Текст книги "40 градусов в тени"

Вольф тут же вызвал своего заместителя доктора Бутиса и поручил ему заниматься соответствующей бюрократией по устройству профессора. В ходе беседы между Игорем и Вольфом возникла симпатия и установились теплые отношения, собеседники уже называли друг друга по имени (тогда Игорь не понимал, что это общепринятая практика в Израиле).

Это, видимо, и позволило Вольфу сделать следующий шаг:

– Игорь, ты, я вижу, человек неглупый и должен понимать масштабы Израиля. При таких масштабах в отраслях науки и техники, не очень-то тут развитых, может быть только один всеми признанный корифей, и ты понимаешь, что в нашей сфере такой корифей – это я. Твой уровень квалификации и знаний позволяет и тебе теоретически претендовать на мою роль, но ты же понимаешь, что это исключено. Поэтому давай договоримся сразу: ты не будешь оспаривать существующий порядок, а я за это обеспечу тебя работой. Если ты согласен, то мы поладим.

Профессор всю свою жизнь в Израиле был благодарен Вольфу за этот разговор – он значительно ускорил для него понимание одного из важнейших принципов его новой жизни: в Союзе его иногда дискриминировали как еврея, а в Израиле его будут практически всегда дискриминировать как изруса.

По этому поводу ему часто вспоминался старый советский анекдот, как корреспондент «Правды» приехал на Чукотку и спросил чукчу:

– Какие чувства чукчи испытывали до революции?

Чукча ответил:

– Два чувства: голода и холода!

– А теперь, после революции?

– О! Теперь совсем другое дело, теперь чукча испытывает три чувства: голода, холода и благодарности к родной коммунистической партии!

Так и при переезде в Израиль он должен был испытывать чувство дискриминации, примерно как в Союзе, и чувство благодарности к родному сионистскому государству.

Начало работы в Технионе реально планировалось через два-три месяца, а пока надо было ходить в ульпан учить иврит. Иврит не понравился профессору с первого взгляда, и он постоянно прогуливал занятия. Свободное время он посвящал тому, чтобы объехать своих знакомых и бывших коллег, которые уже примерно год жили в Израиле. Зима-весна 1991–1992 года в Израиле выдалась необычно холодной и дождливой. В Иерусалиме неоднократно выпадал снег, и дело доходило даже до того, что его на улицах очищали и утрамбовывали с помощью военных гусеничных машин. Однажды профессор поехал за своими вещами в Цфат и утром увидел свою машину, засыпанную снегом до стекол. Два дня он не мог сдвинуться с места и мысленно ругал своих приятелей, отсоветовавших ему брать с собой шипованные колеса, хотя приятели были ни при чем – такой зимы в Израиле не было много лет. Ну а холодный дождь, зачастую вперемешку со снегом, шел на территории почти всей страны.

Путешествия по стране повергли его в полное уныние. Его дружок Максим работал в большой транспортной фирме «Таавура» в районе города Рамле. Профессор въехал в проливной дождь на центральную территорию, зашел в офис и попросил секретаря передать его визитку главе фирмы г-ну Бонди. Автомобиль с иностранным номером, визитка с титулом профессора, соответствующие манеры визитера сделали свое дело, и г-н Аврахам Бонди (Ливнат), один из крупнейших предпринимателей Израиля, согласился немедленно принять Игоря. Он оказался очень немолодым, однако очень стройным сухопарым энергичным человеком, выходцем из Чехословакии. Бонди любезно обсудил с профессором множество вопросов, включая рассказ Игоря о поездке своим ходом из Челябинска в Израиль на машине, который Бонди сильно позабавил. Собеседники говорили на английском и частично русском. Спустя много лет, когда фирмой командовал уже сын Бонди, Игорь с Аврахамом встретились на каком-то мероприятии, и оказалось, что Бонди помнит автомобильное путешествие профессора. В конце встречи профессор спросил, где найти своего приятеля, и Бонди попросил секретаршу привести того в кабинет. Макс зашел и застыл на пороге, вода лилась с него ручьем. В то время множество израильских баз по ремонту и обслуживанию разных машин просто-напросто располагались под открытым небом. В прошлой жизни Макс был кандидатом наук и на работе особенно не утруждался. Он больше всех рвался переехать в Израиль, и профессор спросил его по-русски:

– Ну что? Дорвался до земли обетованной?

После трехминутного разговора Аврахам сказал:

– Ну всё, хватит, пусть идет работать.

По лицу профессора Бонди понял, какие чувства его обуревают, и сказал ему:

– Вы думаете, что я не знаю, какие русские у меня работают слесарями? Все с высшим образованием, многие доктора наук (он имел в виду израильскую классификацию) – человек двадцать. Но что я могу сделать?

Отвечать было бессмысленно, и профессор откланялся. Дальше его путь лежал в Офаким – какую-то жуткую по тем временам дыру на юге Израиля. Там он встретился со своим коллегой Сашей Вульманом – выдающимся математиком-прикладником, но очень робким человеком в жизни и быту. Тот работал чем-то вроде садовника и остался на этом месте на всю жизнь в Израиле. Объехав еще человека четыре, профессор уже мог сделать обобщение: все они, конечно, включая его самого, «влипли». Он не очень-то обращал внимание на то, что говорили его знакомые, поскольку уже знал, что «русские» евреи-эмигранты боятся сами себе сказать правду, что, уехав из Союза, они совершили ошибку, и оправдывают свою эмиграцию самыми различными предлогами, в основном заботой о детях.

Вернувшись в Иерусалим, профессор познакомился с изрусами, эмигрировавшими в Израиль в 1960-х годах. В одном из иерусалимских банков, где Игорь открывал счет, одна симпатичная русскоговорящая молодая сотрудница помогла ему с оформлением бумаг, и они разговорились. Оказалось, что она приехала с родителями из Литвы в 1976 году и в Израиле сравнительно недавно вышла замуж за выходца из Каунаса – тоже иммигранта 1970-х. Эта сотрудница познакомила профессора с мужем, который и свел его с довольно большим кругом выходцев из Литвы, которые, в свою очередь, имели обширные знакомства со многими иммигрантами 1970—1980-х годов из Москвы и Ленинграда. С этого момента процесс самообразования Игоря пошел быстрым темпом. Особенно он подружился с двумя старожилами (как их называют в Израиле, ватиками) – каунасцем Натаном Шпигелем и свердловчанином Володей Оксом.

Первый был гуманитарием, а вот второй был металловедом, окончившим Уральский политехнический институт в Свердловске. Такие «давнюки» были большой редкостью, поскольку алия 1970-х по большей части состояла из двух групп советского населения: молдавских лабазников, бежавших подальше от ОБХСС, и московско-прибалтийских интеллигентов-отказников.

Володя работал в ТААС (концерн оборонной промышленности) и помог профессору чрезвычайно в понимании механики функционирования израильской промышленности и технической политики. Навсегда Игорь запомнил один свой визит в ТААС. Он уже работал в Технионе и имел допуск, когда в Израиль прилетел один его знакомый металлург с Челябинского металлургического завода (ЧМЗ), который специализировался на производстве качественных сталей, в основном для оборонной промышленности. Этот металлург привез с собой толстую пластину стальной брони, обладающей исключительно высокой противоснарядной стойкостью. Он был евреем, намеревался эмигрировать в Израиль и организовать продажи брони местным производителям. В «лихие девяностые» это было теоретически возможным. Игорь попросил Володю проверить эту броню в их лаборатории и оценить ее. После выполнения этой операции профессор посетил лабораторию и имел беседу с некоторыми сотрудниками, 70 процентов которых знали русский. Сотрудники лаборатории показали Игорю результаты испытаний, которые оказались очень хорошими. Окрыленный Игорь заявил, что запрашиваемая ЧМЗ цена будет исключительно низкой и можно идти к начальству и предлагать сделку.

В ответ он услышал дружный смех:

– Это же каким наивным олимом надо быть, чтобы так думать! Мы много лет закупаем танковую броню во Франции. Соответственно, там долго сидят израильские представители, которые получают приличную зарплату, уже завели себе вторые семьи, любовниц, квартиры. Даже если ваша броня будет абсолютно непробиваемой, а ее цена будет равна нулю, никогда в жизни они не откажутся от Франции в вашу пользу! А они, соответственно, влияют на начальство. Так что забудьте.

Сын профессора Ян учился в Челябинске в музыкальном училище по классу саксофона. Поскольку советское музыкальное училище заведомо выше по уровню израильской консерватории, он мог продолжить свое образование только в Иерусалимской академии музыки и танца им. С. Рубина. Дана с Яном отправились туда и оформили Яна на сдачу вступительных экзаменов. Ян успешно сдал экзамены и начал заниматься у известного в Израиле саксофониста Хаима Виллера (тоже изруса). Перед Игорем и Даной сразу встала проблема саксофона. Восточногерманский саксофон, привезенный из России, оценивался тут в сравнении с французскими и американскими инструментами примерно как автомобиль «Трабант»[15]15
  Trabant («Спутник») – культовый простейший восточногерманский легковой автомобиль, выпускаемый с конца 1950-х. Пластиковый кузов, двухтактный двигатель 26 л. с. объемом 600 кубических сантиметров, и больше ничего лишнего.


[Закрыть] в сравнении с «Мерседесом».

В начале марта профессор приступил к работе в Технионе. Квартира в Иерусалиме была снята на полгода, и было решено снять на год квартиру в Хайфе, невзирая на потерю платы за оставшиеся два месяца аренды иерусалимской квартиры. Хайфские приятели сняли Гольдам квартиру в том же подъезде, где жили сами. Второй приятельской семьей, кроме упомянутых выше челябинских «молдаван», была семья Завадских, глава которой Алексей был коллегой профессора по КВН, а его жена Соня – соученицей Даны по музыкальному училищу и консерватории.

Утром профессор явился на работу, в костюме и галстуке, как он это всегда делал, и направился в деканат. Секретарь, увидев его, тут же принялась поздравлять профессора с днем рождения.

– Почему вы так решили? – удивился Игорь.

– Как почему? – И секретарь говорящим жестом очертила прикид профессора.

Костюмы и рубашки с галстуками на сотрудниках Техниона появятся лет эдак через двадцать, и поэтому на следующий день секретарь исправилась:

– Извините, день рождения у вас сегодня!

Игорь уже не сопротивлялся. Доктор Бутис вручил профессору ключ и отвел его в кабинет на третьем этаже узкой башни, где каждый этаж содержал только три помещения. Кабинет оказался довольно просторной светлой комнатой, в которой стояли письменный стол, книжный шкаф времен британского мандата, а также один стул. На столе стоял телефон, покрытый толстым слоем пыли.

– В Израиле можете звонить без ограничений, а для звонка за границу нужно разрешение Вольфа или мое, – предупредил Бутис.

– А что прикажете сейчас делать?

– Сейчас займитесь допуском – из ШАБАКа сами вам позвонят – и библиотекой. Начальнику библиотеки скажите, что со мной вопрос согласован. Можете купить себе канцтовары, только чек отдайте секретарю и она вернет вам деньги. Что надо будет, приходите, звоните. Вольф за границей, будет через неделю, он и решит, что с вами делать. Я ведь его помощник только по административной части, а сфера моих научных интересов – это сельскохозяйственное оборудование, а отнюдь не бронемашины. Успехов! – с этими словами Бутис покинул кабинет и оставил Игоря одного.

Прежде всего, надо было стереть вековую пыль с мебели и обзавестись хотя бы стаканом. В шкафу профессор нашел большую тряпку, намочил ее в туалете и вытер мебель. После этого он сел на стул и начал изучать вид из большого, во всю стену окна, открывающийся на факультетский двор и мастерскую. Его одиночество длилось недолго.

Первым пришел Юра Эбер, которого профессор немножко знал по Москве – Юра работал в ВНИИстройдормаш и занимался математическим моделированием.

– Слушай, ты первый олим, которому выделили кабинет, уважают! Юра уже работал на «Шапиро» почти год в сфере капельного полива. От него Игорь получил первую информацию о местной ситуации:

– Вольф очень влиятельная фигура на факультете, главное его преимущество – это способности выколачивать деньги для своих исследований в Израиле и за границей. В Израиле у него тесные связи с армейским начальством, а так как тут армия – это священная корова, то, сам понимаешь, часть этой «коровистости» передается на Вольфа. Поэтому Вольф является на факультете «ударником сионистского труда», и декан ставит его всем в пример. Соответственно, Вольфа на факультете почти все другие профессора и доктора не любят – слишком высовывается. А это в Израиле один из главных грехов. Учти, что сия нелюбовь распространяется на сотрудников Вольфа, а стало быть, ты можешь с этим столкнуться. Бди!

За Эбером пришел еще один Юрий – Горин, с которым профессор ранее не был знаком. Однако он оказался двойным земляком: он был днепропетровцем, а после окончания Днепропетровского металлургического института был направлен в Челябинск, где прожил десять лет, работая сначала на трубном заводе, а затем в трубном НИИ.

Профессор забеспокоился:

– Посадить тебя негде!

– Не волнуйся, стул я сейчас принесу от твоих соседей-химиков.

– Юра, ну а ты что тут делаешь? Неужели в Технионе занимаются исследованиями труб?

– Да, занимаются, только не стальными, я работаю над пластмассовыми трубами для полива. А вообще-то, представь себе, тут есть в районе Хайфы трубный завод, и на нем старшим мастером работает твой знакомый из Челябинска Леша Завадский.

– Так я с ним живу в одном подъезде!

После весьма продолжительной беседы коллеги отправились в кафе, после чего Горин попросил:

– Отнеси, пожалуйста, стул к химикам, это в переходе от твоей башни к главному корпусу. Там три четверти русских, и заодно познакомишься с одной «приятной во всех отношениях» москвичкой Ниной. Рекомендую!

Профессор отнес стул, поговорил с Ниной, которая действительно оказалась дамой, приятной во всех отношениях, пригласил ее в гости и вернулся в свой кабинет. У дверей он встретил еще двух коллег, которые оказались иммигрантами 1970-х, выходцами из Кишинева. Оба работали у Вольфа и специализировались на тяжелых полуприцепах для перевозки танков, экскаваторов и других тяжелых грузов. Профессор поинтересовался, что они делали в Кишиневе и где учились. Оба окончили автомобильный техникум и работали на авторемонтном заводе. Кишиневцы очень ревниво выспрашивали Игоря, что он будет делать, что говорил ему Вольф и т. п. – чувствовалась большая обеспокоенность ввиду появления потенциального конкурента.

Так прошел первый день Игоря на работе в Израиле.

Вернувшись домой, профессор увидел у соседней двери двух красивых блондинок лет двадцати пяти – тридцати, с совершенно роскошными голливудскими формами как верхнего, так и нижнего бюстов.

– О, вы наш новый сосед! – защебетали блондинки. – Заходите, поговорим. Вы один? Если что нужно, обращайтесь!

Последующую часть недели профессор провел в основном в библиотеке. Вольф не появился, никто о работе с ним не разговаривал, и профессор начал уже тревожиться. Еще большую тревогу у него вызвало то, что на следующей неделе Вольф прилетел на два дня и снова куда-то улетел, не поговорив с Игорем.

Тут произошло событие, которое радикально повлияло на поведение профессора в течение следующего месяца. В одной русскоязычной газете Игорь увидел скромное объявление в маленькой рамке на английском языке: «Если вы владеете английским языком и у вас есть научная степень по автомобилестроению, то мы вам сделаем привлекательное предложение». Там же указывался номер телефона. Игорь позвонил по указанному номеру, ответил густой баритон на отличном литературном английском. Игорь рассказал немножко о себе, и баритон пригласил его приехать к нему на следующий день в восемь вечера в Тель-Авив на улицу Ха-Масгер. Припарковавшись во дворе старого обшарпанного кирпичного дома, Игорь в почти полной темноте и под проливным дождем поднялся по деревянной наружной лестнице на второй этаж и позвонил в дверь. В проеме двери, слабо освещенном изнутри, появился огромный мужик пиратского вида с пистолетом в кобуре на боку. Игорь вошел вовнутрь и увидел что-то вроде мансарды довольно большой площади с дощатым потолком и десятком столов, заваленных ворохом бумаг и чертежей.

– Марк, – представился пират и пригласил Игоря присесть.

Далее он без всяких предисловий достал из стола три больших желтых тома – инструкции по эксплуатации и ремонту тяжелого колесного трактора-погрузчика «Катерпиллер» и сказал профессору:

– Надо быстро перевести на русский.

Профессор был прекрасно знаком с такими инструкциями, поскольку последние годы много работал с фирмой «Катерпиллер», активно экспортирующей свою технику в СССР.

– Вопрос времени, – заметил он пирату Марку.

– Но вы должны сдать мне экзамен, – забеспокоился пират.

Он извлек из ящика стола ксерокопированный лист, где был изображен гусеничный трактор со схематично начерченными узлами и компонентами, на которые указывали стрелки. Задача состояла в том, чтобы написать название этих компонентов на русском и английском. Марк предложил Игорю взять листок домой, написать требуемые термины и прислать ему факсом.

– Не смешите меня, коллега! – сказал профессор, взял карандаш и быстро сделал надписи на листочке. – Но вы же не умеете читать на русском.

– Я вам верю, я и так подозревал, что вы самый грамотный из приславших мне свои биографии, а теперь в этом окончательно убедился. Организация будет такая: вы будете переводить самую большую общую книгу, а еще два переводчика будут переводить вторую книгу по двигателям и третью книгу по электрооборудованию. Кроме того, на вас будет возложена общая редакция всех трех книг.

– Всё хорошо, но у меня нет компьютера!

– Пишите от руки – я вижу у вас отличный чертежный почерк, печатайте на машинке… Вопросы есть?

– Есть. Кто будет переводить книги по двигателю и электрооборудованию и сколько я за всю работу получу?

– Кто будет переводить, я вам пока не скажу, а насчет денег не волнуйтесь, я вас не обижу!

Конечно, спустя пару лет профессор бы пирату Марку ни за что бы не поверил, а подписал бы с ним договор, с которым можно было бы потом пойти в суд в случае неуплаты, но тогда розовые очки еще худо-бедно держались у него на носу, и он принял предложенные условия без опаски.

Месяц профессор трудился в поте лица над переводом и редактированием и радовался, что никто в Технионе его не трогал и никакую работу он не получал. Буквально через пару-тройку дней после встречи с Марком к Игорю явился Юра Эбер с желтым томом в зубах и, увидев такой же том на столе у профессора, жизнерадостно закричал:

– Я так и знал… ну кому еще этот Марк мог поручить такое дело в Израиле!

Коллеги обсудили ряд технических нюансов, и с тех пор Игорь не имел никаких проблем с книгой по электрооборудованию, чего нельзя сказать об инструкции по двигателю. Когда профессор получил напечатанный на компьютере перевод, он тут же увидел, что его автор хорошо знает английский и общетехническую терминологию, но не разбирается глубоко в двигателях и не знает общеупотребительных русских «двигательных» терминов. Он сказал об этом Марку, и тот устроил в Тель-Авиве очную ставку между профессором и автором перевода инструкции по двигателю. К удивлению Игоря, им оказался профессор Марк Лурье, которого он знал чуть-чуть еще по Москве. Лурье лет десять назад эмигрировал в США и вот выплыл в Израиле в славном городе Беэр-Шева. Марк Лурье был прекрасным человеком, замечательным популяризатором, лектором, и профессор еще в молодости читал его книжки по путешествиям на автомобиле, по уходу за автомобилями и пр. После небольшой дискуссии на русском языке, которую пират Марк не понимал, Игорь и Лурье пришли к консенсусу, и профессор взял на себя всю терминологическую редакцию книги по моторам. Игорь безмерно уважал Лурье и ни в коем случае не хотел малейшего подрыва его репутации. С тех пор они поддерживали дружескую связь до самой смерти Марка Лурье в 2013 году на девяностом году жизни.

Профессор получил за свою работу двадцать одну тысячу шекелей, что по тем временам для олима было просто сказочной суммой. Они с Даной немедленно заказали французский саксофон «Сельмер» за десять тысяч шекелей, а остальную сумму решили использовать для покупки новой машины. Работа была закончена как раз вовремя, поскольку по ее окончании Игоря вызвал Вольф, который заявил, что есть важное и срочное дело: надо спроектировать и изготовить стенд для испытания надувного моста для переправки тяжелой техники через мелкие речки, ручьи и овраги и испытать образец моста. Мост был разработан одной известной английской фирмой и планировался к производству в одном из кибуцев на севере Израиля.

Профессор, конечно, знал, что, согласно известному анекдоту, евреям делают обрезание, но что до такой степени… – он слышал про пресловутую израильскую хуцпу, но чтобы до такой степени…

– Дани, ты читал мою биографию? Там где-нибудь есть слово «мост»? В твоей команде кто-нибудь понимает что-нибудь в мостах? Как мы можем браться за такую работу? Я даже вообразить себе не могу надувной мост, как Василий Иванович Чапаев не мог вообразить на экзамене по математике квадратный трехчлен! – Тут профессор с трудом растолковал Вольфу по-английски известный анекдот о том, как Чапаеву попался на экзамене вопрос «Написать формулу квадратного трехчлена» и тот пожаловался экзаменатору, что он не может не только написать, но даже вообразить себе такое.

Вольф изрядно посмеялся, но всё это ни на секунду не поколебало его решимости браться за испытания моста.

– Это в тебе имперское мышление говорит, мы не СССР и не Америка, и даже не Германия. У нас единственное высшее техническое заведение – Технион. Естественно, к нам обратились с такой просьбой, причем, заметь, платят хорошие деньги. Как мы можем отказаться?! Даже и не думай!

Он снял трубку и вызвал человека, отвечающего за материально-техническое снабжение:

– Шмулик, видишь этого типа? Доставай ему всё, что он попросит, деньги есть.

Профессор с большой опаской посмотрел на Шмулика, облаченного, несмотря на прохладную погоду, в традиционные израильские шорты-трусы, драные кеды и байковую рубашку. Что такой Шмулик может достать?

Вольф, заметив его взгляд, улыбнулся:

– Напрасно сомневаешься, Шмулик – гений снабжения.

И он оказался абсолютно прав – капитализм в сочетании со Шмуликом работал превосходно. Профессору вспомнился советский дефицит на всё, проблемы доставания каждого болта, и ему стало стыдно за свои сомнения.

Уже на следующий день упакованный в разобранном виде мост лежал во дворе, и представители кибуца вручили Игорю весь комплект технической документации. Интернет тогда находился в относительно зачаточном состоянии, и после изучения немногих материалов на русском и английском профессор отправился в библиотеку, где заказал ряд публикаций и несколько книг за рубежом. Затем он встретился с израильскими армейскими саперами и обсудил с ними ситуацию, включая получение понимания того, какие точно надежды возлагают военные на этот мост.

Примерно в это время профессор наконец-то получил приглашение прибыть в Тель-Авивское отделение ШАБАКа на собеседование. Оно проходило в небольшом кабинете, где присутствовало три сотрудника Русского отдела. Два из них, более молодых, прилично, правда, несколько «книжно», изъяснялись на русском. После нескольких дежурных вопросов, на которые Игорь уже отвечал технионовскому сотруднику ШАБАКа, ему было сказано прямо:

– Вы жутко подозрительный тип, вы, будучи беспартийным евреем, совершили очень успешную карьеру, защитили докторскую диссертацию – а мы знаем, что такое советская докторская в сравнении с западной степенью, вы работали в оборонной сфере, и, наконец, эта ваша фантастическая поездка на машине с Урала в Израиль… Всё это наводит нас на грустные мысли.

– Ох, а меня-то на какие грустные мысли наводит, – сказал профессор и, видя недоуменный взгляд собеседников, пояснил: – Я имею в виду, правильно ли я сделал, эмигрировав в Израиль. Теперь давайте по порядку. Давайте вообразим, что я агент КГБ или, скажем, ГРУ – мне бы сделали отличную биографию, отправили сюда на самолете, и не было бы у вас никаких подозрений. Так? Другой вопрос: скажите честно, насколько хорошо вы знаете советскую послесталинскую историю, насколько хорошо вы понимаете, как работал пресловутый советский государственный антисемитизм? Или у вас обычное израильское поверхностное понимание? Так вот, имейте в виду, что был у советских евреев золотой период, который начался с момента прихода Хрущева к власти и закончился Шестидневной войной. В этот период государственный антисемитизм был минимальный, и я как раз закончил институт в 1963 году. Только после войны 1967 года начался новый период, связанный с усилением антисемитизма и вытеснением евреев из армии, милиции, оборонных предприятий, учреждений МИДа и прочее.

– Не могли бы вы рассказать чуть подробней о вашем взгляде на антисемитизм в СССР? – вмешался на английском в разговор третий сотрудник, который хотя и не говорил по-русски, но, видимо, достаточно много понимал.

– Почему нет, могу рассказать. Если подходить сугубо формально, то никакой дискриминации евреев в СССР в этот период не было. Так, например, в 1989 году процент лиц с высшим образованием среди евреев СССР составлял 43,3, в то время как среди других национальностей Советского Союза этот показатель составил 12,1 процента. На самом деле дискриминация фактически была, однако антисемитская политика партии и правительства как внутри страны, так и на международной арене не основывалась на каких-либо официальных решениях, и никто не видел писаного документа правительства и Центрального комитета на этот счет. В отличие от фашизма, где антисемитизм был сформулирован в виде законов, в СССР антисемитские действия основывались на устных указаниях или иносказательно сформулированных тезисах в печатных партийных документах. Эта особенность антисемитизма в СССР объясняется наличием надгосударственной структуры, каковой была коммунистическая партия. Поскольку руководители всех без исключения государственных учреждений являлись, как правило, членами партии, то они были обязаны подчиняться указаниям ее руководства. Поскольку четких письменных указаний не было, реальная политика на местах определялась ментальностью руководителя того или иного масштаба, стоящего в тот момент у власти, и его ближайшего окружения. Более того, уровень антисемитизма отличался в различных районах страны. Достаточно влиятельные руководители могли не соблюдать антисемитские устные указания и оставлять на службе, а также принимать евреев, требуемых для успешной работы. Так было всегда. Например, перед Второй мировой войной, во время войны и сразу после в промышленности работало непропорционально много евреев на должностях различного уровня, поскольку необходимость обеспечения военного превосходства не давала возможности заменить евреев на кадры «коренной» национальности. Их просто не было. Чрезвычайно распространенной практикой брежневского периода было назначение директоров из лиц «коренной» национальности, в то время как заместители и основные специалисты были евреи. Эти евреи часто становились исполняющими обязанности директора вследствие смерти русского руководителя или его ухода на другую работу. Иногда их потом утверждали на этой должности. Таким образом, имело место некоторое противоречие: с одной стороны, евреям ставились препоны, с другой стороны, в важнейших отраслях промышленности и науки ряд евреев занимали ведущие позиции. Например, в последние годы доля еврейского населения в СССР была около одного процента, а доля награжденных государственной премией была 12 процентов, и это при предвзятом подходе к отбору награждаемых. Среди научных работников доля евреев в относительных величинах была в шесть раз выше, чем их доля среди всего занятого населения СССР. Евреев хотя и с некоторыми ограничениями, но всё же принимали в престижные вузы, за редким исключением. Вообще в вузах процент студентов-евреев по отношению к общей численности молодежи был в три раза больше, чем в среднем по стране. Ну какая уж тут дискриминация, если практически все советские евреи имели престижные, интеллектуальные профессии?! Какая уж тут дискриминация, если среди евреев было непропорционально много лауреатов, академиков и так далее?! На самом деле, хотя неписаное правило трех «не» после Шестидневной войны на закрытых предприятиях действовало, в других местах почти повсюду способные евреи пробивались. Несметное количество евреев (относительно их общей численности в СССР) было среди начальников малого и среднего уровня. На них держалась вся советская индустрия, поскольку, с одной стороны, они не хотели заниматься общим администрированием вместо реальной работы, а с другой стороны, они не были рядовыми сотрудниками, которые не несут груз ответственности. Не черпайте свои знания из рассказов отказников семидесятых годов, они ведь все слегка помешаны на жупеле антисемитизма и стараются изо всех сил показать свою значимость. На самом деле всё было не совсем так. Теперь отвечу на вопрос, как я, беспартийный еврей, защитил докторскую диссертацию и пробился на приличный уровень. Дело в том, что в НИИ и в вузах была очередь на вступление в партию для сотрудников с высшим образованием. Поскольку рабочие в партию в массе своей идти не хотели – им это было ни к чему, а интеллигенция туда стремилась (членство в партии способствовало карьерному росту), то установили пропорцию примерно три к одному: вступят трое рабочих в партию – можно принять одного интеллигента. В НИИ и вузах рабочих было мало, и очередь двигалась очень медленно. Когда меня спрашивали, почему я не в партии, то я отвечал: «Стою в очереди!» Срабатывало! Предвосхищая ваш следующий вопрос, зачем я эмигрировал в Израиль, отвечаю: «Не знаю!» Деятельность еврейских активистов и борцов за выезд в Израиль была совершенно неизвестна подавляющему большинству советских евреев – например, я ни одного живого еврейского активиста в жизни не видел и не слышал, – не оказывала на них ни малейшего влияния и не имеет никакого отношения к большой алие 1989–1991 годов. Эти активисты представляли собой, при всем уважении к ним, ничтожно малую кучку людей, действовавших в основном в Москве, Ленинграде и Прибалтике, которые, видимо, и сталкивались с целенаправленным антисемитизмом, а потом гипертрофированно рассказывали это в своих рассказах и мемуарах.

Больше вопросов у людей из ШАБАКа не было, и через несколько дней профессор получил ожидаемый допуск.

Тем временем проектирование и изготовление стенда для испытаний моста шли своим ходом, Через полтора месяца стенд был воздвигнут во дворе факультета и мост был установлен. Для проведения его испытаний Шмулик привез старенький танк «Меркава» без пушки. В назначенный день во дворе собралась большая толпа зрителей, состоящая из рабочих и механиков факультетского цеха, преподавателей и аспирантов, хотя профессор первые испытания стремился не рекламировать. Профессор рассказал Вольфу, что до революции русские инженеры-мостостроители при проезде первого поезда всегда стояли под мостом, но поскольку он собственно мост не делал, то займет командирское место в танке. Один из механиков цеха – бывший танкист – взял на себя управление машиной. Испытания и моста, и испытательного стенда прошли успешно, и Вольф назначил следующий тур в присутствии представителей кибуца, где планировалось серийное производство мостов, а также в присутствии представителей армии. Теперь водительское кресло занял армейский танкист, а профессор по-прежнему восседал на командирском месте.