Текст книги "Хозяин дома"

– Войдите, – ответил на стук в дверь Формовщиков.

Открыв дверь, Обидина медленно вошла в обитель раненого воина. Увидев её, тот резко поднялся с кровати.

– Скажу честно, уже отчаялся тебя здесь увидеть, – сказал Дмитрий, очевидно, сильно удивлённый нанесённым ему визитом.

– Извини, что не зашла раньше, – со стеснением произнесла Обидина. – Можно я присяду?

– Разумеется. Чай будешь?

– Нет, спасибо, только что выпила как раз, – вежливо отказалась девушка и присела на краешек кровати.

Формовщиков сам расположился на своём лежбище и облокотился спиной о стену.

– Как у тебя дела? Что нового? – поинтересовался Дмитрий.

– Да так, вроде бы всё нормально. Понемногу готовлюсь к учебному году, читаю. Но ты-то как, Дима, расскажи!

– Да что рассказывать… – грустно улыбнулся Формовщиков. – Восстанавливаюсь после операции, пока никаких тренировок. Вот, сижу здесь в основном, гости иногда заходят.

– Леночку твою несколько раз видела, – сказала Обидина.

– Ну да.

По тому, как произнёс это Дмитрий, Анна поняла, что в его отношениях со жгучей брюнеткой наметилось суровое похолодание. При этом поговорить ей хотелось не только и не столько о Лене. Но тут заговорил Формовщиков:

– Аня, знаешь, во время того боя, который я не так давно проиграл, я в какой-то момент увидел тебя на трибуне (Обидина слушала Дмитрия с замиранием сердца). Для меня это было очень необычно, ведь я всегда сосредоточен исключительно на том, что происходит внутри ринга. Но тогда будто кто-то невидимый заставил меня в один миг отыскать тебя взглядом, посмотреть на тебя, увидеть твои глаза. Пусть ты и была достаточно далеко от меня. Со мной, повторюсь, прежде никогда такого не случалось.

Формовщиков замолчал. Он явно ждал от Анны какого-нибудь ответа: какого, он и сам не знал, но почему-то был уверен, что тот вечер стоял особняком и в её жизни тоже. И в этом он не ошибся.

– Я никогда не смогу забыть тот миг, – после некоторого молчания произнесла Анна. – Да, ты был далеко – и в то же время как будто и близко. Я тоже видела твои глаза в тот момент. И они меня поразили. То, что я тогда увидела в твоих глазах… Это было так не похоже на тебя… На того тебя, каким я привыкла тебя видеть – жестокого, неумолимого и не знающего жалости. Я сама не воин, Дима, и я не считаю уместным судить тебя и твоё ремесло. Возможно, врага в бою жалеть и не стоит. Повторюсь, не мне судить: вам, современным гладиаторам, куда виднее. И всё же в тот момент мне показалось, что тебе на какую-то – пускай и секунду – опротивело это избиение, эта брызжущая кровь, это непонятный мне Колизей…

Дмитрий был поражён.

– Боже… Как ты… Как ты могла настолько правильно, настолько точно это понять? – голос Формовщикова дрогнул. – Я ведь и правда… Я правда чувствовал в ту секунду именно это. И по твоим глазам понял, что именно чувствовала ты.

Дмитрий отвернулся и некоторое время не смотрел на Анну. Девушка чувствовала, что в этот момент в нём происходило что-то, с чем он прежде никогда не сталкивался. Это была какая-то внутренняя перемена, какое-то новое, возможно, мучительное, осознание себя. Анна смотрела на лицо Дмитрия – и не видела в нём и тени прежней самоуверенности, выражения превосходства над другими и упоения собственной силой. Возможно, сейчас он мог даже показаться слабым. Но, как чувствовала Анна, это ощущение Дмитрием собственной слабости вело его к обретению новой, доныне непознанной им внутренней силы. Он как будто перестал бежать от чувства собственного бессилия – и поэтому, принимая свои страдания и боль, наполнялся силой иного свойства, силой смирения. Анна положила свою ладонь на свободную от гипса руку Формовщикова и слабо сжала её. Она чувствовала свою причастность к происходящему и хотела находиться рядом с Дмитрием. Через несколько секунд он посмотрел ей в глаза и сказал:

– Ты знаешь, когда я говорю с тобой, то порой перестаю узнавать самого себя. Всё, к чему я стремился прежде, начинает терять свою значимость. Гордость собственной силой, своим умением побеждать; те восторженные взгляды поклонников, что были для меня так важны все эти годы – всё это начинает казаться пошлым и пустым. Я так упивался собственной мощью, так боялся её потерять… но сейчас сижу, лишённый её – и больше не чувствую в ней надобности. Я смотрю на тебя – и в твоей кажущейся слабости вижу силу, намного превосходящую ту, которой я всегда жаждал. И эту силу ты помогаешь мне открывать в себе, и она словно стирает привычные для меня понятия о триумфах и проигрышах, позволяя мне увидеть, что Жизнь – это всегда Победа. Сегодня я перестал бояться поражений – и поэтому победил. Я столь сладостно забылся во всей этой череде триумфов, что и представить себе не мог, как сильно меня изменит одно-единственное поражение.

– То, которое ты потерпел из-за меня, – стыдливо опустив глаза, промолвила Анна.

– То, что было даровано мне тобой.

Дмитрий мягко освободил свою руку из-под ладони Анны, нежно дотронулся ею до щеки девушки и, бережно приблизив её лицо к своему, поцеловал в губы. Она ответила на поцелуй.

Когда через некоторое время они посмотрели друг другу в глаза, Дмитрий произнёс:

– С тобой я чувствую себя целостным. С тобой я всегда победитель. Я хочу остаться с тобой: хочу, чтобы это мгновение продолжилось в вечность.

Они оба не ожидали, что дойдут до этого сегодня. И в то же время они оба этого ждали.

Анна была счастлива. Она сама чувствовала, что в эту минуту обрела целостность, и ощущала столь долгожданное внутреннее равновесие. И она тоже не хотела никуда уходить.

И тут внутри Обидиной начало что-то происходить, смутив её бывшее до этого предельно ясным сознание. В воображении возникла та картина в клубе… её обнимает и целует стриптизёр… и вот она отдаётся ему… Потом Анна видит, как её бросает Алексей; как она, одинокая, никому не нужная, рыдает в подушку, проклиная себя за случившееся; как обещает самой себе никогда больше не открываться мужчинам.

«Он же совсем недавно был со своей Леной? – заговорил внутри Обидиной подозрительным тоном какой-то хорошо знакомый голос. – И что? Уже переключился на меня? А может, он просто наговорил мне красивых слов, чтобы я отдалась ему? Захотел и надо мной «одержать победу»?

И несмотря на то, что её сердце яро протестовало против подобных обвинений в лукавстве, Обидина очень сильно внутренне напряглась. Эту перемену в ней не мог не заметить и Дмитрий.

– Аня, всё нормально? – с беспокойством в голосе спросил Формовщиков.

– Мне нужно идти… Прости, пожалуйста… Мне нужно идти…

– Аня, подожди! Я не…

Но Обидина уже выбежала из комнаты Дмитрия, захлопнув за собою дверь. Формовщиков хотел было ринуться за нею, но остановился. Он испытывал глубокое разочарование, переходящее в злобу.

«За что она так со мной? – думал Дмитрий. – Ведь я, можно сказать, распахнул перед ней свою душу! Каждое слово я произнёс от чистого сердца! А она просто так, ни слова не сказав, уходит?»

И тут в комнату Формовщикова без стука вошёл Чернобродов.

– Ох, уж эти женщины, чёрт бы их побрал! – глядя на хмурого Дмитрия, начал беседу ветеран. – Слышал я конец вашей беседы, когда мимо проходил, а она от тебя сбегала! Ну и чертовка! Сердце им отдай – да хоть всю жизнь им отдай – и всё им мало будет! Растопчут, наплюют и дальше пойдут! А потом ещё будут жаловаться друг дружке, что это, дескать, мы, мужики, бесчувственные создания, что нам одно только надо! Лицемерки проклятые!

Слушая брань Николая Александровича, Дмитрий испытывал сильный соблазн согласиться с ним и, заручившись его поддержкой, ощутить временное облегчение. Какая-то часть его вторила словам боевика. Но всё же не привыкший сдаваться Формовщиков решил не идти путём наименьшего сопротивления.

– Николай Александрович, будьте любезны оставить меня одного, – негромко, но предельно отчётливо произнёс Дмитрий.

– Но я только…

– Уходите.

– Ладно, ладно, Дима, как скажешь…

Формовщиков остался в своей комнате один. И идти к Анне он больше не собирался.

 
                                                * * *
 

В душе Обидиной бушевала буря. Она закрылась в своём номере, никого не желая видеть.

«Ну зачем я так обошлась с ним? – не находила утешения девушка. – Он же был предельно искренен со мной: я по глазам его это видела, я сердцем чувствовала! Ну и что, что он поцеловал меня? Я ведь сама этого хотела! И почему это я решила, что он тут же потащит меня в постель? Кто мне навеял подобные мысли? Может, это сделала моя старая боль, которую я никак не могу отпустить?»

Из раздумий Анну вывел раздавшийся из-за двери пронзительный голос Варвары Желтковой.

– Анечка! Анютка! Чего закрылась, моя хорошая? Открывай мне скорее, открывай!

Вытерев чуть влажные от слёз глаза, Обидина отошла от зеркала и направилась открывать запертую дверь.

– Ну, привет! – радостно поздоровалась гостья. – Ой! Что такое, Анют? Ты плакала? Что случилось?

– Ничего. Не важно, забудь, – отвернулась от Желтковой Анна, не испытывая желания пересказывать произошедшее.

– Анюта, ну зачем ты так! – надула губки Варвара. – Ты же знаешь, что я всегда поддержу тебя, подниму настроение. Сколько раз ты приходила ко мне чернее тучи, а уходила весёлая-превесёлая! Забыла уже? Эх ты! Как ты могла перестать доверять лучшей подруге?

– Мы с Димой… У нас вроде стали завязываться… Мы стали общаться… – пыталась начать рассказывать Обидина, но не выдержала и заплакала с новой силой.

– Ну что ты, что ты! – участливо-жалеющим тоном проговорила Варвара и притянула голову Анны к своему плечу, ласково гладя девушку по затылку. – Что там у вас приключилось?

Около минуты молча проплакав в шёлковой платье подруги, Обидина заговорила:

– Знаешь, у меня ещё ни разу в жизни такого не было, даже с Алексеем – когда ты понимаешь другого человека с полуслова. А иногда и вовсе безо всяких слов. И когда он точно так же понимает тебя! С Алексеем у меня и близко такого не было! Он горой стоял за семейные ценности на словах, но, когда мы столкнулись с первым же серьёзным испытанием – да, чего уж душой кривить, столкнулись по моей вине – он предпочёл меня оставить. Он даже не попытался понять, что происходило в моей душе в то время, что я чувствовала. Он быстро и по-мужски логично рассудил: «напилась—изменила—счастливо оставаться». А Дима… Он старается чувствовать других, понимаешь… И у него это очень хорошо получается! Сегодня у нас был момент, когда мы…

Анна снова расплакалась и умолкла, но Желткова не теряла нити разговора.

– Ну а дальше что случилось, Анют?

– А дальше… Он поцеловал меня.

– И приставать начал?

– Варвара, ну перестань! – от возмущения Анна даже сделала шаг назад, освободившись из объятий «лучшей подруги». – Он вовсе не начал приставать! Просто я, вспомнив ту проклятую ночь, подумала, что он начнёт это делать…

– И правильно подумала! – продолжала гнуть свою линию Желткова. – Ты думаешь, мужчины от чистого сердца говорят нам все эти порой пробирающие нас до слёз сантименты? Как же! Они же сами успели неплохо нас изучить. Они знают, что наш слух, можно сказать, наша самая чувствительная эрогенная зона. Скажи девушке что-нибудь приятное, якобы от чистого сердца – и вот, она уже не чает в тебе души. А раз души не чает – то и к телу её доступ открыт. Безотказно действует зачастую! Думаешь, я ни разу не покупалась на это? Ещё как покупалась, просто с тех пор стала мудрее! И ты непременно станешь мудрее! Тем более, что со мной постоянно общаешься. И я тебя в обиду не дам никому!

Анна села на кровать и уставилась в белую стену напротив. Доводы Желтковой она понимала и в чём-то даже была согласна. Но Обидину начинало раздражать, что Варвара с такой уверенностью судит о Дмитрии и о том, что между ними только что происходило, не присутствовав при их разговоре, а просто подводя ситуацию под привычный для себя шаблон.

– Знаешь, Варвара… тебя послушаешь, так все мужчины – одни сплошь исчадия ада! Ты хоть одного хорошего встречала, можешь мне сказать? – Обидина повысила от возмущения голос.

– Не одного, а целых пятерых! – нисколько не растерялась Варвара. – И все они, на наше с тобой счастье, живут с нами под одной крышей. Перечислить? Сергей Анатольевич Серов – умудрённый опытом ценитель искусства; Николай Александрович Чернобродов – доблестный ветеран войны, всегда готовый прийти на защиту слабых; Эдуард Арсеньевич Привязчиков – чудесный художник, творец от Бога; Виктор Александрович Драгунский – наш знаток всего и вся и просто замечательный человек; Андрей Змееносцев…

– Вот только этого непотребника не надо мне тут превозносить! – озлобленно перебила Варвару Обидина. – Что он сделал с Соней? Во что он превратил нашу гостиницу? В бордель самый настоящий! Как он меня посмел однажды унизить! Да, Николай Александрович тогда заступился за меня, спасибо ему. Но как ты можешь восхвалять этого распутника?! Какой ужас…

– Анют, Анют, не горячись! – залопотала Варвара. – Да, Андрюшка у нас тот ещё повеса: любит покутить, пошалить. Но ведь девчонки его просто обожают – та же самая Соня, например. Ты думаешь, он насильно заставил её сделать все эти операции? Нет, она сама этого захотела! Это её выбор: раз ей нравится, то пусть. Уверена, он обидеть тебя тогда не хотел, просто отколол какую-нибудь плоскую шутку, вот и всё. В общем, на твой вопрос я ответила: достойные мужчины существуют, пусть их и мало. И твой Дмитрий Формовщиков, уверяю, не из их числа.

Анна, не желая и не имея больше сил в чём-либо разубеждать Варвару, спросила:

– А что с этим… с Виктором Драгунским? Как-то болезненно он выглядит, мне показалось.

– Ах, да тут нам как-то раз поджог устроили. Но Николай Александрович тут же взял всё под свой контроль, и теперь мы снова в безопасности. Виктор Александрович тогда действительно пострадал, но ему уже намного лучше. Скорейшего ему выздоровления! Чудо, а не человек!

Обидина, начавшая от болтовни Желтковой изрядно уставать, решила закончить разговор:

– Варвара, я так устала, хочу немного полежать. Может, усну. Завтра поговорим, если что.

– Хорошо, милая, отдыхай, набирайся сил. Скоро ещё увидимся!

Желткова чмокнула Обидину в почти высохшую от слёз щёку и вышла из её номера.

Засыпая, Анна долго думала о Драгунском, о «мифическом» поджоге и… о Соне.

 
                                             VI
 

Я предупредил его, что сегодня может быть совершён прорыв. Вероятность трагического финала с его участием, тем не менее, исключать нельзя. И всё же, теперь я могу сказать, что по-настоящему наша операция начинается именно сегодня.

 
                                                * * *
 

С каждым днём Безделов просыпался всё раньше и раньше. Вот уже сегодня он бодрствовал с девяти утра, позавтракал в пустом кафетерии и вернулся в номер. У него была цель: дочитать данную ему книгу. Антонина Матвеевна к своему неудовольствию обнаружила, что её попечительство всё больше и больше утомляло Георгия Константиновича, всё меньше и меньше он в нём нуждался.

И вот Безделов дочитывал книгу де Сент-Экзюпери: на это ушёл практически весь день, и до отхода ко сну он поел только один-единственный раз – в обед. Антонина Матвеевна пребывала в настоящем шоке, но повлиять на соседа уже не могла – против осознанности и свободной воли она была бессильна. Более того, Безделов попросил её не заходить к нему, пока сам не позовёт. И в этот день он её так ни разу и не позвал.

И вот Георгий Константинович читает в «Планете Людей»:

«Прево плачет. Хлопаю его по плечу. Говорю в утешение:

– Подыхать так подыхать…

И он отвечает:

– Да разве я о себе…

Ну конечно, я и сам открыл эту истину. Вытерпеть можно всё. Завтра и послезавтра я в этом уверюсь: вытерпеть можно всё на свете. В предсмертные муки я верю лишь наполовину. Не впервые прихожу к этой мысли. Однажды я застрял в кабине тонувшего самолета и думал, что погиб, но не очень страдал при этом. Сколько раз я попадал в такие переделки, что уже не думал выйти живым, но не впадал в отчаяние. <…>

«Да разве я о себе…» Вот оно, вот что поистине невыносимо. Опять и опять мне чудятся глаза, полные ожидания, – и, едва увижу их, по сердцу как ножом полоснет. Я готов вскочить и бежать, бежать со всех ног. Там гибнут, там зовут на помощь!

Так странно мы меняемся ролями, но я никогда и не думал по-другому. А всё же только Прево помог мне понять, как это верно. Нет, Прево тоже не станет терзаться страхом смерти, о котором нам все уши прожужжали. Но есть нечто такое, чего он не может вынести, так же, как и я.

Да, я готов уснуть. На одну ли ночь, на века ли – когда уснёшь, будет уже всё равно. И тогда – безграничный покой! Но там – там закричат, заплачут, сгорая в отчаянии… думать об этом нестерпимо. Там погибают, не могу я смотреть на это сложа руки! Каждая секунда нашего молчания убивает тех, кого я люблю. Неудержимый гнев закипает во мне: отчего я скован и не могу помчаться на помощь? Отчего этот огромный костер не разнесёт наш крик по всему свету? Держитесь!.. Мы идём!.. Идём!.. Мы спасём вас!» [17, с. 145—146]

Эти строки о двух людях, умирающих в пустыне от жажды – как пронзительно, но как при этом сердечно они звучат!

«Да разве я о себе…»

Конечно же, нет. Ведь «там закричат, заплачут, сгорая в отчаянии» – и как же оставить их, как не прийти на помощь? В эти минуты Георгий Константинович мысленно мчал на помощь всем, кто плакал, всем, кто умирал от горя, всем, кто делил с ним этот удивительный, пусть иногда казалось, и жестокий, мир. Собственные прихоти в данную минуту потеряли для него какую-либо важность, ведь значение сейчас имела только помощь другим. Георгий Константинович ещё не знал как, не знал, что ему нужно сделать, чтобы остановить нескончаемые потоки человеческих слёз – но сейчас он желал этого больше всего на свете.

«Сколько же времени я потратил впустую! Сколько дней прожил бессмысленно! И как же сильно я хочу действовать сейчас!»

Было уже за полночь, но Георгий Константинович всё ещё не мог уснуть. Жизнь кипела в нём, придавая невиданное количество сил – оставаться на месте было невыносимо. Казалось, что путы лени и бездействия теперь были сняты с него.

«Мы идём!.. Идём!.. Мы спасём вас!»

В конечном итоге сон всё же пришёл, но продлился недолго. Примерно через три часа что-то заставило Георгия Константиновича проснуться.

Безделов открыл глаза и увидел его. Он стоял в его комнате, прямо перед ним – недвижный мерцающий ярким оранжевым пламенем силуэт.

– Кто вы? – привстал с кровати Георгий Константинович, чувствуя не страх, но скорее сильный трепет перед тем, кого он видел.

– Не говори мне «вы», – сказал он.

– Как? Почему?

– Во мне нет множества.

– А как вы… Как ты вошёл сюда? – взволнованно спросил Безделов.

– Я всегда с тобой, ты просто об этом не знаешь.

– Как со мной? Я вообще никогда, наверное, не слышал о тебе.

– Ты просто не слышал меня.

– Но кто ты? Как тебя зовут?

– Я не нуждаюсь в имени. Я из твоего родного дома, где все мы вместе.

– Какого дома?

– Где воедино собраны все разбитые осколки.

– А кто разбил? – Георгий Константинович почувствовал, что задаёт верный вопрос.

– Тот, кто жил здесь вначале – а также порождения его ума. Они живут здесь до сих пор, но этот дом не их.

– Но что же мне делать, скажи! – умоляюще воскликнул Безделов, созерцая прекрасный огненный силуэт.

– Соберитесь вокруг того, кого выберете временным управляющим и действуйте с ним заодно. Если вы будете успешны, то я смогу вернуться сюда.

– Ты? Ты и есть ушедший Хозяин? – почти шёпотом промолвил Георгий Константинович.

Силуэт исчез. Безделов находился под сильнейшим впечатлением от произошедшего. В районе его тазобедренных суставов словно загорелся огонь, который согревал его долго болевшее тело. Через некоторое время Георгий Константинович прилёг. Он больше не чувствовал тревоги и страха. Вскоре он уснул.

 
                                                 * * *
 

Утром Безделова разбудил стоявший в коридоре гомон. Что-то бурно обсуждали – кто криком, кто более спокойным голосом. Доносились слова «обгорела», «пожар» и «неужели снова».

Георгий Константинович медленно приоткрыл дверь своего номера. В коридоре шестого этажа толпилось большинство постояльцев гостиницы. В центре сборища находился Чернобродов, к которому, как понял осторожно выглядывавший из своего номера Безделов, было адресовано множество вопросов. Где-то рядом шмыгала Варвара Желткова, безразлично глазели на происходящее Змееносцев и Серов, тяжело вздыхал Виктор Драгунский, недоумевающее качал головой Эдуард Привязчиков. Прямо на глазах Георгия Константиновича прибыла бригада скорой помощи, и врачи прошли в номер… Антонины Матвеевны!

«Как? – остолбенел в первую секунду Безделов. – Что с ней случилось?»

«Ожог третьей степени», – донеслось из коридора.

«Неужели… это как-то связано? Надо срочно поговорить с Болотовым! Надо срочно поговорить с Болотовым! Если кто и знает, в чём дело, то только он, я уверен!» – ошарашенный, размышлял Георгий Константинович и даже не заметил, что последние фразы произнёс вслух.

Не заметил он и того, что эти его слова услышал находившийся неподалёку от чуть приоткрытой двери его номера Денис Страхов.

 
                                             VII
 

Именно от его усилий будет зависеть, смогу ли я сам вернуться сюда. Выстроена слишком мощная линия обороны. Ты расскажешь ему о том, что узнал благодаря учителю из Александрополя, и тем самым начнёшь её взламывать.

 
                                                * * *
 

– Да что вы так ломиться ко мне все стали! – недовольным сонным голосом проворчал Сергей Васильевич.

Мужчина торопливо надел халат и пошёл открывать дверь.

– Денис, что случилось? – с удивлением глядя на тяжело дышавшего и злобно смотревшего на него Страхова, спросил Болотов.

– Вы… это всё вы, я знаю! – всё ещё оставаясь за порогом комнаты, гневно прокричал Страхов.

– О чём ты? Давай проходи, если хочешь поговорить.

– Не собираюсь я к вам заходить, террорист проклятый!

– Что?! – подобного обвинения Болотов уж точно не ожидал. – Денис, если ты хочешь поговорить, то проходи, если нет, то уходи и дай мне спокойно поспать.

– Поспать ему надо! – со злобой в голосе проговорил Страхов. – Тут жильцы едва заживо не сгорают, а вы ещё спать спокойно можете!

– Как? – искренне изумился Болотов. – Кто сгорел? Денис, прошу тебя, зайди: давай нормально поговорим.

Страхов, переминаясь с ноги на ногу, некоторое время сверлил взглядом пол, но в итоге всё же прошёл в комнату писателя, закрыв за собою дверь.

– Кто сгорел? – повторил вопрос Сергей Васильевич.

– Пастухова получила тяжёлые ожоги: не то ночью, не то сегодня рано утром, – ответил чуть успокоившийся Страхов.

Молодой человек оставался стоять около двери, не желая проходить в комнату.

– Какая жуть… – поморщился Болотов. – Но почему ты ко мне-то пришёл? И террористом меня вдобавок обозвал?

– Безделов сказал про вас: «Если кто и знает, в чём дело, то только он, я уверен!» Я услышал, как он разговаривал сам с собой в своей комнате. Но я решил прийти к вам первым и получить ответы! Что здесь происходит, чёрт подери?!

– Денис, слушай, я правда не знаю, что случилось у Антонины Матвеевны…

– Врёте! – взревел Страхов. – Мне и Николай Александрович про вас говорил, что вы какой-то сговор здесь затеваете! Книжки сомнительные распространяете, вербуете людей! А это что сейчас было? Человеческое жертвоприношение?!

– Денис, послушай, я уже сказал тебе, что о сегодняшнем пожаре впервые слышу от тебя. Если не веришь мне на слово, то можем не продолжать этот разговор. Можешь господина Чернобродова на меня натравить, если тебе так спокойнее станет, я не возражаю. Если же действительно хочешь выяснить, что тут происходит, то тебе нужно успокоиться, потому что иначе – это пустая трата времени.

Слова Болотова, сказанные хладнокровно и убедительно, побудили Дениса взять себя в руки. Ему действительно захотелось обстоятельно поговорить с писателем. И звать Чернобродова он бы сейчас уж точно не стал.

– Сергей Васильевич, извините, что накричал на вас. Мне и впрямь сегодня было очень страшно. Понимаете, я и впрямь как огня боюсь… пожаров.

Страхов осознал свой нечаянно выданный каламбур и усмехнулся. Сергей Васильевич серьёзно посмотрел на него.

– Я понимаю тебя, Денис: страха смерти пока ещё никто не отменял. Он сковывает нас, не позволяет действовать осознанно и эффективно.

– Как бы я хотел этому научиться… – проговорил вполголоса Страхов, который понимал, что вид огнетушителя теперь навряд ли его успокоит.

Сергей Васильевич в свою очередь осознавал, что сейчас заводить с Денисом более глубокий разговор на тему смерти преждевременно. Страхов был всё ещё слишком взбудоражен и мог не воспринять должным образом то, что хотел бы ему рассказать Болотов.

– Денис, я думаю, нам стоит со временем вернуться к этой теме. Но только чуть позже, хорошо? Сейчас я намерен выяснить все подробности этого ужасного события. А позже мы встретимся с тобой и поговорим, хорошо?

– Хорошо, – с тяжёлым вздохом согласился Денис.

У Страхова уже успело возникнуть желание поговорить с Николаем Александровичем, ведь он полагал, что это поможет ему успокоиться окончательно.

 
                                                      * * *
 

«Видел, как трус, который прежде при малейшей опасности истошно звал на помощь, получив смертельную рану, молчал, заботясь уже не о себе – о товарищах. <…>

Я понял, почему умирающий от жажды отдал последний глоток соседу, а умирающий от голода отказался от корки хлеба. Они уже отстранились от телесных надоб и с царственным безразличием отодвинули кость, в которую жадно вгрызутся живые. Правду о себе смерть открывает только своим избранникам; рот их полон крови, они зажимают распоротый живот и знают: умереть не страшно. Собственное тело для них – инструмент, он пришёл в негодность, сломался, стал бесполезным, и, значит, настало время его отбросить. Испорченный, ни на что не годный инструмент. Когда телу хочется пить, умирающий видит: тело томится жаждой, и рад избавиться от тела. Еда, одежда, удовольствия не нужны тому, для кого и тело – незначащая часть обширного имения, вроде осла на привязи во дворе.

Все, кто живы, – я знаю, – боятся смерти. Они заранее напуганы предстоящей встречей. Но поверьте, я ни разу не видел, чтобы умереть боялся умирающий».

Сент-Экзюпери А. «Цитадель» [18, с. 29—30].