Текст книги "На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)"

В принципе весь штат специалистов, обеспечивающих работу пневмоисточника на судне, был укомплектован, и мне работы по большому счету не было. Тем не менее, я сделал необходимые в дальнейшем для моей курсовой записи и копии сигналов. В то же время оказалось, что на судне не хватает одного гидрографа, чтобы обеспечить нормальную трехсменную непрерывную работу. Старший гидрограф Александр Соколовский – довольно колоритный солидный мужчина с большой бородой – предложил мне научиться этому делу с тем, чтобы затем самостоятельно «стоять» на капитанском мостике вахты: с 4 до 8 утра и с 16 до 20 часов. Он сам и второй гидрограф стояли вахты соответственно с 8 до 12 и с 12 до 16 часов. Вахта с 4 до 8 утра, как самая неудобная, называлась «собачьей». Процесс моего обучения занял один день. Надо было вести судно точно по профилю по так называемому предрасчету – предварительно рассчитанной на ЭВМ и распечатанной ленточке с относительными гиперболическими координатами, которые обеспечивались работой трех радиогеодезических станций, расположенных на Кольском полуострове и полуострове Канин. Необходимо было одновременно фиксировать фактическое местоположение судна на специальном планшете. При этом следовало постоянно отдавать команду рулевому «право руля», «лево руля». Несмотря на большое напряжение – четыре часа непрерывного внимания, – работа понравилась, поскольку мне, простому третьекурснику, был доверен один из самых ответственных участков на судне. При этом штурманы во время своих вахт фактически ничего не делали, т. к. их функции при работе на профиле выполняли мы. Точность обычной штурманской прокладки (1–2 км) никак не соответствовала требуемой погрешности в определении местоположения судна для сейсморазведочных работ (не более 10–15 м). Сейчас, конечно, все это обеспечивается соответствующими спутниковыми системами навигации, но тогда об этом речи не было.

При очередном заходе в Порчниху на «Смелый» прибыл недостающий гидрограф, а меня, к моему удовольствию, перевели на НИС «Север», Это было значительно более комфортабельное судно водоизмещением 2500 тонн, переоборудованное из бывшего БМРТ – большого морозильного рыболовного траулера. Здесь я поселился в двухместной каюте вместе с Владимиром – инженером из Ленинграда. Мы отвечали за сейсмическую косу, которая при данном специфическом виде работ должна была располагаться на дне, в отличие от традиционной морской сейсморазведки, когда коса буксируется за судном. Мы заполняли косу с пьезоприемниками соляркой так. чтобы обеспечить отрицательную плавучесть. За нами были также и все спуско-подъемные операции с косой.

На судне проходила практику еще одна студентка из Санкт-Петербурга, Лена Карасик. Все члены экипажа ходили за ней буквально по пятам и пытались привлечь ее внимание. Еще бы, молодая симпатичная девушка никого не оставляла равнодушным. Я, правда, не «выходил из тени», чувствуя себя на судне «на птичьих правах» среди видавших виды «морских волков». С тех пор нигде ничего о ней не слышал. Но, как справедливо говорят: «Мир тесен», и мы случайно встретились с ней совсем недавно, спустя более чем 30 лет, на 50-летнем юбилее моего приятеля и однокурсника Толи Никишина, ныне зав. кафедрой на нашем факультете. Она замужем за успешным геологом Сергеем Драчевым, близким знакомым нашего Толи. Мы совершенно не узнали друг друга и лишь из беседы за столом поняли, что тогда, в августе 1976 года, были вместе на одном судне.

После НИС «Север» я возвратился в Мурманск, где вновь встретился со своими однокашниками Сашей и Мишей, вернувшимися из рейсов на других судах, и уже думал, что на этом моя морская часть практики заканчивается. Однако неожиданно оказалось, что все лучшее еще впереди. В порт пришло первое специализированное геофизическое судно, построенное в Финляндии – «Профессор Куренцов» (до сих пор все геофизические суда переоборудовались из траулеров, китобоев и т. п.). Оно было великолепно. Новенькие прекрасные каюты, спутниковая навигация, специальная лебедка для косы, гравиметрическая, магнитометрическая лаборатории, и сам весь беленький и чистенький. Настоящую финскую сауну тоже впервые увидели здесь, т. к. ничего подобного ни в Мурманске ни в Москве тогда еще не было. Попасть в самый первый рейс на это судно и идти на нем работать в фиордах Шпицбергена было настоящим везением. Нам бесспорно повезло. Тут, конечно, не обошлось без протекции отца Саши Череповского, Виктора Фомича, и Николая Николаевича Трубятчинского.

Мы все втроем оказались в этом рейсе: и Саша, и Миша, и я. Были и еще две студентки – Наташа Павленкова и Таня Калинина из МИНХ и ГП им. Губкина (сейчас Российский университет нефти и газа им. Губкина). Всем нам – пятерым студентам – уделялось повышенное внимание. Игорь Яковлевич Французов организовал для нас практические занятия по ознакомлению с геофизическим оснащением и возможностями судна. Сам при этом вместе с Виталием Журавлевым подробно рассказывал о новых гравиметрах и магнитометрах, имеющихся на борту. Кроме этого он очень любил вспоминать то время, когда работал помощником у Всеволода Владимировича Федынского. Слава Поляков, начальник сейсмического отряда, рассказал о задачах предстоящих работ и имеющихся технических средствах для их выполнения, а Марк Михайлович Драбкин, начальник гидрографического отряда, продемонстрировал фантастические по тем временам возможности навигационного и гидрографического оборудования.

Итак, мы вышли в рейс на Шпицберген, где должны были в двух фиордах выполнить комплекс региональных геофизических исследований: сейсморазведку – методом отраженных волн (МОВ ЦЛ), гравиметрию и магниторазведку. Кроме того, по пути требовалось этим же комплексом отработать несколько региональных профилей в Баренцевом море.

До Шпицбергена было довольно далеко – не меньше 1500 км. Если на карте провести прямую линию от Москвы до этого архипелага, то Мурманск окажется где-то посередине.

Во время работ мы под руководством Сергея Чуранова и Вячеслава Полякова внимательно рассматривали получаемые сейсмические временные разрезы и на двух профилях обнаружили очень крупное структурное поднятие. Волею судьбы спустя двадцать с лишним лет после того рейса и вплоть до сегодняшнего времени эта структура, оказавшаяся впоследствии Штокмановским месторождением, о котором говорит теперь почти весь мир, определяет одно из основных направлений деятельности моей лаборатории. За разработанную нами технологию подготовки запасов, которую мы здесь применили в прошлом году, нашему коллективу присудили первую премию ГАЗПРОМа в области науки и техники за 2006 год.

Однако тогда мы этого еще ничего не знали. Уже после данного рейса в последующие годы на этом участке развернулись интенсивные морские разведочные работы, которые и привели к успеху.

…На полпути до Шпицбергена случился приличный шторм. Как сказали бывалые моряки, его сила составляла около девяти баллов. Спрятаться было негде: что до Мурманска, что до Баренцбурга (поселок на Шпицбергене) было не менее суток хода, В таких случаях, а они нередки в открытом море, экипажу ничего не остается, как «штормоваться». Это означает, что надо развернуться носом на волну, дать самый малый ход. чтобы удерживаться в таком положении и ни в коем случае не стать бортом к волне. И в этом состоянии оставалось только дожидаться, пока шторм стихнет. За пару часов до шторма капитан по судовой трансляции приказал закрепиться в каютах. Следовало все стулья, лампы личные вещи и предметы зафиксировать специальными креплениями или убрать в шкафы. Я как-то сразу не придал этому очень сильного значения, но, когда при маневре судна качнуло так, что я вместе со стулом пролетел от стола до двери каюты и врезался в него, пришлось все соблюсти. Качка разыгралась не на шутку. Все же «Куренцов» не океанский лайнер, а сравнительно небольшое судно водоизмещением 1700 тонн. Мои соседи по каюте, техники-гравиметристы Коля и Толя, были, что называется, в лежку. А у меня, как это ни странно, разыгрался аппетит. В назначенное время обеда в кают-компании не набралось и половины состава: большинство научного персонала плохо переносило такую болтанку. Поэтому можно было спокойно есть за двоих. Технически это было непросто. Чтобы тарелки с едой не летали от качки, на столах были постелены мокрые скатерти, а борщ, который был в этот раз на первое, в тарелку надо было наливать не более половины. Иначе при сильном крене содержимое выливалось бы на стол. К концу обеда даже эти меры перестали помогать. Пришлось его завершить в ускоренном темпе. Изрядно подкрепившись, попросился на капитанский мостик. Ну, я вам скажу, зрелище не для слабонервных. Судно шло навстречу волнам самым малым ходом. Оно медленно взбиралось на гребень волны, а потом стремительно проваливалось вниз, разбивая корпусом следующую набегающую волну. Вспененная от удара вода захлестывала палубы, и казалось, что и весь теплоход находится в этой сплошной бурлящей и шипящей пене. Всё лобовое стекло ходовой рубки при ударе о волну заливал огромный сноп крупных брызг. В этот момент нельзя было разобрать, где небо и где море: все было однородным. Конечно, люки и двери были задраены. И если бы кто оказался в это время на палубе, его легко могло бы смыть, несмотря на имеющиеся бортики и палубные сооружения. Страха не было, присутствовало какое-то любопытство: а что будет, если еще посильнее разыграется?

После того, как волнение уменьшилось до шести-семи баллов, «профессор Куренцов» снова взял курс на Баренцбург. Качка при этом даже увеличилась, став правда бортовой вместо килевой, поскольку встречная волна «била» преимущественно в левый борт.

Проснувшись на следующее утро и выйдя на палубу, мы увидели на горизонте покрытые снегом острые вершины заветного архипелага. Шпицберген в переводе с немецкого означает буквально «острые горы». Норвежцы называют его Свальбард, а русские поморы в стародавние времена величали его Грумант. Сейчас он находится под протекторатом Норвегии, но по специальному соглашению недра Шпицбергена доступны для разработки любому государству. Поскольку кроме каменного угля среднего качества там ничего пока не найдено, а уголь, добытый там и доставленный на Большую землю, становился по себестоимости почти золотым, то никто, кроме Советского Союза, не мог позволить себе тогда такой роскоши. А наша страна держала тогда там своих людей и два убыточных рудника, на всякий случай, думая о стратегических интересах. В двух советских поселках Баренцбург и Пирамида проживали около 2000 человек – шахтеры и обслуживающий их персонал. Норвежцев на Шпицбергене было совсем мало – не более 200 на всех островах вместе. В основном, это сотрудники метеостанции, порта, консульства и немного обслуги.

Была середина сентября – почти самое теплое время: дневная температура воздуха около нуля. Небо было ясное, и на этом фоне вечно покрытые снегом острые белые вершины просто завораживали. Осознание того, что до макушки планеты – Северного полюса – совсем немного, захватывало дух и приятно волновало. Вот он – заветный Грумант! Говорят, кто хоть однажды побывал здесь, того постоянно будет тянуть сюда снова.

Глубоким вечером стали на рейде в Ис-фиорде. Полной темноты в это время еще не наступало, поскольку совсем недавно закончился полярный день, а до полярной ночи оставалось еще несколько недель. На небе уже были видны звезды и месяц, но высокие острые снежные вершины еще слабо светились в лучах недавнего заката. И вдруг среди этой идиллии на еще сумеречном звездном небе «зашуршала», переливаясь, зеленовато-розовая лента северного сияния. Создавалось ощущение нереальности происходящего, вечности бытия, бесконечности времени и пространства. Эта картинка до сих пор перед глазами. Незабываемое впечатление.,

На следующий день подошли к Баренцбургу – маленькому поселку, где жили и трудились наши шахтеры. Виз ни у кого из нас не было, поэтому права высадки на берег ни у кого, кроме как у капитана и начальника рейса, тоже не было. Швартоваться к пристани тоже нельзя, а можно лишь стоять на рейде. Однако наши все равно причалили, пока норвежцев в Баренцбурге не было. Несколько человек, которых делегировали, пошли на берег хотя бы прикупить на всех какие-то пустяковые сувениры и открытки по талонам объединения «Арктикуголь», которые использовались здесь вместо денег. Кто-то смог достать их в Мурманске. Пока наши люди были на берегу, поступила информация, что на подходе норвежский катер с кем-то из официальных представителей власти на борту. Пришлось в срочном порядке отшвартоваться и встать на рейд, оставив своих на берегу. Потом высылали за ними шлюпку.

Отработали несколько сейсмопрофилей в Ис-фиорде и Ван-мейен-фиорде. На одноканальных экспресс-выводах не было ничего видно, кроме полнократных отражений от «звенящего» дна. Для сейсморазведки того времени это была почти слепая зона. Что-то можно было «вытянуть» потом при обработке на берегу, но это принципиально ситуации не меняло. В полном объеме провели набортные гравиметрические и геомагнитные измерения, которые также были не слишком информативны.

Во время работ оба берега фиорда были в зоне видимости. Обнаженные в нижней части скалы, припорошенные снегом, выглядели довольно безжизненно. Однако один раз белый мишка прогуливался по берегу и с любопытством смотрел в нашу сторону. Крупная стая белух проплывала параллельным курсом невдалеке, периодически показывая из воды свои крупные белые спины. Кто нас никогда не покидал, так это чайки и альбатросы, постоянно сопровождавшие нас за кормой в ожидании пищи. Какой-то норвежец в ярком бушлате на быстрой лодке обогнул «Куренцов», помахав нам рукой. В остальное время – лишь торжество снега, скал и холодной синей воды, подбирающейся к самому основанию отвесных склонов. Как-то увидели остатки маленького одноэтажного строения на пустынном берегу у подножия скал. Говорили, что это домик Русанова – знаменитого русского полярника, не вернувшегося из последней экспедиции к Северной земле. Но кто знает, так ли это на самом деле.

Время пролетело быстро. Завершив программу работ, легли на обратный курс к Мурманску и пришли туда через двое суток. А через несколько дней вернулись в Москву, немного опоздав на занятия. Получилась великолепная практика, превзошедшая все наши ожидания. Кроме большого количества новых впечатлений, приобретенных знаний и навыков, удалось очень неплохо по тем временам заработать даже на должностях рабочих 3-го разряда, которые мы занимали. Дело в том, что при пересечении 72 градуса северной широты районный коэффициент становился максимальным и равнялся двум. Кроме этого был еще ряд доплат и, прежде всего, так называемые «морские» – аналог «полевых» на суше. В результате я смог купить себе новый хороший фотоаппарат и кинокамеру и неплохо приодеться.

Как ни разнообразна была эта практика, все же проходила она преимущественно в цивилизованных условиях, даже когда мы были в море.

Настоящую практику выживания вне цивилизации мы приобрели только на следующий год.

* * *

Когда наступило время определяться с преддипломной практикой, вопрос о месте ее проведения для нас уже не стоял – настолько здорово оказалось в КМАГЭ в Мурманске в предыдущий год. Пришлось опять попросить Николая Николаевича Трубятчинского через Виктора Фомича Череповского, чтобы нас взяли. Миша Лежнев решил стать электроразведчиком, и делать в КМАГЭ ему по этой специализации было особенно нечего. Он поехал в Якутию. В результате мы с Сашей Череповским отправились в Мурманск вдвоем. Прибыв туда в начале июня, мы удивились, что, оказывается, в это время здесь еще может идти снег. В предыдущий год, находясь здесь с июля по сентябрь, мы застали первых «снежных мух» лишь в самом конце своего пребывания.

В этот раз программа нашей практики выстраивалась совсем по-друг-ому, и мы были готовы к любой тяжелой работе в трудных условиях. Нам сполна ее и обещали, готовясь забросить в устье Печоры для подготовки работ на мелководье в транзитной зоне «суша-море», где обычные морские суда с осадкой пять метров пройти не могут, а сухопутная сейсморазведка исключена. Это сейчас, с помощью современных телеметрических систем, данные работы достаточно технологичны, а тогда это был лишь первый опыт без всякой телеметрии.

Нас «погрузили» в самолет ИЛ-14, Именно погрузили, потому что самолет был грузовым, в салоне не имелось кресел. Вместе с нами на правах таких же пассажиров, как и мы, летели 12 бочек бензина для нашей будущей полевой базы. Их расставили по левому борту и лишь слегка прихватили тонкой бечевкой. Сесть было не на что, кроме как на свои рюкзаки, Тяжело взлетев и натужно ревя двигателями так, что разговаривать было невозможно, самолет взял курс сначала на Архангельск, У меня уже была кинокамера, купленная на шпицбергенские заработки, и я пытался снять виды за бортом. По белоснежным сопкам стало понятно, что в июне на Кольском не всегда еще наступает весна. Минут через десять после набора высоты стало совсем холодно, ведь в грузовом самолете салон негерметичен. Красивые пейзажи за иллюминатором волновать перестали, потому что от холода зуб на зуб не попадал. Тут еще началась приличная болтанка, и мы стали опасливо поглядывать на перехваченные легкой бечевкой бочки с бензином, которые слегка ожили и покачивались в такт раскачивающемуся в облаках самолету. Когда началось снижение и стало понемногу теплеть, мы облегченно вздохнули. В Архангельске во время короткой дозаправки мы пытались согреться, купив в аэропортовском буфете по два стакана чуть теплого чая, но это не сильно помогло.

– Ну что, студенты, замерзли? – спросил второй пилот.

– Да уж, нежарко тут у вас.

– Ладно, если серьезной болтанки по трассе не будет, полетим пониже, чтоб вас совсем не заморозить.

И действительно, остаток пути до Нарьян-мара был полегче.

Нарьян-мар встретил солнечной погодой. Самолет мягко приземлился и после рулежки встал на отдаленную стоянку. Мы вышли на край полосы, с любопытством оглядывая местную растительность: нереальное сочетание карликовых берез, к которым уже привыкли по Кольской тундре, и небольших песчаных дюн, похожих на маленькие барханы.

Прошел час, но никто не спешил к нашему самолету. Это показалось странным. Наконец приехал небольшой грузовик с водителем, трезвость которого была явно под сомнением.

Вышел бортинженер из кабины самолета и произнес: «Ну что, пацаны, быстро катаем бочки на машину. Больше к вам на подмогу ваше начальство никого не прислало, а нам надо лететь обратно. И так задержались».

Пришлось нам вдвоем справляться с этим делом. Водитель выдал нам две доски, по которым следовало из самолета на борт автомобиля скатывать бочки, а сам курил в сторонке. Получалось это у нас явно не здорово, и в конце концов он стал нами командовать и давать советы, а потом, матерясь, залез и сам. После того как с большим трудом данная операция была завершена, грузовик подвез нас к какому-то сараю у здания аэропорта, мы сбросили бочки с бензином прямо на песок, где они потом валялись несколько дней. Здание аэропорта выглядело очень странно. Это был маленький дощатый домик с одной дверью и деревянным крыльцом. Ничего похожего на зал ожидания там не было. «Вам туда», – произнес шофер, махнув рукой в сторону сарая неподалеку, а сам сел в кабину и уехал.

Мы поплелись к этому сараю, совсем не воодушевленные столь радостным приемом и ожидая дальнейших неприятностей. И не ошиблись. Войдя в раскрытую дверь сарая, мы обнаружили, что на расставленных кроватях вповалку лежит с десяток человек в верхней одежде и обуви, никак не отреагировавших на наше появление. Стоял стойкий запах пота, алкоголя и табака. Свободных мест не было. Лишь на одной из кроватей были свалены в кучу несколько рюкзаков и спальников. Присмотревшись, я узнал в одном из спящих бородачей пневматика Пашу Балабанова, с которым вместе был в рейсе на китобое «Смелый» в предшествующий год. Я попробовал растормошить его, и это удалось.

– А? Что? Чего надо? – пробубнил он, протирая опухшие от пьянства и похмельного сна глаза.

– Паша, ты не узнаешь меня? Вспомни «Смелый» в прошлом году.

– А… Студент. Водка есть?

Мы с Шуриком, хоть и были еще почти зелеными пацанами, но запасли по бутылке на дорогу. Одну из них тут же достали. Воодушевленный Паша открыл ее, согнал мух с немытых алюминиевых кружек на тумбочке, на которой еще были грязные консервные банки и засиженные мухами нарезанные куски хлеба, плеснул каждому по глотку и произнес: «За встречу». На стук алюминиевых кружек стали просыпаться другие обитатели сарая. Бутылку тут же распили, потом у кого-то нашлось еще две бутылки питьевого спирта. Короче, спустя час все опять продолжили прерванный похмельный сон, благо, что наступило ночное время, хотя солнце в полярный день и не думало скрываться за горизонтом. Мы освободили от рюкзаков кровать и, сидя в полудреме, в весьма непривычных, мягко говоря, условиях дождались утреннего рейса из Архангельска, которым прилетел начальник мелководной партии Сергей Алехин, после чего началось какое-то движение.

За нами подошел скрипучий и дребезжащий старенький ПАЗик, на котором мы поехали в Нарьян-мар, причем, как оказалось, пока лишь к месту следующего ночлега. Вспомнились слова популярной тогда песни:

 
Нарьян-мар мой, Нарьян-мар,
Городок не велик и не мал,
У Печоры у реки,
Где живут оленеводы
И рыбачат рыбаки.
 

Судя по этим словам, ожидали увидеть что-то похожее на Мурманск или Архангельск, просто в несколько раз поменьше. Сейчас, говорят, город стал получше, а тогда увиденное повергло в шок. По единственной асфальтированной (весьма условно) улице Смидовича бегали облезлые собаки и стояли невысыхающие лужи. Весь жилой фонд города, представлявший собой сгнившие деревянные бараки, находился в аварийном состоянии. Единственным небольшим кирпичным зданием в городе был горком партии, а из деревянных построек самым интересным было здание почты со шпилем. Здесь у почты в первый же день нашего пребывания произошла неожиданная встреча с нашим однокашником Женей Фельдбаргом, который вдвоем с нашим же одногруппником Костей Китом оказался тут на практике от другой организации – на магнитной вариационной станции в заброшенной деревне неподалеку. Как потом оказалось, в той же деревне Никитцы в устье Печоры, куда направлялись и мы.

Переночевали мы (если это можно назвать ночевкой) на борту бывшего десантного судна с откидной аппарелью, предназначенного в свое время для перевозки танков и БТР, а сейчас примитивно переоборудованного под мелководные работы. Ночевка в тесном кубрике на шесть человек превратилась опять в пьяную оргию бывалых мореманов, на которой мы должны были присутствовать в качестве благодарных слушателей былей и небылиц об их приключениях преимущественно на сексуальном фронте.

На следующий день мы все же оказались на временной базе мелководной сейсморазведочной партии в устье Печоры в 12 км ниже Нарьян-мара по течению. Каково же было наше удивление, когда геофизиков-дипломников нашего курса оказалось здесь – в забытой богом и заброшенной людьми деревне Никитцы – шесть человек: Костя Кит, Женя Фельдбарг, Леня Зимаков, Вася Попов, Саша Череповский и я. Причем прибыли мы сюда, не сговариваясь, различными путями и от различных организаций. Можно было бы усмотреть в этом какой-то высший смысл, но его не было. Тем не менее, такая невероятная случайность произошла.

Выбрали понравившуюся нам избу, привели ее в порядок, расставили раскладушки, натянули пологи от комаров и стали обживаться.

Была середина июня, и по ночам, несмотря на незаходящее солнце, было еще прохладно. Заготавливали дрова и топили печь в избе, причем не столько для тепла, сколько для борьбы с комарами, которых здесь в болотистом устье Печоры с ее многочисленными рукавами и протоками было великое множество. Не спасали ни накомарники, ни диметилфталат, выданный начальником отряда Дьяченко для смазывания открытых частей тела. Немного помогала купленное еще в Мурманске средство «Дэта», которое отпугивало комаров хотя бы на час. Когда мы, растопив печь, умышленно закрывали заслонку, наполняя избу угарным газом, выходя при этом на улицу, то после двух-трех часов такой обработки из избы выметали два почти полных ведра погибших комаров.

Поскольку жили мы в «автономе» от цивилизации, важна была хоть малейшая связь с ней посредством лодки с подвесным мотором, на которой можно было ловить рыбу и достичь обитаемой еще деревни в шести километрах ниже по течению, куда два раза в неделю привозили хлеб. И вот однажды этот мотор вышел из строя. Механик Гарнольд Сергеевич Лукьянов, взявший над нами шефство и реально давший нам потом несколько уроков выживания в тундре, начал его чинить, сняв крышку кожуха. После очередной попытки запустить двигатель маховик мотора слетел и упал в воду. Это было похоже на катастрофу. Бесспорно, надо было пытаться его достать. Бросили жребий, и лезть в воду с температурой не больше 8-10 градусов выпало мне. День между тем был довольно теплый и безветренный с температурой воздуха выше 20 градусов, в результате чего «вылет» комаров был просто грандиозным. Я разделся, надел маску с трубкой и стал пытаться погрузиться в эту почти ледяную воду, что требовало серьезных усилий над собой. Тут же на мое оголенное тело набросились тысячи комаров. Никогда не забуду этого жуткого ощущения: сверху меня жалило полчище комаров, а снизу была ледяная вода, Для спасения от них требовалось нырнуть в эту ледяную воду, что я и сделал. После первого же моего заплыва взмученный ил не дал возможности разглядеть маховик в этой воде. Однако после трех-четырех заходов удалось на ощупь его обнаружить и в конце концов починить лодочный мотор хотя бы по временной схеме. После этой бодрящей водной процедуры меня как следует растерли и принудили выпить стакан разведенного спирта «через не могу». Это помогло, и обошлось без простуды. Ребята засняли самые интересные фрагменты моего погружения на любительскую кинокамеру, которую я купил в предыдущий год на заработанные «шпицбергенские» деньги. Благодаря этому некоторые кадры 30-летней давности сохранились.

Мылись мы в деревенской бане «по-черному», которую разыскали возле одной избы. «По-черному» означает то, что пламя с примитивной вытяжкой через крышу находится тут же, в помещении парилки, являющейся одновременно и помывочной. При неправильной эксплуатации можно было вместо того, чтобы попариться и помыться, оказаться самому в копоти и саже. Однако мы приспособились, и этого удалось избежать. Но не удалось избежать другого. Протапливая однажды баню, мы не заметили, как занялся дымом, а потом и пламенем старенький истлевший рубероид на ее крыше. Схватили тут же огнетушитель, пытаясь затушить пламя, но проку от него было мало. Гораздо эффективнее оказалась организованная цепочка из нас самих, передававших друг другу по эстафете ведра с водой от ближайшей лужи. Крышу затушить удалось, но зияющая в ней кое-как заделанная нами дыра явно снизила эффективность использования баньки.

Главной задачей нашего предполагаемого десятидневного проживания здесь была подготовка сейсмической косы для мелководья к приходу судна «Аквамарин», который должен был затем проводить неподалеку в Печорской губе сейсморазведку в старт-стопном режиме. Работали мы под руководством опытного «косаря» Степана Прокофьевича, который выполнял все квалифицированные операции с паяльником, в то время как мы подтаскивали на колесных тачках 100-метровые секции косы, помогали заправлять готовые приборные секции в шланги, затягивали и ремонтировали соединительные муфты и т. д. и отвозили готовые секции под навес на берегу. Кроме нас здесь же, на берегу, в другой избе, жил начальник мелководной партии Сергей Алехин, а также женщины-интерпретаторы Светлана Скобельская и Татьяна Попова, которые потом уехали.

Прошли запланированные десять дней, потом еще неделя, а «Аквамарин» так и не пришел. Запасы продуктов, рассчитанные на 10–15 дней, иссякли. Мы делили одну банку тушенки в день и полкило риса на десятерых. Поступила информация, что «Аквамарин» задержится еще на пару недель. Надо было что-то предпринимать, имея ввиду, что в заброшенной деревне, кроме нас, никого не было.

Тут-то и понадобилось организующее начало и опыт заядлого охотника и рыболова – старшего инженера Гарнольда Лукьянова, на попечение которого мы фактически и остались – несколько неопытных студентов. Во-первых, слава богу, наступил пик короткого северного лета и начался грибной сезон, а во-вторых – охота и рыбалка. Грибов разных видов, особенно подберезовиков и подосиновиков росло столько, что их не надо было специально искать: вышел за калитку метров на сто и набрал тут же сколько надо, будто на своей грядке. Гарнольд научил нас не только варить и жарить их по-особенному, но также правильно сушить и мариновать, В результате в тот сезон я съел столько грибов, что потом несколько лет не мог на них смотреть. Охота не принесла сколько-нибудь заметного разнообразия в рацион. Кроме мелкой птицы неизвестных названий с подозрительными вкусовыми качествами ничего не было. Зато рыбалка была на славу. На моторном ботике мы уходили в многочисленные малые протоки, на которые разбивалась Печора в своем устье, и там, в тихих заводях, ловили рыбу в огромных количествах на простую удочку. Тут же на берегу в котелке варили тройную уху. Тройная означает то, что в одном и том же бульоне варится три партии рыбы. Сначала отбирается самая мелкая, тщательно отваривается и выбрасывается, если нет поблизости кошки или собаки, которым можно ее скормить. Затем в том же бульоне варится еще одна партия рыбы чуть покрупнее, которую ждет та же участь быть выброшенной. И, наконец, в последнюю очередь отбираются для варки крупные куски наиболее ценных пойманных рыб, уже оставляемые в ухе, которую мы затем с удовольствием уплетаем.

Поскольку съесть такое количество рыбы быстро невозможно, то после рыбалки следовало значительную часть улова переработать и заготовить впрок, поскольку никаких холодильников при отсутствии электричества не имелось. У нас, конечно, был маленький дизельный «движок», обеспечивающий один киловатт мощности, но запускали мы его только в случае крайней необходимости, когда это требовалось для работы, В тех условиях полярной тундры, в которой мы находились, у нас осталось два способа, которым нас также обучил Гарнольд Лукьянов, – вяление и копчение.