Текст книги "Братья"

Глава 6

На Таймыре середина апреля. Солнце, заглянув утром в Верхнее озеро, покатилось колобком по горизонту к Норильским горам, чтобы в полдень вернуться и пройти южнее села Дудинского, прямо на запад, вдоль малого Енисея, над Бреховскими островами, Енисейским заливом и зависнуть над Гольчихой. Там, среди белой ночи, исчезнуть на миг за горизонт, чтобы снова появиться над правым берегом Енисея и к утру быть вновь над Верхним озером.

Над Кабацким темно-серое облако, вытянутое длинным взлохмаченным хвостом вдоль острова. Тень правого берега серыми пятнами лежит на льду Енисея, не доходя версты две до устья реки Дудинки. Безветренно. Тридцатиградусный мороз кажется мягким в ярких солнечных лучах. А с Кабацкого до Опечека перекинулась через протоку трехцветная радуга. Винтообразно взлетают и садятся повеселевшие после полярной ночи куропатки. Розовеют в лучах солнца ветки ивняка. Природа начинает дышать весной.

Между правым берегом Енисея и восточной косой Кабацкого по самому стрежню напористо бегут три упряжки. В каждой по шесть ездовых оленей-самцов, покачивающих ветвистыми рогами. Бегут, оставляя после себя клубы пара и облака снежной пыли. Над Енисеем разносится скрип легких саней да редкие крики каюров, торопящих длинными хореями взмокших быков.

На первых двух нартах – по два седока, на третьей – каюр и поклажа: провиант, приборы, летняя одежда и бродни, два ружья, порох, дробь, охотничьи ножи, свечи, мединструменты, химикаты, две вязанки дров. Хорошо видны темные пятна изб, примостившихся в устье Дудинки и на высоком угоре правого берега Енисея. Каюры и седоки сидят друг к другу спинами. Так меньше ломит поясницу в дальней дороге, и седок прикрыт каюром от встречного ветра. Когда надо сказать или спросить, легонько толкают друг друга локтями в бок, поворачивают головы в одну сторону, напрягают слух, потому что кожаные капишоны[46]46
  Капишон – башлык, капюшон.


[Закрыть], сидящие на голове, прикрывают уши. Каюр первой нарты Михаил Пальчин толкнул седока Федора Богдановича Шмидта:

– Вон, уже Дудинское видать! – показал хореем влево.

Тот, возясь рукой внутри сокуя, достает сложенную в кожаном чехле подзорную трубу. Растягивает, вращая, и подносит к глазам.

– Не туда навел! – кричит каюр. – Справа – Старая Дудинка. Там питейная лавка, избы казаков-питейщиков, двух поляков-ссыльнопоселенцев да лабаз. А слева – нынешнее Дудинское. Самое большое село в крае после Туруханска.

Федор Богданович повел трубой влево.

– Двухэтажный дом огромный. Чей? Церковь, часовенка, избы. Одна, две, три. Лабазы. Поленницы, лодки у угора, собаки. Живым пахнет! – проговорил сам себе Шмидт.

Он оторвался от подзорной трубы, пытаясь все разглядеть собственными глазами. Повернулся вполоборота, поудобнее уселся на нарте.

– Это дом купцов-братьев Сотниковых. Говорят, подобного дворца на берегах Енисея больше нет до самого Енисейска! – крикнул Шмидту Михаил Пальчин.

– Пожалуй, да! Я проехал по зимнику более двух тысяч верст, но такого красавца нигде не видел. В том числе и в Туруханске. Правда, в Ворогово есть подобный, но и он не частный, а золотого прииска.

Федора Богдановича Шмидта, тридцатитрехлетнего магистра, направила Российская академия наук на Гыданские озера осмотреть вытаявшую прошлой весной тушу мамонта.

Проездом в Москве он встретился с Михаилом Фомичом Кривошапкиным, и тот попросил поработать летний полевой сезон с экспедицией Иллариона Александровича Лопатина.

– С Академией я все улажу о продлении вашей командировки до ноября текущего года через Иркутское генерал-губернаторство. А ваше участие будет не только полезным, но, надеюсь, и эффективным в решении задач, поставленных перед экспедицией.

Невысокого роста, крепко сбитый, с длинными до плеч волосами и густой окладистой бородой, он производил на окружающих впечатление степенного рассудительного человека, для которого в жизни не существует мелочей, а тем более в незнакомых, малодоступных землях. Как ученый он знал, что каждый живой организм, каждое явление природы таят массу загадок, разгадать которые можно нередко с помощью повседневных, порой будничных мелочей и деталей. Он уже по опыту знал, что именно они частенько становятся ключом к пониманию многих природных явлений. Теперь, после встречи с Кривошапкиным, Федор Богданович понял, что осмотреть труп древнего животного – это попутное задание. Главное – работа по изучению полезных ископаемых и уточнение карты нижнего и среднего Енисея.

На второй нарте, с каюром Дмитрием Болиным ехал препаратор Василий Савельев, высокий, сухопарый лаборант Санкт-Петербургского медицинского института. Его длинные, в бокарях, ноги меховая парка прикрывала лишь до колен. В Туруханске не нашлось парки длиннее. Она колом сидела на его худых плечах. Василий нескладный, несколько насмешливый. Как многие препараторы, чуть неряшлив и не брезглив. Они со Шмидтом уже в третьей экспедиции и понимают друг друга со взгляда или с полуслова. Ему до боли в глазах надоела многодневная белизна, бегущая под нартами. Привязанный к ним веревкой, чтобы не слететь, он спал, упершись в спину каюру.

Упряжки пересекли устье реки Дудинки, повернули налево мимо питейной лавки и, поднявшись по косогору, направились к сотниковскому дому.

Киприян Михайлович с Акимом очистили дорожку к крыльцу, а теперь – к двери торговой лавки. Едущих Сотников заметил давно и вел их, поглядывая на Енисей, пока они не скрылись за избами старой Дудинки. Вскоре путники подъехали к его дому. Впалые оленьи бока ходили ходуном. Каюры, остановив оленей, прочистили деревянными палочками их обледеневшие ноздри. Седоки неумело сбросили сокуи, встряхнули и аккуратно сложили на нарты. Расстегнули свои овчины, смахнули с них олений ворс и, не снимая бокари, неуклюже двинули к Сотникову Он поочередно протянул руку:

– Наверное, по мамонту приехали?

– По мамонту а потом поработать с экспедицией Лопатина, – ответил Шмидт.

– Мне привезли с Гыды кусок шкуры. Похоже, мамонт. Я покажу. А что касается экспедиции, то кое-что мы подскажем.

Киприян Михайлович окинул взглядом поклажу гостей:

– Жить будете в гостевой комнате, в половине моего брата Петра, пока он не вернется из Хатанги. Его жену величать Авдотьей Васильевной, а дочь – Елизаветой. Вернется, тогда придумаем что-нибудь. Я, извиняюсь, в свою половину взять не могу: сын маленький.

– Благодарю вас, Киприян Михайлович за приют! – сказал Федор Богданович. – Мы люди не гордые, в экспедициях бывалые, как говорят, без претензий.

– Добро! Разбирайте поклажу, занесите и сложите в чулане. Аким, зажги там лампу, баньку истопи, по-нашенски, для гостей. После бани, Федор Богданович, обед и разговор о делах.

И он продолжил отгребать снег у входа в лавку.

Шмидт и Савельев поняли, первый разговор окончен. Рассчитались с каюрами, поблагодарили и начали снимать с нарт свои пожитки. Федор Богданович остановился у крыльца, посмотрел на лежащий ближе к левому берегу остров:

– Как он хорошо раздвоил Енисей! Михаил, как он называется? – спросил ученый Пальчина.

– Кабацкий! Летом здесь красиво! Хороша эта зеленая полоска земли среди енисейской воды! Видите, из ивняка появляются две собачьи упряжки? Силки куропачьи охотники проверяли. Наверное, добычу везут.

– Когда назад, в Потаповское? Или отдыхать будете?

– Сегодня. Олешек сменим у Хвостова, отоваримся у Сотникова, почту заберем у Герасимова – и домой. Вон Савелий Тапкин! – показал Михаил на третьего каюра. – Сейчас поедет к почтовику.

– Ну ладно! Удачно добраться домой! Может, осенью свидимся. – Федор Богданович пожал каюрам руки.

После бани гости сидели в горнице Киприяна Михайловича. Катерина хлопотала на кухне, вездесущий Санька мотался туда-сюда между кухней и горницей. Он подходил то к Шмидту, то к Савельеву. Внимательно всматривался в незнакомых людей. Федор Богданович взял и посадил на колени:

– Ну, давай знакомиться, постреленок! Как тебя зовут?

Сашка удивленно смотрел на Шмидта, потом обернулся к папе, будто спрашивая: «Вы не знаете как меня зовут?»

Киприян Михайлович подбодрил.

– Ты что, забыл, как тебя зовут? Скажи дяде!

Сашка покрутил головой, дернул Шмидта за бороду:

– Саска! Саска!

– Понял! Сашка! – он достал из кармана несколько карамелек и протянул: – Кушай, Сашок, это из самого Санкт-Петербурга. Если они еще вкус хранят.

Мальчик взял конфеты и, прижавшись к груди бородатого дяди, пролепетал:

– Пасибо!

– Кушай на здоровье, сынок! – ответил Шмидт. – Меня дядя Федя зовут, а его, – показал на Савельева, – дядя Вася.

Мальчик зажал конфеты, соскользнул с ног и с радостным криком: «Мама! Мама!» убежал на кухню.

Мирно тикали часы. Огромный обеденный стол заставлен закусками. Киприян Михайлович достал из резного буфета десятириковый, с квадратным дном, штоф с водкой и поставил на середину. Вошедшая Катерина озабоченно окинула взглядом сервировку, чуть передвинула вилки, чайные ложечки и чашечки из китайского фарфора.

– У меня все готово, дорогой Киприян Михайлович!

– Спасибо! С минуты на минуту должен прийти мой тесть, отец Даниил. – как бы оправдывался хозяин за задержку обеда. – А впрочем, давайте начнем!

И он потянулся к штофу Послышался скрип сенной двери, стук металлической защелки.

– Аким, встречай! По-моему, отец святой, – оживился хозяин.

Через некоторое время в горнице появился краснощекий священник. Сотников встал, протянув ему руку:

– Господа, имею честь представить вам настоятеля Дудинской Введенской церкви отца Даниила, в миру – Даниила Петрова Яковиненкова.

Священник перекрестился и протянул руку вставшим Федору Богдановичу и Василию Савельеву. Шмидт любезно пожал руку и поблагодарил за знакомство. Препаратор Савельев припал губами к длани[47]47
  Длань – рука (церк.-слав.)


[Закрыть] священника.

– Что-то ты, отче, задержался?

– На твоей церкви был, Киприян Михайлович! Ремонт алтаря плотники заканчивают. Сегода, по большой воде, обещают отправить новую церковную утварь с позолотою.

– Ты, отче, следи, чтобы стены хорошо законопатили мхом, печки кирпичные с каминами переложили. А то зимой тепла не соберешь! Все в тундру уйдет!

– Я прошу, Киприян Михайлович, чтобы Стенька Буторин вел надзор за ремонтом, чтобы делали по совести. Он же твой приказчик.

– Будет Стенька в деле. Токмо он не приказчик, а старшина моих плотников. Церковь подновить прислала плотников Енисейская епархия. Совестливы ль они в работе, сам Бог ведает.

– Говорят, что уж не одну церковь довели до ума в губернии. И эту доведут, ладную да приветливую, – сказал отец Даниил.

– Дай Бог! Но стоять она должна не меньше века, чтобы люди помнили Киприяна и Петра Сотниковых.

– А кирпич откуда доставляете? Он же дорогой! – заинтересовался Шмидт.

– Кирпич уже лет десять лежит без главного дела. Как новую деревянную церковь освятили, старую сразу сломали: печь медеплавильную буду строить.

Шмидт и Савельев переглянулись. То ли верить, то ли принять слова купца за шутку.

Сотников уловил недоверие и подчеркнул еще раз:

– Да, именно медеплавильную печь. Но об этом позже.

Киприян Михайлович посмотрел на явно заскучавших гостей, которых толком и не разглядел. «Ладно, разгляжу, пока обедаем», – подумал и начал разливать водку в хрустальные чарки.

– Дорогие гости! Я поднимаю сярку, как говорят тунгусы, за вас! За вашу смелость, за то, что вы на время предпочли прекрасный Таймыр не менее прекрасному Санкт-Петербургу. Вы прибыли в наш край, чтобы помочь быстрее освоить бескрайнюю и богатую тундру! – Сотников поднялся с рюмкой. – За вас, господа!

Выпили стоя, выпили вдохновенно, ощутив искренность слов Сотникова. А хозяин, не дав угаснуть вдохновению гостей, налил по второй.

– Когда я говорил, заметил, что Василий воспринимал услышанное с чуть язвительной усмешкой. Мол, говори, казак, а искренности-то не хватает. Дак не примите это за словоблудие. Я действительно считаю за честь быть вместе с вами.

В эту минуту Аким занес и поставил на стол большую вазу с горкой стружек мороженой осетрины.

– Коль вы люди бывалые, начнем со строганины. Вот приправа, по-нашему мокало: перец, соль, уксус и томат, – предложил Сотников.

Он подошел к каждому и чокнулся:

– За вас и за удачу вашей экспедиции!

А отцу Даниилу пожелал быстрее завершить ремонт. Савельев встал и добавил:

– И за теплое гостеприимство хозяев сей холодной земли!

Выпили дружно. Чтобы снять у хозяев возникшее недоверие к Савельеву, Федор Богданович Шмидт сказал:

– Господин Сотников! Я прошу извинения за невольную гримасу моего препаратора, но к его лицу надо привыкнуть. Оно иногда непроизвольно выдает оттенки восприятия впечатлений в несогласии с головой. По службе он возится с трупами птиц и животных, потому его гримаса брезгливости перешла в гримасу язвительности помимо его воли. И он стал нередко страдать от неверного понимания его впечатлительности другими людьми. В работе же он человек надежный и хорошо знает свое дело.

– Ладно, Федор Богданович, привыкнем, не юродивый же он! – согласился священник.

Дальше за столом пошла размеренная, интересная для всех беседа, как бы проверка по делу.

– Что касаемо туши мамонта, Федор Богданович, я хочу вернуться к началу того разговора, что был накануне. У меня кусочек шкуры с длинной и жесткой шерстью, похожей на конский хвост. Я его положил в стеклянную пробирку со спиртом. Аким! Принеси-ка из чулана стекляшку с мамонтом!

Шмидт осмотрел находку:

– По внешним признакам шкура мамонта. Завтра разгляжу под микроскопом. Но думаю, ошибки здесь нет.

– Он второй год лежит под открытым небом. Что сейчас от него осталось, не знаю. Самое главное для гыданских юраков – срубить бивни и обменять на вино или табак. И, наверное, они это сделали. Добраться туда теперь можно только летом: с Бреховских островов лодкой через малый Енисей и в юракскую тундру. А там до Гыданских озер. У Кокшарова есть знакомый юрак Высь. Он знает, где мамонт. За плату доставит вас на оленях туда и обратно, но это не раньше июля. Что касается запасов провизии, то через неделю появится мой брат Петр. Он и подскажет приемлемые пути обеспечения экспедиции продовольствием.

– Ваши собратья, Киприян Михайлович, енисейские золотопромышленники, господа Рядков, Кузнецов, Токарев, Григорьев пожертвовали средства на изучение Севера вашего края. Надеюсь, это только начало гидрографических и геологических исследований. Думаю, со временем, и казна не останется в стороне. Возможность прихода судов Ледовым морем не один век занимает умы ученых, зажигает сердца российских и иноземных мореходов. Англичан давно манит не только Африка, но и сибирский Север. Кстати, я встречался с Михаилом Фомичом Кривошапкиным, он передал нижайший поклон вам, Киприян Михайлович, вашему брату Петру и свое почтение за службу населению Туруханского края. Низко кланяется он вашей супруге Катерине Даниловне и сыну Александру Вы, наверное, слышали, года три назад, после визита в Дудинское, осенью он защитил докторскую диссертацию по медицине, а в прошлом году издал двухтомник «Енисейский округ и его жизнь».

Киприян Михайлович чуть смутился, но обрадовался такому человеческому вниманию Кривошапкина.

– Жаль таких людей, как Михаил Фомич. С его державной головой, с его душевной болью за развитие нашего края можно было сделать столько добрых дел. Рано он уехал из Туруханска. Мог бы еще послужить северянам.

– В своей книге он порицает российское правительство и призывает разработать программу освоения богатых земель енисейского Севера, – подтвердил слова Сотникова Шмидт. – Надо в таких селах, как Дудинское, на крупных станках строить церкви, а при них открывать церковно-приходские школы, чтобы учить детей грамоте, поскольку земли наши должны осваивать грамотные оседлые люди. Не только сами будут жить здесь, но и дети их.

– Внуки и правнуки! – добавил отец Даниил, оглаживая большим и указательным пальцами тяжелую густую бороду.

Василий Савельев сидел безучастно. Тепло от выпитой водки, сытость от еды растекались по его худосочному телу и клонили ко сну. Но правила хорошего тона вынуждали сидеть и иногда кивать, как бы поддерживая говорящего.

– Так вот золотопромышленники сделали заказ экспедиции: «Уточнить карту среднего и нижнего Енисея, нанести на них полезные ископаемые». Руководить Туруханской экспедицией будет Илларион Александрович Лопатин. В состав экспедиции вошли его брат Павел Александрович, Иван Егорович Андреев, Александр Петрович Щапов, Феликс Павлович Мерло. Ну и мы с Василием. Лопатин-старший окончил корпус горных инженеров в Санкт-Петербурге и уже имеет авторитет как толковый географ и геолог. В составе группы фотограф, топограф, этнограф, метеоролог. Люди подобраны с определенным опытом работы.

– Опыт – дело наживное! – назидательно произнес Сотников. – Но тундра коварна и зимой и летом. Енисей река капризная – не чета Неве или Волге. Потеряться в многочисленных протоках на Бреховских, попасть в шторм на широкой переправе или в непроглядный туман в Енисейском заливе – ничего не стоит даже опытному следопыту, большому речному пароходу, не говоря о многовесельных лодках. Я к чему говорю! Хочу, чтобы вы обезопасили себя от трагических случайностей. Поэтому важнейшая вещь – подбор проводников, хорошо знающих низовье Енисея. Не менее важно обеспечение многовесельными, устойчивыми при шторме лодками и, конечно, провиантом. Вам, Федор Богданович, вместе с Лопатиным надо определить базовые станки, куда доставят провиант, спецодежду, запасные приборы и шанцевый инструмент.

– Вот здесь, Киприян Михайлович, мы надеемся на вашу помощь. Вы знаете свой край, надежных людей. Да, наверное, и подскажете рациональный путь экспедиции. А пройти предстоит немало. Сначала Бреховские, потом Енисейский залив и, разделившись на две группы, обследовать до среднего течения реки левый и правый берега. И уложиться необходимо в один полевой сезон.

– Я с Петром Михайловичем людей посоветую. По оплате договаривайтесь сами. Только не развращайте деньгами! Мы с ними ведем меновую торговлю: товар на товар. А чтобы вы не переплачивали за услуги, Петр объяснит, что почем. В основном долгане, юраки и самоеды честные люди, хотя и среди них родились и растут способные исподтиха делать наглости. Что ж касается оленей, то тут в ходу кортом. Оленей берут внаем на определенное время за конкретную плату. За каждого павшего в наеме оленя заказчик платит дополнительно. На такие дела у Лопатина должны быть в кармане наличные.

Отец Даниил, как и все, уже наелся. В штофе оставалась водка. Он подмигнул хозяину.

– Киприян Михайлович! За разговорами и выпивку позабыли. Смотри, в твоем четырехграннике еще не высохла.

Сотников наполнил рюмки. Чокнулись. Выпили молча. Закусили солеными грибками.

– Наши, тундровые. Местами – целые плантации. Будто кто их высаживает, – похрустывая, пояснил священник. – А то, о чем говорил Киприян Михайлович, так это мы с вами виноваты. Раньше в тундре никто никогда чужого не брал. От природы только брали столько, чтобы хватило прожить. Каждый путник, случайно наткнувшийся на дымок затерянного в тундре чума, был гостем дорогим. Находил и кров, и пищу, и ночлег. И появились мы со своими нравами. Сразу порушили многие их обычаи. А они, глядя на нас, окультуренных, начали перенимать не благие нравы, кои здесь не всегда можно проявить, а пороки, которыми мы, пришлые, грешим. Вот и думайте, во благо наш приход или во вред!

Шмидт внимательно выслушал отца Даниила.

– Вероятно, здесь имеет место и то и другое. Благом для них я считаю, что наше появление спасло тунгусов от полного вымирания, а вредом – что мы, не зная толком их обычаев и культуры, пытаемся навязать свое обустройство их жизни. И вместо цивилизованных сладостей мы им привили цивилизованную горечь: водку, табак, опустошение природы, обман.

– С табачным дымом и пьяным угаром выветрилась их детская непосредственность, наивность, открытость души, боготворения суровой природы. Я думаю, что они, не зная и не ведая Библии, уже жили по канонам христианства. А мы, не зная их религий и культуры, приклеили ярлык язычников, как и другим младонародам, и начали насильно крестить. Крестить вслепую, охристианивать род за родом, племя за племенем. Это все надо церковным сановникам и Святейшему Синоду, чтобы славословить о тысячах язычников, приобщенных к христианству, – отстаивал свое мнение отец Даниил.

– Да, святой отец, вы правы, хотя, вероятно, так же рьяно выполняете рекомендации Святейшего Синода и его ставленника в Енисейской губернии епископа Никодима. Толкование Библии во многих местах непонятно даже просвещенным людям, а уж тунгусам – и подавно. Я считаю, люди должны идти к Иисусу Христу рассудком, а не чувствами под влиянием проповедей малограмотных иноков. Я знаю случаи крещений за угощение водкой в иркутской тайге, где пьяный псаломщик спаивал инородцев, а потом крестил. Его приход на бумаге рос не по дням, а по часам, пока не нагрянула комиссия. Разве это можно назвать, уважаемый отец Даниил, приобщением к Богу? Это, по-моему, есть низведение христианского учения к нулю.

– В своей епархии я не гонюсь за ростом прихода. Главным считаю сохранение и соблюдение нравственных устоев населения моей территории, потому что человечество, в большинстве своем, живет по основным законам православия, даже если оно и исповедует ту или иную религию, – подвел итог отец Даниил.

Киприян Михайлович дождался окончания монолога священника.

– О Господе Боге поговорили, но у меня есть интерес, совпадающий с интересами экспедиции, уважаемый Федор Богданович!

– Слушаю внимательно, Киприян Михайлович!

– Недалеко отсюда, верстах в ста десяти, я открыл залежи угля и медной руды. Это район Норильских гор. Лет двести назад мангазейцы, вероятно, плавили здесь руды и добывали медь. А инородцы из поколения в поколение передавали предания о горючем камне – каменном угле, пластами лежащем в горах. Я в компании с золотопромышленником Кытмановым (может, слышали о нем в Енисейске) думаю начать разработку этих залежей. В прошлом году я их застолбил. Брат Петр возил медную руду на Алтай, где анализы показали около пяти процентов меди. Тут же оказался и уголь, и графит.

– Я читал дневники Миддендорфа, где он, сославшись на слухи, пишет о залежах угля. Правда, он прошел Норильские горы верст на сто севернее, когда двигался на Хатангу, – сказал Шмидт.

– Хочу вас пригласить, Федор Богданович, посмотреть эти горы до большой воды. Я думаю, что поездка у вас вызовет интерес.

– Я с большим желанием съезжу вместе с вами и постараюсь хотя бы визуально разобраться в структуре гор, соответственно и залежей. Правда, сейчас будут сложности из-за толстого снежного покрова. Но я обещаю вам еще раз заглянуть после первого этапа экспедиции в начале сентября. А как вы мыслите здесь открыть медеплавильную печь?

– Вы наверняка знаете, Федор Богданович, каждый завод начинается с первого колышка. Я же хочу начать с медеплавильной печи. Открыть две штольни по добыче руды. Заложить два жилых дома: один для технического персонала, второй – барак для рабочих. Далее баню, столовую, лабазы медной руды и черной меди, кузнечную и плотницкую. Содержать при заводе тысячное оленье стадо, штук пятьсот грузовых нарт и человек пятнадцать каюров из числа инородцев. Они же будут и грузителями. Подробнее об этом расскажет Петр. Он был на медеплавильном заводе на Алтае и имеет рекомендации главного инженера завода для зачина нашего дела. Кытманов уже заказал расчеты печи, а Петр – необходимое техническое оснащение. Часть придет уже в следующую навигацию.

– Большое дело вы задумали и необходимое. Но очень рискованное. Развести большой огонь на вечной мерзлоте и не уйти в тартарары?! У меня большое сомнение! Очевидно, придется фундамент печи строить на деревянных сваях, да так, чтобы не было растепления грунта. Начнись осадка свай, сразу пойдут трещины кирпичной рубашки печи, затем и разрушение. Капризы вечной мерзлоты до сих пор не изучены. Хотя на деревянных сваях стоит весь Санкт-Петербург, причем город многоэтажный. Возможно, проектировщики что-нибудь оригинальное предложат. Степень риска вы теперь представляете, но от идеи плавки меди не отказывайтесь. Теперь о кирпиче. Тут простой, а нужен огнеупорный, шамотный. Такую адскую температуру церковный кирпич не выдержит или выдержит, то всего несколько плавок, а потом станет пылью. И печь ваша просто разрушится. Потому необходимо многое предусмотреть согласно технологии плавки медной руды.

Я же, по возвращении в столицу подготовлю доклад на ученый совет и записку в правительство о залежах полезных ископаемых в бассейне реки Енисей и необходимости их разработки в ближайшей перспективе. Там, вероятно, найдет место и ваше открытие.

– Федор Богданович! А не наложит потом правительство лапу на открытые мною месторождения?

– Открытое месторождение нельзя считать вашим. Земля казенная, и что в ней – принадлежит державе. А право на разработку требует оформления документов, контракта на аренду такого участка земли, ежегодных выплат налогов и других формальностей. Но могу заверить, пока не будут проведены анализы здешних руд, не просчитаны их объемы, не сделана детальная геологическая экспертиза территории залежей, не просчитана экономическая сторона разработки, в правительстве никто и усом не поведет, чтобы выделить средства на эксплуатацию. Хотя Россия и нуждается в меди. В России есть более дешевые и более доступные месторождения. Пока не выберут из недр подчистую, что находится под боком, на Север никто не обратит внимание. Возможно, начнут изучать подобные перспективные территории, чтобы лет через сорок-пятьдесят, когда ближние запасы иссякнут, устремить сюда свои затуманенные невежеством взоры. Наша Академия не раз выходила с прошениями в правительство об использовании северного морского пути, о создании геологических экспедиций по изучению недр северных территорий. Ответ один: рано, несвоевременно, нет кредитов.

Вошла Катерина Даниловна.

– Самовар готов! Предлагаю чаю с вареньем. Аким, внеси, пожалуйста, кипяток!

А сама освободила место на столе, убрав несколько порожних тарелок, остатки строганины, жареной рыбы и грибов.

– Сюда ставь, Аким!

От ведерного расписного самовара за столом стало еще теплей.

Киприян Михайлович сидел, подперев голову, и сокрушался:

– А может, зря я затеял возню с медной рудой. И Кытманов подзадорил. Деньги вгоню, а отдачи не получу. Не лучше ли по-прежнему вести купеческие дела, в которых я дока, как вы, Федор Богданович, в науках.

– Рисковать надо! В науке интуиция и риск – первое дело, а уж потом расчеты и доказательства. Иные ученые годами решают какую-то проблему и уходят из жизни, к сожалению, не достигнув цели. Обидно, но последователи пойдут дальше. И, возможно, они найдут то, к чему стремились предшественники. Тоже риск! Рискуйте, господин Сотников! Ибо только медью вы впишете свое имя в историю освоения Таймыра!

– Благодарю, господин Шмидт, за благословение! За здоровое благословение! Боюсь разориться! А мне детей растить! – перевел в шутку напутствия Шмидта. – А теперь давайте чайку попьем с баранками.

Федор Богданович взглянул на напарника. Тот, откинувшись на стул, задрав голову, засыпал. Его курносый нос шевелился при вдохе и выдохе, а кадык, словно худой локоть, казался вторым подбородком. Легонько толкнул его в бок. Тот уронил длинноволосую голову вниз и захрапел.

– Василий, проснитесь! Испейте чайку, и пойдемте отдыхать, – умолял Шмидт.

Храп прекратился. Савельев поднял голову, отбросил назад волосы и извинился:

– Притомился малость за дорогу! После баньки и сморило.

– Ничего, Василий, бывает! Это хорошо, что засыпаете в любом положении: за столом, на нарте, в лодке. У вас здоровый сон, а значит – полноценный отдых! – поддержал препаратора отец Даниил. – Завтра я приглашаю вас с Федором Богдановичем посетить мой храм. А через день можно съездить на майны сети проверить. Как, не против?

– Мы сейчас в распоряжении Киприяна Михайловича: что он предложит, то мы и примем! – Шмидт развел руками.

Вновь появилась Екатерина Даниловна:

– Ну как чаек, господа? Не сопрели еще?

– Такого чая я давно, даже в столице, не пивал. И еще скажу, Екатерина Даниловна, большое спасибо за вкусное и обильное угощение!

– На здоровье, дорогие гости! Завтрак у нас в девять, обед в четырнадцать, ужин – в девятнадцать. Прошу не опаздывать гостей, в том числе и хозяина.

В комнату вбежал Сашка:

– До свидания, дорогие гости! До свидания!

Все засмеялись. А отец Даниил сказал:

– Ну, попугайчик! Уже просит расходиться по домам. Да мы и так засиделись, внучок. Наговорились вроде, а еще хочется.

– Впереди – полтора месяца. Вдоволь наговоримся! – успокоил Шмидт.

– Вам обязательно надо побывать на охоте в конце мая. Гусь идет тучами. Погода бывает мягкая. Солнце греет, как на экваторе. Загар пристает к телу в два счета! – советовал Киприян Михайлович.

– Сидишь один в скрадке[48]48
  Скрадок – охотничье укрытие.


[Закрыть], а вокруг залитая солнцем тундра. Ноздреватый снег впитывает солнце, кое-где на черных шапках сопок парит земля, и уставший после полета гусь стаями плюхается на вытаявшую землю. И мне, упоенному свежестью весенней жизни, не хочется поднимать ружье. Теплый воздух греет не только тело, но и душу. И хочется жить. И не хочется лишать жизни даже птиц, – поддержал священник.

– Вы, оказывается, лирик, отец Даниил, а я думал, догматик, как и большинство вашего брата. Значит, к каждой церковной догме подходите творчески, давая возможность прихожанам выбирать тот или иной вариант восприятия ваших проповедей?

– Не всегда, Федор Богданович! Но пытаюсь из догм сделать кое-что жизненное. Я не хочу слепой веры, слепого фанатизма. Я хочу умного восприятия прихожанами христианского учения.

Они вышли в сени. Аким подал батюшке тяжелую волчью шубу песцовую шапку Священник протянул руки провожающим:

– Оставайтесь с Богом! До завтра!

Авдотья Васильевна, пока гости сидели за столом, успела заправить постели свежим бельем. Аким залил керосином лампы и подложил дров в печи, чтобы гостям было тепло.

Савельев сразу захрапел, стоило добраться до подушки. Федор Богданович сделал пометки в дневнике, набил трубку табаком, оделся и вышел на крыльцо. Облокотился на перила, медленно курил и смотрел на Кабацкий. Он думал, чем заняться в первую очередь при подготовке экспедиции. Илларион Александрович Лопатин не поручал ему никаких дел. Но, будучи опытным и дотошным, он хотел до приезда лопатинцев разрешить задачи, рекомендованные Киприяном Михайловичем Сотниковым. Он с нетерпением ждал возвращения Петра Михайловича с Хатангского зимника.

Двадцатого апреля к старшему Сотникову прибыл гонец с весточкой от Петра. Тот сообщал, что торг прошел удачно и двадцать пятого обоз возвратится. Гонец догнал караван на станке Угарное, взял письмо и через сутки был в Дудинском. Киприян Михайлович сообщил о приближении каравана Шмидту.