Текст книги "Наважденье нашей встречи"

Вовчик вспомнил, что бумажка хранится в рукописях. И вдруг ему показалось, что история старца, прежде казавшаяся такой важной и значимой, теперь на перестроечном фоне сильно поблекла.

«Кому это теперь нужно?» – устало подумал он.

Возбуждение от выпитого «чифиря» прошло, и теперь страшно болела голова. Из последних сил Вовчик разобрал постель, выключил настольную лампочку и залез под одеяло. И сразу в каптерку ворвались мертвенно-бледные тени от уличного фонаря возле подъезда. Наиболее причудливая походила в проеме двери на профиль женщины, задумчиво смотревшей вдаль, словно поджидая кого-то. Вовчик стал размышлять, что это могло бы значить, и непроизвольно забылся сном.

VII

Еще в школе у Люды обнаружилась довольно редкая для девочки из обычной провинциальной семьи черта. Не выделяясь особыми способностями среди других учащихся, она неизменно на «отлично» писала самые сложные диктанты по русскому языку.

– У девочки абсолютный слух, – в один голос твердили педагоги.

– В кого могла уродиться такая? – недоумевали родственники, в особенности старшая сестра, подозрительно поглядывая на младшую – мать Люды, мол, не пригуляла ли дочку на стороне.

Та в ответ лишь пожимала плечами:

– Слышала, еще при Екатерине здесь в Поволжье незаконнорожденных детей придворных вельмож селили. Может из иностранных кровей в генах что-то и передалось.

Сначала учителя просто следили, чтоб Люда больше читала серьезной литературы. Однако уже в старших классах ей для тренировки грамотности стали давать проверять работы соучеников. И сразу выявилась еще одна грань таланта Люды. При проверке сочинений она осторожно карандашом заменяла определения или глаголы более точными по смыслу синонимами, а иногда и исправляла целые фразы на свой вкус.

– А почему же ты сама так скучно пишешь? – как-то поинтересовалась учительница, пораженная точностью и выразительностью формулировок в большинстве проверенных работ.

– У меня не получается, – призналась девочка, – самой выдумывать неинтересно.

«Тебе в Лит. институт Горького самая дорога, а потом в редколлегию какого-нибудь „толстого“ литературного журнала», ‒подумала учительница.

Но советовать Люде попробовать себя после школы на литературном поприще она остереглась, боясь искусить юную душу несбыточными надеждами, и, чтоб хоть как-то поддержать интуитивный редакторский дар, посоветовала, с дальним прицелом, окончить курсы машинописи.

– Если надумаешь поехать в Москву, у тебя всегда будет верный кусок хлеба…

Однако несмелые мечтания о литературном поприще вскоре потерпели фиаско. Мать Люды считала увлечение дочери пустой блажью, справедливо полагая, что это не профессия. Аттестат по окончанию школы был из одних «четверок», и на семейном совете с участием племянника, который, будучи по специальности строителем, уже с пару лет прочно осел в столице, решили, что приличная девушка должна выучиться на бухгалтера. Вступительные Люда сдала средне и, не найдя себя в списках поступивших, кинулась к брату, в семье которого остановилась на время экзаменов.

– Что теперь делать, ума не приложу, и домой возвращаться не хочется, – сообщила она, вся в слезах, – Может, присоветуешь, что-нибудь?

– Безвыходных положений не бывает, на следующий год поступишь, – успокоил тот. – А пока, …ты, ведь, какие-то курсы оканчивала? – повернулся он к Люде.

– Ну, конечно, на машинке печатаю, и диплом имеется, – подтвердила та.

– Вот и прекрасно! – обрадовался брат, – считай, что место в нашем строительном управлении есть, в общежитии я поговорю с комендантом, чтоб к приличным девушкам подселила.

– А с учебой как же, по боку? Правда, мне на бухгалтера учиться расхотелось, – поникла Люда.

– Кроме бухгалтера есть масса других достойных специальностей, – веско возразил брат. – Кстати, недалеко от «общаги» целый институт культуры стоит. Ты книжки читать любишь, я слышал: там и факультет библиотечный имеется. Поступишь пока на вечерний, там видно будет…

Так Люда в одночасье стала «лимитчицей». Для коренных москвичей место рождения данной категории советских граждан значения не имело, в разговорах его заменяли коротким емким определением:

«Понаехала тут всякая лимита»…

Правда, поначалу подобного отношения к себе она не замечала. После неспешного и провинциально полусонного бытия жизнь в конце 60-х на северной московской окраине представлялась ей огромным кипучим муравейником, в котором она еще плохо ориентировалась. Да и работа машинистки этому не способствовала совершенно. На первых порах от срочной постоянной перепечатки малопонятных приказов и инструкций с непривычки ломили пальцы. После этого «дурдома» нужно было еще ехать на перекладных на Левый берег, на занятия. К концу недели Люда настолько уставала, что в оставшийся выходной чаще предпочитала отсыпаться в своей комнатушке, чем страшно обижала брата с женой, всеми силами пытавшихся приохотить юную родственницу к культурным ценностям столицы.

За повседневными хлопотами минул год. Снова подавать документы на дневной Люда не стала, отправившись на отпускные месяцы к себе домой. Воздух волжских просторов и жаркое лето с арбузами, помидорами и копчеными лещами сделали свое дело. Два месяца пронеслись одним нескончаемым днем, а к сентябрю, вместо застенчивой, угловатой девушки, Люда вернулась в столицу налитой, цветущей барышней. На изменения внешности молодой секретарши мужская часть управлении отреагировала моментально. Прежде, чем попросить что-то напечатать, ей теперь дарили шоколадки, а более решительные по-гусарски подкатывались с недвусмысленными предложениями провести вместе вечерок. Но Люда вежливо отметала ухажеров. Несмотря на привлекательную внешность, она пока еще комфортнее чувствовала себя одна.

В канун ноябрьских праздников, в субботу Люда заскочила на работу, чтоб перепечатать вопросы для предстоящих занятий и буквально столкнулась в проходной с главной секретаршей.

– Милочка, Вас сам Бог послал! – громогласно заявила дама. – Начальству необходимо срочно за субботу-воскресенье доклад напечатать, а у меня внук заболел. Выручайте, сверхурочные в двукратном размере!

– У меня машинка еле работает, – потупилась Люда. – Просила заменить, но пока безрезультатно.

– А Вы за мою садитесь, ‒предложила дама, – идемте, я все покажу,… только учтите, – немного замешавшись, добавила она, – обычно подобные доклады писал один наш сотрудник. Этот товарищ недавно уволился, и начальник решил попробовать сам.

Охапка рукописных страниц привела Люду в замешательство. Если б не рекомендация главной секретарши, можно было подумать, что писавший еле окончил школу: вдобавок к корявому почерку и отсутствию запятых, отдельные фразы выглядели элементарно безграмотными.

Не разгибая спины и по ходу редактируя текст, Люда с небольшими перерывами работала почти сутки, и к утру понедельника доклад был напечатан. Производственный подвиг был оценен по достоинству: ее вскоре повысили в окладе. За этим последовали другие поручения, сопровождаемые всякий раз щедрыми сверхурочными.

Как правило, общение шло через главную секретаршу, и Люду такое положение дел вполне устраивало. Но однажды, перед майскими праздниками начальник вызвал ее к себе. Не прочувствовав подвоха, Люда в ожидании очередного заказа зашла в кабинет. Неожиданно тот запер дверь и, подойдя сзади, решительно обнял ее.

– Я так больше не могу, – прошептал он сдавленным голосом, пытаясь содрать с нее одежду. – Поди, надоело в общаге жить. Сниму тебе комнату, там встречаться будем…

Люде стало страшно от сознания, что «это» произойдет сейчас прямо в кабинете, и противно одновременно.

– Вы меня с кем-то путаете, – жестко произнесла она, решительно освобождаясь от объятий. – Возьмите себя в руки и немедленно отоприте дверь, – и когда он, неожиданно сникнув, как побитая собака, исполнил просьбу, бросилась прочь…

Через месяц, в течение которого она избегала встреч наедине, обезумевший от ее неприступности, начальник вызвал к себе.

– Здесь ордер на комнату, это где-то в районе Таганки, – торжественно объявил он, протягивая конверт и ключи. – Не затягивай с пропиской, сделай все, как можно быстрее, пока комната в другие руки не уплыла.

– А дальше, как будет? – едва сумела вымолвить оторопевшая Люда.

Поняв, что она имеет ввиду, начальник покачал головой и усмехнулся:

– Без году неделя в Москве, а туда же. Выбрось эту дурь из головы, ни о каком браке не может быть и речи. Иногда буду оставаться у тебя ночевать и все.

Предложение выглядело отвратительно, но Люда нутром почуяла, что дело зашло слишком далеко, добром может не кончиться, и, скрепя сердце, уступила. Проклиная все на свете и, в первую очередь, неудачливую планиду, она в тот же вечер добралась на метро до Таганки. А выйдя на поверхность, непроизвольно подумала, что оказалась в родном городишке: настолько непрезентабельным выглядело все вокруг. Правда, следующее мгновение моментально внесло свои коррективы: за убогими двухэтажными домишками высились монументальные сталинские здания, а поодаль за ними поблескивал огоньками шпиль сталинской «высотки».

Нужная улица находилась совсем рядом, за перекрестком с маленькой церквушкой на углу. Люда зашагала по ней вдоль внушительного сталинского дома с эркерами и множеством подъездов. Тут ей вслед, словно предупреждая о чем-то, тревожно зазвонил колокол церквушки.

«Не переживай, ты не первая, и не последняя, кто в таком положении оказалась, – подумала она, ускоряя шаг, – не надейся, жалеть никто не будет, скорей наоборот, завидовать: мол, без году неделя в Москве, а сумела самого начальника управления окрутить… А может, прописаться и потом послать этого „папика“ ко всем чертям? – И мечтать не смей, – тут же одернула она себя. – Прописка, наверняка, временная, вылетишь из комнаты в два счета, как пробка из бутылки шампанского, и у брата проблемы начнутся, а у него семья»…

Сталинская «высотка» уже виднелась совсем рядом, в шпиле центрального луча теплились огоньки. Притормозив шаги, Люда с удивлением обнаружила, что незаметно оказалась у нужного дома. Он стоял за крепкой оградой с чугунными воротами и, будучи обычным многоквартирным, напоминал особняк важного, богатого аристократа.

«Вот за этой решеткой я и сгину», – безнадежно решила Люда, вспомнив вещий колокольный звон.

Но девушкой она была организованной, и потому, чтоб не распалять начальника еще сильнее, уже на следующий день, совладав с сиюминутными эмоциями и взяв отпуск «по семейным обстоятельствам», с головой ушла в вопросы выписки-прописки и минимального благоустройства полученной площади. Каково же было ее удивление, когда заглянув дней через 10 на службу, она заметила у входа фотографию своего благодетеля в траурной рамке.

– В прошлую среду позвонили из Главка, предупредили о внезапной проверке. Он остался поработать с документами, и, видимо, поздно вечером его разбил инсульт. Наутро пришли, а он в кресле уже холодный сидит, – пояснил ей расстроенный заместитель. – Что теперь делать, ума не приложу.

– А мне, что теперь делать? – растерянно спросила Люда.

Зам. смерил ее понимающим взглядом:

– Чтоб не было лишних слухов, лучше уволься поскорее…

Люда немедленно подала заявление, и в последовавшей суматохе площадь с постоянной пропиской возле Таганского метро осталась за ней. Но эта, буквально свалившаяся на голову удача ее нисколько не радовало. Сидя одна, одинешенька в пустой комнатке с раскладушкой и ободранным шкафом, оставшимся от прежних хозяев, она чувствовала себя преступницей и со дня на день ждала кары за содеянное. Вскоре в дверь действительно постучали, и на пороге появился брат, до этого старательно избегавший встреч.

– Теперь поздно слезы лить: что сделано, то сделано, – заметив ее угнетенное состояние, воинственно заявил он с порога. – Это я капнул, куда следует. Попугать хотел, надеялся, он от тебя отстанет. А у твоего благодетеля рыльце в пушку по самые уши оказалось,

Люда покорно кивнула.

– Непонятно только, жить теперь на что? – жалобно поинтересовалась она.

– Два курса ты отучилась, вот по своей второй специальности и устройся, в школьную библиотеку, например, – посоветовал брат. С постоянной пропиской тебе все двери открыты. А для подработки печатать можно и дома, подержанную машинку я тебе раздобуду…

Выбирать было не из чего, да и происшедшее хотелось забыть, как можно скорее, и Люда, последовала его совету. Правда, еще довольно долго, услышав звон колокола на Таганке, она невольно вспоминала чудом несостоявшееся грехопадение и ощущала себя не в своей тарелке.

«Может, этот старинный особняк отвел от меня напасти?» – однажды подумала она, открывая узорчатые чугунные ворота.

Эта простая до неожиданности мысль с оттенком едва заметного мистицизма все так увлекла ее, что однажды, набравшись смелости, она попыталась разузнать у жильцов об истории дома. Соседи, проживавшие здесь во втором поколении еще с довоенных времен, толком ничего сообщить не могли. Люде показалось это странным, и как-то в разговоре с техником-смотрителем она затронула эту тему.

– Про другие, сталинские дома на этой улице рассказать могу, я местная, их на моих глазах еще перед войной зэки начали строить, – пожала плечами та. – А этот один, в самом конце улицы на спуске спокон веку стоял, пока «высоткой» не загородили.

Неожиданно помогла старая библиотекарша, с которой Люда познакомилась при устройстве в школу. Женщина собиралась на пенсию и, помогая разобраться в накопленном за многие годы книжном фонде, часто вела разговоры по душам:

– Ваш дом – бывшая усадьба графа Тимофея Ивановича Тутолмина, – пояснила она. – Этот дом в Москве был так известен, что Толстой описал его в «Войне и мире», как имение екатерининского вельможи старого графа Безухова. Пока «высотку» на Котельнической набережной в 54-ом не построили, из Замоскворечья и особенно с Устьинского моста всю Швивую горку с храмом Никиты-Мученика и барской усадьбой было хорошо видно. Усадьба над Москвой этаким форпостом возвышалась и слыла не менее знаменитой, чем дом Пашкова. Если интересно, я тебе старые гравюры покажу, – добавила она, заметив, как загорелись глаза у напарницы.

– Ну, конечно, – вся вспыхнула Люда. – Скажите, этот граф Тутолмин был какой-то известной личностью?

– Еще бы, один из богатейших сановников Москвы того времени! – улыбнулась старушка. – Давай почаевничаем, Милочка, и я расскажу, что знаю. Ты-то, сама давно на Гончарной живешь?

– Около 3-х лет, – для убедительности приврала Люда. – Только, теперь наша улица по-другому называется: имени Володарского.

– Да, слышала, – кивнула старушка и, прежде, чем отхлебнуть чай, налила его из чашки по-старинному, в блюдце. – Эти первые революционеры везде, где могли, наследили. Так вот, граф Тутолмин был сановником государыни Екатерины II. При Павле сидел по навету в Петропавловке, потом перекупил у московских купцов земли вокруг Строгановских палат и после гибели Павла Петровича снова возвыситься захотел. Этот самый близкий к Кремлю холм в народе Вшивой горкой звался. Уже потом для благозвучия ее в Швивою переиначили. На самой вершине у обрыва храм великомученика Никиты стоял. Еще во времена отца Ивана Васильевича Грозного возвели, и сам Иван Грозный в нем одним из своих поздних браков венчался.

– А каким же образом они с невестой добрались до этих мест? – удивилась Люда, наслышанная о любвеобильности Ивана Грозного, – ведь венчание было тайным.

– Для того случая подземный ход под Яузой из Кремля был прорыт… Усадьба с роскошным бельведером была построена по эскизам Казакова в самом начале XIX-го века на месте снесенных палат Строгановых. Одна парадная мраморная лестница больше ста тысяч стоила, по тем временам – огромные деньги. И заметь, граф добился своего: вскоре после этого Александр I назначил Тутолмина московским генерал-губернатором. Тот переехал в Петербург, а имение продал младшему брату канцлера Безбородко. Но главные события произошли во время Отечественной войны XII года. Везде пишут: как Наполеон с Воробьевых гор на поверженную Москву любовался, когда французы ее заняли. А его сподвижник, блестящий кавалерист и маршал – Мюрат устроил здесь одну из персональных резиденций. Я случайно прочитала об этом, и меня это так поразило, что побольше узнала о Мюрате, – старушка достала книжицу для записок в потертом кожаном переплете и стала поспешно листать ее. Она была рада, что встретила, наконец, родственную душу, и спешила поделиться накопленным. – Вот послушай: по рождению он, как и маршал Д'артаньян, был бедный шевалье родом из Гаскони, и выделялся чисто гасконской склонностью к театральным эффектам. Наполеон сделал Мюрата неаполитанским королем, и тот любил, вырядившись в роскошный камзол с орденами, взирать со ступенек изящного бельведера на захваченный Кремль – символ поверженной византийской столицы. Но продолжалось это недолго. Неизвестно, кто поджог дом: местные людишки или бегущие французы, но в случившимся при отступлении пожаре бельведер сгорел безвозвратно… Ну, хватит на сегодня, сначала перевари мой рассказ, Милочка, – улыбнулась старушка, заметив, что Люда смотрит на нее совершенно ошалелыми глазами, – а дальше, если интересно, почитаешь сама…

VIII

Когда на город спускалась ночная мгла, и на улицах стихали людской гомон и гудки автомобилей, старый дом погружался в воспоминания. Чаще всего ему грезился огромный закатный шар солнца, повисший далеко на горизонте. От его лучей купола многочисленных храмов, словно в ожидании грядущего Благовеста, полыхали нестерпимо ярким оранжевым цветом. Звон начинался с куполов Кремля, ему отвечала звонница у Христа Спасителя, и вскоре начинали говорить разом все «сорок сороков». От этого плывущего над городом перезвона дом оживал, подобно старому инструменту Страдивари, к которому спустя годы прикоснулся смычок маэстро-виртуоза.

Но сейчас, в предрассветной тиши явственно ощущались совсем другие звуки. Это был глухой рокот, исторгавшийся самими недрами земли. Из глубин фундамента он полз по каменным стенам до самой крыши, и железная кровля тревожно завибрировала ему в такт. Почувствовав неведомую угрозу, стая ворон, возбужденно каркая, закрутила хороводы над тополями парка. Тут неожиданно вмешались небеса. Хлынувший из свинцовых туч дождь со снегом настойчиво забарабанил окрест по крышам, заглушая другие звуки. Стая воронья, нахохлившись, спикировала на насиженные места на голых кронах тополей, и старый дом, успокоившись, снова погрузился в привычную дремоту…

Дело шло к полудню. Расставив по местам очередную партию отобранных книг, Люда выглянула в окно. После обрушившейся в первых числах ноября снежной бури резко потеплело, за окнами все таяло на глазах. Уличную слякоть усугублял холодный моросящий дождь, зарядивший с самого утра. Выходить в такую непогоду на улицу лишний раз не хотелось.

«Может, позвонить соседке, попросить, чтоб, когда выйдет в магазин, и мне хлеба свежего купила? – подумала Людмила. С интеллигентной семьей, жившей напротив, они незаметно сблизились после ухода сына в армию и по-соседски помогали друг другу. – А то, когда вечером возвращаешься, на прилавках только вчерашний остается»…

И, набирая номер, вспомнила, что, получив недавно квартиру в одном из новых московских микрорайонов, соседи вчера съехали окончательно. Настроение сразу испортилось, хуже некуда. Она внезапно осознала, что вдобавок к мерзкой погоде за окном, чуть ли не впервые за 20 лет осталась одна.

«Почему одна, а Вадик? – вспомнив, что совсем скоро сын приедет на побывку, Людмила взяла себя в руки. – Интересно, бывший муженек в курсе?» – мелькнула шальная мысль.

Звонить в новую семью мужа только, чтоб сообщить эту новость, не хотелось. С какой стати? Они окончательно расставили точки над всеми возможными i. около 10-ти лет назад, и с тех пор практически не поддерживали отношений. Звонки по двунадесятым праздникам с дежурными вопросами о здоровье и алиментах Люда в счет не брала… Однако надо было поспешать, Вадик мог приехать со дня на день, и в каникулы не хотелось оставлять его в квартире одного.

Школа была еще довоенная, построена в приснопамятном 37-ом, в годовщину 100-летия со дня смерти Пушкина. Людмила даже предполагать не могла, что на стеллажах небольшой по городским меркам школьной библиотеки скопилось так много лишней по нынешним временам макулатуры. Конечно, инвентаризации случались и раньше, но часть книг всегда оседала на стеллажах. Прежняя заведующая, та самая старушка, убедила Люду никогда окончательно не избавляться от старых изданий.

«Сравни, Милочка, как сразу после войны тексты редактировали, какие предисловия к классикам наши критики писали. Уже в 60-х все незаметно стало меняться»…

Люда была бесконечно благодарна за науку, позволившую ей, провинциальной девушке, не только открыть для себя массу новых имен и, тем самым, ощутить все многообразие литературы, но и увидеть известные произведения совершенно другими глазами. Но теперь, в свете перестройки безвозвратно канули в лету одни авторы, воскресли из небытия другие. Под классовой идеологией подвели черту, и от всего прежнего хлама нужно было срочно избавляться.

Дело шло споро, и концу дня оставался не разобранным самый дальний стеллаж, на котором и книг по существу не стояло, больше – всякая личная мелочевка. Сегодня, наконец, она добралась до него и в стопке пожелтевших от времени и покрытых слоем пыли бумаг наткнулась на пару выпусков «Юности» конца 70-х.

«Откуда они могли здесь взяться? – подумала Людмила, пролистав журналы и не найдя ни одного известного имени. Стопка бумаг „на выброс“ лежала рядом, но что-то удерживало от окончательного решения проблемы. – Дома посмотрю еще раз», – решила она и, положив журналы в пакет, покинула школу.

По дороге она еще раз перебрала в памяти события 10-ти летней давности, но, как назло, ничего примечательного на ум не приходило. И только выйдя на Таганке из метро и завернув в свой тихий переулок с церквушкой, она вдруг вспомнила… Чтобы бы удостовериться в верности своей догадки, она подошла к ярко освещенному подъезду, достала журналы и в обоих сразу же нашла когда-то знакомые фамилию и инициалы. Ну, конечно, экземпляры «Юности» были подарены коллегой по работе.

«Надо же, сколько лет с тех пор прошло, и как незаметно!», – подумала Люда и опять вспомнила, что дома нет хлеба.

Пришлось делать внушительный крюк и стоять в очереди, и когда она подошла к своему дому, уже совсем стемнело. У подъезда ее ждало производственное собрание местных дворников. Старшая, молодая дама внушительных размеров, что-то веско объясняла товаркам и, заметив Людмилу, посторонилась и приветливо кивнула.

– Сегодня слышала: наше старье в новом году начнут расселять, – по-свойски бросила она вслед.

Людмила не стала останавливаться и уточнять. Эта фраза вчерашней лимитчицы буквально вывела ее из равновесия. Особенно покоробило словосочетание «наше старье».

«Старые москвичи отходят потихоньку в мир иной, их комнаты заселяет „лимита“. Эти тянут друг друга из пустеющих деревень, бабы, едва оказавшись в Москве, беременеют, неизвестно от кого и только и ждут, как новую квартиру дадут. А на исторический центр и дом с 200-сот летним прошлым им совершенно наплевать. Была бы их воля, сожгли бы это „старье“, как в прежние времени жгли барские усадьбы», – раздраженно думала Люда, поднимаясь на лифте.

Квартира встретила ее настойчивым мяуканьем. Сиамская кошка сидела у двери в выжидательной позе, демонстрируя своим видом, что уже давно ждет хозяйку.

«Единственное живое существо осталось, кому я еще нужна», – мрачно подумала Людмила, открывая холодильник.

Одной возиться с ужином не хотелось. Покормив кошку, она с чашкой чая и бутербродом устроилась у окна и, как делала уже не раз после ухода сына в армию, незаметно погрузилась в грезы. Только сегодня, в свете полученной от дворничихи информации, ей стала вспоминаться собственная жизненная история.

Своего будущего супруга Люда встретила в пионерском лагере на Волге, где, еще, будучи студенткой, работала вожатой. Высокий интересный красавец-спортсмен возглавлял одну из студенческих баскетбольных команд, и она сразу положила на него глаз. Брат выбора не одобрил, ему хотелось видеть младшую сестру замужем за солидным человеком, крепко стоящим на ногах. Но Людмила в первый раз решила проявить самостоятельность и, не в силах совладать с бушующей плотью, буквально выскочила замуж.

После замужества она прописала мужа к себе, и они с год ютились в ее маленькой 12-ти метровой комнатке, напоминающей по форме школьный пенал. После рождения Вадьки жить в этом пенале стало невмоготу, и Люда пошла в райисполком. Квартира была двухкомнатной, соседняя, просторная 25-ти метровая комната недавно освободилась, и им разрешили занять ее, а на 12 метров подселили старушку. Та жила в семье дочки, и комната стояла закрытой на замок.

Житейские трудности, как правило, сближают супругов. Но у Люды вышло наоборот: она разрывалась между ребенком и работой, а муж месяцами пропадал на сборах. Но самое отвратительное случилось, когда Вадька уже ходил в садик. Вернувшись с очередных соревнований, муженек наградил ее венерическим заболеванием. Узнав об этом, он неожиданно обвинил Людмилу, заявив, что во время его отлучек та путается неизвестно с кем, потом все же признался, что недавно переспал с какой-то девкой в поезде.

Люда немедленно подала на развод, и муж исчез месяца на полтора. А когда объявился снова, предъявил справку и ордер на 12-ти метровку, добытый через высокое спортивное начальство. Этим поступком он надеялся заслужить прощение. Но Люда осталась непреклонной, и вскоре он женился снова, а в комнатке стал ночевать подросший Вадик…

Что ее спасало все эти годы от полного душевного одиночества? – машинка, на которой она вечерами зарабатывала на хлеб насущный, да книжные прогулки по истории старой Москвы, в которые она отправлялась, совершенно одурев от беспрерывного печатанья. Редакторский дар сослужил хорошую службу. По сарафанному радио к ней обращались так часто, что со временем Люда приобрела импортную электрическую машинку. Но это были люди технических профессий и, чтоб не ударить лицом в грязь, приходилось обкладываться словарями специальных терминов. Мечты однажды встретить начинающего писателя, которыми она тешила себя еще в школе, потихоньку развеивались. В этот закрытый для непосвященных мир она оказалась не вхожа…

Неожиданно мысли снова перескочили на слова дворничихи.

«В новом доме, наверняка, из окна будет виден пустырь с коробками однотипных домов, и ездить на работу придется издалека в переполненном общественном транспорте», – с внезапным раздражением подумала она.

Ложиться было еще рано, телевизор смотреть не хотелось. Вспомнив кстати о журналах, Люда достала их из сумки. Первые же страницы захватили настолько, что Люда проглотила рассказ залпом.

«Удивительно, как некоторые писатели умеют видеть в буднях необычное», – сразу потеплев душой, подумала она и заснула успокоенная.

Проснулась Люда от шума, который шел откуда-то из кухни. Она посмотрела на часы: 3 часа ночи. Шум все усиливался. Теперь он ощущался совсем рядом, за дверью. Рывком сев на кровати, она пошарила рукой по одеялу. Обычно кошка устраивалась где-нибудь рядом, но сейчас ее не было. Накинув халат, Люда выглянула в прихожую и сразу поняла, где развиваются события. Почти бегом она метнулась по коридорчику, нажала клавишу выключателя и… оторопела. На кухонном полу у батареи среди поваленных стульев развернулась форменная битва: ее сиамская кошка воевала с каким-то косматым длиннохвостым существом бурого цвета, в котором Люда с ужасом узнала гигантских размеров крысу. Два бездыханных зверя валялись рядом у стенки, а третья, самая большая, забилась в угол и, отчаянно визжа, щелкала во все стороны окровавленной пастью, в которой поблескивали клыки внушительных размеров.

Неожиданная вспышка света оказалась для крысы деморализующим фактором. Она на мгновенье закрыла пасть, пытаясь понять, откуда проистекает новая опасность. И в тот же момент получила страшный удар лапой по голове, от которого повалилась навзничь. Удовлетворенно заурчав, кошка схватила ее за загривок и сжала челюсти. Крыса отчаянно дернулась, пытаясь из последних сил вырваться и, испустив последний вздох, безжизненно обмякла. Кошка подняла окровавленную мордочку и торжествующе посмотрела на хозяйку.

«Дожили, только крыс нам не хватало, – в отчаянии подумала Люда, – так и пропадешь ни за грош, а до выселение еще дожить надо».

Она машинально еще раз посмотрела на часы. До утра, когда рассветет и можно будет позвонить в жилконтору, еще уйма времени. Людмила подняла упавшие стулья и заметила, что дверцы кухонного шкафа, в котором она хранила крупы и другие сухие продукты, приоткрыты. Она осторожно заглянула внутрь, там царил форменный разгром.

«Теперь надо все выбрасывать, а потом продезинфицировать, как следует. Мало ли, какую заразу они могли занести, – подумала она, уставившись на бездыханные крысиные тушки. – Интересно, откуда эти твари вообще здесь взялись? – Если б жила на первом этаже, это было бы понятно: дом очень старый, обширные подвалы, в которых еще в дореволюционное время размещались ледники с продуктами. Может, это нашествие, и ими уже заполнены все нижние этажи? В таком случае это опасно вдвойне, ведь крысы переносят чуму… Нет-нет, для чумы уже холодно, – успокоила она себя»…

Аккуратно собрав в мешок порванные пакеты с сахаром и крупами, Люда кинула взгляд на крысиные тушки. От предсмертных оскалов возникло резкое чувство омерзения.

«Может, и их выбросить, чтоб воздух не отравляли? – мимолетом подумала она. – Лучше отодвинуть в угол, прикрыть газеткой, и пусть лежат до прихода работников санэпидстанции. А то еще скажут, что я все выдумала».

Едва дождавшись 9-ти утра, так и не сомкнувшая глаз Люда изо всех ног кинулась в жилконтору.