Текст книги "Особо опасный преступник"

Кровь, смерть укрепляют и власть. Это настолько хорошо известно, что я даже не буду подробно на этом останавливаться и тем более не стану приводить примеры, в отечественной истории их вполне достаточно. Я здесь хочу лишь отметить, что выполнять деспотические обязанности, убивая других, может лишь некрофильская личность. Убийства, массовые в том числе, совершались одновременно и ради укрепления власти короля (царька, тирана), и ради жертвоприношений богам или духам в надежде на новые военные и иные успехи, обильные урожаи и т. д., и ради самой потребности убивать, делать живое неживым. Европейские работорговцы бывали поражены отказами местных африканских царьков продать за весьма приличную плату захваченных ими на войне пленников, которые затем «просто» уничтожались.

В качестве некоторого предварительного вывода можно утверждать, что среди некрофильских убийц в первую очередь можно выделить сексуальных, террористических, корыстных, хулиганствующих преступников, т. е. тех, которые лишают жизни не вследствие острой конфликтной ситуации, когда лишь случай решает, кто станет убийцей, а кто – жертвой, и не тогда, когда убийца горит ненавистью и жаждой мести именно к этому лицу, а не к какому-нибудь другому. В последнем случае отношение первого ко второму носит остронаправленный характер, он стремится уничтожить его именно как личность, как такого человека, который заслуживает лишь отрицательной оценки. Причем ненависть и вражда могут возникнуть внезапно, неожиданно даже для самого убийцы. Некрофильский же убийца лишает жизни потому, что потерпевший является ее носителем и не имеет, не может иметь претензий к нему как к индивидуальности, если только не принимать во внимание его групповую, например национальную или религиозную принадлежность. Конечно, иногда некрофильский убийца не достигает результата, но это не стирает его некрофильских качеств, хотя и затрудняет их диагностику.

Можно ли считать некрофилом лицо, причинившее тяжкий или иной вред здоровью? Я думаю, что о таком преступнике как о некрофиле можно говорить лишь в том случае, если преступление совершено некрофильской личностью и по некрофильским мотивам. Это в свою очередь потребует скрупулезного изучения личности и совершенного ею деяния с определенных исследовательских позиций. Некрофилия означает влечение к смерти, в том числе путем нанесения увечий. Однако не все так просто и однозначно: некрофил может совершать ненекрофильские действия – преступные и непреступные; некрофилия как особенность человека способна порождать не только убийства, но и другие, не столь однозначные формы поведения, в том числе правопослушные. Однако и они при внимательном и глубоком анализе будут отмечены каиновой печатью влечения к смерти.

Можно ли считать некрофилами палачей? Палачи бывают разные, есть среди них и такие, которые берут на себя палаческие функции из страха, что в случае отказа убьют их самих. Поэтому после участия в казни они горько раскаиваются. Есть такие, которые, являясь разведчиками, участвуют в расстрелах, чтобы завоевать доверие противника и выполнить поставленную перед ними задачу. Здесь к каждому надо подходить индивидуально, отнюдь не исключено, что среди разведчиков будут и те, которые заведомо знают, что им предстоит убивать безоружных, и охотно идут на это. Подобных людей, скорее всего, можно отнести к некрофилам. Есть и люди, которые начинают палаческую карьеру под давлением материальных трудностей или чьего-то сильного влияния (как, например, в одноименном фильме Л. Берланги), но потом «втягиваются» и исполняют свои омерзительные обязанности как обычную работу. Это тоже некрофилы, и все остальные палачи, несомненно, являются ими. Понятно, что не все они подлежат уголовной ответственности.

Сложнее решить вопрос о том, нужно ли считать некрофильскими личностями тех, кто пытает, кто участвует в пытках. Я в данном случае имею в виду не нанесение телесных повреждений в конфликте, при разбойном нападении или при вымогательстве, а именно пытку, осуществляемую властью – государственной, правоохранительной, военной. Поэтому есть смысл рассмотреть вопрос о том, что представляет собой пытка.

Прежде всего отмечу, что пытки, как и бессудные казни, не могут быть объектом обсуждения в плане возможности или невозможности их применения. Для цивилизованного мира приемлем только отрицательный ответ и притом без каких-либо оговорок. Ну, а что такое пытки? Под пытками я понимаю любые насильственные действия представителей государственной власти, нарушающие общечеловеческую мораль, уголовный и уголовно-процессуальный законы и причиняющие страдания и мучения человеку для получения требуемых показаний, совершения определенных действий, либо ради причинения страданий и мучений, мести или (и) наказания. Таким образом, здесь специальный субъект – представитель государственной или иной власти, поступки которого нарушают существующие правовые установления и общечеловеческие ценности. Аналогичные действия, если они совершаются другими лицами, например при вымогательстве денег и ценностей, на почве семейно-бытовых конфликтов и т. д., юридически должны квалифицироваться как истязания либо, в зависимости от последствий, как убийство, причинение тяжкого или иного вреда здоровью, но они также могут носить некрофильский характер.

Пытки исторически теснейшим образом связаны со смертной казнью и на протяжении веков ее существования изменялись вместе с ней. Не случайно некоторые публичные казни перемежались с пытками, и смерть наступала именно от пыток. Но взгляд на пытки как на нечто абсолютно недопустимое и грубо нарушающее законность сформировался сравнительно недавно. В древности и Средневековье они вполне допускались не только для изобличения злоумышленника, но и как способ его устрашения и досудебной или даже внесудебной расправы. Если отношение к пыткам изменилось коренным образом, то сами пытки отнюдь не исчезли в современном мире: в СССР и Германии применение пыток прямо предписывалось властями различными секретными директивами; думается, что так поступали и в других тоталитарных системах.

Пытка всегда приносит страдание и мучение человеку, грубо унижает его достоинство, делает совершенно беспомощным и неспособным к сопротивлению. В силу этого практически любой факт пытки можно отнести к числу особо жестоких поступков. Даже в современном мире она может применяться для получения, точнее, выбивания нужных показаний, компенсируя тем самым слабые процессуальные и криминалистические возможности. При этом виновных в ее использовании мало смущает то, что под пыткой человек может дать любые показания. Впрочем, наши рассуждения о возможности смущения пытающих довольно наивны, поскольку в большинстве случаев они отнюдь не стремятся установить истину, а преследуют цели, не имеющие ничего общего с правосудием. К тому же палачи не те люди, которым знакомо чувство смущения.

Во многих концентрационных лагерях и тюрьмах исполнителями самых чудовищных расправ были осужденные за убийства, разбойные нападения и другие особо тяжкие общеуголовные преступления. Отмечу, что ведущим мотивом таких поступков является полное подавление жертвы и достижение абсолютного господства над ней. Она превращается в ничто, полностью разрушается, и именно это приносит пытающим психологическое удовлетворение. Конечно, пытать или казнить может лишь тот, кто не способен идентифицироваться с жертвой, т. е. поставить себя на ее место и сопереживать ей. Но даже при такой эмоциональной глухоте палач понимает, что он приносит жертве жестокие муки, иначе его действия были бы бессмысленны.

Наверное, среди тех, кто пытает и казнит или отдает об этом приказы, немало таких, которые искренне верят или пытаются уверить себя в том, что их действия полезны: для спасения или свободы Родины, для победы революции, построения коммунизма и т. д. Правда, здесь средства абсолютно не соответствуют цели, но ведь цель-то очень благая – так или примерно так могут рассуждать подобные люди. В этих случаях очень важна их личностная позиция оправдания и приятия собственных бесчеловечных поступков, начав совершать которые, они обычно уже не имеют возможности остановиться еще и потому, что им не дают этого сделать. Но это не меняет некрофильской сущности их натуры.

Можно полагать, что в дни войн и великих смут количество кандидатов в палачи возрастает. Дело в том, что значительно ослабевает не только внешний социальный, но и внутренний личностный контроль, обычно заставляющий человека сдерживать действие тех своих побуждений и инстинктов, проявление которых он до сих пор считал позорным и недопустимым. Это – одна из существенных причин того, что в такие времена вообще возрастает насильственная преступность, составной частью которой являются пытки; за их применение виновные далеко не всегда несут наказание.

Способы пыток самые разнообразные, и описать хотя бы основные из них просто невозможно, да, впрочем, и не нужно. Они меняются в зависимости от времени и местных условий и возможностей, культуры данной страны, изобретательности следователей и тюремщиков, личности жертвы, ее пола, возраста и т. д. Пытки не обязательно применяются с помощью только грубого физического воздействия. Можно пытать и более тонкими методами, например посредством слишком яркого света в камере, поддержания там неприятного шума, создания других невыносимых условий, пыток близких и родных, реальных угроз в их адрес и т. д. В наше время с огромными возможностями науки вполне реально воздействовать на личность, вызывать определенные поступки с ее стороны с помощью психотропных и иных веществ, оперативного вмешательства. Поэтому возникает очень сложный вопрос: можно ли подобные действия властей считать пытками. Мы склонны ответить на заданный вопрос положительно, если такие действия причиняют страдания и мучения человеку.

Еще один не менее сложный и болезненный вопрос: можно ли считать пытками опыты над живыми людьми и вообще какова социально-психологическая специфика таких опытов? Нужно ли относить к некрофилам тех, кто ставит и осуществляет подобные опыты? На оба эти вопроса я отвечу положительно, но отмечу, что названные опыты – почти целиком «достижение» современного мира и связаны они с интенсификацией научных исследований, изменением роли науки в обществе, но в данном случае эта связь, конечно, со знаком «минус». Более того, некоторые из этих опытов могли принести науке пользу, но это отнюдь не делает их допустимыми.

Как известно, подобные опыты получили распространение во время Второй мировой войны, и не случайно: разумеется, что они производились странами-агрессорами – Японией и особенно Германией. Я говорю «разумеется» потому, что именно в этих странах на тот период времени сформировались соответствующие идеологические, психологические, нравственные предпосылки и, кроме того, был достигнут определенный уровень развития науки, всегда предполагающий дальнейшее активное движение вперед.

Наверное, опыты над живыми людьми все-таки не всегда можно отнести к пыткам, хотя не вызывает сомнений, что подобные действия приносили подопытным невыносимые муки. Например, в женском нацистском концлагере Равенсбрюк узницам на верхней части бедра делали очень глубокий, почти до самой кости, надрез для внесения туда бактерий, причем почему-то выбирали для этого самых красивых девушек. Очень часто в рану вкладывали также щепки и осколки стекла; нагноения начинались сразу, и «контрольные» больные умирали в страшных мучениях. Несмотря на то, что между пытками и такими опытами очень много общего, последние все-таки совершались в иных целях, носили иной смысл, но не исключается, что под видом «научных» опытов имели место самые «обычные» пытки. Однако все без исключения лица, участвовавшие в таких опытах, – некрофилы.

Очень интересны отношения между палачами, выдающими себя за ученых, и жертвами бесчеловечных экспериментов. Даже без специального исследования ясно, что первые не идентифицируют, т. е. не считают вторых людьми, с которыми можно и нужно считаться. Более того, их вовсе не считают за людей, поэтому в Германии их называли «человеческим материалом», а в Японии – «бревнами». Здесь мы обнаруживаем, что с подопытными считались значительно меньше, чем с теми, кого пытали или приговаривали к смертной казни каким-то особенно мучительным способом. Ведь в первом случае неимоверные страдания человека, над которым экспериментируют, вообще никак не принимаются во внимание, их как бы не существует, как и он сам в качестве личности или живой плоти. В то же время при пытках или мучительной казни все, напротив, строится на максимальном учете способности человека страдать. Если этого нет, то пытка попросту становится бессмысленной. Поэтому я утверждаю, что подопытный – это прежде всего «ничто», и сначала надо занять по отношению к нему такую позицию, а затем уже приступать к опытам. Подобные «ничто» это всегда представители какой-то иной социальной, не «нашей» группы, очень часто враждебной «нам, подлинным людям и хозяевам жизни». Для немецких фашистов, например, враждебными группами были евреи и славяне, но нередко жертвы выбирались по политической принадлежности. Поэтому эксперименты осуществлялись над коммунистами.

Это в основном о тех, кто руководил бесчеловечными опытами или давал указания об их проведении. Но нельзя не сказать и о тех, кто выполнял всю «черновую» работу, скажем, привязывал предназначенных для экспериментов к столам, подавал инструменты и т. д.; причем я не имею в виду таких же несчастных, которые выполняли эту работу под страхом смерти, и затем погибали сами, а представителей «господ». Эти последние, по-видимому, очень мало отличались от тех, кто «просто» пытал и, конечно, они тоже занимали определенную позицию по отношению к своим жертвам, позицию, которая позволяла им оправдать себя, а нам – причислить их к некрофилам.

Сопоставление различных видов насилия государства над личностью убедительно свидетельствует о том, что наиболее полное и беспощадное ее уничтожение достигается с помощью опытов над живыми людьми. Здесь человек уничтожается психологически, превращается в ничто, он – лишь объект определенных усилий. Худшего отношения к нему не существует, но исключать того, что худшее еще появится, никак нельзя – ведь практика изуверских опытов появилась лишь в середине XX в. Внешне, отдаленно эти страшные эксперименты напоминают принесение человека в жертву богу, когда человек уподобляется бесправному и бессловесному животному. Но здесь сходство действительно только внешнее, поскольку приносимый в жертву как бы приближался к богу, прикасался к нему, на него возлагалась исключительно важная миссия, от успеха которой зависела судьба других людей. Поэтому в древности такого человека окружали почетом и поклонением, украшали цветами, создавали прекрасные условия, старались всячески задобрить этого ходатая перед Всевышним.

6. ГЛУБИННЫЕ ИСТОКИ ПОВЕДЕНИЯ ОСОБО ОПАСНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ

Мы не сможем должным образом понять природу и причины особо опасных преступлений, если не рассмотрим структуру человеческой психики, впрочем, это необходимо при исследовании любых форм поведения. Как мы увидим ниже, познание каждой подструктуры, и в первую очередь глубинных, позволит понять механизмы и истоки совершения названных преступлений.

Я присоединяюсь к мнению Юнга, что человеческая психика (он называл ее душой) состоит из трех частей: сознания, индивидуального (личного) бессознательного и архетипизированного индивидуального бессознательного.

Как известно, сознание есть только у людей и оно появляется лишь в результате их общения друг с другом и восприятия различных ценностей, правил и норм, которые регулируют их жизнь и каждодневное поведение. Разумеется, среди этих норм имеются и нравственные, которые составляют едва ли не важнейшую часть сознания. Сознание выступает контролером нравственности и регулятором нравственного поведения, хотя особенно ценны нравственные поступки, совершаемые автоматически, бессознательно. Сознательной (в своей существенной части) является деятельность общественных и государственных институтов по насаждению, формированию и закреплению того или иного вида нравственности, т. е. вида, соответствующего данному типу культуры. Сознание играет более чем активную роль и в создании законов, которые в своем большинстве в явной или неявной форме должны соответствовать общечеловеческой морали. При этом сознание не всегда задумывается над тем, что такая мораль должна или не должна быть представлена в законах, поскольку ее представление происходит автоматически.

Мне представляется, что индивидуальным бессознательным следует называть вытесненный из сознания невспоминаемый жизненный опыт, вытесненный по причине его травматичности, болезненного характера, несовместимости с нравственностью, а также ненужности, неактуальности в данной конкретной ситуации. Пользуясь терминологией Юнга, можно сказать, что тот опыт, который вытеснен в силу его аморальности, в силу того, что он включает в себя какие-то порочные, грязные влечения, можно назвать Тенью. В ней могут быть «записаны» сами аморальные нормы, разрешение творить зло, а еще потребности и влечения нравственного порицаемого характера, например педофильные или агрессивные, жестокие и циничные. Эти потребности и влечения могут «просыпаться» при ослаблении сознания (например, в состоянии опьянения или в случае болезни), мощно стимулируя безнравственное поведение. Поэтому источники насильственных преступных действий (бездействия), которые в большинстве своем являются аморальными, следует искать в личном бессознательном и особенно в той его части, которая может быть названа Тенью.

Вытесненный в Тень индивидуальный психотравмирующий опыт часто бывает ригидным, он как бы замораживается, ведя практически независимое от личности существование, не изменяясь под влиянием внешних обстоятельств. О нем обычно ничего не знает или он иногда проявляется на уровне сознания отрывочными, рваными, не очень понятными или совсем непонятными толчками. Человек даже может не понимать, чем значимы эти толчки, эти импульсы из его же далекого прошлого. Поэтому во многих случаях причины невероятной жестокости, в том числе к детям, следует искать в детстве самого преступника или в его более поздних впечатлениях. Но при этом не нужно игнорировать и актуальные социальные условия жизни.

Как мы видим, Тень активно участвует в мотивации человеческого поведения и уже поэтому не может быть безразличной по отношению к морали. Однако помимо Тени в индивидуальном бессознательном имеется и такой опыт, который совершенно не заслуживает нравственного порицания. Он тоже активно влияет на нравственные представления и поведение человека, может удерживать от совершения антиобщественных поступков.

Третья составляющая человеческой психики мною обозначена как архетипизированное бессознательное. Ее составляют усвоенные в ходе социализации различные архетипы, многие из которых представляют собой моральные предписания, которые человек может и не осознавать в качестве таковых. Естественно, они активно участвуют в формировании нравственных ориентаций личности и ее поведения. Например, человек усваивает архетип матери-Родины. Это формирует его патриотические чувства и отношение к Родине как одной из очень важных ценностей. Конечно, такое отношение является высоконравственным. Однако чрезмерная связь с матерью-Родиной, если человек ощущает, что ей угрожает опасность, может спровоцировать террористические или иные противозаконные агрессивные действия.

Таким образом, все три сферы человеческой психики являются носителями морали и мотивов преступного, в том числе особо опасного поведения. Они определяют бытие человека, принятие им нравственных норм, их действенность, солидарность с ними. Если две последние названные мною сферы бессознательного очень часто действуют автоматически, то сознание дает возможность человеку все предварительно взвесить, и оно очень часто выступает в роли контролера, организатора поведения, силы, обеспечивающей его нравственность. Вместе с тем представляется необходимым подчеркнуть особую роль архетипизированного (социально-психологического) уровня бессознательного в усвоении и закреплении нравственных норм. Для этого нужно отдельно рассмотреть некоторые проблемы архетипов.

Я полагаю, что Тень имеется не только у личного, индивидуального бессознательного, но и у усвоенной личностью коллективного бессознательного. Она образовывается на протяжении всей жизни индивида, полученного жизненного опыта, при активном участии его индивидуального биологического, его отношения к окружающему миру и самому себе, под влиянием, если они есть, расстройств психической деятельности и акцентуаций характера и темперамента. Одновременно с этим человек воспринимает различные архетипы, в том числе олицетворяющие зло, негативные, порицаемые ценности. Поэтому следует предположить, что Тень может быть на стыке коллективного и индивидуального бессознательного, иногда ближе к последнему.

Признание Тени чем-то худшим в человеке в достаточной мере естественно, поскольку она говорит о чем-то темном, неведомом, таинственном, пугающем, пробуждая в нас наши детские страхи перед темнотой. Но, став взрослым, человек понимает, что обычно темнота это не более чем место, где отсутствует свет, хотя, конечно, в ней врагу легче укрыться и внезапно напасть. Страх перед темнотой запрограммирован у человека и способен подавать ему сигналы возможного бедствия.

Психическая энергия индивида может быть блокирована, когда он не находит выхода из данной ситуации либо среда не дает ему такой возможности. Поэтому такая энергия способна регрессировать, актуализируя интериоризированные образы прошлого. Последние часто соответствуют тому стимулу, который их вызвал сейчас: если нынешние трудности (объективные или субъективные) травматичны, они возрождают адекватные переживания из прошлого. В ряде случаев, как показывает клиническая практика, такой перенос, который чаще всего бывает бессознательным, может происходить на символическом уровне. Ситуации, с которыми сталкивается субъект, формируют личностные психические состояния, как бы ищущие аналоги в далеком прошлом или желающие дать ему возможность понять, почему он поступает так сейчас. Однако он, как правило, не способен без посторонней помощи уяснить имеющиеся связи, особенно если прошлый жизненный опыт лежит в рамках Тени либо так или иначе связан с нею. Эта его неспособность возврата обусловлена тем, что для него может быть очень болезненным само прошлое и путь в него, в те свои глубинные переживания, которые приносили ему страдания.

Если человек слишком прочно схвачен своей Тенью, которая ведет автономное существование, это может, во-первых, угрожать целостности личности, и во-вторых, стимулировать его антиобщественное поведение, при этом постоянно держа в напряжении. Такой человек не способен самостоятельно осознать роль Тени в своей жизни и судьбе, своих внутренних и внешних конфликтах. Она живет в нем в виде архетипических образов, берущих свое начало с детства и сохраняющихся в бессознательной сфере. Эти образы суть его опыта и рождают желания, влечения, участвуют в определении целей и смыслов, угроз и способов защиты от них, восприятии всего себя и мира в целом. Можно представить Тень в виде пещеры, в которой как пленник заключен субъект со всеми своими, с одной стороны, страхами и страданиями, а с другой – постыдными желаниями и влечениями. Кому-то из них удается вырваться из пещеры, кто-то погибает в ней. Хотя социальная и природная среда обязательно участвовали в ее сооружении, она, тем не менее, обретается всегда внутри личности.

По мнению Э. Нойманна, стремление человека к адаптации приводит «к формированию в личности двух психических систем, одна из которых обычно остается полностью бессознательной, а другая при активной поддержке со стороны эго и сознательного ума превращается в важный орган психики. Система, которая обычно остается бессознательной, называется Тенью, а вторая система называется «внешней личностью» или «персоной»⁵⁰.

Эта позиция представляется несколько спорной, и отнюдь не по причине того, что представляет собой принципиально новую структуру личности, вариантов этой структуры немало. Персона – это социальное «Я» человека, его социальная роль как совокупность ожиданий, предъявляемых данному лицу, как комплекс его функций. Однако это вовсе не означает, что «внешняя личность» – это только сознание, контроль сознания, что все люди вполне понимают, каковы их действительное место и роль в обществе и поступают в соответствии с этим. Поэтому в «персону» могут быть вытеснены желания индивида, его бессознательные влечения, то, кем он хотел бы видеть себя и выглядеть в глазах окружающих. Юнг называл «персону» компромиссом между индивидом и обществом по поводу того, «кто кем является». Однако предполагать, что человек всегда осознает такой компромисс, нет никаких оснований.

Позиция Нойманна неприемлема еще и потому, что понятие Тени было создано Юнгом, в него он вкладывал определенное содержание, хотя и был в этом весьма неоднозначен.

Использовать данное понятие в совершенно другом значении вряд ли обоснованно, для другого значения надо создать другой термин. Сам же Нойманн пишет, что качества, способности и тенденции, несовместимые с коллективными ценностями (т. е. все, что прячется от света общественного мнения), совместно формирует Тень, темную сторону личности, которая остается непознанной и неопределенной для эго⁵¹.

Тень вбирает в себя наше несовершенство, наши низшие влечения, которые несовместимы не только с коллективными и вековечными ценностями, но и с нашими собственными представлениями о них.

Тень тоже хранит в себе вековечные представления и установки, то, что противоречит ценностям, и обычно являет то, из чего произрастает зло. По этой причине она не отражает эфемерность нашей природы, потому что эта природа, а не что-нибудь другое, творит зло. Вот почему Тень составляет одну из центральных структур нашей индивидуальности. Тень может отступать перед персоной, но способна и подчинить ее себе. Проблема не может заключаться в том, чтобы не допустить вытеснения других влечений, тем более что сам процесс вытеснения носит бессознательный характер и не поддается контролю эго. Проблема в том, чтобы такие вытесненные влечения не определяли поведение. Человек не должен лицемерно притворяться, что у него совсем нет порицаемых желаний, а это характерно для групп, относящих себя к элите. Личность должна научиться осознавать в себе наличие зла как того, что присуще именно ей.

Это требование представляется одним из самых главных, потому что множество несчастий и катастроф происходят по причине того, что люди, ощущающие в себе порицаемые, неприемлемые особенности, приписывают их другим, делая их тем самым козлами отпущения и воспринимая последних уже как обладателей таких особенностей. Поэтому у них исчезает чувство своей вины, она перекладывается на окружающих, которым надо отомстить за то, в чем они, собственно, совершенно не виновны. Это особенно ярко проявляется, например, в террористических преступлениях, во время войн и революций, когда в качестве козлов отпущения выступают люди, на которых совершенно безосновательно перекладывается вина.

Здесь Тень вплотную подходит к персоне, рвется наружу, смешиваясь с групповым нарциссизмом, опасность которого известна, и определяет поведение. Если козла отпущения ищет и находит группа и тем более толпа, это, как правило, исключает критичность и индивидуальную ответственность. Человек растворяется в коллективном движении и коллективной ответственности, он не способен осознавать зло, несчастья и провалы как «свое зло, свои несчастья и провалы», он всегда ищет их причины в других. Этими другими в нашем мире обычно выступают национальные и расовые меньшинства, представители других культур и особенно религиозных, все они становятся жертвами теневых проекций. Они – обычно жертвы геноцида, этнических, религиозных и расовых преследований.

Тень и эго можно считать противоположностями только в том случае, если допускать, что последнее представляет собой лишь то, что объективно приемлемо, этично, одобряемо. Однако, как известно, зло вполне может быть осознанно творящим, но скорее всего оно постоянно подпитывается Тенью. Есть основания думать, что Тень формирует глубинные, смысловые уровни мотивации, а эго – внешние, видимые, предметные. Если человек (или общество) захочет подавить теневые импульсы, это у него может не получиться, поскольку он недостаточно знаком с содержанием своей Тени и со способами воздействия на нее, если он вообще не понимает, откуда, как и почему у него возникают порицаемые желания и влечения, если она воспринимается как враг или чужой из внешнего мира, а не как элемент его собственной личности.

Когда теневая энергия сосредотачивается на других – чужих, которые также являются архетипами, сама Тень становится чуждой частью личности. Она как бы выталкивается из нее, но освободиться от нее невозможно. Поэтому ее энергия будет все время питать поведение, иначе вновь возникнет исчезнувшее, казалось бы, чувство вины, которая опять будет терзать человека и расщеплять его личность. Вот почему всегда так актуальна борьба с противником или с тем, в ком видится противник. Нельзя надеяться на то, что, уничтожив врага, Тень успокоится, а личность, обретя уверенность, сольется с идеальными ценностями: человек, «мучимый» Тенью, все время будет искать новых врагов. Это более чем убедительно продемонстрировали деятели тоталитарного режима в СССР, которые, не останавливаясь, переходили от одного противника к другому. Устранение каждого из них приносило облегчение и удовлетворение и тоталитарному обществу, и отдельным людям.

Толпа и человек толпы не только не осознают наличие у них Тени, но и не способны сделать это. Чем сильнее бессознательное чувство вины, тем сильнее теневая энергия, и поэтому они с большей жестокостью, непреодолимостью утверждают свои желания, чтобы защититься от этого чувства и соответствовать установкам, которые считаются идеальными. От этого Тень усиливается, а чувство вины ослабевает. Однако она не исчезает и способна вызывать новые переживания своей неполноценности. Такие переживания и чувство вины толпа и ее человек пытаются вытеснить или хотя бы снизить путем дальнейшего уничтожения своих жертв, приписывания им новых пороков и самооправдания в связи с этим.