Текст книги "Якудза, или Когда и крабы плачут"

– И чем ты можешь это объяснить?

Танака на это лишь руками развел.

– Ладно, оставим этот вопрос, а что с русскими шхунами в Немуро и в Ханасаки?

– Насколько мне известно, филиал «Дальросы» в Немуро работает в прежнем режиме, и отгрузка камчатского краба проходит без осложнений.

– Даже так? – набычился глава клана, – Так в чем же дело? В Немуро и в Ханасаки без осложнений, а у тебя…

– Пока что не знаю, господин председатель, но пытаюсь разобраться.

– Разбирайся, но учти: каждый упущенный день – это деньги. Впрочем, я тебе и раньше верил, верю и сейчас, однако я хотел бы точно знать, с кем из русских ты работаешь в настоящее время?

– Ну, если не брать в расчет мелкую рыбешку… пожалуй, только с Мессером.

– А что те капитаны, которые работали на Сохатого?

– Как только его убили и на Сахалине началось следствие, кое-кто отошел от дел, но, думаю, это временно.

– «Дальроса» тоже отошла от дел?

– Зачем же? «Дальроса» – это наш главный партнер, а вот что касается ее директора…

– Понятно, – подытожил Ямомото, – кстати, ты Мессеру звонил?

– Сразу же, как только таможня завернула посудины под русским флагом.

– И что он?

– Погоревал, что несет большие убытки, но, в общем-то, даже не удивился случившемуся. Сказал, что именно к этому все и шло и поэтому надо ускорить работу над тем проектом, который он предложил нам, когда прилетал на Хоккайдо.

– Корейцы?

– Южная Корея, Пусан.

– Корейцы… А это значит, что мы потеряем часть прибыли.

– Зачем же терять? – подивился Танака экономической безграмотности своего названого отца. – Если мы заставим русских и корейцев принять наши условия, то потеряют в основном русские. Что же касается тех расходов, которые пойдут на корейских партнеров, то они войдут в цену конечного продукта, и мы останемся при своих деньгах.

– То есть ты хочешь сказать, что убытки понесут покупатели, когда тот же краб подорожает в магазинах и на рынке?

– Вы правы, господин председатель, убытки понесут наши сограждане, но таковы законы бизнеса, и нам от этого никуда не деться.

– Хорошо, Танака, очень хорошо, – похлопал его по плечу Ямомото, впервые за всю аудиенцию назвав по имени. – Те деньги, которые мы недоложили в нашу общую кассу, ты покроешь потом, а сейчас… Кого ты думаешь направить в Пусан на встречу с Мессером?

– Саканори Сайто, моего советника. Надежный человек, к тому же свободно говорит и по-корейски, и по-русски. И я уже договорился с Мессером, что он вылетит в Пусан сразу же, как только туда прибудет человек с его стороны.

Утвердительный кивок говорил о том, что названый отец не ошибся с выбором, когда рекомендовал Танаку главой семьи якудзы в Отару. Даже в критической ситуации он мог принять верное решение. И как бы завершая аудиенцию, Ямомото позвонил в небольшой серебряный колокольчик, и в дверном проеме застыла ладная фигурка слуги.

– Принеси саке и две чашечки, – распорядился он.

Судя по тому, каким тоном это было сказано, вездесущий председатель, имевший своих осведомителей даже в самом высоком собрании, хорошо знал, что творится сейчас в стенах Национального управления рыболовства, которое под давлением общественности вынуждено было принять драконовское для якудзы решение по СТД, и остался доволен прошедшим разговором. Теперь он хотел одного – ускорить подписание негласного договора с южнокорейской стороной и с Мессером.

Когда все было обговорено и выпито по ритуальной чашечке саке, он хлопнул себя ладонью по лбу и уже как о чем-то совершенно постороннем произнес:

– И все-таки я бы посоветовал тебе более серьезно поговорить с таможней. Мы платим им немалые деньги за лояльное отношение к нам, и в то же время… Впрочем, я буду очень рад, если таможня исправит свои ошибки.

Моросящий дождь закончился уже ближе к ночи, и когда шеф боевиков семьи Танаки подъехал к зданию таможни, где его должен был ждать Кудо, только черные как антрацит лужи на асфальте да легкий весенний ветерок, разгонявший над портом остатки брюхатых туч, напоминали о том, что до стабильного летнего тепла в общем-то далеко. Ступив начищенными до блеска туфлями на мокрый асфальт, Ито обошел воду, скопившуюся в выбоине перед входом, и постучал в освещенное окно кабинета, где в это время должен был находиться Кудо. Послышался скрип отодвигаемого от стола стула, в окне погас свет, и на пороге дверного проема нарисовалась фигура начинающего толстеть таможенника.

«Ишь ты, скоро в собственные штаны влезать не сможет!» – с давней неприязнью к Кудо, который уже несколько лет кряду брал конверты с деньгами от семьи Танаки, подумал Ито. Но сейчас был не тот момент, чтобы изливать свою злобу на чиновника, аппетиты которого росли не по дням, а по часам, и он вышел на освещенное пространство, как бы приглашая сделать таможенника то же самое, однако тот не спешил.

– В чем дело? – осипшим, видимо, от холодного пива голосом произнес он. – Ты же знаешь, что здесь встречаться не очень-то умно.

«Ах ты ж умник хренов! – сам себя накалял шеф боевиков. – Ему, видите ли, здесь встречаться не умно. А конверты брать и потом иены пересчитывать – это умно?»

Надо было держать себя в руках, хотя бы до поры до времени, и он, постаравшись сотворить на лице доброжелательную маску, как можно спокойнее произнес:

– Знаю, но дело не терпит отлагательств. Впрочем, сам Танака тебе все расскажет.

– Он что, переговорить со мной хочет? – Было заметно, что прежняя настороженность начинает уступать место той жадности, с которой Кудо брал конверты с деньгами, и надо было сыграть именно на этом. – Когда?

– Да прямо сейчас. Дело слишком срочное и куш приличный, чтобы откладывать на потом. Короче, едешь или нет, или мне придется другого человека искать?

Почесав в затылке, чиновник с явной обидой в голосе пробормотал:

– Зачем же другого искать? Я всегда рад помочь господину Танаке.

Покосившись на окна таможни – не видел ли кто-нибудь, как Кудо садился в машину, Ито зафиксировал замок дверцы и рванул машину с места. Не сбавляя скорости, он проскочил поворот к въездным воротам и поехал к дальней, почти разрушенной стенке причала, у которой даже в светлое время суток уже практически не разгружались суда, а на темной спокойной воде, провонявшей останками осевшей на дно рыбы, безмолвно стоял заброшенный, проржавевший плашкоут.

– Ты… ты куда это? – спохватился Кудо.

– Молчи, сука! – пробормотал Ито и, выхватив пистолет из-под куртки, ткнул им в ребро таможенника. – Если хочешь жить, лучше не рыпайся. Пристрелю на месте.

Подобным образом с ним, видимо, еще никто не разговаривал, и все еще ничего не понимавший Кудо ошалело уставился на своего похитителя.

– Ты… ты чего?

– Я тебе сказал: замолчи и не рыпайся!

На долю секунды в глазах чиновника появилось осмысленное выражение.

– Останови! Я тебе приказываю!

– Это ты своей жене приказывай, – рыкнул Ито, выводя машину на потонувший в темноте причал.

В глазах Кудо заплясал животный страх, но он все еще не желал сдаваться:

– Ты… ты еще ответишь за это!

– Отвечу, отвечу.

– И я… я буду жаловаться.

– Кому? – поинтересовался похититель, вдавливая ствол в ребра. Этот обгадившийся дурачок, видимо, еще не осознал до конца, куда и зачем его везет в своем собственном автомобиле шеф боевиков семьи Танаки. – Кому, спрашиваю, жаловаться?

– Танаке!

– Ну, во-первых, он тебе не Танака, а господин председатель, а во-вторых…

Он так и не успел закончить свою мысль – машина подъехала к краю причальной стенки и, прошуршав по гравию колесами, остановилась в пяти шагах от кучки людей, одетых во все темное.

– Вылазь!

– Но я… – запротестовал было чиновник, но его уже выталкивали с пассажирского сиденья в провонявшую рыбой, солярой и отработанным машинным маслом темноту.

– Вылазь, говорю! – И уже со смешком в голосе: – Ты же хотел господину председателю пожаловаться, так жалуйся.

Пытаясь перебороть сковавший его страх, Кудо ступил на причал и только в этот момент заметил стоявшего чуть поодаль Танаку, неподвижного и безмолвного, как изваяние Будды. Судя по всему, глава семьи хотел переговорить с ним поначалу с глазу на глаз, ну а потом уже… Вся эта арифметика пронеслась в голове таможенника в какие-то доли секунды, и он вдруг почувствовал, как слабеют его ноги и горячим потом покрывается спина. Он уже догадывался, что может статься с ним «потом». Однако он все еще надеялся на какое-то чудо и, пересилив страх, сделал шаг в сторону Танаки, но язык его уже почти не слушался, и единственное, что он смог произнести с оставшимся достоинством чиновника морской таможни в Отару, так это короткое и в то же время нахрапистое:

– В чем дело, Танака?

Невозмутимый до этого момента, якудза удивленно вскинул брови:

– Я полагал, это ты мне расскажешь, в чем дело, а оказывается…

Его хриплый голос не выдавал ни малейшего напряжения, и Кудо попался на это:

– Но я… я действительно не понимаю, в чем дело.

– Даже так? А я-то думал, что ты гораздо умнее, чем кажешься. – Танака сделал шаг в сторону чиновника и почти прошипел ему в лицо: – Ты деньги от меня брал?

Тот молчал, сглотнув собравшуюся во рту слюну.

– Не слышу ответа!

– Брал.

– Так почему же твои люди не пропускают к причалу русские шхуны с крабом, которые идут ко мне на разгрузку?

Кудо уже догадывался, с чего бы вдруг его притащили на этот заброшенный причал, и едва слышно произнес:

– Но ведь ты же знаешь про судовую таможенную декларацию, а мы подневольные люди. Начальство из Токио приказало – и мы должны выполнять.

Он говорил что-то еще и еще, пытаясь оправдаться в глазах главы семейства якудзы, но с каждым его словом лицо якудзы – и без того неподвижно-каменное, словно морда гранитного сфинкса, становилось еще мрачнее. Наконец ему надоело слушать этот поток бессвязных слов, и он негромко спросил:

– А как же таможня в Вакканае, Ханасаки, Немуро и Момбэцу? Им ведь тоже пришел приказ из Токио, но они… – И он вопросительно уставился на таможенника. – Ну, я слушаю, что ты мне скажешь на это.

Кудо молчал, молчал и Танака, сверля его лицо жестким, пронзительным взглядом. Наконец он повернулся к стоявшим неподалеку людям и негромко произнес:

– Начинайте!

Чиновник попытался было вывернуться из обхвативших его рук, но его рот тут же залепили широченной полоской клейкой ленты, связали руки и ноги веревками, и глава семьи громко произнес, так, чтобы его услышал таможенник:

– И все-таки я думал, что ты умнее.

Но Кудо было не до его слов, ошалевшими от безумного страха глазами он смотрел на подъемный кран, в кабину которого уже забрался какой-то человек и, шевельнув стрелой, опустил тяжеленный гак к его ногам.

Чиновник пытался что-то кричать, раздирая рот в мычании, а его уже привязывали за руки и за ноги к тросу. Ито подал команду, и дернувшаяся металлическая стрела зависла над темной гладью бухты.

Он и позже не мог даже самому себе признаться, описался он в тот момент или нет, потому что дернулся гак и медленно, очень медленно опустился в воду. От страха он даже не чувствовал пронизывающего холода воды, которая подбиралась все выше и выше к горлу и накрыла его с головой. Прощался ли он с жизнью, Кудо не знал, но когда его вытащили и все та же стрела уложила его на доски старого причала, он еще дышал и даже смог открыть глаза.

– Ну и что? – негромко произнес склонившийся над ним Танака. – Честно всё расскажешь или еще раз придется окунуть? Но учти, если я тебя пожалел первый раз, то не думай, что так же будет и во второй. Ну, будешь говорить?

Широко раскрытые глаза, в которых плескались страх и мольба одновременно, мычание и кивок головой говорили о том, что он согласен буквально на все, лишь бы оставили в живых…

Этой же ночью Танака приехал в Саппоро. Предупрежденный о его приезде, Ямомото ждал в своем доме, и едва якудза переступил порог, спросил хрипло:

– Что, случилось что?

Танака по привычке склонился в низком поклоне.

– Простите, господин председатель, что потревожил ваш сон, но я не мог ждать.

– Хорошо, говори, что случилось.

– В общем, мы переговорили с Кудо и… Простите за многословие, господин председатель, но если очень коротко, то дело весьма паскудное. Короче, рыбный порт в Отару Му Хён желает забрать под себя.

– Даже так?! – удивлению хозяина дома, казалось, не будет границ. – Но это же семья корейцев! И их территория – окраина Саппоро, где они могут контролировать только те заведения, что содержат корейцы, и при чем здесь… не понимаю.

– Вы правы, господин председатель, территория Му Хёна – окраины Саппоро, но, видимо, что-то изменилось в его политике и он нацелился на рыбные причалы в Отару.

Якудза говорил что-то еще и еще, и было видно, как каменеет лицо Ямомото.

– А ты, случаем, ничего не перепутал?

– Простите, господин председатель, но это действительно так. Как только в силу вступил закон относительно судовых таможенных деклараций, Му Хён тут же вышел на нашего таможенника и, заставив его принять двойной по толщине конверт против того, что давали мы, вынудил его разворачивать все русские суда обратно в море. О причине отказа в разгрузке я уже говорил: у капитанов не было СТД, а без них вход в порт запрещен.

Председатель остекленевшим взглядом смотрел на Танаку.

– А он… этот самый Му Хён, он понимает, что делает?

– Думаю, что понимает, иначе бы не стал перекупать таможню.

В комнате вновь зависло напряженное молчание, и лишь вздрагивающие ноздри Ямомото говорили о его внутреннем состоянии.

– Господин председатель… – напомнил о себе Танака.

– Да, конечно, – вскинул голову хозяин дома, и по тому, как изменилось выражение его глаз, можно было догадаться, что он принял какое-то решение. – Я, конечно, не знаю, что заставило этого корейца пойти на подобный шаг, но разговор с ним будет особый. Он еще десять тысяч раз пожалеет, что родился в Японии, а не в Корее. – Это прозвучало как приговор, а глава клана между тем продолжал: – Но это уже моя забота, а с твоей стороны… Надеюсь, твой таможенник до конца осознал свою ошибку?

– Осознал полностью и даже будет счастлив вновь помогать нам.

– Прекрасно. В таком случае возвращайся домой и напомни Мессеру, чтобы он готовил своего человека к поездке в Пусан. Чувствую, вся эта заварушка с таможней неспроста и ноги растут не иначе как из Кореи. – Ямомото прищурился на склонившегося в поклоне якудзу: – Будут еще какие-то вопросы или что-то непонятно объяснил?

– Все понятно, господин председатель, но я бы хотел сам наказать Хёна. Это дело чести, и я сделаю себе харакири, если не смою кровью нанесенную мне обиду. Тем более что Кудо назвал корейца, который вел с ним переговоры.

– И кто же это?

– Дэ Джун, один из помощников Хёна, владеет ночным клубом «Желтый лотос» на окраине Саппоро. Я вас очень прошу, господин председатель.

Танака склонился в почтительном поклоне, и Ямомото не заставил себя ждать:

– Ну что ж, пожалуй, ты прав – это дело чести.

ЮЖНО-САХАЛИНСК

Агеев не преувеличивал, сказав, что вдова Ложникова – особенная женщина. Перед Родионовым предстала по-японски изящная, изысканного вида красавица, в которой, казалось, природа обрела свое совершенство. И не удивительно, что всесильный Александр Борисович Ложников влюбился в нее как мальчишка, безоглядно отдавшись колдовскому разрезу глаз. А она стояла на высоком крыльце, сложенном из натурального камня, и скорбно улыбалась, как бы тем самым благодаря московского гостя за то невысказанное впечатление, которое произвела на него. В каминном зале Лайма прошла к бару и до удивления умиротворенным голосом произнесла:

– Коньяк? Виски? Водка?

Следователь молчал, чисто интуитивно понимая, что своим отказом он сразу же нарушит то мимолетное, почти интимное взаимопонимание, которое возникло между ними, и в этот момент на помощь пришел Андрей:

– Вообще-то, мы сейчас на работе, а на ней самой, как вы знаете, особо не разгуляешься, но вам ни я, грешный, ни Родион Витальевич отказать не сможем. Или я не прав, коллега?

Родионов вместо ответа послал улыбку в сторону хозяйки дома.

– На ваш вкус, но думаю, что коньяк и кофе с утра не повредят.

– Я тоже такого же мнения, – согласилась она и направилась к стойке бара, уютно вписавшейся в дальний угол каминного зала. Поставила на поднос темную бутылку «Наполеона», широченные коньячные бокалы, хрустальные фужеры под минеральную воду и, попросив Агеева перенести все это на журнальный столик, скрылась за дверью на кухню, откуда уже доносились запахи молотого кофе.

Спустя минуту появилась еще с одним подносом в руках, на котором стояли три фарфоровые чашечки китайской работы, такой же красоты кофейник, сахарница и две бутылки «Нарзана». Судя по всему, вдова загодя приготовилась к приходу гостей, и даже несмотря на то, что они должны были своими вопросами ворошить ее кровоточащую рану, она была рада их появлению в этом огромном коттедже, где ей, видимо, не очень-то уютно жилось одной. На правах хозяйки разлила кофе по чашкам, кивнула Агееву, чтобы тот позаботился о коньяке, и только после того, как наполнила свой фужер пузырящимся «Нарзаном», произнесла с нотками скорби в голосе:

– Рада была бы познакомиться с вами совершенно по другому случаю, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Так что давайте помянем Александра Борисовича, царствие ему небесное, и выпьем за упокой души его.

И она в один глоток, как обычно пьют подсевшие на водку мужики, осушила свой бокал. Поставила его на столик, приложилась губами к фужеру с охлажденной минералкой и, как бы извиняясь за свою несдержанность, виновато улыбнулась.

– Не обращайте внимания и не подумайте, что перед вами алкоголичка. Просто… – Она закрыла глаза и все с той же невыплаканной тоской в голосе добавила: – Хотя, видимо, именно так женщины и спиваются.

И она с силой потерла виски, как бы сбрасывая видение мужа, которое, как она призналась полковнику, не покидало ее даже после того, как Александра Борисовича отпели в церкви и предали земле.

– Господи, Лайма! – возмущению Андрея не было конца. – Да о чем вы говорите! Алкоголичка… спивается… Господь с вами! Весь город знает вас с самой лучшей стороны.

И вновь по ее лицу скользнула скорбная улыбка.

– Спасибо, конечно, за добрые слова, Андрей Григорьевич, но это знает город, где я выросла. Но коллега ваш все-таки москвич, и как это возможно, скажите мне на милость, даже опытному следователю проникнуть в душу совершенно незнакомого человека?

Родионов невольно насторожился. Ясно было, что этот вопрос далеко не риторический и обращен даже не к Агееву, а лично к нему, и он вместо того, чтобы вести разговор по существу, то есть по факту убийства Ложникова, вынужден был изначально принять защитную позицию.

– Да о чем вы, Лайма?! Неужто вы могли подумать, что у меня могло сложиться предвзятое мнение о женщине лишь на том основании, что она выпила пару рюмок коньяка за упокой души своего мужа? Ничего подобного о себе я еще не слышал. К тому же Андрей Григорьевич самого высокого мнения о вас, а я полностью доверяю ему.

Он покосился на напарника, который явно растерялся, не понимая, с чего бы вдруг шлея раскаяния попала под хвост хозяйки дома.

– Или я неправ?

– Да о чем вы говорите! – возмутился Агеев. – Все мы люди, и каждый из нас может оказаться в подобной ситуации, а тут вдруг… Хренотень какая-то!

– В таком случае извините, – склонила голову хозяйка дома. – Как говорится, простите бабу-дуру, ляпнула не подумавши.

На ее красивом лице застыла маска печали, замешанная на разноречивых чувствах, и она со злостью в голосе произнесла:

– Я же ведь, Родион Витальевич, наслышана, что обо мне в городе болтают, оттого и обида в душе засела. А ведь я ни-ко-гда ни-ко-му ни-че-го плохого не сделала. Впрочем, о чем говорить! – махнула она рукой. – Я не дура, и те чувства, что всколыхнулись у людей против меня, вполне понятны. Зависть к богатой вдове, а если прибавить к этому все те сплетни и наговоры, что идут со стороны прежней жены Александра Борисовича… в общем, изгаляются, кто как может.

Ее лицо перекосила усмешка, и она уже чуточку бодрее произнесла:

– Хотя, если здраво подумать, то мне бы на все эти разговоры наплевать, каждому не угодишь, все равно найдутся такие, кто готов с дерьмом тебя смешать. Да и Александру Борисовичу от этих разговоров уже ни холоднее, ни горячее не будет. А что касается вот этого, – кивнула она на бутылку, – так я думаю, что за эту слабость он меня простит.

Она потянулась рукой за «Наполеоном», разлила коньяк по бокалам.

– И все-таки, господа следователи, несмотря ни на что, я весьма рада вашему приходу. Так что давайте еще раз выпьем за упокой души моего мужа, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.

И она вновь в один глоток осушила бокал.

– Так я вас слушаю, Родион Витальевич.

Казалось, она была вся внимание, однако Родионов не торопился. Тот ряд вопросов, который он выстроил по пути в это загородное гнездышко у подножия горы Российской, претерпел некоторые изменения, и он, дабы хозяйка дома вновь не ударилась в амбициозные обидки, решил сразу же начать с главного:

– Скажите, вашему мужу кто-нибудь угрожал в последнее время?

Она даже растерялась в первую секунду.

– Последнее время – это?..

И замолчала, переводя недоумевающий взгляд с московского следователя на Агеева и как бы прокручивая в голове ответ на этот, видимо, непростой для нее вопрос.

На помощь пришел полковник:

– «Последнее время» – это не совсем точно сказано. Убит не просто ваш муж, а довольно значимое лицо в рыбной промышленности Сахалина, к тому же кандидат в депутаты Госдумы. И поэтому следствие интересуют буквально все угрозы, которые были отпущены в его адрес, но так как все припомнить невозможно, то за точку отсчета возьмем хотя бы последний год вашей совместной жизни.

– Но я… как же я могу вспомнить то, чего со мной не было? А что-то придумывать или додумывать…

– Только не это! – вскинулся Родионов. – И поэтому я попросил бы вас вспомнить лишь то, о чем говорил муж или вы сами были свидетелем каких-либо угроз.

– Но он практически не делился со мной своими неприятностями.

– Значит, они у него все-таки были?

– А у кого их не бывает?! Тем более при той нагрузке, которую он взвалил на себя.

Она замолчала и, взглядом показав Андрею, чтобы тот не забывал обязанности виночерпия, притронулась кончиками пальцев к вискам.

– Да, неприятностей было выше крыши, но чтобы кто-то угрожал убийством… Нет, пожалуй, не припомню такого. Хотя… – на долю секунды замялась она, – думаю, что если бы подобные угрозы и были, то Александр Борисович никогда бы мне о них не рассказал.

– Но почему?

– Спрашиваете, почему? – По лицу хозяйки дома скользнула снисходительная улыбка, и она голосом умудренной жизнью женщины произнесла: – Ах, Родион Витальевич! Вы уж извините меня за бестактность, но, судя по вашим словам, вас еще не посетила та любовь, которая была у нас с Александром Борисовичем. Он никогда, вы понимаете, ни-ко-гда не позволил бы себе огорошить меня подобной новостью.

Она осторожно, будто священнодействовала, взяла со столика бокал с коньяком и кивком головы пригласила мужчин присоединиться к ней.

– Давайте же выпьем за человека большой души. И пусть земля ему будет пухом.

Родионов покосился на Агеева, но тот усмехнулся да плечами повел, мол, крепись, коллега, и не забывай про издержки производства. А там, глядишь, и наша мадам расслабится, может, и вспомнит что-нибудь дельное.

Ничего «дельного» мадам не припоминала, и Родион вынужден был вернуться к явно неприятной для нее теме:

– И все-таки поверьте мне, как опытному следователю, который распутал не одно уголовное дело: беспричинных заказных убийств не бывает. И Александра Борисовича заказали не просто так. Судя по тому, как с ним расправились, он должен был или довольно крепко наступить кому-то на пятку, или же помешать кому-то в серьезном деле. И если это действительно так, а судя по всему, так оно и было, его должны были изначально предупредить, чтобы мужик отступился, возможно, даже припугнуть тем самым дорогим, что у него было, а это, насколько я понимаю, вы, и уже после того, когда стало понятно, что на него ничего не действует, заказывать киллеру. Надеюсь, вы согласны со мной?

Она невнятно пожала плечами.

– Вам, конечно, виднее, но… – Она оборвала себя на полуслове, и ее красивое лицо внезапно превратилось в жесткую маску. – Впрочем, был один телефонный звонок, но звонили мне лично.

– И?

– Угрожали всеми смертными грехами, если я не отступлюсь от Александра Борисовича.

– То есть звонила его жена? – догадался Агеев.

– Да, и она не скрывала этого.

– Давно это было?

– Года три назад, Александр Борисович тогда как раз на развод подал, но… Хотя это была просто вспышка ревности, возможно, под действием все того же коньяка.

– И вы уверены в этом?

– Стопроцентно. Во-первых, у женщины уже все давным-давно перегорело, а во-вторых… Александр Борисович сумел наладить довольно приличные отношения с сыном, перевел на него часть своего бизнеса, и рубить курицу, которая несла им золотые яйца… К тому же, когда убили их сына, я позвонила Надежде Петровне, выразила ей свои соболезнования, и она, совсем уж для меня неожиданно, попросила, чтобы я подъехала к ней домой. И вот тогда-то за бутылкой коньяка мы поплакали вместе и она, кажется, простила меня окончательно.

– Вы уверены в этом?

– Полностью. Тем более что еще при жизни Александр Борисович не единожды обращался к ней за помощью, и она никогда не отказывалась нам помочь.

– За помощью? – удивился Родионов.

– Да, именно за помощью. Она ведь специалист по холодильным установкам, и когда возникала какая-нибудь проблема с этим, нам не надо было искать спецов на стороне.

– Так-так, этот вопрос мы прояснили, но Александр Борисович убит – и это тоже факт. Так что постарайтесь вспомнить, кто бы мог по-настоящему угрожать вашему мужу?

– Нет, не припомню такого. Впрочем, если вы мне дадите время и я приду в себя…

– Господи, да о чем разговор! Если что-то вспомните, звоните в любой момент. Но у меня еще один вопрос к вам. У Александра Борисовича были враги в сфере его бизнеса?

– Вы имеете в виду «Дальросу»?

– Естественно.

– А как бы их не могло быть, притом что «Дальроса» это все-таки не вязка дачной мебели, а рыба с ее непостоянством. Сегодня ее много, а завтра и вовсе нет. А люди – им ежемесячно платить надо, причем не меньше, чем в предыдущий месяц. Вот и случались порой закрутки такие, что не приведи господь.

Лайма замолчала, видимо, припоминая особо неприятные дни, связанные с бизнесом мужа, провела кончиком языка по слегка подкрашенным губам.

– И все же должна вас заверить, что Александр Борисович всегда находил достойный выход из положения, и среди рабочих на комбинатах, не говоря уж о рыбаках, вроде бы даже обиженных не было.

– Ну, насчет рабочих и рыбаков это понятно, однако остаются еще компаньоны по бизнесу и топ-менеджеры, которые также хотят иметь свой навар. К тому же нельзя оставлять без внимания и тех капитанов, что завязаны на «Дальросе». И вы уж извините меня, Лайма, но я не поверю, чтобы ни у кого из них не было претензий к Александру Борисовичу как к генеральному директору «Дальросы». Или я неправ?

На лице Японочки отразилось нечто похожее на мимолетную ухмылку, и она отрицательно качнула головой.

– Да, именно в этом вы неправы, и я скажу вам почему. Когда Александр Борисович создавал «Дальросу», то он изначально мечтал, чтобы это была команда единомышленников, которых не смогли бы прогнуть временные неурядицы, и поэтому каждого человека вплоть до клерка и секретарши подбирал самолично, подолгу беседуя с каждым из них. И поэтому «Дальроса» – это в первую очередь хорошо спаянная на доверии команда профессионалов, где каждый отвечает не только сам за себя, но и может в любой момент подменить товарища по работе. И я даже помыслить не могу, чтобы кто-то из этих людей мог держать обиду на Александра Борисовича. Чушь, чушь и еще раз чушь!

– Что ж, возможно, вы в чем-то и правы, – как бы согласился с ней следователь, – но при этом факт остается фактом: Александра Борисовича убили, причем убийство было заказное, хорошо спланированное, и от этого никуда не денешься. Вы согласны со мной?

Лайма кивнула головой и отерла ладошкой уголки глаз.

– В таком случае КТО мог заказать вашего мужа? У вас лично есть хоть какие-нибудь предположения, мысли или догадки?

– Если б были, я бы вам сказала, а гадать на кофейной гуще…

– А рэкет? – поинтересовался Агеев. – Неужели за годы существования «Дальросы» на Александра Борисовича никогда не наезжал рэкет?

В глазах хозяйки дома появилось удивление:

– Рэкет? Да о чем вы говорите, Андрей Григорьевич! «Дальроса» – это монстр, который сметет со своего пути любых рэкетиров, ну а то, что было раньше, еще до нашего знакомства… Честное слово, не знаю. И могу вас заверить, Александр Борисович никогда ни о каком рэкете мне не рассказывал.

В подобное мало верилось, и следователь не удержался, чтобы не спросить:

– Простите, а Ивана Кузьмина ваш муж никогда не упоминал в разговоре?

Это уже потом, анализируя разговор с вдовой, Родионов вспомнил, как при этих словах что-то изменилось в ее глазах, она как бы полоснула его испытующим взглядом, но в тот момент он даже не обратил на это внимания.

– Кузьмин? – переспросила она. – Нет, такого не припомню. – И тут же, но уже с долей настороженности в голосе: – А что, этот самый Кузьмин может иметь какое-то отношение к убийству Александра Борисовича?

– Пока что ничего определенного сказать не могу, но… В общем, отрабатываем все возможные версии относительно исполнителя и заказчика убийства, а также те группировки, которые могли бы наезжать в свое время на «Дальросу».

– И именно Иван Кузьмин по кличке Сохатый, кстати, недавно убитый, мог бы относиться к таковым, – поддержал напарника Агеев. – И в этой связи еще один вопрос. Роман Камышев. Это имя вам ни о чем не говорит?

– Первый раз слышу.

– А кличка Мессер? Возможно, Александр Борисович упоминал ее когда-нибудь?

И вновь отрицательное «нет».

Вести дальнейший разговор уже не имело смысла, тем более что Лайма поплыла от выпитого, и Родионов с Агеевым, поблагодарив хозяйку за великолепный коньяк, поднялись из-за стола. Правда, она пыталась оставить их «отобедать с несчастной вдовой», но полковник был непреклонен.

– Как-нибудь в другой раз, дел выше крыши. Да и вам, судя по всему, сейчас не до нас. Слышал, будто готовите «Дальросу» на продажу?

Удивлению вдовы, казалось, не будет конца.

– Кто это вам сказал? Чушь какая-то! Структуру «Дальросы» я знаю лучше многих, к тому же я все-таки экономист, не понаслышке знаю, что такое рыбокомбинаты и рыбодобыча, и с таким-то багажом отдавать в чужие руки «Дальросу»…