Текст книги "Боевой шлюп «Арго» (сборник)"

Юлия Зонис
Боевой шлюп «Арго» (сборник)

Боевой шлюп «Арго»

Мой Телемак, Троянская война окончена.

Кто победил – не помню.

Иосиф Бродский «Одиссей – Телемаку»

Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.

Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?

Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился

Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший.[1]1
  Здесь и далее цит. в пер. В. Вересаева.


[Закрыть]

Гомер «Одиссея»

Остров встретил нас свистом ветра и визгом полудиких свиней. Возможно, это были те самые, наши прадеды-мореплаватели, обращенные Цирцеей. Тощие и бурые, они окружили лагерь и пытались добраться до мешка с сухарями. Жбан думал-думал, а потом взялся за топор и веревку. Прогонявшись два часа по берегу за особенно прытким кабаном, он приготовил свинину на ужин. Свинина оказалась жесткой – видно, Цирцея давно не потчевала кашей своих любимцев.

Ветер посвистывал в скалах. Сухие пучки травы, козьи тропы без коз да полуразвалившаяся хижина – вот и все, что мы нашли на острове. В развалинах обнаружился глиняный горшок с зерном. Кое-какие зернышки уже проклюнулись, и из них тянулись бледные, лишенные корней ростки. Мы проспорили над горшком до захода. Обжора Жбан говорил, что надо брать, а Мудрый Филин поминал недобрым словом Цирцею и вчерашнего кабана. В конце концов оставили горшок лежать где лежал. В последних лучах заката Мудрый Филин бродил по обнаружившейся за домом помойке, искал черепки. Он помешан на краснофигурной керамике, но так и не нашел пока ни одной целой вазы. Мы обошли черный прямоугольник свиного загона. Огораживающие его жерди высохли и стали хрупкими, как тысячелетний пергамент. В дальнем углу отыскалось корыто с остатками каши. Жбан жадно облизывался, однако даже ему хватило ума не лезть к колдовскому зелью. За пятьдесят лет магия могла и не выдохнуться.

Спустившись обратно к морю, мы обнаружили, что Рыбий Царь опять сидит на корточках у воды и беседует с корюшками. Не знаю, что они ему наговорили, но, встав и как следует отряхнув кожаные штаны, безумец предупредил нас, что грядет буря. Надо было либо пережидать ее на острове, в компании свиней, либо заводить мотор. Солярка кончалась, а до следующей заправки переть еще дней десять.

Корыто наше ржавое и напоминает миниатюрную копию нефтяного танкера. Так утверждает Мудрый Филин, а по мне – обычная сторожевая канонерка, разве что пошире и почти без надстроек. Кормовое орудие у нас клинит, по левому борту каждые два дня открывается течь, но на заходе пробоина обычно зарастает. Бочки с соляркой стоят прямо на палубе, к полудню они нагреваются, и от них невыносимо несет плавящимся гудроном.

Рыбий Царь подмигивает левым глазом – то ли тик, то ли это он так веселится.

– Буря, скоро грянет буря!

Я неохотно спускаюсь в каюту и достаю бурдюк. Это предпоследний. Можно, конечно, и на острове переждать, но что-то мне там не нравится.

– Воля капитана – закон, – говорит Филин, провожая меня сумрачным взглядом. – И все же, Мак, не очень-то ими разбрасывайся. Паллада твоя еще хрен знает когда объявится, а с солярой у нас полный кирдык.

Мак – это сокращение от моего полного имени. Меня назвали в честь отца, которого я никогда не видел. Говорят, он сорвался с места лет двадцать назад, еще до моего рождения, и, как и мы сейчас, ушел в плавание. Мать до сих пор не может простить это деду. Развешивая белье во внутреннем дворике, она, сгорбленная, сухая, поседевшая прежде времени, все косится на окно дедовской комнаты и шлет ему сквозь зубы проклятия.

– Чтоб тебя поразили Лисса-безумие и Лхаса-бессилие, – бормочет она, забывая, что дед давно уже обезумел и обессилел.

Когда-то он был героем. Точнее, мог бы им стать.

Сидящий на ступеньках крыльца слепой старик – глаза его не видят, но слух за долгие годы обострился до удивительной тонкости – усмехается и шепчет:

– Ты не права, женщина. Твой муж все равно ушел бы на поиски отца, хотя сейчас это, конечно, просто жест отчаяния. И кстати, Лхаса – отнюдь не богиня, а город в Тибете.

Слепой старик – единственный, кто знает правду. То, что должно было быть.

* * *

Бурдюк оказался с подвохом. Мотор с грехом пополам заработал, но винт почему-то завертелся в обратную сторону. Так мы и пошли задним ходом, толстой гузкой рассекая волны, как выжившая из ума черепаха.

– Нет, ты скажи, – допытывался Филин, с удобством разлегшийся на палубе и созерцающий звезды, – скажи, какой дурак додумался назвать это корыто «Арго»?

Я плюнул в маслянистую воду и пожал плечами.

– В лучшем случае это какая-нибудь «Ламия», благо оба хромоноги и оба волочатся прямехонько в Аид.

– Не каркай, – недовольно откликнулся Жбан, сидящий на бухте каната и поглощающий что-то неприятное на вид и дурно пахнущее. – Мак знает, что делает.

– Мак-то знает, – жизнерадостно отозвался Филин. – Вот и Рыбий Царь знает, что делает, беседуя с вяленой треской. Все мы в своем роде знатоки.

За Царя я обиделся. Сумасшедший или нет, он был моим другом с тех пор, как мы еще бегали голышом по соленым пляжам Итаки и собирали гальку и ракушки.

– Царь всегда верно предсказывает непогоду. Он знает течения. Когда мы связались с Харибдой, кто нас вытащил, а? Если хочешь полюбоваться на кого-нибудь бесполезного, лучше глянь в зеркало.

Филин фыркнул и поднял руки:

– Сдаюсь. Мак, защитник униженных и обездоленных, ты всегда был так добродетелен или только с тех пор, как тебя послала Навсикая?

В сердце кольнуло, как и всякий раз, когда я слышал имя феакийки. Развернувшись, я был уже на полном ходу и в боевом угаре, когда между нами вклинился Жбан.

– Ну подеритесь еще, подеритесь, – пропыхтел он, изо всех сил отпихивая меня от Филина, – мало нам неприятностей.

Я оттолкнул Жбана и вернулся к поручням.

– Лень руки об тебя пачкать.

Филин довольно захихикал, и к нему тут же присоединился Рыбий Царь. Этот всегда был готов посмеяться.

Тарахтел мотор, воняло соляркой, за бортом плескалось чернильное море, квохтал и попукивал от смеха Царь. Обычная ночь обычного дня.

1. Навсикая

В спальню прекрасной постройки она поднялася, в которой

Дева спала, на бессмертных похожая ростом и видом,

Милая дочь Алкиноя, феаков царя, Навсикая.

Гомер «Одиссея»

– Эй, ты, который голый! Вылазь из кустов, пока яйца не отстрелили.

Я лениво поднял голову. Забота о ровном загаре – дело нужное. Пока остальные драили палубу, я на правах капитана улизнул и теперь лежал на мягком прибрежном песочке, принимая солнечную ванну. Так что в кустах ракитника прятался отнюдь не я, а белобрысая девчонка лет семнадцати. На ней был застиранный до белизны купальник, а в руках она держала помповое ружье. Вид был настолько идиотский, что я не удержался и захихикал, совсем как наш глупый Царь.

– Чего ты ржешь? – Девушка нахмурила тонкие выгоревшие брови. Глаза у нее были васильковые, морские. – Это, между прочим, территория амазонок. И голым мужикам тут делать нечего, так что проваливай на свою лодку.

Я сел, поджав для приличия колени.

– Во-первых, территория амазонок во Фракии. Во-вторых, амазонки себе правую грудь отрезают, а у тебя вроде обе на месте. В-третьих, не лодка, а боевой шлюп. «Арго».

– Ой, я не могу. Боевой шлюп! – Девчонка фыркнула, и ружье при этом непредусмотрительно задралось.

В ту же секунду я был на ногах, а еще через секунду девчонка валялась на песке, а я возвышался над ней – ружье и прочее. Увидев прочее, амазонка неожиданно покраснела – от ушей до белой полоски кожи над трусиками.

– Хоть бы штаны надел, – слабо барахтнулась она.

– А зачем? – резонно возразил я, отбрасывая ружье и опускаясь ниже.

* * *

С мужиками у них тут действительно была напряженка. Не считая отца белобрысой, Алкиноя – а тот, как и все старшие, был малость не в себе, – в поселке оказалось трое мужчин, включая одноногого конюха и сопливого пацана лет десяти. Третий был примерно нашим ровесником, но такого зашуганного парня я еще не видел. Похоже, воинственные девы поселка делили его поровну, поэтому, обнаружив ввалившуюся на площадь компанию из четырех бравых моряков, он вздохнул с явным облегчением.

Жбан сразу умчался за стайкой нимфеток, и вскоре из-за сарая послышалось его боевое хрюканье. Рыбий Царь, равнодушный к женщинам, позволил увести себя в дом какой-то материнского вида тетке. Мудрый Филин, подмигнув томившимся красоткам, отправился допрашивать Алкиноя. Знание – прежде всего. А я остался на площади. С Навсикаей.

– …Нет, твоего отца здесь не было. А он что, серьезно поплыл за руном?

Я пожал плечами. Если честно, я не знал, вправду ли поверил отец слепому прорицателю или просто сбежал от тоски.

Мы сидели за домом Алкиноя. На земле были расстелены овечьи шкуры, наверное, для просушки. Над шкурами кружились мухи. Я бы не назвал обстановку подходящей для романтических свиданий, но идти со мной в камыши Навси наотрез отказалась.

– Он ведь был еще пацаном, когда к нам явился Гомер. Представляешь, что это такое – тебе не стукнуло и тринадцати, а ты узнаёшь, что из-за тебя рухнул мир. Дедуня к тому времени уже малость поехал крышей, но отец знал, что тот остался из-за него. Из-за него и из-за бабушки. Наверное, старик был когда-то хорошим хозяином. Сад растил…

Сейчас оливы в саду были узловаты, как пальцы деда. Узловаты, стары, кора на них растрескалась. А ведь говорят, живут эти деревья по тысяче лет. И их съело взбунтовавшееся время…

– А потом Гомер рассказал о пророчестве Кассандры. Что тому, кто найдет руно, суждено спасти мир. И отец поверил.

– Но ведь Кассандра была безумна?

– А кто сейчас не безумен? Может, она единственная оказалась нормальной в свихнувшемся мире. Гомер ее разыскивал. Мне он ничего не говорил, но я догадался. Думаю, он и руно пытался найти – так и ослеп. Он уже ничего не видел, когда пришел к нам. Но руки у него были крепкие, впору борцу или воину, а не кифареду.

Я невольно потер ухо, до сих пор помнившее жесткие, с мозолями на подушечках, пальцы певца. Тот, как явился к нам, так и завис на дармовых царских хлебах. Отец ушел. А слепец остался.

Навси сморщила прелестный носик и недоверчиво покачала головой:

– Сказки. Ну как всё это, – она обвела рукой просевшие крыши поселка, мух, тощий кустарник и далекие горы, над которыми курился подозрительный зеленый дым, – как всё могло случиться из-за того, что один человек отказался поехать в Трою?

Я снова пожал плечами:

– Гомер мне объяснял. Я как-то не очень въехал, если честно, меня всегда больше интересовали приключения. Ну, в общем, что-то типа того, что есть закон равновесия. Если бы дед поехал и придумал этого гребаного коня, греки ворвались бы в Трою и победили. А так они чуть ли не пятнадцать лет мудохались, ни туда ни сюда. Наконец богам это надоело, они тоже полезли воевать, перестали следить за Тартаром – ну оттуда и выбрался Кронос с титанами, и все пошло наперекосяк.

Навси с сомнением улыбнулась, показав белые зубки:

– Ты веришь в богов?

А вот тут я не колебался с ответом:

– Да. В богов-то я точно верю.

Паллада приходила обычно ночью. Трясла мышиного цвета волосами и лезла мне под куртку. От нее тянуло давним перегаром, немытым телом и еще чем-то – быть может, амброзией или божественным ихором. Как-то она притащила бутылку, но я пить отказался. Нужно мне это бессмертие! Вот она бессмертна, и много ей с того радости?

Иногда по пьяни она путалась и называла меня дедушкиным именем. Я вообще-то всегда подозревал, что его легендарная верность бабушке – еще один плод фантазии слепого. Но даже когда богиня звала меня Телемаком, я не знал, ко мне она обращается или к сгинувшему отцу. Боги больше всего пострадали от шуток со временем, их память, и до того некрепкая, окончательно разладилась.

«Телек, теленочек мой», – бормотала Паллада и лезла в лицо слюнявыми губами.

Это было тем более неудобно, что никто, кроме меня, богини не видел – а ей иногда приходила в голову блажь пристать ко мне во время дружеской пьянки или когда я стоял на вахте. Друзья потешались, но поскольку Паллада исправно снабжала нас припасами, бурдюками и невнятными инструкциями, к богине относились с уважением. Мишенью их шуток становился я. Честное слово, я возненавидел бы глупую тетку, если бы мне ее не было так жаль.

– …Понимаешь, он ведь думал, что делает как лучше. Его никогда особо не интересовала политика. Тем более плевать ему было на интересы Микен и Спарты. Он просто хотел жить дома, с женой, сына растить…

Я вспомнил скрюченного старика в инвалидном кресле и замолчал. Молчала и Навсикая. Жужжали мухи. За сараем радостно хрюкал ублажающий девиц Жбан.

Иногда я думаю: а что было бы, избери богини арбитром на своем дурацком суде не Париса, а моего дедулю? Мне кажется, он просто съел бы проклятое яблоко и пожелал этим гусыням доброго утречка. Возможно, бессмертные и прибили бы его, но тогда бы войны точно не было. Или не все так просто?

* * *

Вечером нагрянули женихи. В высоких бараньих шапках, пахнущие смазкой, кислым потом и салом, они вкатили в поселок на мини-тракторах. Навсикая, до этого скромно молчавшая о своем суженом, представила меня Грегору. Усатый, на полголовы выше меня, с глупым и незлым лицом, он протянул невесте завернутый в газету шмат сала.

– Вот, обменял вчера на спиртягу. Прикинь, я из цеха уволок бутыль какой-то дряни, вроде для протирки стекол, но ничего, Нияз взял. Сказал, на базаре в воскресенье толкнет. А что? Если кто и потравится, я ни при чем, мало ли – может, Нияз им оси своего «КамАЗа» протирать собирался? – Он торжествующе улыбнулся и тряхнул пакетом. – А сало хорошее. Припахивает малость, но ничего, есть можно. Вот, бери.

Навсикая хихикнула, приняла сало и убежала в дом, оставив меня разбираться.

Я упер руки в бока и приготовился к драке.

– Слышь, парень, – Грегор, похоже, и не догадывался о том, что ему грозит, – ты по морю приплыл, да?

– Нет, – ответил я с наивозможным ехидством, – прилетел на крыльях птицы Рух.

Пока Грегор чесал курчавую шевелюру под шапкой и придумывал ответ, из дома вышел Филин. Он остановился в паре шагов от нас, склонил голову к плечу и принялся изучать жениха, как любопытное насекомое. Филин всегда был малость снобом.

– Дак по морю-то плавать того… опасно, – нашелся наконец мой конкурент, – ты бы остался. Вон баб сколько, на всех и мужиков не хватает. Записывайся к нам на завод, а? Как раз в сборочном цеху рабочих набирают. Платят хорошо, ты не думай. Премию выдают, квартальные. Общежитие есть, а вообще-то много домов пустых стоит – заходи, селись. Ну, так как?

Похоже, он немало воодушевился этой идеей. Я представил себя и Рыбьего Царя в сборочном цеху и развеселился.

– А что, – говорю Филину, – пошли, что ли? Квартальные же. Потом спирт метиловый можно тырить и на рынке по воскресеньям лохам впаривать. Или самим выпить, а? Представляешь, один глоток – и станешь как Тиресий. Или как Гомер. На выбор.

Филин снисходительно улыбнулся. Жених еще подумал, поскреб под шапкой и решил, что на него наезжают.

– Ты чего, а? Я ж к тебе по-хорошему, а, а ты чего? И чего ты на Навсикаю пялился, а? Ты смотри, а то мы того… – Он оглянулся на остальных женихов, лузгающих семечки и обменивающихся шлепками с деревенскими дамами в паре шагов от нас. – Мы ж не посмотрим, по морю ты плаваешь или там еще по чему. Может, ты гнида и вообще не человек, а оборотень сумеречный…

Для начала я врезал ему в челюсть. Он картинно рухнул в пыль, захлюпав и заклокотав окровавленным ртом. Женихи встрепенулись и, бросив красоток, поспешили к месту драки. Филин обреченно вздохнул, сунул два пальца в рот и заливисто свистнул, призывая Царя и Жбана.

* * *

Навсикая приложила мне к глазу свинцовую примочку и ядовито спросила:

– А совсем без драки нельзя было?

Ответил вместо меня Филин. Он, как всегда, меньше всех пострадал в сражении, и теперь развалился за столом, закинув ноги на спинку соседнего стула.

– Нельзя, фрёкен. Совсем без драки никак не получается. У нас ведь как: кто не бос – кровосос, кто не бит – паразит, а кто не за нас – пидо…

Я ткнул его кулаком под ребро.

– Прости дурака, Навси. Он у нас говорлив не в меру, но когда доходит до дела, становится тих и скромен. Правда, Филя?

Филин показал мне средний палец и вытащил из кармана свои записки. Жбан хлюпнул разбитым носом и спросил – как всегда, не вовремя:

– Какие планы, Мак? Вроде с движком мы разобрались, водой запаслись, тетка Алеппа обещала соляры подкинуть. Когда трогаемся-то?

Я побоялся оглянуться на Навсикаю и уставился на кувшин с кислым молоком. Навси молчала. Я пялился на кувшин. Филин украдкой показывал Жбану кулак. В боку кувшина, казалось, уже зачернела дырка, когда наконец вошел Алкиной с двумя буханками и нарушил затянувшуюся паузу.

* * *

Ну как мне было сказать ей, что нам пора уезжать? Мы лежали обнявшись, ее губы касались моего плеча. Теплое пятнышко слюны уже начало остывать. Ночь была холодной. В сарае, под связками сухого тростника и высушенными водорослями, рыскали мыши или какие-то твари покрупнее. Пахло морем, по´том и почему-то корицей. Ноги Навсикаи высовывались из-под куртки и казались такими гладкими, такими белыми. А больше ничего белого не было в этом мире.

Я не знал, как мать провожала отца, – я ведь тогда еще не родился. Зато прекрасно помнил, как она провожала меня: «Езжай! Езжай, сгинь, как твой пьянчуга-папаша! Пусть заберут тебя черти и горбатые мойры! Давай, гоняйся за золотым руном, авось повстречаешь папочку где-нибудь на полдороге. Передай ему тогда, что он может не возвращаться!»

Никогда она так не кричала и не плакала – даже когда до нас дошла весть, что ее отец, Пелей, сгинул где-то на севере.

* * *

Утро было туманное, мерзкое, мрачное. «Арго» глухо кашлял, прочищая двигатель. С гор двигались медленные черные цепочки – похоже, воинство женихов серьезно обиделось и готовило суровую расправу. Тем больше поводов покинуть гостеприимный берег.

Я стоял у самой воды и держал Навсикаю за руку. Встрепанная, не выспавшаяся толком, она напоминала ушастого воробья.

– Ты можешь поехать с нами. Я поговорил с ребятами, они согласны.

Я ожидал, что она кинется мне на шею. Ладно, если быть откровенным, я ожидал скандала и только потом – неохотного согласия. Я был готов даже к тому, что она повиснет на мне и скажет: «Я никуда не поеду и тебя не пущу».

Навсикая улыбнулась, сдула со лба чертовски привлекательную кудряшку и спокойно сказала:

– Нет.

Наверное, я выглядел совсем глупо, потому что она меня пожалела.

– Ты очень милый. Нет, правда, ты симпатяга. – Она провела рукой по моей щеке, потрепала волосы. – Но ты псих. А с психами тяжело. Поэтому ты давай-ка ищи свое руно, спасай мир, а я уж как-нибудь с Грегом…

– Да он же тебя прибьет!

Навсикая рассмеялась:

– Много ты понимаешь! А даже если и прибьет – потом приласкает, подарит что-нибудь. А ты мне что-нибудь подарил?

Я стоял на корме и смотрел на маленькую удаляющуюся фигурку, такую чистую и белую, как шапочки снега на дальних горах.

* * *

– Ни фига она меня не бросила. Это я ее отшил.

Сказал, гордо развернулся и пошел в кабину. Филин насмешливо ухнул мне вслед.

Ночью опять приходила Паллада. Приходила, сопела в ухо, мучительно долго стягивала с себя грязный хитон. Казалось бы, богиня – двинь плечами, и уже голая. Может, она думала, что я помогу ей раздеться? Как бы не так.

Она притащила всего два бурдюка и мешок плесневелых сухарей. Совсем тетка спятила. С трудом выдерживая запах кислятины, я спросил:

– Что новенького?

Богиня сумрачно улыбнулась:

– Все старенькое. Давай-ка побыстрее, а то на всех вас, героев, манды не хватит.

Я не удержался и спросил:

– А что, много желающих?

Тут я огреб по роже и выругался так смачно, что в каюту залез Жбан.

– У тебя все в порядке?

Я послал его куда подальше. Когда дверь за ним с грохотом захлопнулась, Паллада хихикнула:

– Не разбрасывайся соратниками, Мак. Скоро многих не досчитаешься.

– Типун тебе на язык.

Сегодня богиня была трезва и оттого еще более омерзительна. Сжимая ее вислые груди и выдерживая энергичные прыжки, я размышлял о том, почему на тетку никто не польстился в былые времена, до войны. Ведь и молода она была, и красива наверняка. И домогалась многих – да хоть вон моего дедули. Загадка.

Паллада застонала и мешком хлопнулась на меня. Я отбросил с лица ее грязные волосы и поинтересовался:

– Скажи хоть, куда нам дальше плыть.

– А плыви ты в Дит! – ответила богиня и, не потрудившись одеться, исчезла.

Я остался с неприятной тяжестью в мошонке и легким недоумением – то ли это был путеводный совет, то ли Паллада просто отправила меня ко всем чертям.