Текст книги "Хранитель времени"

Глава 9. Находка

Панк снова смотрела на меня с почти детским восторгом. И меня это немного смущало. Как-то странно это, ему должны нравиться совсем другие девушки. Ярче меня, вызывающие такие. Визуальные террористки. Такие, чтоб даже двадцатилетние оборачивались и крутили пальцем у виска. А на меня только старухи плюются, и то не все.

– Классный сарафанчик. Тебе бы еще хвостики завязать, такие – с бантиками.

– И белые носочки, – машинально пробормотала я, думая о то, как это – ходить по улице и чтоб все оборачивались.

Мне слабо устроить себе дикую прическу или татушками себя разукрасить.

– Скажешь тоже. Белые носочки вовсе необязательно. Ты на первое сентября с какими цветами в школу приходила?

– С разными, – удивилась я, вспомнив хризантемы и розы, у которых по какой-то тайной причине цветы загибались раньше, чем успеешь всучить их учительнице.

– Фотку покажешь?

Ну, вот еще чего выдумал – фотки ему подавай. Я на школьных снимках так себе выгляжу. Смешно очень, но с хвостиками и бантиками – тут он прав. Если честно, то до четырнадцати лет я не слишком привлекательно выглядела. Так мне казалось. Хотя в первом классе меня считали симпатичной. Зато потом, в старших классах стало на что в зеркале посмотреть.

– Наверняка, в тебя все мальчишки в классе были втрескавшись. Валентинки посылали, крысу в сумку сажали, на восьмое марта плюшевых мишек дарили, наливали клей на стул, приглашали в кино, кусали за ухо…, – мечтательным голосом бормотал Панк.

Ясное дело – в школе его многие на всю жизнь запомнили.

– А еще хорошо спереть в кабинете химии банку натрия, натрий на воду прикольно реагирует, – доверительно сообщил Панк, – знаешь как?

– Неа, я в химии ничего не понимаю.

– Зато я понимаю. Слушай. Во время реакции он дивно воняет водородом. Я однажды решил произвести на одну девочку впечатление. Вредина она была. Отличница и задавака. Но еще у нее веснушки были… В общем, что надо девчонка. Уволок натрий в сортир, там же воды много, ну и бросил в раковину, краны открыл и решил, что теперь вонять будет на всю школу, нас выведут на улицу, а я такой весь красивый подойду к ней…

– А что дальше то было?

– Вода встретилась с натрием, а вот дальше все пошло как-то неожиданно. Как свернет, как бабахнет, раковина была чугунная, так ее разрекошетило – любо дорого посмотреть. Окна в хлам, кафель тоже, деверь чуть стенку напротив не пробила.

У меня возникло желание задать идиотский вопрос – остался ли он в живых.

– Прикинь, а я стою себе оглохший, мокрый и вонючий. Учителя прибежали и вот что интересно – на меня никто не подумал. Знаешь почему?

– Знаю. Они решили, раз на тебе ни царапины, ты только что прибежал поглядеть на взрыв.

– С тобой неинтересно, – расстроился Панк, – Ты знала!

– Откуда? В нашей школе террористов не было.

Панк умолк, обдумывая мои слова.

– У тебя наклонности самоубийцы. С детства, – я действительно так думала.

На миг наши глаза встретились. Мелькнула мысль об искре с определенными и предсказуемыми последствиями. У меня даже дыхание перехватило.

– Когда придет зима, я не дам тебе замерзнуть в сугробе, – вдруг тихо сообщил Панк.

У меня даже спинной мозг встрепенулся.

– А за что Вову выгнали? – решив отвлечь Панка он романтических идей, спросила я.

– Не знаю. Но он сам мне позвонил и был весь на психе.

Главным явно было «сам позвонил», мне сразу стало ясно, что в подавляющем большинстве случае Вова не утруждался звонками.

Маркел подозрительно радостно приветствовал Панка, морща морду, что у него считалось улыбкой.

– Привет, как та пегая сука поживает, не родила еще?

– Хватит трепаться, – я сначала решила, что Маркел вдруг обрел дар речи, но это был Вова, который выбрался нас встретить.

При виде Вовы улыбка Маркела потухла. Не получалось у них подружиться. И Вову это обстоятельство явно задевало.

– Колбасы больше не получишь, – вздорно предупредил он.

– Нафиг мне твоя колбаса сто лет обосралась, – вдруг обиделся Панк.

– Придурок. Я не с тобой разговариваю.

В общем, мне сразу стало понятно, что с Вовой ничего критичного не стряслось. Так и оказалось. Его поперли временно. По причине одновременно нашествия тараканов, мышей, крыс и санэпедемнадзора, но последний приперся только после того, как все холодильники в магазине разом перегорели. Стухшая за ночь якобы-мясная продукция провоняла здание магазина и, по словам Вовы «этот дивный аромат вырвался в направлении ответственного лица», которое и приостановило деятельность работы магазина.

Панк вместе со мной увлеченно наблюдал за Вовой, который вел себя как истинный бездельник вдруг обуянный жаждой деятельности. Оказывается, его необременительный периодический труд кроме скудного заработка давал ему чувство востребованности. А теперь его мозг сделал извращенный вывод – надо срочно совершить что-то полезное. Как и ожидалось, весь груз деланья он решил взвалить на кого-то другого.

Просветленный взгляд, остановился на мне. Вова счастливо вздохнул и уронил свое тело в кресло.

– Я вот что решил. Раз у меня отпуск, займусь твоим образованием. И нечего корчить рожи. Кому ты кроме меня нужна? Маман отделилась. Батя твой хорошему не научит. А мои отеческие инстинкты проснулись и требуют реализации. Ты готовить умеешь? Рыбу кто готовил? Долговязый этот? Я так и подумал. Куда тебе… В общем, буду тебя учить. И сегодня – первый урок по жрачке.

Ну, кто бы сомневался. Раз я тут, меня нужно приспособить к полезной для Вовы деятельности. И ужас состоит в том, что этот умелый манипулятор умеет сказать скучные слова таким тоном, что сопротивляться не хочется. Но из вредности я попыталась.

– Кстати говоря, тот, кто готовил рыбу, сейчас находится у меня дома.

– И что он делает?

– Спит, – нехотя призналась я.

– Вот и ладненько. А ты займись делом и не перечь, это невоспитанно. Ты же хорошая девочка. И я тебя очень люблю. Но стану любить еще больше, если ты меня угостишь вкусным обедом. Ладно, не капризничай. Ступай на кухню уже.

В какой-то момент мне хотелось его послать куда подальше. Вот сейчас решусь и пошлю. Потом мне будет стыдно и что еще хуже – я потеряю доступ в мир Вовы. И буду тупо пережевывать свои проблемы, сидя у окна, жалостью доводя себя до маразма.

– Пошли, что ли, – дружелюбный Панк сопроводил меня на дряхлую кухню.

– Это произвол, между прочим. Использование рабского труда карается расстрелом, – запоздало ругалась я.

– Я все слышу! – Вова бесшумно возник за спиной Панка и погрозил мне пальцем.

На облезлом столе стоял пакет с юной картошкой и тарелка, на которой истекали соком нарубленные свиные котлетки с косточками. К Вовиному магазину явно не имеющие никакого отношения. Были еще и лук, и специи и даже выщербленная разделочная доска. Рядом с которой поблескивал молоток совершенно инквизиторского вида.

Озадачив меня кулинарией, Вова принялся за Панка.

– Ты что на ребенка уставился? Ребенок делом занят в отличие от некоторых. А чтоб я тебя и дальше в свой приличный дом пускал, – будничным голосом вещал он, – Ты мне поможешь антресоль разобрать.

Вова ничего разбирать не думал. Он занял место в своем любимом кресле, закинув ноги на потертый подоконник. Рядом, на этажерке, пепельница, в руке бутылка пива. Волосы завязаны шнурком в хвост. Отдыхает.

– Забил на все и сибаритствую, – пояснил он пространству.

Признаков роскоши в его берлоге не заметит даже помоечная кошка. Но что может она понимать в таких вопросах? Для Вовы праздность в окружении любимых предметов и людей и есть сибаритство.

– А где у тебя стремянка? – обреченно спросил Панк.

Ему Вовины выкрутасы до лампочки, ему жизненно необходимо свое присутствие в этом доме. Иногда мне кажется, что ему просто некуда пойти. Наверняка, везде, где он побывал до водворения в доме Вовы, его погнали. И я их не осуждаю. Хотя, что я вру? Это он раньше был дурной, а теперь не пьет и вполне себе ничего. Только у меня от него мурашки по коже, даже не знаю почему.

– Может, подземный ход до магазина прокопать, чтоб ходить в него напрямик? – сам у себя спросил Вова.

– Ага, на тройке по нему кататься.

– Не огрызайся. Если с антресолью не разберешься – от дома отлучу.

– Я знаю, где стремянка, – вспомнила я.

Почему бы не протянуть руку помощи, а заодно и не порыться на чужих антресолях? Вдруг там что-то интересное окажется? У Вовы ведь как – куда не сунься, всегда наткнешься на забавную вещицу или книжку. А домой пока не хочется, так что я не против и пылью подышать.

Стремянка с раздвинутыми ногами еле уместилась в темном коридоре. Я ее снизу придерживала, чтоб Панк не рухнул. Знаю я эти стремянки, они коварные, чуть что – валятся набок. У этой вполне могла обломиться третья ступенька. Металлические трубки были заляпаны масляными красками разных цветов, причем ни одного из них я в Вовином интерьере не заметила.

– Приступим, – отважно сообщил Панк, подмигнул мне и устремился ввысь.

Сверху, из темноты, мимо меня, падая на пол, летели стопки старых газет, какие-то канцелярские папки с тесемками. Поднимая тучи пыли и разлетаясь в разные стороны.

– Погоди, щас я нутро ее поганое выпотрошу.

Панк подтянулся и наполовину исчез в антресоли. Подозрительно новые подошвы ботинок дергались, словно он бежал по воздуху. Теперь я удерживала только стремянку, всерьез опасаясь, что мне сейчас на голову уронят тяжелую неведомую фигню.

– Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он трудный самый, – азартно гудел голос из темноты.

Антресоль не выдержала такого вмешательства в ее личную вековую жизнь и издала предупреждающий хруст. Мелькнула тонкая струйка белой как мука, штукатурки, стукнулся об плинтус здоровенный кривой гвоздь.

– Вылезай! – мой отчаянный вопль привлек внимание Вовы.

– Японский зонтик тебе в … ухо. Если ты ее расхреначишь, откажу от дома. И не ори потом под окнами. Не впущу. Лучше кота заведу. Полосатого. Барсиком назову. И убью его, если он дома гадить станет.

Что-то невнятно буркнув, Панк, виляя тощей задницей, пополз обратно. Попутно сбросив алюминиевый бидон, пять кусков хозяйственного мыла, похожего на кирпичи, слепленные из ушной серы, и ватник. Меня им едва не прибило.

– Слезай сейчас же! Вот придурок – чуть ребенка не покалечил.

Нога Панка заелозила в поисках верхней ступеньки. Не отыскав ее, замерла и вдруг решительно устремилась вниз.

– Я же говорил – придурок и есть, – сказал Вова.

Поднял с меня стремянку. Пнул стонущего Панка. Повел меня в комнату к свету, чтоб разглядеть повреждения.

– Шишка на голове это ничего, пройдет. Нужно холод приложить. Возьми в холодильнике пиво. Самое то. Ладно, я сам принесу.

С бутылкой на голове, словно карнавальный единорог, я смотрела, как Вова бережно переносит газеты в комнату и аккуратно рассортировывает их по названиям. Некоторые пачки газет кто-то давно завернул в полупрозрачную ломкую бумагу и подписал чернилами.

– Я жив, если это кому-то интересно. Но жутко покалечен. И меня никто не жалеет.

Панк действительно выглядел как жертва толкучки в Алые паруса. Пришлось показать ему, что я умираю от жалости.

– Не искренне, а жаль, – он бессовестно процитировал фразу из Покровских ворот.

– Ты у нас добытчик, – Вова сидел на полу и любовался на газеты.

– Макулатура, – решил Панк.

– Это для кого как. Для тебя – все макулатура.

– Я Кропотнина читал! Кропоткин – гений анархизма! – стонал Панк. – Он, знаешь что говорил? Что нам нужен коммунизм без государства. Вольный федеративный союз самоуправляющихся территорий и городов. Он хотел, чтоб у нас все стало коллективное, даже распределение ресурсов.

– Утопично, но впечатляет, – подумав, высказался Вова.

– Взаимная помощь и солидарность – двигатели прогресса, – вдруг заорал Панк.

Серый ватник валялся на полу и теперь тут, на свету, оказалось, что у него продырявлена спина. Как из автомата. Штук пять дыр по диагонали. И из каждой выглядывает клочковатая вата. Но крови не видно.

– А ребенка ты чуть не угробил, – задумчиво сказал, Вова, переключив свое внимание на ватник.

– Я еще Кафку читал, – оправдывался Панк, словно чтение Кафки приобщало его к истинной просвещенной интеллигенции.

– Это доказывает только одно – ты тоже читаешь в сортире.

У Вовы в туалете на короткой зеленой батарее всегда лежат книги. Про это и я знаю. Хотя желания их почитать не возникало ни разу.

– Питер должен стать вольным городом, – мрачно сообщил Панк, селя рядом с Вовой на корточки и зачем-то засунул в дыру ватника палец.

– Не порть шмурдюк. Я в нем на работу ходить буду, – вообразить как Вова шествует по городу в расстрелянном ватнике было сложно.

– А это что за бредятинка маленькая? – так в руки Панка попал карманный путеводитель по Крыму.

Родной обложки у него не сохранилось, но переплетен неплохо – в коленкор вишневый. Небольшого формата, как толстый блокнот.

Отобрав у меня пиво, Панк моментально открыл бутылку и отпил большой глоток. Раскрыл путеводитель и прочитал, делая паузы после каждой пару слов:

– Предлагается туристу – девятнадцатое издание – практического путеводителя – по Крыму.

Не ожидая ничего интересного, я поплелась на кухню, за мной, ковылял Панк, не прекращавший изучение добычи. Вова не пожелал участвовать в этом безобразии – он сам так сказал, и затерялся в недрах квартиры вместе со своими драгоценными газетами.

Перевернув страничку, Панк шепеляво присвистнул.

– Одесса мама, март, одна тысяча девятьсот десятого года. Григорий Москвич. Твою мать.

Вернувшись к началу, Панк вчитался в только что прочитанное предложение и снова издал залихватский свист.

– Мало того, что они букву «и» не ту пишут, тут еще вместо «е» хренька смешная, но и это не самое странное. Дай-ка я по-ихнему, по-дворянскому, прочту.

И прочел. Одно слово всего – практическАго. Причем на «А» заорал мерзким визгливым голосом. И все время, пока он мучил мои уши перлами из Путеводителя, я вздрагивала при каждом «неправильном» окончании. Потом мы с Вовой напару вздрагивали.

Когда мне было позволено пролистать драгоценную книжку, я сначала полюбовалась на фотки, потом на рекламные объявления, и без сожаления вернула путеводитель Панку, который завладел им как временной, но очень ценной собственностью.

– Ты не забыла, зачем сюда пришла? Продукты есть. А я хочу есть, – устав от такой длинной и замысловатой тирады, Вова снова устранился их кухни.

– Не дрейфь. Мы ему так сготовим… В общем, я тебе помогу. Добрым напутствием и дельным советом.

Для начала советы заключались в прочтении вслух выдержек из путеводителя.

– От Аутки до мола, от Пушкинского бульвара до Дерикоя и от ворот Чукурлара до Воронцовской слободки – пять копеек конец. Твою мать.

Я отбивала мясо, а Панк обдумывал новую информацию, запивая ее пивом. Потом открыл Путеводитель на первом попавшемся месте и прочел вздорным голосом:

– Реклама. Проводник Бахчисарайский Город. Управы номер пятый Мемиш Керимов очень хорошо знает все окрестности, предлагает свои услуги Г.г. Туристам по найму экипажей, верховых лошадей и вообще берет на себя организацию бла-бла за скромное вознаграждение.

Примечательно – приписка – нахожусь всегда на вокзале при приходе поездов. Врет, шельма. Если он там всегда находится – то кто в это время господ туристов выгуливает? Правильно, каждый приезжий как выйдет из поезда и спросит этого ловчилу Керимова, а к нему как кинутся, как закричат – это я! И какого лешего они называют господ – гэ гэ? Одного гэ было бы достаточно, как думаешь. Для понту что ли?

Рыдая над луком, я живо вообразила в роли Керима Панка, одетого в странный, очень национальный костюм. Например, в живописном стеганном халате с парчовыми заплатками. И с замызганным тюрбаном на голове.

Огромный черный паровоз пыхтел сажным дымом и со скрежетом тормозил у платформы. Ослепительно сияло жгучее солнце. Пыльные травинки доедал потертый серый осел. А тем временем, Панк суетливо бегал у подножек вагонов, призывно размахивая руками. Тюрбан сползал, полы халата распахивались, показывая все желающим, голый торс и алые шелковые трусы.

Красивые дамы, в длинных светлых платьях и с кружевными зонтиками, брезгливо морщили носы, а их отважные усатые мужья в смешных шляпах, показывали им рекламу в Путеводителе и ласково говорили:

– Ну что ты, дорогая, по всей видимости, этот живописный дервиш и есть проводник Мемиш Каримов.

Их маленькие нарядные дети горько плакали, когда Панк приближался на расстояние вытянутой руки. А гувернантки кляли тот день, когда попали в услуженье к таким глупым хозяевам…

Слезы от лука были едкими как кислота. Пришлось споласкивать лицо холодной водой.

– Чтоб ты понимала, малая, ведь я когда-то все крымское побережье пешедралом прошел, вдруг заностальгировал Панк.

– Дервишем?

– Какого черта – дервишем? Дикарем!

Ну, тут я даже сомневаться не стану, конечно, именно дикарем. Цивилизованного в Панке маловато.

– Он по принципу «Кто ходит в гости по утрам» шел, – пошутил внезапно возникший Вова, – То там сто грамм, то тут сто грамм…

– Вот не надо, а? Что у тебя за манера людей обижать? – взвился Панк, – Я тогда поспорил с дурой одной, что можно выйти из дома без копейки в кармане и целое лето отдыхать на курорте.

– И спор до сего дня не закончен, поскольку дура его не дождалась, – Вовино веселье и намеки вывели Панка из себя.

– Что б ты понимал! Я как волк…

– Ты у нас какой-то ботанический волк, – перебил Вова и снова исчез в коридоре.

Полумесяцы лука окунулись в кипящее подсолнечное мало и стали золотистым.

Так, теперь кладем мясо, соли поменьше, а специй от души. Вова зря меня в кулинарной тупости заподозрил, если я хоть раз что-то готовила, то повторить всегда смогу.

Кухня заполнилась шипением масла и удивленным монологом Панка, который причитал над новыми для него словами.

– Мальпосты и трамлинейки. Вот фигота. Ничего не понимаю, но звучит неплохо.

– Наверное, трамлинейки – это типа наших трамваев, – рискнула предположить я.

– Правда что ли? – внедрившись в текст, сказал Панк, явно не слушая.

Когда подготовленные шматки мяса ложились на сковородку, Панк читал про Ялту, перемежая авторский текст бодрыми комментариями.

– В Ялте установлен сезонный сбор, который взимается в следующем размере: с одинокого буржуйского рыла – 5 рублей, с семейства за каждого отельного члена семьи – 3 рубля. Вот выжиги – куда ж бедному крестьянину податься? Однако – за право входа в курзал – 3 рубля отдай и не спорь. Гувернантки, бонны и учителя от сбора не освобождаются. Хоть в этом их к дворянам приравняли. Походу, в ту пору фейсконтроль был четкий. Ни один опасный поцык не пройдет! Зато по квитанции о сборе тебя задаром пропустят в Городской сад и читальни в нем. Зашибись, на хрен мне их Городской сад сто лет обосрался.

По-честному, я была занята мясом, слушая вполуха весь этот бодрый прейскурант. Почему-то вспоминался Карцев с его ценами на раков – по три рубля, но маленькие…

– И что ты думаешь? Описав все эти поборы, автор не поленился тут же охаять предлагаемые Ялтой достопримечательности. Это правильно, это – по-нашему! Так, гад, и пишет – мол, перечень стоящих мест занимает совсем коротенькую страничку. Итак, городской сад, отделенный довольно примитивной деревянной решеткой, окрашенной в зеленую краску, – отличная подробность для путеводителя! – с его совсем бедными курортными учреждениями – курзалом, павильоном для беЗплатнАго чтения газет в сезонное время, рестораном и проч, не отличается обширностью, хотя и имеет тенистыЯ места… Но – о, какая радость! С Пасхи до середины октября там играет симфонический оркестр.

Бла-бла – по вечерам сырость, короче – ты приехал лечиться, заболел и откинул копыта. Вот! Наконец про этот курзал. Что нам пишут? Читаем. Курзал, далеко не соответствующий своему назначению… Блин – какому? Зал для курильщиков? Или для кур? Курв? Турки нерусские. Ага, нашел – курзал служит местом собраний как приезжих, так и местных жителей. Понятное дело – танцплощадка, где местные стучат по репе всяким понаехавшим. Вот это я понимаю! Ты меня совсем не слушаешь! Мясо переверни, и пользуйся случаем – узнавай, как предки наши жили.

– Мои предки до революции отдыхать в Германию и Италию ездили, – мстительно уточнила я.

– Одно слово – буржуи, – бросив на меня короткий и странный взгляд, сказал Панк и вдруг добавил, – А теперь мясо нужно накрыть крышкой и убавить огонь. Хотя нет – сначала лук перевороши, Лук – он такой негодяй – непременно подгорит.

Выполнив инструкции, я села у плиты, карауля процесс изготовления Вовиной трапезы. От погоды и от жара плиты есть совсем расхотелось.

Панк снова посмотрел на меня, так, что я покраснела. Обрадовался моему смущению и продолжил чтение.

– Сообщаю – коренная ялтинская публика – армяне, греки и татары, шатаясь в течении целАго дня по набережной, отличаются крайней недисциплинированностью и неопрятностью. Но некоторые улицы шоссированы, блин, я офигиваю от этого Путеводителя, их порой усердно поливают, грязь сгребают и вместе со всякими отбросами, вывозят эту красоту в море. Пипец российский во всей красе, – у Панка была крайне довольная рожа.

Не то от поведения ялтинцев, не то от запаха кухни.

Отвлекшись, он поднял крышку, глянул на мясо, сглотнул и снова принялся терзать мой слух путеводителем.

– Что у нас обосрано еще в этой Ялте? Пушкинский бульвар. А ему-то за что досталось? Ага! Бульвар для гуляний тянется вдоль речки Учан-Су, ввиду неопрятного содержания, не прививается.

Вошел Вова и успел вместе со мной обалдеть от такого заявления.

– Я не так прочитал. В общем, они хотели там людей выгуливать, но срач был дикий и народ послал их нафиг.

Панк приветливо глянул на нас, намекая на продолжение избы-читальни, и мы дружно застонали.

– Мееровская роща вас не интересует? Этот пипец полный! Она не засрана и за это ее распродают участками под устройство дач. Правильно – нечего просто так землю топтать. Ого, тут и про хорошее есть. В не знойное время всем нужно топать в Александровский парк, ребята. Там кафе Буюрнус, где завтраки, кефир, а в сезон…

– Вино! – заорал недружных дуэт.

– Неа. Что за фантазии? В кафе Буюрнус имеется курс лечения виноградом. Есть там и театр, скромный во всех отношениях. О! Я вижу, что тут есть кое что и для фешенебельной публики. А именно – сад гостиницы Россия, в коем имеется оркестр музыки. Ну, в общем, и тут налицо расслоение общества. Нищие и по сырому парку погуляют, а тут и чистота и чудесные виды… Так, с, господа, не может быть, чтоб мои достославные предки ограничивались на курорте таким скудным ассортиментом развлекух. Смотрим. И видим…

Панк замолчал, шевеля губами.

– Учреждение, носящее громкую кличку «Общество устройства развлечений и проч». Вот это проч. – наверное, и есть то самое, о чем я подумал… более известное под названием «Казино».

Лицо Панка стало прекрасным как у невинной девушки во время первого признания в любви.

– … где процветают шантан, и главным образом, всевозможныЯ игры: бикс, карты и др. Печально, други мои – за короткое время существования Казино было уже несколько случаев, когда люди со скромными средствами оставляли там свое достояние.

У Вовы был такой вид, что я сразу поняла – дело нечисто. В биографии Панка был какой-то прискорбный опыт общения с азартными играми. Не зря же Вова двигал бровями и многозначительно хмыкал, а Панк суетливо кинулся перепроверять содержимое сковороды.

Напоследок нам поведали, что автор путеводителя надеется, что Ялта будет процветать, хотя торговля и промышленность ее сводятся к нулю. Мы расслабились, решив, что представление закончено, но не тут-то было.

– Вот! Это мне особенно понравилось! Это – перл! Слушайте! Коренной житель Ялты прижимист и приноровлен к запросам приезжих. Дальше что-то несусветное – самый склад жизни в Ялте свелся к форме – коренной житель – слуга, а приезжий – барин. Причем – попробуй не заплати щедро!

– Правильно – жадность делает деньги, а от труда кроме грыжи на позвоночнике ничего не бывает, – просветил нас Вова.

– Но там, наверняка, хоть искупаться можно, – мое робкое предположение было встречено гомерическим смехом.

– Нет, – твердо ответил Панк. – Нельзя. Купальни есть. Покупай специальную обувь и лезь в воду. Однако – канализация стекает прямо в море, плюс загаженность от порта. И вода ни фига не теплая. Такие вот дела. Зато спрос на бани вполне закономерный. Знаете, о чем автор тоскует? Улицы и базары грязные. Нет привычных увеселений – прогулок с музыкой. Боев цветов и конфетти, карнавалов. Он так и пишет – попытка это дело провернуть была, но закончилась не совсем удачно. Гад он, мог бы и написать как именно.

– Я тобой доволен, – решительно постановил Вова, выключая огонь под сковородкой.

Когда я, соблазнившись запахом, решила попробовать свою стряпню, позвонил Дэн и, зевая, начал ругаться.

– Я ровно через минуту буду.

– А картошку почистить? – напомнил Вова.

Оставив Вову и Панка наедине с картошкой, я ушла. Хотя уходить совершенно не хотелось. От чтения Путеводителя на меня напало хорошее настроение. Почти веселое. Словно накануне праздника. И все из-за Панка. Вроде бы и злишься на него временами, а без него как-то тускло становится.

В парадной меня поджидала стая возмущенных соседей. При моем появлении гомон на минуту прекратился. Волчьи взоры нацелились на меня. И я не на шутку испугалась. Мне вдруг показалось, что они сейчас на меня набросятся всем скопом и разорвут на части.

– По твоей вине! Пожар! Безобразие!

Они еще что-то выкрикивали, удирая по своим квартирам.

– Деточка, пока вы отсутствовали, неизвестный нам хулиган, поджег прессу в вашем почтовом ящике, – сообщила Черная графиня.

Она одна не побоялась оставаться со мной наедине. Отважная старуха. Не добрая, но справедливая. Хотя, может она бы и удрала, но артрит от жары разыгрался.

– Я не виновата! – ну что я еще ей могла сказать?

– Да я понимаю. Все знают, что вы отсутствовали, нанося визит этому милому мальчику…

Тут у меня чуть шок не случился – кто, кроме Графини, может назвать Вову милым мальчиком? Правильно – никто. И даже ему про это прозвище лучше не знать. Не то он повредится в уме.

– Вас не было, но осуждают именно вас. Несправедливо, – добавила она, рассматривая причудливые черные подтеки на стене. – Хорошо, что я Маркелу воду свежую несла – ей и потушили. А прежде горящие газеты пахли костром из осенних листьев. А теперь – химикалиями…

В ее руках был синий эмалированный кувшин. Пустой. О подробностях общего собрания нашей парадной можно было только гадать, поскольку Черная графиня сплетен не любила и на мои робкие вопросы отвечала односложно:

– Трепливый народ стал. Опаскудился. Не стоит беспокоиться. Все наладится.

Извинившись за чужие проделки, я поплелась домой. Скрипнула входная дверь и в мою спину полетел вопль.

– Грядет! – Гришина голова выглядела негативом в потоке света, отчего он был похож на потустороннего глашатая судьбы. – А что случилось-то?

– Что-что! Это ты, пророк доморощенный накаркал! – огрызнулась Графиня, – Чуть не сгорели напрочь. Это все ты виноват, пророчишь беду, вот она и приходит. Лучше бы ты приобщился к семейной жизни, в самом деле…

Рассказав Дэну все, что со мной приключилось за день, я поняла как устала. Нет, я люблю, когда со мной что-то происходит. Хорошее и интересное. А тут какая-то мерзость загадочная, от которой только настроение портится. Одно исключение – Панк. Но про него я Дэну говорить не стала.

А ночью, когда я шлепала за водой – пить очень хотелось, на подоконнике сидели мои приведения. Ну не совсем мои, просто они в квартире у меня обитают. Грустные такие. Один рисовал пальцем на стекле окна. Оно пыльное было, давно помыть пора, но рисунков было не видно, как не приглядывайся.