Текст книги "Таинственная невеста"

Глава 3

Двигались если и не быстро, то достаточно споро. Солнце пригревало. Мурин открыл окошки и посматривал по сторонам.

Он думал о том, как приедет в Энск. В теплый дом, где последний раз был еще ребенком. Сразу в баню. Нет, сначала поест. Нет, сначала велит, чтобы натопили баню. А может, кто-то и сам там уже сообразил? Ждут же барина. Раз возок навстречу выслали. Ипполит сказал: управляющий ожидает. В бане залезет на самый верхний полок. Прогреется до костей. Похлещет веником. Он представил, как будет капать с веника вода. Как липнут березовые листья к горячей влажной коже. Представил, как нальет воды на горячие камни. Поддаст пару. Пока не покажется, что задыхается. Что слезает старая шкура. Что ледяной камешек тоски растаял, вытек из души. А сам он стал мягкий, зыбкий, расплывчатый. Он представил, как затем натянет чистую рубаху и упадет в кровать. Какую? Да какую постелют к его приезду. Он припомнил, какие в доме были комнаты. Хоть большую в господской спальне. Хоть одну из узких.

Перины. Подушка. Благодать. Проснется новым человеком.

Потом перестал думать. Мысли его тянулись вместе с пейзажем и скоро сделались столь же однообразны. Вид за окном Мурин находил пленительным. Островкам снега соответствовали белые облака в вышине. Чернота мокрой земли подчеркивала голубое сияние неба. Пейзаж поражал разноцветностью не менее, чем оперение попугая, но был разноцветным совсем на другой, не тропический лад. Тона сдержанные, краски приглушенные – оливковые, бурые, карие, сизые, самые элегантные. Нагая роща в отдалении казалась пушистой. Тонкие чистые стволы берез пронизывали ее, как иглы. Но лучше всего в этом пейзаже были его широта и глубина. Грудь сама расправлялась, дышала глубже. Мурин наслаждался красотой весенней земли.

Запах поначалу почти не мешал.

Потом Мурин закрыл окошки.

Потом принужден был развязать и выпростать галстук и им завязать нос и рот.

А потом перестало помогать и это.

Запах заполнил его ноздри, голову. Заставлял сердце тяжело биться. В горле жгло горечью. Голову вело. Желудок то и дело сводило рвотными позывами. Мурин припомнил, что ел на завтрак. Чай с калачом и простоквашу. И как только он это припомнил, его вырвало: едва успел сорвать с лица шарф и раздвинуть колени, чтобы не забрызгать тулуп и рейтузы, сменных у него с собой все равно не было.

Тут уж запах завладел им полностью. Окутал, как пухлое зловонное сочащееся одеяло. Застил глаза.

– Стой!!! – заорал Мурин. – Стой!!!

И еще до того, как санки остановились, выскочил, не соображая, что делает. Память тела: выскочить на свежий воздух. Ошибка. Воздуха снаружи не было вообще. Было только это тошное, сладковатое зловоние, густое, страшное. Солнечная радость березовой рощицы, которую Мурин видал издалека, а теперь подъехал к ней вплотную, белые стволы, длинные тонкие ветви, голубое небо, все это кошмарно не соответствовало зловонию, точно то были элементы, совмещенные прихотью дурного сна. Вот только проснуться от него не получалось. Мурин зажал нос и рот в сгиб локтя. Глаза слезились. Самая белизна берез казалась теперь белизною запорошенных мундиров. Длинные ветви пошевеливались, как волосы на голове мертвеца. Сколько он повидал таких мертвецов этой зимой: с одной стороны обгорелых в отчаянной попытке согреться у огня, с другой – обмороженных. Тогда ему казалось, что ничего ужаснее он в жизни своей не увидит.

Теперь уже не был так уверен.

Кучер удивленно наблюдал с облучка. Он не совсем понимал, чего это барин заколдобился. Дорогой растрясло? Худо стало, что ль?

– Чего?

– Бож-же, – шипел Мурин себе в рукав. – Вонищ-ща… – расслышал кучер.

– А, – сказал он безмятежно и указал на рощу: – Это-то? Так это француз гниёть.

Но Мурин уже заметил поодаль, между корней, русский кивер.

Одной рукой зажимая галстуком нос и рот, другой хватаясь за стволы, так как вынимать ноги из талой жижи было трудновато, а раненая тут же принялась стенать и жаловаться, Мурин вошел в рощу.

Здесь, среди стволов, снег держался, ноздреватый и твердый, но все еще белый. Пестрота мундиров ударила в глаза. Бой, что прошел здесь, явно был из тех, что никто не упоминает в рапорте, не описывает в письмах родным, а потом не вспоминает. Выбили французов из рощи. Потом французы выбили нас. Потом все покатили дальше. Или: внезапно налетели на… Или: приотстали от основных сил, и тут… Или: пришел приказ перегруппироваться. Словом, бой бессмысленный, ничего не решивший. А для этих людей жизнь здесь кончилась. Несоизмеримость уплаченной цены поразила Мурина.

Он отшатнулся, выкатился из рощи. Сапоги сразу утопли по щиколотку.

Грудь теснило, перед глазами роились точки, и, чтобы высвободиться, задышать, Мурин заорал на кучера – больше не на кого было:

– Какой, твою мать, француз! Ты глаза разуй!

– Ну и наш брат русачок тоже там, – не стал спорить кучер. – Все там вперекладку.

– Гос-с-споди… – сквозь зубы вырвалось у Мурина. – Оставить тела! Лежать! Непогребенными! Вы ж здесь живете! Да люди вы или…

– Да мы в мундирах не волочем! – оправдывался кучер. – Откуда нам знать, где чей мундир. Господь разберется. А лисам да волкам все равно.

От последнего замечания Мурин взвился:

– Ах ты, каналья!

Кучер умел отличать напускной гнев от настоящего. А этот гнев еще и был в вершке от рукоприкладства. Стал оправдываться:

– Да как же прикажешь понять, барин, наш это или француз?

– Да какая разница!

– Вот и я толкую: никакой.

Мурин трясся:

– Это же люди! Люди! Вы же – люди!.. Люди!..Они – люди! – Мурину казалось, он излагает проблему довольно ясно.

Кучер кротко внимал.

Он видел, что барин брызгает слюной, что челюсть у него дрожит, что жилы на лбу вздулись. Кучер вспомнил соседа, Ивашку Кторова: тот тоже ходил Бонапартия бить, в ополчение. И тоже припадочным стал, когда вернулся. Вот ведь: мужик ли, барин, всё одно. Об чем и речь: никакой разницы. «Одна доля солдатская, эх», – пожалел кучер обоих горемык.

– Так-то оно так, – миролюбиво согласился. – Только ты, барин, может, в санках мысль свою мне дообъясни. – И сочувственно предложил с облучка: – А то как бы не утоп.

И указал вниз на его ступни. Мурин глянул и поперхнулся словами. Ноги его ушли в грязь по самые икры. Мурин рванул, чтобы шагнуть. Не тут-то было. Он принялся махать руками и рваться. Но только почувствовал себя мухой, неосмотрительно присевшей на поверхность варенья.

Березы элегически внимали его усилиям. По ним пробегал теплый ветерок. Шевелил длинные ветви.

– Да что ж ты бурки выкатил! Помоги! – завопил Мурин.

Кучер спрыгнул. Принялся тянуть Мурина за руки. Не помогло. Обхватил за талию. Крякнул. Приподнял. И в самом деле вынул.

Только сапоги остались стоять, где стояли. Они напоминали две небольшие трубы, по каким-то причинам врытые в землю – будто за сим должно было последовать дальнейшее строительство, но планы переменились.

– Канальство!

Мурин ухватил один сапог за кожаные ушки, пришитые к краю голенища, в рутинных обстоятельствах эти ушки были предназначены для того, чтобы получше натянуть сапог на ногу, ловчее облечь икры. Мурин принялся тянуть на себя. Кучер подвинул его задом. Мурин понятливо уступил ему одно ушко. Потянули в четыре руки. Мурин скомандовал:

– Ать – два!

Кучер матюгнулся, напряг последние жилы. Со вздохом, чавкнув, грязь отпустила добычу. Сапог был покрыт как бы глазурью, из черного сделался бурым.

Поспешно ухватились за второй. Оба уже были равно красные, злые, потные, перемазанные.

– Ать… – два!

Но сколько ни тянули, только оторвали ушки, Мурин при этом хлопнулся на зад. В последний момент успел подставить руки, и его растопыренные пальцы грязь обхватила мягко, даже ласково: будто упал в холодную овсяную кашу.

Кучер вытер шапкой лоб и обрисовал перспективы дальнейших усилий. Хватило трех букв. Мурин был того же мнения.

Пришлось отступить. Подобрали спасенный сапог. Вынув припасенную для подобных оказий доску и подложив ее спереди под полозья – пока кучер нахлестывал конька вожжами – извлекли из грязи возок, также успевший стать ее добычей.

Мурин запрыгнул в него на ходу.

Скоро выехали на черную ленту грязи, в летнее и зимнее время называемую дорогой.

Пейзаж больше не радовал. Его равнодушие било холодом. Деревья теперь будто говорили: живем триста лет, можем и пятьсот, а ты? Мурин чувствовал, как в ответ поднимается тоска. Война побывала здесь. Он только что видел ее следы. «Чудовище, которое не разжимает когти. Если оно тебя сцапало, то сцапало навсегда». От усталости он думал по-французски, на том языке, который в жизни выучил первым.

Кучер болтал что-то. О том, какие имения в округе погорели, в каких было растащено имущество, а кто умудрился зарыть свои ценности перед самым приходом французов. Что-то было про Юхновых.

Мурин сидел, уткнув нос в овчинный воротник. Мелькали мимо деревья. Мелькало между ними низкое солнце. Потом замелькали дома, заборы, вывески. Воздух здесь был теплей. Печные дымы стояли, выгнувшись, как беличьи хвосты. Чирикали воробьи. В одном сапоге, неуверенно пожимая пальцами босой ступни, промокший, замерзший, голодный, Мурин въехал в Энск.

Возок прокатил по главной улице. Свернул, остановился.

– Приехали, барин.

Мурин толкнул дверцу. Но не поднялся. Не смог. Остался сидеть. Этот запах он тоже сразу узнал – запах цапнул его за нос, не отпускал. Горький, едкий, тревожный. Мурин на всю жизнь запомнил его в Москве: запах старой гари.

Мурин смотрел в проем дверцы. Дома не было. Это казалось тем более невероятным, что соседский дом напротив через улицу стоял как ни в чем не бывало и даже ничуть не изменился.

Мурин вышел, хлопнул дверцей. Припал на босую ногу, которую обжег холод. Осторожно поставил ее так, чтобы едва касаться стылой поверхности. Обвел взглядом пожарище. Снег за зиму припорошил многое, но скрыл не всё. Закопченные останки, опаленные кирпичи, почерневшие балки вырисовывались отчетливо, как только умеет черное на белом. Торчали пни. Было слышно, как Энск живет своей жизнью: поскрипывала колодезная цепь, перекликались, играя, дети, брехнула собака, баском ответила другая.

– Вот оно, значит, как, – заметил осторожно кучер. Похлопал рука об руку. Он стал зябнуть.

– Да, – отозвался Мурин.

– Прикажете свезти вас в трактир и спросить там комнату?

Мурин медленно повернул голову.

– Или, может, на станцию прикажете вас воротить? – вкрадчиво предложил кучер.

Что-то в его голосе заставило Мурина нахмуриться. Он посмотрел на фигуру кучера, точно это был не мужик, который помнил его ребенком, а незнакомый человек. Война была рекой. Кто-то ее переплыл, кто-то в ней сгинул. Но никто, никто не вышел на другой берег, оставшись прежним. «Кто был этот кучер теперь?» – подумал Мурин.

– Господин Мурин! – изумленно зазвенел, отвлек его дребезжащий голосок. Приветливый, но совершенно незнакомый.

Мурин обернулся. Он не сразу понял, откуда этот голос доносился. Потом увидел: в окне бельэтажа на другой стороне улицы стояла толстая барыня в сером платье и махала ему.

Он понятия не имел, кто она. Но она, похоже, знала его давно.

– Матвейка! Ты же – Матвейка? Вырос-то как! – Она умиленно окинула его с головы до ног, одной обутой, одной босой, округлила глаза, всплеснула, замахала ручками: – Ты ж простудишься! Скорее, скорее в дом! Там все друг другу и расскажем!

Глава 4

Мурин проснулся оттого, что на него смотрят. Повернул голову. В спальне было темно, светилась только замочная скважина. Сопение за дверью стихло. Мурин откинул перину. Спустил ноги на холодный пол. Поежился. Зевнул, прикрывая рот кулаком. А потом одним прыжком оказался у двери. От нее прянули, затопотали войлочные шаги. Мурин усмехнулся. Сосчитал про себя до десяти. Нет, не успел. Разведка уже донесла. На счет «девять» в дверь стукнули.

– Пожалуйте умываться, барин.

– Входи.

Вошел немолодой слуга с тазиком. В нем ходуном ходила вода, валил пар. Через плечо полотенце. Следом мальчик в войлочных ботах нес кувшин в одной руке, свечу в другой. Тускло блеснули в ответ позументы. При виде гусарской форменной куртки со шнурами, висевшей на ширме, и сабли вместе со всею положенной по уставу сбруей он так и замер, разинув рот. Старик поставил таз на комод.

– Изволите, чтобы вас одели?

– Нет-нет, спасибо. Я сам.

Старик и бровью не шевельнул.

– Миша, не зявай, – тихо, но строго напомнил мальчику.

Того как ветром сдуло.

Крякнув, старик наклонился, забрал из-под кровати ночной горшок, закрытый крышкой. Затворил за собой дверь.

Свет от свечи напоминал апельсин из оранжереи Строгановых. Мурина охватило блаженство. Захотелось повалиться обратно, в нагретые собственным телом перины, обнять весь мир и так заснуть. Но возможности человека не безграничны. Спать не хотелось. К тому же следовало поспешить, пока не остыла вода.

Мурин побрился, высушил полотенцем бакенбарды и усы, расправил, подкрутил рукой. Куртка казалась противной и тесной, как змеиная кожа. Рейтузы вызывали отвращение. Тело просило халат. Сапог был уже отмыт от грязи и обсушен. Мурин подержал его в руках с сомнением. Счел, что либо два, либо ни одного. Поставил у кровати. И босиком отправился в столовую.

Обе дамы уже сидели за столом. Одною была Агафья Тихоновна Макарова. Другою – ее сестра Варвара. Ни одной Мурин не помнил. Но обе дамы прекрасно помнили его. «В платьице! – бурно умилялись они. – С розовым кушачком!» Здесь воспоминания всех троих пересекались. А ту часть их жизни, которой Мурин видеть не мог, престарелые сестры сами ему поведали вчера за ужином.

Агафья вышла замуж, переехала к мужу в имение, вырастила и женила детей, овдовела. Варвара же все это время жила с родителями, обоих похоронила и осталась одна в семейном доме – по соседству с теткой Мурина. Нашествие обеих повергло в смятение, и сестры сочли самым разумным съехаться: так они хотя бы меньше беспокоились друг за друга. К тому же в городском доме обе чувствовали себя безопаснее, нежели в имении, и оказались правы: небольшое имение Макаровых было вскоре разорено.

Теперь, когда Мурин видел сестер рядом, их родственное сходство бросалось в глаза. Чепцы одинакового фасона, пошитые из одной и той же материи, его усиливали. Госпожа Козина читала, глядя сквозь очки. Госпожа Макарова сидела, подперев щеку пухлой рукой. Перед ней лежали карты. Она тут же их смешала, увидев гостя.

– Вот вы, сударь. Ну наконец-то! Мы вас заждались.

Завтрак на столе был покрыт салфеткой. Госпожа Козина сняла ее. В мисочках белела простокваша. В кипятке плавал брусничный лист. От печи тянуло сухим теплом, постреливали дрова. В окнах была утренняя темнота. В ней отражались кружевные занавески. На стенках были развешаны в рамках засушенные растения.

– А который час? – спросил Мурин.

– Фи-фи, – мягко попеняла госпожа Макарова. – Кушать надо, когда хочется, сударь мой, а не когда часы показывают.

– Прекрасная философия, сударыня!

Мурин засмеялся – его смех отразился улыбками на лицах двух старых дам. Мурин вдруг почувствовал, что все дурное случилось с ним очень-очень давно. Может, и не с ним? Настоящим было только счастье, которое его охватило – ни с того ни с сего, совершенно бессмысленное.

– Садитесь, – указала на стул госпожа Козина.

Он отодвинул стул, сел. Сестры ласково глядели.

– Кушайте.

– Варвара предлагает послать человека откопать твой сапог, – приступила к делу госпожа Макарова, намазывая варенье себе на ломоть хлеба. – Ты где его умудрился потерять?

Мурин побоялся растревожить старых дам подробностями. Его описание включало только строго географические приметы.

– Березовая роща? – переспросила госпожа Козина и задумалась.

– А речка там была?

– Не видал.

Дамы переглянулись.

– Похоже, это роща Юхновых, – предположила госпожа Макарова.

– Тогда надо сперва заручиться их согласием. А то кабы не приняли моего человека за вора: мол, рубить к ним пришел.

– Да ну, душенька. Им, думаю, теперь все равно, кто там что делает.

– Им, сестрица, теперь, конечно же, все равно. Ведь именье это теперь не их, а одного только Егора. Он единственный наследник старухи.

Госпожа Макарова пояснила для Мурина:

– Егор – младший сын покойной Юхновой. Он нынче в уланах. В одном полку с моим Васютой.

– Только зачем нам ждать Егора, голубушка? – не сдалась госпожа Козина и подпустила в голос яду. – Его новоиспеченная супруга, как я слыхала, весьма бойко всем там теперь распоряжается.

– Он женат? – не сумел скрыть изумления Мурин. Когда только иные все успевают…

Обе дамы красноречиво возвели очи к потолку.

– Ох, сударь. Вот и вы, человек незнакомый, удивились. А уж как удивились Юхновы! Ведь эта особа объявилась у них на пороге совершенно нежданно-негаданно.

«Однако», – подумал Мурин.

– Ничего не нежданно. Она объявилась после пожара Москвы. Осталась, бедная, без крыши над головой. Куда еще ей было деваться, как не к свекрови?

– Это так, сестрица. Я только говорю, что покойная Юхнова даже не знала, что ее младший сын женился. Хорош сынок!

– Ах, ну это правда. Весьма некрасиво с его стороны было жениться, не спросив у матушки благословения… – госпожа Макарова покачала головой. – Я этого не пойму. Эти новые взгляды у молодежи…

– Что ж тут непонятного, сестрица. Видно, Егор не был уверен, что матушка благословит этот брак.

– Он-то? Мать ему всегда все спускала и прощала. Не то что страшим детям. Вот и жену его приняла с распростертыми объятиями. Не то что тех бедных, вспомни, как она их третировала.

– Старшие у нее совершенно никчемные. Огорчение одно. Что Аркадий, что Татьяна.

– Егор – тоже не сахар.

– Может. Да только Егор свою матушку любил. А старшие дети с ней вечно цапались. Если б не деньги ее, домой бы и носа не показали.

– Не соглашусь… Егор Юхнов мать тоже не любил. Мне мой Васюта сказывал, с его собственных слов, что он и в уланы-то поэтому поступил, в полк похуже, а ведь по состоянию своему мог и в гвардейские уланы пойти, но предпочел поскорей от маменьки своей удрать. Ведь он ей даже и не писал! Тогда как мой Васюта…

Тут госпожа Козина ласково похлопала сестру по пухлой руке:

– Мы в этом с тобой не согласны, душенька. Так это и оставим. Господину Мурину от наших житейских воззрений толку нет. А что ему нужно – это вызволить свой сапог.

Госпожа Макарова испустила вздох, от которого ее обширный бюст приподнялся и опал. Кивнула. Госпожа Козина приняла капитуляцию. И продолжила деловито:

– Сапог остался возле рощи Юхновых, вот я и предлагаю спросить разрешения у Елены Юхновой… Невестки покойной барыни, – пояснила она Мурину. – Раз уж она там сейчас всему хозяйка.

– Пока Егор в армии, она там всем заправляет, это верно.

– Согласны, сударь?

Мурин вверил судьбу в руки двух старых дам.

– Ах-ах. Да вот еще, – показала госпожа Козина кивком. – Не босым же вам по городу разгуливать. Отыскали в сундуке, пока вы изволили почивать.

Мурин посмотрел за ее взглядом и подумал: лучше смерть.

Там стояла пара валенок. Толстых, нелепых.

Госпожа Козина предложила:

– Ежели великоваты, мы сенца в мысок набьем.

– Но я…

– Примерь, – мягко, но упорно предложила госпожа Макарова. – Босиком же ты не пойдешь.

С этим было не поспорить.

Мурин ступил в них поочередно, точно в ведра. Ступни и икры его сразу обхватило сухое тепло. Обе дамы напряженно внимали выражению его лица:

– Подходят?

Мурин задумчиво потопал валенками.

– Как будто бы…

Но едва он задал себе этот вопрос несколько шире, то тут же усомнился в положительном ответе:

– Но делать визиты в валенках…

– Фи-фи, – мягко попеняла ему опять госпожа Макарова. – Одеваться, сударь мой, надо так, чтобы себе угодить, а не другим.

Мурин не был до конца убежден, но…

– Доверюсь вам, сударыни. Вам видней.

Престарелые дамы глянули друг на друга. Мурин не успел прочесть этот взгляд, а сестры уже сказали им друг другу, что хотели. Госпожа Макарова подмигнула. Госпожа Козина кивнула – сперва ей, а потом Мурину:

– Конечно, нам видней. Еще благодарить потом будете.

Сестра мимолетным взглядом осадила ее. И ласково переняла бразды:

– Дружок мой. Нельзя ль попросить тебя сделать мне одолжение?

– Весь к вашим услугам! – искренне заверил Мурин. – Почту за удовольствие.

– Чудно. Не выполнишь ли ты для меня по дороге одно-другое небольшое поручение, раз уж ты все равно выходить собрался?

– О чем речь!

– А то в такую погоду не больно-то охота нос высовывать. Косточки так и ноют. Ревматизм, ох-ох.

– Буду рад избавить вас от трудов. Что я должен сделать?

– Сущий пустяк. Надо занести выкройку госпоже Коловратовой. Это вставочка для платья, ей крайне нужная. А отставному коллежскому асессору Соколову – рецепт настойки.

– Может, сначала к господину Соколову, а потом к госпоже Коловратовой?

Госпожа Козина сделала какое-то странное движение бровями, но госпожа Макарова повторила:

– Затем к господину Соколову, да… Оба живут в собственных домах. Как свернешь на главную улицу, друг мой, так и увидишь: у Коловратовых дом голубой. А уж у них спросишь, они тебе объяснят, как найти дом Соколовых. А уж мимо дома Юхновых и сам не пройдешь. Во всем Энске он самый большой и заметный.

– Все исполню, – заверил Мурин старых дам.

Перед уходом он зашел к себе. Чтобы скрасить валенки, попрыскал на волосы и галстук кельнской водой. Почувствовал себя уверенней.

Госпожа Козина удалилась в другую комнату. В проем двери Мурин видел только госпожу Макарову, она задумчиво сводила пасьянс. Брови ее были нахмурены. В руке она держала карту, которой никак не могла подыскать место.

Мурин улыбнулся. Тепло его улыбки точно коснулось ее лица, и госпожа Макарова подняла голову. Лицо ее казалось каким-то отсутствующим.

– Сложный пасьянс, сударыня?

– Совсем новый. Никак не приноровлюсь. «Могилою Наполеона» называется.

– Рановато Бонапарта хороните, сударыня. Он жив-здоров.

Госпожа Макарова не улыбнулась.

– Всякого в свой черед ожидает гроб.

От ее слов потянуло странным холодком. Мурин смущенно кашлянул.

– Ну, я пошел.

– С богом, дружок, – она снова склонилась над картами, подперла щеку.

Мурин надел тулуп. В передней было тихо и пусто. И опять чувство, что на тебя смотрят. Мурин поднял лицо. На лестнице, повиснув на перилах, глазел уже знакомый ему мальчик.

– Здорово, Михаил, – сказал Мурин.

Тот не ответил. Мурин отдал ему честь и вышел.