Текст книги "На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)"

Юрий Ампилов
На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)

Слово к читателю

Люди геологических профессий – это особая человеческая среда. Дружба и любовь, чувство долга и взаимовыручка для них не пустые слова, а главные ценности жизни.

Поэтому большинству из них было совсем непросто пережить то недавнее десятилетие на рубеже веков, когда в сознании многих людей эти простые и понятные слова отошли на задний план, уступив место материальным устремлениям.

Эта книга о том, как переплелись геологические судьбы нескольких поколений в сложные 90-е годы, и как мы ощущаем себя после этого в современности. Она заставляет, вспомнив о прошлом, задуматься о настоящем и на этой основе попробовать заглянуть в будущее.

Автор – выпускник нашей кафедры. В профессии прошел большой путь, некоторое время возглавляя Государственную комиссию по запасам полезных ископаемых. Теперь свой опыт и знания передает студентам, являясь по совместительству профессором нашего факультета.

Долгие годы нашего знакомства, начиная с аспирантских времен автора, и сотрудничества в настоящее время позволяют мне оценить эту книгу как искреннюю и правдивую повесть о жизни. Книга интересна, прежде всего, отражением личности автора и его оценкой непростого периода нашей общей истории.

Хочу обратиться ко всем коллегам и читателям: больше пишите друг для друга стихов, песен, книг о настоящих чувствах и прекрасных поступках. Тогда мы поймем, что нас много, и наша жизнь во многом покажется нам более содержательной и интересной.

Заведующий кафедрой сейсмометрии и геоакустики

геологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова,

доктор физико-математических наук, профессор

М.Л. Владов

ПОСВЯЩАЮ

выпускникам моего родного факультета

в канун его 70-летия

Почему я написал эту книгу

Здравствуй, дорогой читатель!

Если ты меня не знаешь, то вряд ли тебе будет интересна эта книга. Но если ты принадлежишь к касте геологов в широком смысле этого слова (в том числе геофизики, геохимики, гидрогеологи, нефтяники, полезники и т. д.), или просто если ты в душе романтик, то, пожалуй, и тебе будет любопытно пролистать отдельные ее страницы.

Я долго думал над названием и не нашел ничего лучшего, как обозначить нашу современность геологическим термином. Ведь фанерозой (от греческого «фанерос» – явный и «зой» – жизнь) – крупнейший этап в геологической истории Земли, охватывающий палеозойскую, мезозойскую и кайнозойскую эры. Он насчитывает примерно 570 миллионов лет и продолжается сейчас. В его начале зародились самые первые примитивные формы жизни, которые геологи могут хотя бы косвенно заметить по древним окаменелостям на отдельных участках планеты. А на верхней границе фанерозоя мы живем сейчас. И в масштабе геологического времени жизнь человека, как и жизнь целого поколения – это миг, который даже невозможно измерить, настолько он мал. В истории человечества есть целые сотни лет и десятки поколений, от которых ровным счетом ничего не осталось в памяти цивилизации.

Но здесь я попытался написать именно о нашем геологическом поколении – о тех, кто выбрал этот путь и получил свой диплом в 70-е и 80-е «доперестроечные» годы, Ведь мы уже немало знаем о геологах довоенной, военной или послевоенной поры, на долю которых пришлись грандиозные открытия. Мы представляем себе и романтиков-шестидесятников с их светлыми мечтами о будущем. А кто же мы? Неужели потерянное поколение, которому по большому счету нечего записать в свой актив? Вопрос сложный, и ответ на него далеко не однозначен.

Я в свои 50 с небольшим лет побывал в различных ипостасях нашей иерархии и даже добрался до вершины нашего «геологического Олимпа», возглавив несколько лет назад на 8 месяцев «священный» для геологов орган – Государственную комиссию по запасам полезных ископаемых – ГКЗ. Но и я не могу дать ответа на этот вопрос. В книге я попытался вместе с Вами в ненавязчивой, а иногда шутливой форме порассуждать на эту тему. Несмотря на кажущееся относительное благополучие времени, в котором мы росли (отсутствие больших войн и серьезных катаклизмов, хорошее образование и т. д.), на нашу долю пришлось немало проблем. Ведь в период пика нашей профессиональной формы – в начале 90-х годов – на страну обрушились такие перемены, которые фактически полностью разрушили геологическую отрасль. Перестали отправляться в поле отряды. Вороватые чиновники уводили деньги через подставные конторы. Страна просто проедала те богатства, что открыли наши предшественники, а частично и мы, и во многом выжила только за счет труда геологов тех поколений.

Но на нашу долю пришелся и нынешний период, когда, пусть медленно, шаг за шагом, мы еще можем вновь построить свой «геологический» дом, а затем и понемногу обустроить всю улицу – страну. А много ли нас осталось в отрасли после этого лихолетья? Пожалуй, меньшинство. Остальные в трудные для геологии времена нашли себя в других сферах. Остается уповать на молодежь, которая в последние годы вновь почувствовала вкус к нашей профессии и активно пополняет ряды исследователей недр.

Ну да что там теперь говорить и ворчать чуть ли не по-стариковски? Давайте немного сменим тон. Ведь мы еще можем…

Кстати, об этом самом тоне, а точнее, о жанре, в котором я собираюсь писать эту книгу. Вольно или невольно передо мной возникает образ Виктора Конецкого с его великолепными, иногда грустными, а чаще комичными рассказами, как бы «перетекающими» один в другой. Я, конечно, далеко не Виктор Конецкий, и никакого литературного опыта у меня нет. Те полторы сотни научных статей да дюжина монографий и учебников, которые я написал за эти годы, вряд ли будут служить мне подспорьем в этом новом для меня деле. Да и можно ли назвать это делом?

Некоторые мои коллеги, наверняка, осуждающе посмотрят на мои литературные экзерсисы. Ему что, делать нечего? Если честно, то этих самых дел хватает. Когда одновременно выполняем работы по семи-восьми договорам для различных заказчиков, забывая о выходных и отпусках, очень хочется хотя бы какое-то время заняться «ничегонеделанием». Но этого не получается. Видимо, уже не избавиться от нажитой годами привычки быть постоянно занятым. Эта книга писалась преимущественно в минуты перелетов и переездов между различными городами и странами, «Писания» давали своеобразный отдых голове от «роящихся» в ней формул, схем. разрезов, карт и прочей околонаучной и производственной шелухи, сопровождающей выполнение конкретных проектов. Ловлю себя на мысли, что это мне нравилось, и потому я писал эти строчки, Я представлял, дорогой читатель, что Вы когда-нибудь их прочтете и вместе со мной погрузитесь в наши общие воспоминания, веселые и грустные. Поскольку жизнь нас так разбросала, что большинству из нас не суждено встретиться наяву, считайте, что я Вам всем написал письмо. А еще лучше представьте, что сидим за одним столом: разливаем, закусываем, веселимся, грустим, вспоминаем…

Почему-то в эти минуты представляю улыбающиеся сквозь очки глаза моего давнего и хорошего приятеля по Мурманску Андрюши Скрицкого, который сейчас в далеком Вьетнаме. Он держит в руках эту книжку и произносит: «Вот чертяка! Он все-таки сделал это!» И мне, ей богу, будет приятно.

Часть 1
КАК МЫ «ГРЫЗЛИ ГРАНИТ НАУКИ»

Я далек от мысли превратить эту книгу в нудный автобиографический очерк, который будет интересен, разве что самым близким. Однако неизбежно придется время от времени возвращаться к этому стилю, поскольку как иначе можно передать наши ощущения происходящего тогда и сегодня? Но при этом основное внимание я постараюсь уделить взаимоотношениям с другими людьми, с которыми приходилось сталкиваться по жизни в различных ситуациях. Как человек, связанный сначала с фундаментальной, потом с прикладной наукой, а также с большой производственной практикой по внедрению и использованию различных методик и технологий, я имел по жизни много личных контактов с сотнями, а то и тысячами людей. И именно через эти связи и взаимоотношения я намереваюсь понять вместе с Вами, кем же мы были тогда и кто мы есть сейчас?

ШКОЛА ЖИЗНИ

«Школьные годы чудесные… Как они быстро летят, их не воротишь назад», – слова из пионерской песни 60-х годов. Но попробуем хоть немного вернуть их назад в своих мыслях и воспоминаниях. Ведь мы действительно в основном сформировались именно в эту пору. Иначе говоря, обычная средняя школа была для большинства из нас в то время и школой жизни. Именно благодаря ей мы довольно мягко вошли во взрослую жизнь.

Школьные годы прошли у всех по-своему, но и во многом похоже. Учились мы по одним учебникам. Родители наши получали примерно одинаковую зарплату, у большинства семей были и схожие проблемы, чаще материального плана.

Мой отец был военным и по тем временам относился к высокооплачиваемой категории работников. Однако помню, что все мало-мальски серьезные покупки (пылесос, стиральная машина и даже мой велосипед) делались в долг, преимущественно через офицерскую кассу взаимопомощи при областном военкомате Родился я в Румынии, где после войны находились наши войска. Однако школьные годы встретил в маленьком районном городке Щигры Курской области (Помните «Гамлет Щигровского уезда» у Тургенева?). Мама работала техником в конструкторском бюро завода геологоразведочного оборудования, производившего легкие буровые установки на колесной базе небольших грузовиков. У меня еще была сестра Татьяна, на четыре года младше меня. Жили мы в небольшой двухкомнатной квартире, в трехэтажном угловом доме с относительно неплохими по тем временам удобствами: водопровод с холодной водой, канализация и центральное отопление. Готовили на керогазе и электроплитке, и только в начале 70-х перешли на баллонный газ. В «банные» дни топили дровами титан, находившийся в ванной комнате, совмещенной с туалетом.

Один из фактов того времени поражает меня до сих пор. Речь о качестве медицины, о котором столь много говорим сегодня. И о том, как же это качество поднять. У мамы появились очень серьезные проблемы со щитовидной железой, и требовалась немедленная операция. Воспитательница в детском саду, Ада Михайловна, помню, уговаривала меня не хулиганить, чтобы не расстраивать маму, которая тяжело больна. Она, видимо, считала, что даже ее жизнь под угрозой. Мне было пять лет, а сестренке не было и двух. Так вот, простой хирург районной больницы маленького городка (с населением тогда 9000 человек) сделал в 1960 году серьезную полосную операцию, да так, что мама и сейчас, в 2007 году, в возрасте 73 лет, не имеет с этим проблем. Думаю, что такой результат и для современной оборудованной московской больницы не всегда достижим…

Отец был с нами довольно строг. У меня был полувоенный распорядок дня, написанный его рукой, и письменный перечень постоянных обязанностей по дому. День обязательно начинался с зарядки. Думаю, что это в существенной мере приучило меня к жизненному порядку и самоорганизации. Я искренне благодарен своим родителям, которые, слава богу, живы. Здоровье, конечно, у них не ахти, но более или менее терпимо, словом – по возрасту.

Помню, что в возрасте шести-семи лет я был изрядным фантазером. Летними вечерами во дворе рассказывал сверстникам всевозможные сказки, которые сочинял тут же. Сам заранее не знал, чем заканчивать ту или иную историю, но как-то удавалось.

Потом, а старших классах, это куда-то пропало, и учителя литературы поругивали меня за «сухость» и полуофициальный язык школьных сочинений, хотя в большинстве случаев с оговорками «пять с минусом» все же ставили.

Но в том предшкольном возрасте «буйство» моей фантазии не знало границ. Сейчас я все это подзабыл, но недавно посетивший меня на 50-летнем юбилее друг детства Олег Певнев (ныне москвич) напомнил мне эти события, и я отчетливо все воспроизвел в своей памяти. Дело в том, что тогда прошел всего год со времени полета Юрия Гагарина. А людей в офицерской форме во всем городе было пять человек – работников райвоенкомата, включая моего отца. И когда он возвращался с работы, малыши иногда кричали: «Юрий Гагарин!». Я гордился этим и решил пофантазировать дальше на эту тему. Когда отец заступал на суточное дежурство, мне приходилось носить ему еду из дома, приготовленную мамой. Идти было неблизко – минут 20 в одну сторону, и я, чтобы мне было нескунно, пытался взять с собой кого-нибудь из ребят со двора. Тому же Олегу я говорил:

– Хочешь посмотреть ракету в военкомате?

– Еще бы.

– Пойдем со мной – покажу, но никому не говори, это секрет.

Придя в военкомат и дожидаясь пока отец перекусит, чтобы забрать затем посуду и возвращаться домой, мы обходили двор, где было несколько гаражей с большими воротами. Я подводил его к самым большим закрытым воротам, в которых была маленькая щель, и говорил: «Смотри – вон ракета, сегодня ночью полетит. Видишь?». Олег, приникнув глазом к щели и с трудом различая неясные очертания защитного цвета и слабые блики от какого-нибудь автомобильного стекла, уверенно говорил:

– Да, вижу: здорово. Давай ночью придем, посмотрим.

– Давай, – отвечал я, будучи уверенным, что тетя Зина, его мать, ни за что Олега не отпустит, и он всю ночь проспит, как сурок.

Естественно, спал и я, но на следующее утро ему говорил:

– Ну, что ж ты? Я тебя ждал. Было здорово. Грохот слышал?

– Не-е, мамка не пустила, и я заснул.

В следующий раз это были Вовка Шабанов, Мишка Пауков или кто-то еще из дворовых ребят.,

Впоследствии, классе в пятом, я сам пытался делать модели ракет из подручного материала: фольги от чая, картонки от обувных коробок, простого клея и т. д. Краской подписывал на них начальные буквы имен девочек, которые мне нравились (например, УТ-1, Усова Таня), и большими буквами – СССР, Самое интересное, что метров на десять они взлетали. В качестве топлива использовал старые фотопленки (я фотографировал с десяти лет), которые тогда делались из материала, который очень быстро горел, почти как порох…

Хулиганили мы много, но родители и учителя об этом даже не догадывались, считая, по крайней мере, меня и моего друга Славку Бочкаря почти примерными детьми, а основном потому, что мы были отличниками. Но пару раз мы «прокалывались», и мне доставалось. А по более мелким проступкам стоять наказанным в углу периодически приходилось.

До сих пор удивляюсь, как наши шалости не привели к серьезным последствиям. Про то, что мы бегали по вечерам в сумерках и громко стучали в окна и двери, я даже не говорю: это все безобидно. Но вот другие случаи могли закончиться печально.

Был у нас свой «штаб» на чердаке нашего трехэтажного дома. Туда можно было проникнуть через люк по лестнице с площадки третьего этажа, что мы и делали почти ежедневно, выбирая моменты, когда взрослые нас не видели. Там был какой-то большой металлический бак диаметром метра полтора – видимо, часть системы отопления дома от котельной. Вокруг этого круглого бака была сооружена из деревянных досок квадратная обшивка, причем таким образом, что можно было на ней вокруг сидеть, а бак выполнял функцию стола. Там мы иногда держали котят, которых ходили кормить, рассказывали тайком анекдоты, иногда «с матерщиной», – в общем, там проходили наши тайные встречи.

Однажды зимой нам стало зябко, и мы запалили костер прямо на железном баке. А огонь заполыхал так, что занялась и деревянная обшивка. Мы испугались, но не растерялись, стали тушить чем придется. Пожара удалось избежать чудом.

В другом случае мы с Сережкой Носовым обнаружили, что свинец хорошо плавится на костре в консервной банке, а пластилин хорошо горит, и решили сделать что-то очень громко стреляющее, Нашли большую охотничью гильзу, наскребли туда серу с двух десятков спичечных головок, положили вату и все это залили жидким свинцом. Дождавшись, когда свинец застынет, загнули края гильзы плоскогубцами, чтобы свинец не выбило раньше времени. Облепив все пластилином, подожгли, а затем положили эту горящую конструкцию в цементированное длинное углубление: макет реки на школьном «метеогеографическом» участке. Дело было на каникулах, и рядом никого не наблюдалось. Нам казалось, что таким образом мы приняли все меры безопасности. Сами в кустах стали ждать взрыва с сильным грохотом. Тут совсем некстати к нам стал приближаться хулиганистый подросток с явным намерением нас поколотить. Мы стали махать руками и кричать, чтобы он не подходил, чуя, что вот-вот грохнет. Он, не понимая в чем дело и чувствуя свое явное превосходство над мелюзгой, не собирался останавливаться. И тут действительно страшно грохнуло. Кусок свинца пролетел в метре от него, а мы бросились наутек…

Другие наши многочисленные самостоятельные химические эксперименты, конечно, приводили к различным интересным эффектам, но были более безопасны.

Еще был период, когда мы делали всевозможные устройства на резинках, стреляющие проволочными шпильками. Однажды мама поехала навестить отца в Саратов, где он находился на шестимесячных офицерских курсах, и взяла сестру Татьяну с собой, чтобы по пути оставить ее в Москве у бабушки. За мной попросила посмотреть свою подругу по работе, тетю Свету Бочкарь (мы дружили семьями). Чтобы мне было не страшно одному ночевать в квартире, тетя Света отправляла со мной своих двух сыновей – Славку, моего ровесника и приятеля еще с детского сада, и его младшего брата Юрку. Тут для нас наступало полное раздолье. Погасив свет, чтобы нас не было видно, и, высунувшись в три открытые форточки (две комнаты и кухня), мы ожидали прибытия вечернего пригородного поезда из Курска. Наконец, когда он приходил, мы «открывали огонь» по тротуарам плохо освещенной улицы, по которой шли поздние пассажиры. Дело было в ноябре, все были хорошо одеты, а расстояние приличное, и наши шпильки даже в случае попадания не могли доставить какую-либо боль. Зато было любопытно наблюдать, как люди не могут понять, что происходит и откуда «ведется обстрел».

Сейчас, конечно, эти шалости кажутся просто глупыми и непозволительными.

А однажды с чердака уже Славкиного двухэтажного дома мы обстреливали этими шпильками стоящий «газик», норовя попасть в лобовое стекло. Шофер тоже ходил вокруг и не мог понять, что происходит. Увлекшись, мы не заметили, как он исчез. А спустя несколько минут люк чердака открылся, шофер схватил меня «за шкирку» и проговорил: «Ну вот, братец, а теперь едем в милицию». Славка, первоначально схоронившийся в темном углу и оставшийся незамеченным, меня не бросил. Выйдя из укромного места, он сказал: «Дяденька, отпустите его, это я стрелял по вашей машине». Шофер, видимо, оценив его благородство, произнес: «Давайте ваши пистолетики, сорванцы». Изучив с любопытством нашу незамысловатую конструкцию, он со словами: «Чтоб я вас здесь больше не видел» – отпустил меня. Следов на стекле «газика» от наших шпилек с такого расстояния остаться не могло. Потом выяснилось, что нас выдал Витька Лобов из третьего подъезда, указав на чердак. С того случая эра наших «стрелялок» закончилась. Мы потеряли к ним всякий интерес. Видимо, это надо было перерасти.

Славка, отработав после «политеха» на севере 15 лет на газовом промысле в Вуктыле (республика Коми), переехал в Краснодар, где построил себе великолепный 3-этажный дом и вместе с женой Аней воспитывает трех дочерей. Он стал настоящим талантливым инженером, унаследовав способности и смекалку своего отца дяди Феди. Однажды, оказавшись на конференции в Ухте в 1985 году, я на одной из главных площадей перед Горкомом партии увидел его портрете надписью «Лучший рационализатор Коми АССР». Недавно по пути в Геленджик на конференцию «Геомодель-2006» я заехал к нему в Краснодар, и мы с удовольствием вспоминали эти и многие другие случаи. Теперь он занялся строительством, открыл фирму и делает все объекты «под ключ», начиная от проектирования и заканчивая сдачей в эксплуатацию…

В то время было общепринято, что у каждого хорошего ученика обязательно была пара подшефных из отстающих. Одним из моих подшефных был Вовка Сериков, отпетый лентяй и второгодник. Почти каждый день он приходил ко мне, чтобы делать уроки. Причем я должен был все подробно объяснять ему и проверять, как он понял. Но суть не в этом. В один из дней нам поставили телефон – почти неслыханная роскошь для маленького городка того времени. Во всем городе было не больше сотни номеров, и весь справочник умещался на одном большом двойном листе. Он очень заинтересовался этим делом и предложил:

– А давай кому-нибудь позвоним.

– Так у наших ни у кого нет телефона, – ответил я.

– Сейчас найдем, кому позвонить, – сказал он и, взглянув в листок, набрал короткий трехзначный номер (все номера были всего из трех знаков):

– Алло, я говорю с директором кирпичного завода?

– Да.

– Твоя харя просит кирпича, – сказал он и положил трубку…

* * *

Коль уж речь зашла об учебе, думаю, следует поразмышлять об уровне образования того времени с точки зрения сегодняшнего дня.

Я учился в школе с 1963 по 1973 год. Как Вы поняли, это была обычная средняя школа в самой что ни на есть глубинке. Всего в городе было три аналогичных школы. В начальных классах было не менее 40 человек, а в старших – 35. Занятия шли в две полных смены в здании, построенном еще до войны и ремонтируемом каждое лето. Контингент учеников по классам самый разношерстный: никто никого не сортировал. Как получилось, так и учились все десять лет. По современным понятиям в таких условиях ничему научить нельзя. Ан, нет. Учили великолепно даже в такой глуши и в таких условиях. И это почти необъяснимый феномен того времени.

Недаром в те годы комиссия Госдепартамента США в ответ на запрос своего президента подготовила доклад, в котором объясняла успехи СССР в космосе и ядерной энергетике системой образования.

Не берусь утверждать, так ли это на самом деле, но, скорее всего, значительная доля истины в этом есть. Взять хотя бы и сравнить простейшие учебники математики, тогдашние и теперешние. В старой системе вплоть до 5-го класса была одна арифметика, которая сама по себе совершенно конкретна и приучала очень конкретно мыслить. И только с 6-го класса на уже подготовленную этой конкретикой почву «мягко ложилась» абстрактная алгебра с «иксами» и «игреками». Такой подход был понятен даже ученику с ограниченными математическими способностями. Случившийся впоследствии переход математики почти с первых уроков на абстрактные понятия сразу ставил барьер для многих учеников, обреченных потом многие годы ходить в отстающих. А между тем из-за неравномерности возрастного развития совсем не очевиден факт, что из них впоследствии не могли бы получиться неплохие математики. Просто в силу индивидуальных особенностей на начальном этапе они были не подготовлены к абстрактному мышлению.

Листая большинство современных школьных учебников, поражаешься: как можно писать о простых вещах так сложно? Авторы, что ли, самоутверждаются таким способом, демонстрируя свой интеллект перед маленькими детьми? Результат не заставил себя долго ждать: наш хваленый уровень школьного образования скатился донельзя. Конечно, дело тут не только в учебниках, а и в кадровом составе учителей и в отношении государства и общества к учительскому труду, и во многих других причинах.

А современные вузовские учебные пособия или статьи по узким техническим дисциплинам – это вообще отдельная больная тема. Как только вижу, что автор отгораживается от учащихся или читателей трехэтажными формулами, сразу становится понятным, что он сам не разбирается а сути дела, а попросту «слямзил» этот кусок из другой «умной» книжки, переставив несколько слов и сменив обозначения, дабы не быть обвиненным в плагиате. В западной переводной литературе, как правило, все просто и понятно.

Я в своей жизни успел написать четыре вузовских учебника и учебных пособия и всегда следовал жесткому правилу – рассчитывай на заочника в какой-нибудь глубинке, который остался один на один с твоей книжкой. Он все должен понять. Среди читателей этой книги, надеюсь, немало моих учеников. Если я в этом плане где-то не доработал, дайте знать. Я буду Вам очень благодарен.

Но вернемся к средней школе 60-х – 70-х годов.

Моя первая учительница, Ольга Федоровна Шеховцова, жила на первом этаже в нашем же подъезде. При всех житейских неурядицах, доставшихся на ее долю (фактически без мужа растила двух дочерей), она очень старалась научить нас всему, что знала и умела сама. При этом в классе из 44-х человек всегда на уроках была полная тишина, причем никаких дополнительных «драконовских мер» Ольга Федоровна для этого не предпринимала. В первых двух классах она вела у нас абсолютно все предметы, включая даже труд, физкультуру, пение и рисование. Уже позже появилась хотя бы «певичка», Для меня, конечно, было совсем неудобно, что учительница живет в нашем подъезде. В результате этого «частота» моего стояния дома в углу по поведенческим мотивам была явно в два раза выше нормы. По учебе, правда, претензий не было. Все же надо сказать, что «напраслину» она не возводила. Все было по делу.

Переход к учителям-предметникам в 5-м классе произошел достаточно мягко. Запомнилась учительница математики Раиса Степановна Щекина, которая добросовестно и доходчиво могла «достучаться» до головы самого слабого ученика, А классным руководителем у нас стала учительница русского языка и литературы Римма Константиновна Тимошенко. Она бесконечно любила свой предмет и пыталась привить нам чувство прекрасного, даже иногда в ущерб обязательной школьной программе. Мы знали столько поэтов и произведений помимо обязательных, что я, переехав впоследствии в другой город, в 10-м классе на викторине во Дворце культуры, где по стихам надо было угадать авторов, один из многолюдного зала выкрикивал правильные ответы. Помню, что это были стихи молодых поэтов-фронтовиков, погибших в первые годы войны: Павла Когана, Михаила Кульчицкого и других. Римма (как мы ее звали между собой) считала, что любой человек должен ежедневно читать художественную литературу. Каждый раз при встрече вместо слов «как дела, как здоровье?» она спрашивала: «Что ты сейчас читаешь?». И это продолжалось даже после окончания школы. И если вдруг ты ничего не читал в данный момент, приходилось придумывать что-то из прочитанного раньше, чтобы ее не расстроить. Читали мы со Славкой Бочкарем Мопассана, «охотно Апулея, а Цицерона не читали». К сожалению, привить чувство прекрасного лично мне ей в полной мере не удалось. Я к тому времени уже становился «сухарем», и лирические нотки плохо доходили до моей души. Уже был занят естественно-научными и техническими изысканиями. Разводил рыбок в аквариуме, сделанном своими руками из металлических уголков, стекла и самостоятельно приготовленной замазки (по рецепту из книжки для аквариумистов). Купить настоящий аквариум в маленьком районном городке было негде. Строил «ракеты», мастерил «перископы» и «телескопы», находя чертежи в журнале «Юный техник». Изучал звездное небо, думал о далеких мирах и занимался фотографией. В этом увлечении меня сильно поддерживал в старших классах наш завуч по внеклассной работе Михаил Васильевич Зайцев. Впоследствии он очень долго и увлеченно занимался историей нашего города.

Кстати, тогда никто и нигде еще не видел цветных фотографий, а я их сделал в первый раз в 1969 году, когда мне было 14 лет. Цветную негативную пленку ДС-2 купил в местных «Культтоварах», где она давно лежала невостребованной и заканчивался срок ее годности. Первую советскую цветную фотобумагу «Фотоцвет-1» где-то достал мне дядя Вася Чикунов – военком. Он и Павел Николаевич Антонов – тоже офицер военкомата – мои первые учителя в фотографии. Химикаты готовил по фоторецептурному справочнику, взятому в районной библиотеке. С трудом удалось найти все компоненты. И когда, наконец, фотографии получились, пусть на розовом фоне, но все же цветные, сбежался весь двор. Потому что на них, в основном, была наша ребятня.

Однако в начале 9-го класса меня вдруг опять «потянуло на лирику». Я напросился пионервожатым в 7-й «А». Уж очень мне понравилась одна девочка – Лида Жиронкина, В этом же классе учились и ребята с соседнего двора – Рома Латышев и Сергей Викторович, Я в течение года проявлял «чудеса»: писал им сценарии для КВН со стихами, придумывал и ставил «сценки». Учителя и старшая пионервожатая не вмешивались в наш творческий процесс. В школе нам удалось без труда выиграть КВН, однако на районном уровне мы проиграли в финале, т. к. команду Железнодорожной школы готовили все же взрослые. Но мы считали, что нас засудили. Поднялся шум на уровне райкома комсомола, т. к. сестра нашей старшей пионервожатой была одним из секретарей и пыталась вступиться за нас. Бедные члены жюри (методисты из Дома пионеров) – их «разбирали» в райкоме комсомола. Сейчас-то я понимаю, что соперники были обьективно лучше подготовлены. Что мог сделать мальчишка-девятиклассник, пусть и «на крыльях любви»? Кстати, Лида Жиронкина полгода ничего не знала о моих чувствах, а когда все же догадалась, взаимностью не ответила. Ей тогда нравился красавец Сережка Плотников из нашего класса. Интересно, где она сейчас и как сложилась ее судьба? Собиралась стать юристом. Меня «пожалела» ее подружка Наташа Турищева, с которой я дружил, а потом переписывался какое-то время после переезда в Железногорск.

Однако, еще немного о том, как нас учили.

Поскольку вся система школьного образования была рассчитана на «среднего» ученика, хорошисты и отличники временами были недогружены. Это уже потом появились факультативы и иные формы «дообразования». Некоторые учителя намечали себе какого-то ученика и готовили его для олимпиад по своей инициативе. При этом у них не было абсолютно никакой материальной мотивации. Так в 7-м классе я попал в поле зрения нашей химички Антонины Гавриловны Телегиной. Прозвище у нее было «пистолет». Кто и когда это придумал, установить вряд ли удастся, но происхождение его было понятно. Оно соответствовало первым буквам ее имени и фамилии: Тоня Телегина – сокращенно ТТ, а это всем известная марка советского пистолета с большой убойной силой, Антонина Гавриловна в некотором смысле оправдывала это прозвище тем, что часто очень метко «стреляла» своими остроумными искрометными фразами, не оставляя шансов выкрутиться нерадивому ученику или нашкодившему шалопаю. Она очень любила химию и глубоко разбиралась в ней. Мне она в начале 7-го класса дала «Пособие по химии для поступающих в вузы», которое я запоем прочитал, После этого химия на два года стала моим любимым предметом, и я даже занял 3-е место на областной олимпиаде. Если бы в 10-м классе, уже в другой школе, мое впечатление не испортилось бы органической химией с ее скучными «бензольными» кольцами и длинными абстрактными названиями, кто знает, кем бы я был сейчас.