Текст книги "Жизнь как бой"

В погонах

Тогда в Венгрии начался антикоммунистический путч, которому помогали все, кто мог, но и СССР дорожил своими границами в Европе, держа большие силы на западе и не щадя своих солдат и техники. Конечно же, путч, продолжавшийся почти год, задавили. В общем-то ЦРУ США «получило по морде» так, что смеяться надоест.

Вот туда, в этот котел, и должен был попасть Тад, но врачебная комиссия военкомата, как и в цирковом училище, обратила внимание на правую ногу, и на пару лет отбраковала его. Тад скрыл, что он постоянно действующий, результативный боксер.

Открывался простор для разного рода деятельности. Естественно бокс бросать Тад не собирался, и, так как в художественное училище не попал из-за армии, решил посвятить этот отрезок времени самообразованию и закреплению успеха в спорте.

Как мы уже говорили, отец Стаса Покровского, был военным атташе в советском посольстве в Вашингтоне и постоянно присылал сыну заграничные журналы о великих боксерах и кетчистах (кетч – борьба без правил), о культуристах. Вот этим зарождающимся видом спорта занялся Стас, а вместе с ним и вся их компания. Стасом нельзя было не любоваться, когда он выходил на ринг. Но боксу большие мышцы противопоказаны и Стас из-за них, и из-за отсутствия дыхания стал проигрывать в боксе, что не мешало ему продолжать заниматься культуризмом.

Тад тоже улучшил фигуру этими же упражнениями, ведь в молодости можно лепить из себя что захочется, было бы желание. А желание было, хотелось избавиться от комплексов, стать сильным и независимым. В этот период Тад очень много читал и собирал свою фонотеку. До самозабвения любя джазовую классику и рок-н-роллы, Тад приходил к другу художнику Володе Садковкину в дом миллионеров на Арбате, что напротив театра Вахтангова, и в компании таких же меломанов часами слушал джаз и танцевал рок-н-ролл. С подобными ощущениями жизнь казалась богаче.

В мире бокса Тада знали, уважали, и уже в который раз Тад хотел начать учиться, но опять пришла повестка в армию. Толи в военкомате узнали, что он действующий боксер, толи кто-то донес, но на этот раз даже спрашивать не стали, а посмотрели на сухую, крепкую фигуру, и тут же назначили номер команды.

Тад со зла наговорил военкому кучу дерзостей и поклялся, что через год они увидятся вновь. Служить Тад не хотел. Только когда он в будущем сам стал тренировать спецподразделения, Тад понял, как, зачем и почему надо служить Родине. В нем постепенно зарождалась та самая обида за «Державу». До поры она лишь дремала в глубине души.

В общем, служить Тад начал как бравый солдат Швейк, только тот – драться не умел, да и не издевались над Швейком, как в нашей армии над новобранцами. Он попал в Латвию, в курортный город Цесис, на аэродром стратегических бомбардировщиков. В бане, куда их привели помыться после дороги, лежал лёд. Давали две шайки теплой воды, это в Латвии-то, где копни пол лопаты в землю и выступит вода. Сначала надо было снять рубашку и помыть голову и туловище, затем, надев гимнастерку, мыть ноги и все прочее. Выйдя в предбанник, Тад застал одного из сержантов, примеряющего его джемпер.

– Слушай, парень,– сказал ему Тад,– положи на место, это не твое.

– Ты, салага, как со мной разговариваешь?– возмутился сержант,– да ты знаешь, что мы с тобой сделаем?

– Да ничего не сделаете,– ответил Тад,– вот видишь табуретку, все восемь углов в твою башку влетят. Я тебе сказал положи джемпер, а то в харю получишь.

Рядом возмущенно зашумели «старики»:

– Ну, ты сегодня вечером дождешься, москвич паскудный.

Тад сделал им жест, показывающий, что видел всех их в гробу в белых тапочках, и отобрал у них свою гражданскую одежду, решив, что лучше порвет, порежет ее, но этим козлам не отдаст. Так же поступили и остальные москвичи, их было шестнадцать.

Вечером в казарму, переделанную из коровника, холодную и неуютную, нагрянули «старики». Разговор начался с правокачания. Старослужащие никак не могли объяснить новеньким, чем они лучше и почему «зелень» должна их слушать. Тад и еще два москвича, борзых говорильщика, разбивали все доводы «стариков», а когда Тад сказал, что прошел и детдом, и сходняки, и по «фене» сказал несколько слов, прибавив сюда, что он Мастер спорта по боксу, то «старики» стали как-то неуверенно переминаться с ноги на ногу, а в голосе у них появилось козлячье блеяние.

Но проверить Тада все-таки решили, выставив против него здоровенного хохла-ефрейтора Старостенко, весившего 96 кг, Тад в то время весил 71 кг. Чувствовал он себя превосходно, что поддерживалось внутренней злостью, которую Тад скрывал. Надели перчатки и договорились работать как обычно: 3 раунда по 3 минуты и «стоп», если кто не выдержит.

Начался первый раунд, Тад был прекрасно подготовлен к самому жестокому бою. Секунд 10—15 дав ефрейтору помахать по воздуху руками, Тад быстро нанес с прыжка несколько жестких ударов по корпусу с переводом на голову. Ефрейтор, как говорится в боксе, «поплыл»– нокдаун. Оптимизма в фигуре «старика» поубавилось, он ни одного раза не попал по Тадеушу, затихли и другие «старики». Второй раунд Тад начал покровительственно и обидно для «стариков» улыбаясь, вдруг резко нырнув под руку Старостенко, двумя апперкотами по печени и левым боковым хуком отправил ефрейтора на пол.

Тут уж загудели все:

– Хватит, и так все ясно!

Но ефрейтор, желая «сохранить лицо» и еще на что-то надеясь, надо отдать ему должное, все-таки решил продолжать бой. Тад в буквальном смысле слова издевался над ним, жестоко избивая, с благодарностью при этом вспоминая своих учителей и «Крылышки». В третьем раунде, отбив ефрейтору печень и сбив дыхание, Тад его буквально «расстреливал» образцово-показательным способом, чтоб остальным неповадно было. Новобранцы визжали от восторга и, когда бой закончился, бросились качать москвича.

Вот так, личным примером уничтожался ложный авторитет старослужащих и дедовщина. «Старики» ушли из казармы хмурые, а на следующее утро Тад доказал своему ротному – спесивому эстонцу, что бегает много лучше его. Дистанция была 7 км по аэродрому в сапогах при двадцатиградусном морозе, очень редком для Латвии, Тад пришел в казарму первым. Однако отношения с командованием батальона не сложились. Тад через пару дней ушел в самоволку, а там, убегая от патрулей, дал в рожу догонявшему его ретивому солдату и все равно ушел, но это каким-то образом стало известно командиру, ведь такой бегун был в части один. Офицер вызвал Тада на разговор по душам.

Тад выслушал его, дав потом понять командиру, что тот не его духовный отец, культурно послал его далеко и, повернувшись, вышел. Судьба Тада в этой части была решена. Он плохо влиял на других новобранцев, и его было решено перевести в личную охрану военного коменданта Риги, полковника Хотяшева.

В обязанности роты Хотяшева входило патрулирование улиц столицы Латвии и охрана гауптвахты на Комсомольской набережной – бывшей политической тюрьмы, где сидели Калинин и Крупская. Потом в этих камерах пришлось посидеть и Таду. Взводным командиром у Тада был недалекий, но интеллигентный латыш, старший лейтенант Местерс, он слезно уговаривал Тада не ходить в самоволки и не драться, но это у него не всегда получалось.

В этой патрульной роте оказались неплохие ребята, никогда не выдававшие друг друга. Чуть что многие смывались в самоволии. Соблазнов в Риге было предостаточно.

Тад, памятуя «базары» блатных, что в таких войсках служить позорно, всячески старался попасть в стройбат. Но на его просьбы о переводе начальство не отвечало, а только каждую неделю вызывало в спецчасть или идеологический отдел округа. Как-то раз в самоволке Тад зашел в Рижский СКА (того деревянного здания, где он располагался уже нет) на тренировку боксеров. Тренер, спросив, у кого Тад тренировался, и, узнав квалификацию, попросил его раздеться и поспарринговать.

Тад послал в нокдаун их лучшего полутяжа литовца, и тренер поставил его с чемпионом Вооруженных Сил средневесом Анатолием Трепшей. После трехраундового боя Толя разбил Таду нос, а Тад ему бровь и поставил фингал под глазом, но оба как истинные спортсмены были не в претензии друг к другу. Тренер тут же включил Тада в сборную округа и пообещал, что похлопочет перед начальством. Но из этого ничего не вышло, армейское начальство никак не могло найти способов воздействия на Тада и очень негативно к нему относилось.

В роте Тад подружился с одним тверским парнем Юрой Логачевым и эстонцем Юханом Куламой, вместе они отваливали в самоволки в портовый клуб, ДОК «Корея» и выплясывали там рок-н-ролл, которому Тад обучил ребят. Вместе они дрались с патрулями, вместе сидели на «губе» под присмотром своих сослуживцев. Старослужащие боялись и уважали Тада, и когда он приходил с тренировок голодный и усталый, всегда старались оставить ему что-нибудь вкусненькое и порасспрашивать, с кем Тад работал на тренировке.

Служба в Риге тоже не получилась, полковник Хотяшев несколько раз вызывал парня на беседы, по актерски, хватался за сердце, искоса поглядывая на Тада. Касьянов молчал, и когда «спектакль» заканчивался, молча вставал и уходил. У Хотяшева глаза лезли на лоб от поведения Тада.

Короче, таких, как Тад, по округу «ПрибВО» собралось 43 человека. Их месяца два повозили по Латвии, Литве и Эстонии. Затем опять привезли в Латвию в местечко Залите, в болота, где строилась база межконтинентальных ракет класса «Земля-земля». Отряд, куда они попали, был интернациональный, тут служил весь Кавказ и вся Прибалтика, но 43 человека были москвичи и ленинградцы. Постоянные выяснения отношений приводили к жутким потасовкам, но Москва и Питер большей частью держали сторону Кавказа, считая среди прибалтов много «подлых полуфашистов», что, впрочем, в будущем и подтвердилось. Вот так в СССР «крепла дружба народов».

Однако, Тад понял, что если он каким-то образом не смоется из армии, то это может плохо кончиться для него. Поэтому, почитав литературу по невропатологии и усилив некоторые симптомы начинающегося в болотах Залите радикулита, Тад попал в окружной Рижский госпиталь. Невропатология – наука тогда еще темная, малоизученная, Тад смог сыграть в больного и через месяц после появления в госпитале его комиссовали с диагнозом хронический радикулит.

Десять месяцев Тада не было в Москве, из них четыре, день в день, он отсидел на гауптвахте. Проехал и пожил в трех республиках и Калининградской области, вынес для себя много нужного и полезного, а главное – в его глазах развеялся миф о братстве народов СССР. Ведь если верить вурдалаку Ленину, что «национализмом заражены только маленькие народы», то все они любили нас до смерти.

Когда Тад вновь становился на учет в военкомат, брови военкома приподняли фуражку.

Московский таксист

Что-то неуловимое ушло из Москвы за время разлуки, и Тад внимательно присматривался – что? Опять в магазинах появились очереди, люди стали как-то равнодушней друг к другу. Тад не понимал: как же так, он там, в Прибалтике ставил Москву очень высоко, а, вернувшись, увидел, что это никому не надо? Но родину любят не за что-то, а просто потому, что родина. В городе прибавилось много приезжих, как тогда говорили, лимитчиков, «лимиты», ведь отстраивались громадные новые районы, делалась кольцевая дорога. В общем-то, Москва преображалась, но в то же время что-то, незримо происходящее в обществе, беспокоило Тада.

Может быть, просто он стал старше, опытней и по-другому воспринимал действительность? Знакомые и друзья были рады его возвращению, приглашали в гости, на вечера. Но, хоть молод был еще Тад, но как-то меньше хотелось улыбаться попусту, разыгрывая из себя воспитанного человека. Надо было думать о будущем, устраивать свою судьбу, зарабатывать деньги. Посоветовавшись с матерью, и попросив ее потерпеть немного, Тад устроился на курсы шоферов в автокомбинат на улице Яблочкова и через три месяца закончил их.

Водить машину его учил старый московский таксист Алексей Федорович. Он с таким упоением рассказывал о Москве, которую знал феноменально, так интересно говорил о таксистах, их нравах, что Тад про себя тоже решил поработать таксистом.

– Ты же будешь свободен как птица,– говорил Таду Алексей Федорович,– на линии тебе никто не начальник, ты сам себе хозяин.

Отношения между ними установились теплые, и Алексей Федорович учил Тада своим таксистским приемам и манере вождения, изредка треская Тада по затылку за ошибки, но так, по-отечески, что Тад не обижался.

Алексей Федорович знал, что перед ним боксер, и ему нравилось, что Тад спокойно сносил подзатыльники и критику. Он, смеясь, говорил Таду:

– Ты меня не смеешь тронуть… ведь ты сильней меня!

Тад не раз добрым словом впоследствии вспоминал этого старого москвича, и, уже когда Алексей Федорович был на пенсии, приезжал к нему с бутылкой какого-нибудь хорошего вина повспоминать былое.

Работать шофером Тад стал на 7– й базе легковых автомобилей в Большом Харитоньевском переулке. Ему дали неплохую «Победу», утром он возил какого то профсоюзного босса, а вечером машина работала как такси. Встречаясь на линии, сокурсники по шоферским курсам делились секретами зарабатывания денег.

Вообще семье Тада стало полегче, появились деньги, и можно было спокойно осмотреться. Знакомых было много, девчонок – море, и Тад не тужил. Очень хотелось продолжить занятия боксом и, уладив все свои дела, Тад наконец-то снова подался в «Крылышки».

В тренерском коллективе тоже произошли непонятные Таду изменения. Уже не работал и не выступал Борис Иванович Тишин. Сердце Тада сжала какая-то непонятная тревога. Но зато увидел старых друзей-боксеров, подтянулись и возмужали бывшие юнцы: Женя Фролов и Женя Богаев – прекрасно выступали, зарабатывая громкие титулы.

Как раз в это время снимался фильм о боксе по рассказу Джека Лондона «Мексиканец», в главной роли – Олег Стриженов, а спарринг-партнерами стали маститые боксеры из «Крыльев»– Альберт Яковлев, Володя Ковригин, Слава Рогов и братья Степановы, Виктор, Анатолий и Геннадий. Этот фильм наделал много шума в прессе.

Пообщавшись с ребятами и поговорив со своим тренером, Виктором Алексеевичем Лукьяновым, Тад пообещал ходить тренироваться. За время вынужденного простоя Тад потяжелел и с большим трудом согнал вес до 75 кг. Ноги словно свинцом налились и, выступая на каких-то незначительных соревнованиях, Тад проиграл в этом весе первые два боя.

Он все видел, понимал, но сделать ничего не мог, тело было как не его, и не слушалось. Удрученно он задумался о будущем. Но самым нерезультативным весом для Тада оказался вес до 71 кг. Тад провел в этом весе пять боев и все проиграл. Он страшно не любил, когда его жалели, но остаться в своей любимой весовой категории до 67 кг ему не позволяла уже сама жизнь. Во время простоя Тад частенько качался штангой, гантелями, подтягивался на турнике, поэтому оброс мышцами.

На работе вроде бы было все нормально, но новые машины давали только старым водителям и «своим людям», а Тада это не устраивало. Поругавшись с начальством и треснув кому-то по голове, Тад подал заявление об уходе.

Открывался новый 15– й таксомоторный парк, и Тад двинул туда.

На новых машинах работать было куда приятнее, вдобавок Тад познакомился с Витьком Табулиным, жутким пройдохой, бывшим офицером Советской Армии. Тот как-то пробил перевозку почты в Ярославль и Орел. Он был запросто с директором парка Роденвальдом, пинком ноги открывая дверь в его кабинет. Витьку тоже импонировало, что у него такой сменщик.

Тад как-то раз, во время техобслуживания машины, ТО-1 сильно треснул слесарю за то, что плохо проверил машину перед выпуском на трассу, и полезшему защищать того таксисту заодно досталось. Это обстоятельство окончательно расположило Витька к Таду. Вообще для Тада в такси опять начался период драк.

Лупить приходилось и своих коллег таксистов, которые вечером после работы, приняв стакан водки в ночном буфете, рассказывали небылицы, а, когда их уличали, разгоряченные спиртным, лезли драться, естественно, получали так, что мало не казалось. Часто в рожу получали и клиенты за несносный характер или еще за что-то. Так что работать в такси было весело и интересно.

Но однажды в проезде Шокальского его попытались ограбить профессионалы. Уже научившись понимать людей, их намерения Тад был внутренне готов к нападению. Он увернулся от ножа, выдернул ключ зажигания и выпал из машины. Нападавших было трое, но бежать, бросив машину, Касьянов не мог. К счастью, когда он из салона выскочил, для него открылся простор для маневра. После двух-трех ударов, нападавшие поняли, что лучше не связываться и убежали. Тад отдышался, сел за руль, завел мотор и уехал…

Поездки в другие города были тоже трудны и опасны. «Волга»– не та машина, на которой можно ездить быстро и с комфортом, да и дороги тех лет оставляли желать лучшего, но заработок у Витька с Тадом был прекрасный. Они модно одевались, в кармане на всякий случай всегда имелась пачка купюр. Друзья не знали, где закончат смену: «В Киеве, на Умани или Москве».

Они классно водили машины, пришел опыт общения с людьми, ребята многое могли себе позволить, деньги давали им возможность быть независимыми, в любой среде это вызывало уважение. Парни осматривались вокруг, какой следующий шаг им предпринять, но пока душу ничего не грело, и в голову ничего не шло.

На тренировки Тад ходил, но как-то бокс стал терять для него первозданную прелесть, и Тадеуш потихоньку плыл по течению, пытаясь выступать не больше двух-трех раз в год. Все так же тщательно отрабатывая защиту, стараясь беречь голову от ударов.

Зажигался Тад только в уличных потасовках, но несколько раз противники пинали его ногами, и он с трудом и ущербом для здоровья смог пробиться через эту преграду. Тогда он задумался: что-то в тактике уличного боя надо менять.

На слух попалось какое-то непонятное слово «каратэ». Сколько Тад ни спрашивал у друзей и знакомых, что это такое, никто по этому поводу ничего не знал и объяснить не мог. Так он и пребывал в неведении еще несколько лет.

А пока работа в такси продолжалась. Тад все глубже узнавал людские характеры, Москву, в которую был влюблен без памяти. Продолжал поддерживать форму, занимаясь боксом. Компания друзей тоже сузилась, остались рядом только самые-самые, кто пока не мог существовать друг без друга.

Встреча длиною в жизнь

Жизнь постоянно преподносила сюрпризы. Пару раз Тад выступил на собрании против администрации таксопарка и его тут же пересадили с новой машины на старую, не помог даже Витя Табулин. Что делать, надо было продолжать зарабатывать на жизнь.

18 февраля 1965 года стоял холодный пасмурный день. С красными глазами, в пальто, извалянным в пуху, небритый и злой Тад выехал на линию. Помотавшись по городу, он подхватил какую-то старуху и привез по ее просьбе к Институту имени Мориса Тореза, высадил и хотел было тронуться, как услышал крик:

– Такси, такси!

В зеркало заднего вида увидел: какая-то длинноногая девица, сломя голову, неслась к машине, отчаянно размахивая руками.

– Скорее на Преображенку, у меня пожар,– выпалила она, плюхаясь на сиденье рядом.

– Как поедем?– спросил Тад, искоса поглядывая на пассажирку.

– Как угодно, но быстрее»,– взмолилась она. Тад лихо вырулил от Института на Садовое кольцо и понесся по адресу. Клиентка затихла, но Тад нет-нет, кося глазом, видел, что она переживает.

Когда машина с Потешной улицы повернула на 2– ую Бухвостову, Тад удивился: он думал, что знает Москву, а тут, на перекрестке 2– й и 3– й Бухвостовых улиц, оказывается и проехать нельзя – проложена узкоколейка и ходит, словно игрушечный, паровозик.

Дом оказался на месте, и не горел. Оказывается пришла квартирантка и выключила газ. На счетчике было 1 руб. 54 копеек, клиентка ушла в дом, а Тад сидел в машине и ждал. Он очень устал, сказались три бессонных ночи ремонта, болел желудок, и Тад, расстегнув ремень, закрыл глаза и, откинувшись на спинку сиденья, расслабился.

Его потрясли за плечо, пассажирка звала его в дом расплатиться. В комнате, держа в руке 3 рубля, она смущенно смотрела на таксиста, сказав, что они у нее последние.

– Дайте мне Ваш телефон,– сказал Тад,– на счетчике немного, я Вам позвоню.

А сам упорно не отрывал взгляда от складочки над верхней губой девушки. Что-то ужасно милое, домашнее, женственное было в этом лице. «Вот он – рок, вот оно, наверно, мое! »,– подумал, уходя Тад. Много лет спустя, в том же самом призналась и Лена, у нее тоже екнуло сердце, она тоже подумала: что-то должно произойти.

Он позвонил ей через неделю, и Лена пригласила Тада в гости.

Когда он приехал, ворота дома были закрыты наглухо, спросить, туда ли он попал, было не у кого. На улице безлюдье, мороз и темень. Тад, подпрыгнув, подтянулся и перемахнул забор, но тут из-за угла дома с яростным лаем выскочила собака, а за ней выбежала Лена и, схватив Тада за рукав, потащила его в дом.

Тад предстал перед Еленой коротко стриженный под полубокс, с синяком под глазом, в настоящей канадской штормовке на леопардовом меху и с фиалками в кармане. Но сначала он осмотрел все подходы к дому и еще больше удивился: мимо дома, пыхтя паром, прополз паровозик, толкая перед собой вагонетки. Было такое впечатление, что все это происходит не в Москве, настолько патриархальным казалось все вокруг.

В доме было тепло и уютно, на столе стоял торт с буквой «Т». Ощущение какого-то громадно го счастья переполняло Тада весь вечер, и он понял, что будет встречаться с Леной каждый вечер.

Они поженились через четыре месяца, 17 июля 1965 года, но примерно за неделю до свадьбы Тад переехал к Лене уже насовсем. Как уже говорилось выше, дом, в котором проживала Лена, находился в очень старом, еще Петровских времен, районе Москвы, о чем свидетельствовали названия улиц: Потешная, Суворовская, 9– я рота, Бужениновская.

Когда-то юный царь Петр устраивал здесь военные потехи со своими сверстниками, из которых был создан Потешный полк, а затем Преображенский и Семеновский. Улица же, где стоял дом Лены, носила имя первого русского офицера Сергея Бухвостова, который первым надел иностранный кафтан взамен стрелецкого. Еще это место называлось «Гучки», так как земли со всеми стоящими домами – некогда принадлежали фабриканту-суконщику Гучкову. На доме, где стали жить молодожены, висела табличка: «Застрахован Варшавским обществом в 1872 г.»

Надо сказать, что половину дома Лена купила у рассорившейся еврейской семьи. Глава этой семьи, бабка Лия, жила в этом доме с 1924 года и завещала его детям. Те, как это бывает, повздорили, и старшая дочь Галина – продала вторую половину дома Лене, но… с начинкой, т. е. со своей младшей сестрой Кларой, хотя должна была сначала ее выселить. На это пришлось пойти, поскольку никакой жилплощади у нее не было.

Дело было так: однажды Лена увидела на Арбате объявление, что продается частный дом в Москве, на Преображенке. Деньги дали родители, точнее мама, отца – уже не было. Кандидат медицинских наук известный специалист по лечебной физкультуре, ЛФК не только у нас в стране, но и на международном уровне, он много печатался в научных журналах. И вообще, в то время профессура – зарабатывала очень неплохо.

Когда Тад только женихался, он очень нравился Кларе Семеновне и ее мужу Бэру Бенциановичу, но когда они поняли, что у Лены с Тадом все серьезно, Тад тут же стал плохим.

Тад видел, что эти Матлины, будучи просто квартирантами, сильно притесняли Лену. Поскольку она жила одна, то мирилась с такими взаимоотношениями. По законам той коммунистической поры, их можно было выселить, только предоставив жилплощадь. Но Тад создал им условия, при которых они съехали через семь месяцев, при вящем неудовольствии жильцов второй половины дома, но Таду было глубоко наплевать на все их маланские настроения (маланец, по-одесски,– еврей).

На свадьбу Лена и Тад никого не пригласили, считая происходящее таинством для двоих, а по сему никого и не надо. Со стороны Лены была ее подруга Тамара Каретникова, а со стороны Тада – сменщик Витя Табулин. На улице шел страшный ливень, верная примета – к счастью. Витек привез пятнадцать громадных ярко-красных маков, на столе было много шампанского и две жареные утки.

Родителям отбили телеграмму о происходящем. Мама Лены всплакнула от счастья, мать Тада разозлилась, ведь это был день ее рождения, ей стукнуло 50, но Лена с Тадом вечером приехали и поздравили ее с этой знаменательной датой. Для Тада начинался новый этап жизни – семейный.

После свадьбы Тад обследовал дом и сад. Везде было запустенье и грязь. Надо было все приводить в порядок.

Тад заасфальтировал дорожки, сам построил гараж, в саду развесил снаряды и боксерские груши. Это страшно не понравилось жильцам из второй половины дома, по какой-то странной неожиданности они считали землю сада своей. Пришлось Таду и их разубедить в этом. Были конфликты как у Египта с Израилем за Суэцкий канал. В результате соседям пришлось ходить строем от своего парадного входа до ворот…

Как оказалось, Лена тоже родилась в Москве, ее первый дом был в Армянском переулке, и училась она в школе, там же неподалеку. Ее первые детские воспоминания о том, как они, дети в школьном дворе рвали и ели немытой заячью капусту.

Отец у нее был военным врачом. Во время войны их квартира в Москве пропала. Точнее даже не квартира, а комната, в которой жило человек двенадцать. Все были эвакуированы. Осталась одна невестка, которая, быстренько сориентировавшись, поменяла огромную комнату на какую-то квартиру. Когда семья Лены вернулась из эвакуации в Москву, то оказалась без жилплощади. Тогда они поехали к отцу в Хабаровск, и там прожили три года.

Ее воспоминания о Дальнем Востоке это, прежде всего, американские продуктовые посылки, сухое молоко, у нас этого еще не знали. Сухой яичный порошок. Его разводили и ели. Голодали ужасно. Если отец ходил на охоту и добывал зайца, тянули его долго. Но все так жили и не жаловались, потому, что понимали, что после войны надо страну поднимать и восстанавливать.

Потом они жили в Читинской области, Лена там училась в школе в поселке Даросун. Там отец занимался с полными инвалидами лечебной физкультурой. Так что детство ее связано с Дальним Востоком, с Хабаровском, с рекой Амур.

Потом отец был заведующим учебной частью в Малаховском физкультурном техникуме (теперь это институт физкультуры). Родители Лены были очень известные до войны спортсмены. Отец – легкоатлетом, чемпионом и даже рекордсменом Союза по метанию молота. Впоследствии когда уже ее дочки учились, проходили по программе Историю спорта, им рассказывали об их дедушке – Арсении Федоровиче Порошине.

Когда папа работал в техникуме после войны, жили они в спортзале. Им там выгородили кусочек. Они не жаловались, понимая, что очень многие так же не устроены.

Затем отцу предложили кафедру лечебной физкультуры в Кубанском мединституте. Семья поехала туда и поэтому школу Лена заканчивала уже в Краснодаре. Там родители недорого купили домик. Ленина мама – стала разводить огород. И только потом Лена решила вернуться в Москву, ведь здесь были все родственники: дедушки, бабушки. Родные дед с бабкой умерли, а это были их братья сестры. У них Лена и жила некоторое время.

Она поступила в Институт иностранных языков имени Мориса Тереза. Закончила его. А диплом тогда на руки не выдавали, надо было отработать три года. Ее послали по распределению в Тюменскую область, на станцию Вагай и она там преподавала почему-то не английский, а немецкий. Ей сказали во время распределения:

– Ну и что с того, что у тебя второй испанский, выучишь третий, немецкий и будешь его преподавать.

Она, конечно, имела представление о том, что есть такой язык – немецкий. Но его еще нужно было учить. Лена шла на урок и по пути учила немецкий. Английские классы у нее тоже были, но младшие, пятые. А немецкий ей дали – шестой, седьмой. Но Лена была не самый худший вариант, ей рассказывали, что там был один якут, который много лет преподавал якутский, и все думали, что он учит детей какому-то иностранному языку.

Учителя питались в основном в столовке железнодорожников, потому, что в магазине купить было нечего. Лена с ее соседкой ходили собирать грибы, ягоды, которых было очень много. Соседка ее была такая же приехавшая по распределению акушерка, она была очень востребована, ведь рожали – очень много.

Но нужно было возвращаться в Москву. Лена приехала на каникулы и – быстренько вышла замуж за брата своей близкой подруги Олега. Молодые люди хотели помочь друг другу, но ничего из этого не вышло: он очень не хотел ехать на Сахалин по распределению директором школы и надеялся, что его – женатого, не пошлют, но ему сказали:

– Ты мужик. Пусть жена едет с тобой!

Они с Олегом оказались совершенно разные. Он московский красавец. «Тусовщик», как теперь принято говорить. Их так называемый брак – продлился пять лет – он на Сахалине, Лена теперь в Москве. Все-таки она ему помогла вернуться в Москву, когда он свое отработал, помогла тем, что они не разводились.

Когда Лена заскочила к Тадеушу в такси, их отношения быстро стали развиваться. Хотя она и была формально замужем. Просто она сказала своему мужу:

– Давай Олежка разводиться, ты уже в Москве.

Развелись, а через три дня – подали заявление с Тадеушем. Через три месяца расписались, тогда только-только ввели этот испытательный срок, стали жить-поживать, добра и детей наживать…

Жить с Леной в старом доме и в этом районе очень нравилось Таду. Вокруг их дома стояли точно такие же дома соседей, резные, старые, очень красивые.

Продолжая работать в такси, Тад иногда привозил в эти переулки иностранцев и те просто «балдели» от первозданности этих мест, говоря, что эти дома надо брать под стеклянные колпаки и делать на этих улицах заповедники. Народ жил вокруг тоже довольно экзотичный. В 4– ом Зборовском переулке, рядом с Тадом, продавали «травку», как тогда говорили «план», и другую наркоту. Часто заезжали менты, охраняя и «беря дань» с продавцов.

И вот накурившись и нанюхавшись «зелья», некоторые из соседей, теряя ориентиры, пытались лазать в сад к Таду. Пришлось ему пометать топоры в этих «скокарей», и желание нарушить территориальный статус быстро улетучилось. Обстановка вокруг была настолько домашняя, что в тапочках переходили улицу в булочную, и добротная русская женщина, тетя Настя, советовала, какие булочки брать, доставала из-под прилавка лимонные дольки, до которых Тад был сильно охоч, а Лена угощала ее своими пирогами.

Так и жили годами. Сюда к нему часто приходил его старый приятель, трехкратный чемпион Москвы по боксу Ганс Владимирский, тоже живший неподалеку в Сокольниках, около Остроумовской больницы. Вместе боксировали, работали по мешкам, качались штангой, строили планы на будущее. Но за всем этим зримо и незримо стояла Лена, она мягко и тактично внушала Таду, что свое образование надо продолжать, указывала на изъяны во взаимоотношениях Тада с приятелями.