спавшей за ширмой. Вернее, не спавшей.

Хлюпнуло носом. Вздохнуло. Хрустнула подушка.

– Она опять плачет, – поразился Шурка. Таня слушала молча. – Почему?

– Может, из-за чашки.

Первым делом Бублик разбил чашку. Ну не совсем Бублик, но из-за него…

– Ты не переводи разговор, – строго шепнула Таня. – Я сразу поняла, что это ты.

– Это не я.

– Я видела ваши с Бобкой переглядыванья. Чей это мишка?

– Ничей.

– Ты его украл, – повторила сестра.

Рассказать Тане правду было невозможно. Никому ее нельзя было рассказывать. Уж лучше бы украл, чем то, что он сделал. Он их предал. Он своими руками привел Ворона. К тете Вере. К ним. И неизвестно, что теперь из этого выйдет. Было тошно.

– Я его нашел, – не сдавался Шурка.

– Где? – не сдавалась и Таня.

– Ой… Слышишь?

Шепот был тихим, но ясным.

– Не виляй, – прошипела Таня и сердито принялась втолковывать: – Если я лопухнулась с красками, то это не значит, что можно так делать! Это же воровство, понимаешь? Все равно воровство. Даже если из лучших побуждений. Если б я подумала, я бы эти краски пальцем не тронула!

– Я его нашел.

– Где?

Из темноты донесся возмущенный Бобкин голос:

– Мишка, ты что? Немедленно извинись!

Бобка в своей кроватке, похоже, продолжал какую-то дневную игру. Но Шурке было не до него.

– Ой… Ты слышала? Вот опять.

Он не сомневался: «ненавижу этих детей», именно эти слова. Шепотом, но совершенно ясно.

– Шурка, не финти, – холодно отрезала Таня.

Видно, она ничего не слышала. Не слышал и Бобка.

– Это некрасиво, – наставлял он мишку.

Клацнул зубами и улегся поудобнее невидимый в темноте Бублик.

Шурка ждал, но тетя Вера все хлюпала носом.

Конечно, тетя Вера. Кто же еще мог так сказать!

«Неужели она нас ненавидит?» – поразился Шурка. Но поверил.

Он вдруг понял, что тетя Вера жила совсем не так, как привыкла, как ей хотелось и нравилось. Затаилась. Обозлилась. Связалась с врагами. И теперь попала в новую беду. Из-за них…

Шурка не успел додумать.

– Вот что, – вдруг шепотом заговорила Таня. – Отпирайся сколько влезет, но мишку надо вернуть.

– Ты что!

– Где взял.

– Да не крал я его!

Но как объяснить? Нельзя же рассказать остальное.

– Ага, нашел. Я поняла, – отчеканила Таня. – Завтра же вернешь, где нашел. Я сама верну. Не обсуждается.

– Свихнулась? – Решительный тон сестры Шурку не просто удивил – обидел. – Ты-то тут при чем?

– Я должна это исправить.

– Ты что, теперь против нас с Бобкой?

Но Таня была неумолима:

– Так надо. Ради одного человека.

– Ради тетки Верки?!

Таня не ответила. Значит, да.

– Тоже мне, – возмущался Шурка. – Она нас ненавидит, а ты…

– Эй вы! – сдавленно, в нос, крикнула тетя Вера. – А ну спите там.

С Таниной стороны шебуршнулось, скрипнуло. Наверно, сестра накинула на голову одеяло и отвернулась к стене.

– Теоретически, – возразила Таня, – она могла напасть на кого угодно.

– Но сцапала нас! И я ей помог!

– Ты же не знал… И вообще, мы быстро бы вывели этого поганого мишку на чистую воду. Просто мы тогда друг с другом не разговаривали.

Шурке стало больно.

– Давай больше никогда не ссориться, а, Тань?

– Давай, – сказала она неохотно и крепче обхватила Бобку.

– Ты чего?

– Не знаю. «Никогда» сейчас стало таким непонятным, коротким. Может, завтра его не будет совсем.

– Глупости!

Таня промолчала.

– Мишка вовсе не поганый, – вмешался Бобка. – Он не виноват. Он просто такой.

Глава 14

Все оклеивали окна.

Дома по обе стороны канала стройно гляделись в собственное отражение: день был тихий и ясный. Не верилось, что война.

Они прошли по ажурному мостику. В воде рисунок на окнах лишь иногда подергивался рябью, но тотчас спохватывался: полоски, клеточки, ромбы. Кто-то постарался и на своем окне полосками бумаги изобразил солнце: бумажные ленточки лучей должны были удержать стекло, если вдруг рядом грохнет взрыв.

Серебристые туши аэростатов парили высоко в небе и украшали его, будто в праздник. Стальные тросы, удерживавшие их с земли, издалека были не видны: казалось, стая китов дремлет в летней голубизне.

– Это не значит, что все эти люди паникуют и думают, что в Ленинград ворвутся фашисты, – сказала Таня.

Шурка шагал немного впереди, и Танины слова отскочили от его спины горохом. Он упер руки в бока, спиной старательно излучая презрение. Рядом, в такой же точно позе, только без презрения, шел Бобка. На ходу Шурка быстро написал что-то в самодельном блокноте, оторвал листок. Отдал Бобке.

Бобка обежал тетю Веру сзади, сунул листок Тане. Та развернула. «Дура», – значилось на нем. Таня скомкала записку.

– Таня права, – сказала тетя Вера. – К тому же людям надо помогать.

Помогать? – засомневалась Таня. Толстуха, одетая в пальто и шубу, явно была не из тех, кому требуется помощь. Она сама требовала, выгрызала, вырывала когтями.

Бобка шел рядом с Таней. Ждал, не будет ли ответа. Его не было. И Бобка взял Таню за руку.

Тетя Вера вздохнула и посмотрела на Таню. На Шурку.

– Товарищи, вы не хотите объяснить мне, что происходит?

Витрины большого книжного магазина были заложены тугими серыми мешками. Солнце нагревало им бока. Прохожие шли мимо. Совершенно обычные – в жакетах, шляпах, рубахах, летних туфлях. Поодаль трамваи так же привычно бренчали по проспекту среди мостовой, касаясь проводов поднятыми рожками.

– Шурка?

Тот пожал плечами, не вынимая руки из карманов.

– Мы играем в почту, – хмуро сказала Таня.

Свернули.

– Вот эта улица, – сказала тетя Вера.

В сторону Эрмитажа медленно прокатил грузовик, замаскированный свежими зелеными ветками, – словно снялась с места небольшая рощица. Шурка проводил его взглядом.

Тротуар мела дворничиха. Завязки фартука делили ее фигуру на два куба.

Тетя Вера отыскала табличку с номером дома. Сверилась.

Колючая метла замерла. Дворничиха глянула подозрительно.

– Вы к кому, гражданка?

– К Парамоновым, – ответила тетя Вера.

Дворничиха заулыбалась.

– А, да-да… Да-да…

Она держала метлу так же, как большие статуи в Эрмитаже держат копье.

– У нас парадная спокойная. И в квартире жильцы спокойные. И дом спокойный. Зачем же ей… вам, – поправилась она, – беспокоиться?

Таня хмуро смотрела на дворничиху: как-то слишком уж часто она говорит «спокойные».

– Мы окна только заклеить, – ответила тетя Вера.

Дворничиха увидела сумку. Всплеснула сильными руками.

– Зачем же вы муку с собой несли, утруждались? Я бы вам своей дала!

Она добрая, подумал Шурка. Глядя на широкое сдобное лицо дворничихи, привыкшее к ветру и солнцу, трудно было думать иначе.

– А мальчонка тоже ваш? – кивнула она на Бобку. И подмигнула.

Тот спрятался за Таню.

– Мой, – ответила тетя Вера, нетерпеливо заглядывая дворничихе через плечо. Сумка оттягивала ей руки.

– Ах, ну вы проходите, проходите.

Тане даже показалось, что дворничиха слегка поклонилась. Поставила метлу к стене.

– Давайте ж я вам сумочку-то поднесу. Жалко, что ли? – И почти силой вырвала у тети Веры сумку. – Идите, ну!

Она могучей рукой потянула на себя тяжелую дверь парадной и первой вошла.

В парадной было прохладно. Дворничиха топала впереди. Таня задрала голову: казалось, они внутри огромной раковины.

– Второй этаж, – радушно отозвалась сверху дворничиха. Ей ответило каменное, плиткой выложенное эхо.

Дверь в квартиру оказалась высокой. На ней, как водится, пестрели таблички с фамилиями жильцов и указанием, кому сколько раз звонить.

Дворничиха отперла дверь своим ключом. Распахнула одной рукой, другой поставила сумку прямо в темный коридор.

– Вам приятного… Приятного…

Но не придумала – чего. Махнула рукой и потопала вниз. Хлопнула дверь.

Уже и эхо стихло, а тетя Вера все медлила войти. Глядя на нее, не входили и Таня, Бобка, Шурка. Из щели тянуло запахом и звуками кухни.

– Парамоновы? Кто это еще такие? – фыркнул Шурка.

– Знакомая одна. По работе. Мы им просто немного поможем.

Таня не сводила с нее глаз, но молчала.

– А что, эти Парамоновы сами свои окна заклеить не могут? – полюбопытствовал Шурка. По его тону было ясно, что он этих никчемных Парамоновых осуждает.

– Ну-у, – потянула тетя Вера, – им пришлось срочно уехать.

Шурке не понравился ее ответ, а особенно голос. Еще одна тайна тети Веры. И как раз тогда, когда Ворон за ней следит. В том, что Ворон за ней следит, он не сомневался.

«Пойдем домой!» – хотел крикнуть он. Пока не поздно…

Тетя Вера открыла дверь пошире и пропустила всех троих вперед.

Глава 15

В коридор высовывалось копыто.

В остальном это был самый обычный коридор – длинный, полутемный, захламленный. Копыто торчало из кухни. Оттуда слышались возбужденные голоса.

– Бактерии здесь развела этим мясом! Ботулизм! – взвизгнул кто-то.

Выскочила женщина с лицом как будто только из бани. Обтерла руки о фартук. Схватилась за копыто обеими руками, уперлась ногами в пол. И вытащила огромный кусок – не мяса даже, а коровы: за ногой волочился бок. Белые ребра были похожи на батарею парового отопления.

– Ты пол за собой подотри! – завистливо крикнули ей вслед из кухни. – Смотри, нагадила как. Пол, между прочим, общий!

Лоб у женщины был низенький, волосы подступали к широким бровям.

– Видала? – радостно спросила женщина у Тани. У всех троих. И такая в ее голосе была гордость, будто не корова это, а мамонт, и она сама уложила его ударом каменного топорика.

Нос у женщины был слегка приплюснутый, он делал ее лицо еще более неандертальским. Но улыбалась она приветливо.

– Завидуют, сволочи, – добродушно сказала она, кивнув в сторону кухни. И утащила кусок коровы в комнату наискосок.

Тетя Вера беспомощно обводила взглядом двери по обе стороны коридора. Все были закрыты. Все немы.

– Чего стоим? – не вытерпела Таня. Будто тетя Вера не знала, в какую комнату идти.

Из кухни вышла женщина с кастрюлей в руках.

– Скажи спасибо, что не тебя по башке стукнуло, а корову, – на ходу проговорила она и чуть не споткнулась о Бобку. Выронила в сердцах короткое слово. У нее были брови треугольником и слегка раздутые ноздри, отчего с лица не сходило выражение «ну я вам покажу!».

– Не скажете, в какой комнате Парамоновы живут? – вежливо спросила тетя Вера.

Женщина смерила взглядом всех троих, явно прикидывая: отвечать, не отвечать?

– Чего вылупилась? – бросила она Тане. – Узоры на мне, что ль?

– Может, – ответила Таня.

Та ахнула:

– Это кто ж тебя так воспитал?

Повернулась к тете Вере:

– Ну и детки у тебя! Ну и воспитание!

Но комнату Парамоновых показала.

Прошли почти через весь коридор, стараясь не задеть головой висевшие на стене корыта и тазы, отводя рукой белье на веревках. Тетя Вера достала ключ с деревянной грушкой на кольце, оглянулась. Соседка с кастрюлей все так же стояла в конце коридора – наблюдала. Но демонстративно отвернулась и нырнула в комнату напротив.

Тетя Вера отперла, толкнула дверь.

Комната Парамоновых была странной. Она походила на мебельный магазин. Мебель была дородная, в завитушках, золотых бордюрах. Тускло блестел шелк. Хозяева комнат хотели втиснуть сюда побольше. И в последнюю очередь беспокоились о том, чтобы на этих стульях и диванчиках было удобно сидеть, за столами обедать, а в шкафах раскладывать вещи.

Тетя Вера, балансируя, с трудом пробралась к столу. Если именно здесь у нее тайник, подумал Шурка, то искать придется очень долго.

– Смотрите ничего здесь не поцарапайте, – предупредила тетя Вера. Поставила сумку на стол. Отодвинула вазу, фарфоровую статуэтку, подсвечник. На столе тоже было тесно.

Только на потолке было просторно и пусто. Большая хрустальная люстра глядела свысока. По потолку бежала лепная гирлянда – фрукты и листья. Бежала, бежала – и обрывалась, врезавшись в стену.

Внезапно щеки и уши у Шурки загорелись так, что стало больно. Со стены, из кудрявой золоченой рамки, на него смотрела круглыми глазами женщина-голубь.

А тетя Вера все говорила, говорила, говорила…

– Кто будет резать, а кто клеить? А кто старые газеты принесет с чердака? Выбирайте.

Таня застрочила что-то в своей книжечке.

– Шурка.

Пол ехал у Шурки под ногами, а оторвать взгляд от круглых голубиных глазок сил не было.

– Шурка!

Эти глазки приникали Шурке в самую душу, говорили: все вижу, все. Еще миг, казалось, – и на стене начнет вздуваться почка, а из нее высвободится лепесток уха. Или откроется глаз.

– Шурка! Вы что, друг с другом не разговариваете? – осенило тетю Веру.

Таня не ответила. Шурка наконец сумел мигнуть, отвести глаза, отвернуться. Он ошеломленно смотрел на тетю Веру, на Таню.

– Они поссорились, – пояснил Бобка.

– И с тобой тоже?

– Со мной не поссорились.

– А со мной? – все недоумевала тетя Вера.

– Я сбегаю! – пронзительно крикнул Шурка. – Я на чердак!

И выкатился со всех ног из комнаты.

– С ума я с вами сойду, – вздохнула тетя, ставя к подоконнику большой неуклюжий стул.

Глава 16

Шурка услышал шаги. Они сбегали вниз. Шурка вжался в стену.

– Мальчик, ты чего?

Шурка открыл глаза: юноша в полосатой футболке и летних брюках. Выглядит как самый обычный юноша в полосатой футболке. У Ворона все выглядели обычными.

И только когда шаги внизу оборвались, хлопнула дверь парадной и в раковине моллюска опять стало тихо, Шурка сумел отлепить спину от стенки. Сделал несколько ватных шагов. Где-то открылась, хлопнула дверь. Шурка замер. Внизу? Вверху? По закрученной лестнице разносилось эхо шагов. Шуркины мысли прыгали за ним во все стороны сразу. Шаги были медленные, шаркающие: старик или старуха; они стихли где-то внизу. Опять тишина. Шурка помчался наверх, цепляясь рукой за перила, как бы подтягивая себя вверх. Перескакивал через две ступеньки, перемахивал через площадки одним прыжком. Вслед ему глядели высокие двери. Наконец он влетел на чердак.

«Что я наделал! – бешено выстукивало сердце. – Что! я! наделал!» Шурка сел прямо на пол. Взял себя руками за ребра. Сердце послушалось не сразу. Но все-таки послушалось.

– Что я наделал! – вслух сказал он.

Чердак ответил душной, солнцем нагретой пустотой.

Шурка внезапно понял: чердак тоже какой-то не такой. Нет на нем ни обычных бельевых веревок, ни старых ящиков, ни хлама, какой всегда водится на чердаках. Нет голубей. Нет перегородок. Только бочка.

Он поднялся, заглянул внутрь: песок. К бочке были прислонены большие железные щипцы. Шурка попробовал: тяжелые, одной рукой не удержишь.

По лесенке Шурка вылез на крышу. Крыша была как крыша. От нее шел солнечный жар. Нева с высоты казалась еще огромнее, чем когда стоишь на набережной. Виднелись корабли под маскировочной сеткой. Над Марсовым полем висели аэростаты; стальные тросы уходили вниз, издалека казались тоненькими ниточками. Привычные золотые купола вдали были непривычно темного цвета – их покрасили для маскировки. Все остальное было как обычно. Крыши обычных ленинградских цветов – красноватые и зеленые, с ржавчиной. Черными жуками катились автомобили. Двигались черными точками прохожие. Красные кубики трамваев бодро бежали по трубочкам улиц. Шурка вспомнил выражение из учебника: кровяные тельца.

А Ворон тоже по-прежнему дожидался ночи и шнырял по этим улицам. Хватал людей. Как будто им и без Ворона недоставало сейчас забот.

Шурка едва не оступился, схватился за трубу. Снова сел.

– Спокойно, – сказал он сам себе. – Думай.

Но думать не получалось. Сердце заглушало мысли, громко стучало: что делать? что?

Слишком много тайн, решил Шурка. Тайны эти колючими шарами распирали его изнутри, но поделиться ими было нельзя.

Шурка встал. Позади трубы торчал голубиный домик на четырех ножках. От дождей и ветра он стал серым.

Осторожно балансируя, Шурка обогнул трубу, заглянул в круглое отверстие. Пусто. Только белые меловые капли да кое-где прилипшие перья. Домик был заброшен. Наверное, тот, кто кормил голубей, ушел на фронт.

Круглая дверка напоминала дырочку в ухе. Шурку осенило. Он приставил ладони, приник к отверстию ртом и прошептал первую тайну:

– Я предатель. Я предал тетю Веру, Таньку и Бобку.

Домик проглотил ее.

Как ни странно, Шурке стало легче. Он заглянул внутрь: в домике все еще было много места. В том числе и для подробностей. Шурка снова сложил ладони дощечками и зашептал:

– А тетя Вера ходит непонятно куда. У нее деньги непонятно откуда. Много денег. Она шлет посылки незнакомым людям. И она все знает про Ворона. Она что-то задумала и готовит месть. Ее могли завербовать враги. Наврать с три короба. Использовать в своих целях.

Прикрыл отверстие ладонями, давая домику переварить сказанное. И понял, что все это чушь. Тетя Вера вела себя странно, но шпионкой она быть не могла.

Шурка засмеялся. Приставил ладони для последнего залпа, сказал четко:

– Танька – дура и свинья. Она ворует.

Стало совсем хорошо.

Шурка обнял колени. Стал глядеть на мозаику крыш, на широкое, морщинистой пенкой подернутое поле Невы с косыми треугольниками чаек. Свежий ветер, пахнущий водой, пробовал сорвать с головы кепку. Штанины и рукава трепетали, пузырясь.

Что теперь делать, было все-таки непонятно. Предупредить? «Тетя Вера, я все про нас рассказал, но я не знал, что она от Ворона». Шурка содрогнулся.

– Не зна-ал… – передразнил он себя. – Дурачок тоже выискался. Скажи лучше – продал. За какого-то ободранного мишку…

И что, оставить все как есть? Молча ждать, когда Ворон подкрадется и хватит тетю Веру по темени?

Домик стоял, разинув рот. Давать советы он не умел.

Шурка привалился к нему головой. Он смотрел на темные закрашенные купола, на военные корабли под сеткой, на крыши, на канавки траншей в парках. И постепенно осознал, что нужно сделать.

Он вынул блокнот. Обслюнявил грифель карандаша. Крупно вывел: «Дорогая Таня». Задумался. А дальше? Как полагается писать в таких случаях? Что-то такое вспомнилось – наверно, из книжки. Он склонил голову, от козырька кепки на страницу упала тень. Вылитый клюв. Шурка вздрогнул, но лишь тверже сжал карандаш: «Когда ты получишь это письмо, я…»

Другая тень – выше и гуще – накрыла страницу сзади.

Карандаш испуганно чиркнул в сторону.

– Приве-е-етик. А ты кто такой? – ударил в спину голос.

Шурка едва не скатился по нагретым железным листам крыши.