Текст книги "Храм над обрывом"

– А где Бенгур? Что-то его не видно, – спросил я Игоря по пути к кирпичному дому.

– А его никогда не видно, если в Лазорево нет Максима. Он же никого не признает кроме него. Да, еще Соню жалует, а больше никого. Я не знаю, предупредил Максим тебя или нет, но никогда не пытайся его погладить. Он же не собака – не лает, не кусается, но может убить в одном прыжке. Бенгур сейчас, голову даю на отсечение, лежит где-нибудь и наблюдает за нами, а мы не видим его. Вот у Максима есть охрана во главе с Олегом, но Бенгур лучше и надежней этой охраны во много раз здесь, в Лазорево. Хочешь, расскажу интересную историю о…, – Игорь замолчал и махнул рукой в ту сторону, куда уехал Слава. – Нет, не буду рассказывать. Во, видишь – черный джип с синей мигалкой едет? Это Лежнин, генерал полиции едет к нам. Он тебе расскажет – ты попроси его. Его Виталий Егоровичем зовут. Лежнин в те времена, когда эта история произошла, был здесь начальником полиции в здешнем районе и все сам видел. Он сам местный, из Лазорево.

Подъехал черный большой джип, за рулем которого сидел лейтенант полиции. Задняя дверь с противоположной стороны от водителя открылась, и появилась фигура пожилого, грузноватого на вид, мужчины моего возраста в форме и с генерал-лейтенантскими погонами. Увидев нас, он с улыбкой подошел к нам и представился:

– Доброе утро! Вы, наверное, Валерий, да? Меня Виталием зовут. Игорь, ты уже успел-таки, наверное, меня описать гостю?

– Что ты, Егорыч, как я да про тебя? – ответил, как давнишнему знакомому, Игорь. – Я вот только было собрался про Бенгура рассказать, а тут показалась твоя машина, и я подумал, что ты лучше Валере опишешь всю его биографию.

Лежнин подошел ко мне и протянул руку – я крепко пожал ее:

– Валера. Кулагин.

– Мне про тебя Максим по телефону рассказал, что ты знал Ивана в детстве. Вот я и заехал к себе на малую родину повспоминать с тобой о прошлом времени, – сказал он, обратившись ко мне.

– Я тогда вам не нужен, да? Есть если хотите, ты, Егорыч, знаешь где. Пойду, займусь делом: Лена просила помочь в сборке теплицы, – слегка извиняющимся тоном прервал Лежнина Игорь и зашагал в сторону кирпичного дома.

– Да, время быстро прошло, – глядя вслед Игорю, прошептал Виталий. – В последнее время, знаешь, Валера, проваливаюсь порой в эти воспоминания словно в омут. Так, что дыхание перехватывает, и сердце начинает болеть. Особенно здесь, в Лазорево. Ты минутку подожди, я сейчас.

Лежнин подошел к своему шоферу и с другим, начальственным тоном, не терпящим никаких возражений, сказал:

– Анатолий, ты как, не хочешь ноги размять? Смотри, там за домом виднеется теплица. Поезжай туда и попроси чистую банку или посуду наподобие банки. Ты собирал когда-нибудь березовый сок? Что за молодежь! Ну, попросишь Игоря – это он отошел от нас и вон он как раз к теплице идет – и поставите вместе, заодно научишься.

– Какая весна без березового сока? – сказал Виталий нормальным тоном, подойдя ко мне. – Еще день, другой и уже начнется лето: видишь, как начинает жарить? Надо успеть попить березовый сок. Не пойму я этих молодых: даже березовый сок не знают, как надо собирать. Скоро, глядишь, превратятся в бесполых существ, которые умеют только в смартфоны пыриться. Пойдем в дом Ивана или можем пойти в мой вагончик-бытовку. Он вон в том лесочке стоит, отсюда не видно.

Я сказал, что остановился в доме Ивана, и мы пошли туда. Некоторое время мы с Лежниным вспоминали свое деревенское детство, пока разговор не коснулся Ивана.

– А я помню, как Иван после девятого, вроде бы, класса пропадал все лето и появился только в конце июля,– сказал Виталий. – Может что-то и путаю: сколько времени прошло уже. Потом он, да, про тебя и говорил, наверное. И фотографии твои показывал. Он же заядлый фотограф в школе был.

– А эти фотки остались? – спросил я, вспомнив слова Максима.

– Нет, все сгорело в старом доме родителей Ивана. Вот мы и подошли к истории с Бенгуром. Все из-за него. Если бы не было волка, я был бы сейчас простой подполковник и, скорей всего, в отставке. Ну, давай по порядку.

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА ЛЕЖНИНА

В конце нулевых годов в наших краях появилась стая волков. В советские времена их здесь почти не было, хотя лесные массивы здесь порядочные в сторону Вятки, но по-настоящему большие леса уже с той стороны реки. Иван тогда, помнится, уже стены храма поднял было полностью, и окна уже были. Ну, а эти волки стали весь домашний скот в деревнях вырезать постепенно. Колхозов же не было. У фермера Самоделкина всю отару дорогих племенных овец почикали просто так, ради забавы. С охотниками тогда тоже был спад: старые поумирали, а молодые только пить водку умели. Я в то время здесь в районе был начальником милиции, и мне пришлось в приказном порядке заставить охотничье общество организовать облаву на эту стаю. Также была объявлены премиальные выплаты за каждого убитого волка из областного фонда. Стая-то эта обосновалась, как оказалось, в здешних местах. Волки же хитрые: там, где живут, стараются особо себя не проявлять. Но все же их вычислили и обложили со всех сторон. Большая стая была – около двадцати хвостов – всех добыли. Я сам, конечно, не участвовал, все это мне потом один из охотников рассказывал. Вожака со своей волчицей пристрелили возле логова, которое раскопали и нашли там трех маленьких полуслепых волчат. Охотники их покидали в мешки, загрузили шкуры, хвосты и поехали за премией. По пути они заехали к Ивану руки нормально помыть да воду попить: день был тяжелый, что и говорить. Иван увидел охотников (один из них доводился троюродным братом ему) и решил посмотреть на их добычу. А один из волчат в это время вылез из мешка и, как раз в тот момент, когда Иван заглянул в кузов ГАЗ-66-го, выполз в его сторону. Он взял щенка на руки и почувствовал родную душу, что ли: выпросил у охотников этого волчонка оставить ему. У Ивана прадед, говорят, еще до революции был охотником, и у них, как семейная реликвия, полулегально, хранилась старая «Бердана». Охотники заупрямились: за каждую голову награда была довольно солидная. К тому же они стали уговаривать Ивана, что, мол, это все пустое: у волчонка глаза еще полностью не открылись и он все равно не сегодня, так завтра, помрет. Вот тогда Иван выменял этого волчонка на старое ружье. А «Берданка» была гораздо дороже премии – они и согласились на обмен. Так Бенгур и появился у Ивана.

На самом деле, правду говоря, мы в то время с Иваном особо и не общались: разные были у нас интересы и цели в жизни, поэтому и поговорить даже не о чем было при встрече. Так как я сам тоже из Лазорево, а Иван был единственным жителем здесь, то, конечно, время от времени я заезжал сюда, но, повторюсь, разговора по душам у нас не получалось. Да и Иван стал слегка нелюдимым после смерти своей жены. Ему, на мой взгляд, было гораздо комфортнее в одиночестве. Поэтому и Бенгур стал считать его не за человека, а за волка. Я помню, как-то приехал после той облавы к Ивану, а волчонок у него за пазухой сидит, словно кенгуренок. Он кормил его из соски, долго выхаживал, словно волчица, клал спать рядом с собой. Ну, и, конечно вырос он за три года огромным монстром. Ты видел его? Во-во! А так как волк огромный, белый, красивый по волчьим меркам, то неизвестно откуда появилась волчица, как только дорос до известного возраста. Это мне сам Иван рассказывал. Вначале появились следы, а потом Иван сам увидал ее, и говорил, что она была также довольно крупных размеров и тоже довольно светлого окраса. Когда начинается любовь, то даже люди забывают своих родителей, а что тут говорить про волка – он исчез. Я думаю, у волчицы уже была небольшая стая, и она, почуяв Бенгура, поняла, что для стаи нужен именно он. Скорей всего, Бенгур убил старого вожака и сам встал во главе стаи. Может, так и было, а, может, и не так, только уже через месяц в соседнем районе, у уржумцев, и даже у вас, стало твориться такое – просто ужас. Могли за ночь почти без шума в какой-нибудь деревне вырезать всех собак и всю скотину. Люди по ночам боялись из дому выходить даже по нужде. Я тогда так и понял, что вожак скорей всего Бенгур. Он же круче батьки Махно, просто оборотень какой-то! Пришлось даже в воинской части роту солдат выпросить на неделю, чтобы прочесывать лес. В итоге нашли их! Охотники клялись, что убили вожака на крутом берегу Байсы, рядом с логовом; что всадили пять пуль из карабина, не меньше, только свалился он в бурный поток и не смогли труп достать из-за этого. Также они рассказывали про его смелость и самопожертвование, так как он сам выскочил под пули, когда возле логова они убили волчицу, а потом лопатами стали приканчивали ее волчат.

Бенгура не убили, а только тяжело ранили. От того места, где по нему стреляли, до сюда, расстояние около восьми километров. Как он прополз с тяжелейшими пулевыми ранами – одному Богу известно. На третью, после облавы, ночь Иван проснулся от какого-то слабого писка. А у него в старом доме, как только Бенгур повзрослел, была сделана миниатюрная пристройка для него: вроде бы большая конура, если смотреть со двора, а на самом деле внутри еще была дверца прямо в избу. Иван узнал стон своего друга. Он открыл эту дверцу и обнаружил почти бездыханного Бенгура, который был весь в высохшей крови и в глине.

Кому, как не Ивану, знать о пулевых ранах и как их лечить. Зная о проделках волчьей стаи, он не мог никому про него рассказать (хотя, кому он мог рассказать, если жил в одиночестве) или же вызвать ветеринара. Поэтому Иван сам каким-то чудом вылечил своего волка, и стали они после этой истории единым целым. Бенгур и так не любил, мягко говоря, людей только из-за того, что они люди, а после всего того, что произошло, он смотрел на всех, кроме Ивана, как на мух, которые жужжат вокруг. Но Иван был для него почти Богом, если у волков есть такое чувство. После того, так Бенгур вылечился, он постепенно стал еще более сильным, матерым и почти никогда не показывался на глаза чужим, если кто заезжал в Лазорево. Да и никто про волка, по-моему, и не ведал. Я сам случайно только его увидел через два года после той облавы. Даже сейчас он тут где-то, но его никто не видит!.. А еще через год случилось то событие, которое сыграло ключевую роль в моей карьере и, пожалуй, в жизни. Иван же даже не обратил, на мой взгляд, на него внимания – он жил одним своим строительством храма.

Дело было так. Группа из трех особо опасных рецидивистов убежала из СИЗО в Удмуртии и, угнав машину, исчезла. Пока обнаружился побег, пока хозяин угнанной машины заявил в милицию, пока поняли, что уголовники скрылись именно на этой машине – их даже след простыл. Прошла наводка, что, по всей видимости, они перебрались в Кировскую область, потому как в самой Удмуртии их пребывание никак не обнаруживалось. К тому же, один из рецидивистов был родом из Уржумского района. По всей видимости, они по грунтовым дорогам (дело было летом) добрались до Вятки, утопили угнанную машину, а сами на лодке перебрались на эту сторону и решили, может, добраться до Йошкар-Олы, а дальше на автобусе доехать до Москвы и там затеряться. В нынешнее время у всех же есть телефоны, и просто так не побродишь даже по глухим деревням. На их беду, и на наше счастье, забрели эти уголовники ночью сюда. Перед этим, за два дня до этого, они изнасиловали, долго измывались, а потом повесили двух женщин, которые собирали грибы в десяти километрах отсюда, в Уржумском районе. Мы про это только потом узнали.

Была тихая августовская ночь. Светила полная луна. Иван, как он мне потом рассказал, проснулся от странного звука. Он прислушался и понял, что это Бенгур шкрябает по оконному стеклу. Иван насторожился, так как волк так никогда не делал. Он подошел к окну – Бенгур отскочил и встал так, чтобы в лунном свете было хорошо видно его. Волк глядел в сторону чащобы, растущей вдоль обрыва – это в ту сторону, где баня. «Что бы это значило?» – подумал Иван и стал всматриваться в том же направлении. Вдруг мелькнули еле заметные силуэты в лунном свете.

– Бенгур, – тихо прошептал Иван, – я открою твою дверцу на всякий случай.

Волк вначале шевельнул одним ухом в сторону своего друга, затем повернул голову, и в темноте сверкнули уверенные в своей силе глаза настоящего зверя. Иван убрал люк в конуру, выкрутил единственную лампочку в доме из патрона и сел в спокойном ожидании незваных гостей.

Их было трое, и все были вооружены: у одного был автомат, у второго – охотничий карабин, у третьего – пистолет. Иван, сидевший так, что его не было видно в простенке между двух окон, ждал, когда все войдут в дом.

– Вы бы хоть постучали для приличия, – сказал он, когда незваные гости, осматриваясь в полумраке лунного света, дошли до середины избы.

Один из вошедших включил фонарик и ослепил им Ивана, направив свет ему в лицо.

– Мы бы постучали, да дверь оказалась открытой, – послышался немного сиплый голос, за которым последовал издевательский смешок.

– Дядя, – сказал второй голос, в котором чувствовался ледяной властный оттенок, – у нас мало времени вводит тебя в курс дела. Если хочешь дожить до утра живым и здоровым, дай нам, пожалуйста, свой паспорт, все свои деньги, одежду и обувь, а также нам надо поесть. И включи свет!

– Лампочка последняя перегорела. Магазинов здесь нет в радиусе семи километров, – спокойно ответил Иван, отводя глаза от слепящего света. – Так что, придется без света. Да и паспорт не могу дать – она нужна мне для дела. Деньги могу дать, но не все. Разве вы не видели, что я строю храм? Деньги не мои: они предназначены для Бога. Одежда и обувь? Что найдете, и что подойдет – все ваше.

– Дядя, – прозвучал тот же ледяной голос, – видимо, ты не понял? Если я сказал «пожалуйста», то это не значит, что я прошу. Ты должен бояться нас и очень сильно – это может спасти твою никчемную жизнь!

– Чем желать мне смерти, пожелайте лучше себе жизни.

– Уж не угрожаешь ли ты, жук навозный, – прошипел сиплый голос, и опять послышался издевательский смешок, похожий на голос гиены. – Смерти не боишься?

– А вы, смотрю, не только смерти, но и жизни боитесь? Жизнь – это сон, но не ищите зря того, кто может вас разбудить.

Послышались решительные шаги, и Иван, вместе с мелькнувшим перед лицом прикладом карабина, который на мгновение заслонил слепящий свет от фонарика, увидел черную тень, метнувшуюся из стены. Иван не почувствовал удара, просто стало темно и тихо. Когда он пришел в себя, то первое, что бросилось в глаза – красный тусклый свет. Иван медленно приподнялся на одну руку, а другой потрогал сильно болевший лоб – он был рассечен, но кровь текла не сильно. Только сейчас Иван заметил, отчего вокруг залито красным светом: на полу лежал фонарик и он был весь в крови. Иван, шатаясь, встал, достал из шкафа лампочку и вкрутил в патрон. Загорелся яркий свет, и у Ивана подкосились ноги от страшной картины: на полу лежали три растерзанных до неузнаваемости трупа, причем две головы были оторваны и валялись отдельно в стороне, третья же голова лежала под углом девяноста градусов к телу и держалась на каком-то кусочке плоти. У одного трупа была оторвана рука по локоть, у другого – вырвана половина бока и оттуда вывалились внутренности, а у третьего – вывернута нога в колене, а ступня оторвана. При этом, на всех телах почти не было одежды. Иван медленно опустился на лавку и только тут обратил внимание, как в сенях, за открытой дверью, сидит Бенгур, и, глядя на него украдкой, вылизывает свои испачканные лапы. Волк все своим видом показывал: он сделал все, что от него требовалось, а дальше ты уж сам разбирайся в человеческих делах.

У Ивана не было моего личного номера, но, слава Богу, дозвонился, хотя и не сразу. Ну, это к делу, так скажем, не относится. Он боялся за Бенгура: вдруг за тройное убийство возьмут да засудят усыпить его. Иван же только догадывался, что это были бандиты и не знал, что они вытворяли до этого. Но в итоге получилось все хорошо. Я взял с собой троих сотрудников, которых давно знал и доверял, и приехали сюда к Ивану. Вот тогда и мы поняли, что Бенгур – это какой-то ангел смерти. Было такое чувство, что он отомстил за убитых своих родителей, за убитую свою подругу-волчицу и за своих маленьких волчат. Иван, когда нас встретил, даже не захотел зайти с нами еще раз в избу. Мы молча осмотрели и вышли. Я без слов понял, чего Иван боится.

В то время у нас в области поменялся наш начальник, и ему требовались заместители. Мне шепнули знакомые люди из областного управления, что моя кандидатура также рассматривается, но в списке я иду под третьим номером. Вот я и решил Ивану помочь, и себе кое-что выгадать. Побег этих рецидивистов взбудоражил три региона, и сам Президент требовал быстрее поймать их. И вот что, значит, я предложил Ивану: мы немного постреляем туда-сюда, вызовем под шум стрельбы подмогу, а перед появлением отряда быстрого реагирования – подпалим дом. Ивану эта идея понравилась, и мы так и сделали. Конечно, под мои гарантии, что к зиме у него будет новый дом, притом лучше старого. Родительский дом его, конечно, он и есть родительский – таки жалко. Иван тут, правда, меня сильно удивил: когда я предложил ценные вещи из дома вынести, он наотрез отказался, сказав, что ничего особого там нет, а для чистоты эксперимента нужно делать так, как было бы в действительности, если бы в доме засели бандиты. На том и сошлись.

Все получилось замечательно с нашей постановкой! Только, Валера, сам понимаешь – это все между нами, хорошо? Мне дали орден, ребятам – боевые медали, внеочередные звания и большие премии, а Ивану построили под моим руководством приличный дом из клееного бруса. А еще через месяц я стал заместителем начальника ГУ МВД по области в звании полковника. И вот что я скажу: мне, вроде, бояться некого, но когда вижу Бенгура, то от его взгляда до сих пор меня бросает в холодный пот, и какой-то дикий страх, который бывает в детстве, и от которого начинает сжиматься сердце.

За разговором прошло незаметно почти три часа, когда в окно постучались, и послышался из-за стены глухой голос водителя Лежнина:

– Товарищ генерал-лейтенант! Вы просили в двенадцать ноль-ноль напомнить, что нам пора ехать.

– Да, Толя, спасибо! – хорошо поставленным командирским голосом ответил Виталий и стал прощаться. – Рад был познакомиться с тобой. Нам действительно пора: область большая, а дел еще больше. Сейчас пойду, обниму отца Савву, и двинем. Кстати, ты окрестности здешние обходил? Нет? Обрати внимание на приготовленные фундаменты. Большой дом – он как бы пока общий, и построен он аврально в такой конфигурации. Дальше в планах у всех намечаются свои собственные хозяйства. Я вот тоже решил постепенно начать строить свой дом у себя на родине. Не хочу под старость среди детей и внуков: здесь мои родители и деды лежат, да и интереснее тут. Я это к тому веду речь, что, может, понравится тебе тут, и тоже захочешь начать строиться. Ты только скажи Максиму и на следующий год у тебя будет здесь свой дом со всеми удобствами.

– Ну, и где мой березовый сок? – послышался голос Лежнина, когда он вышел за дверь.

Я вышел посмотреть: сколько смог собрать березового сока лейтенант. На мое удивление, он держал в руках полную пятилитровую пластиковую бутыль.

– Мне отец Савва сказал, что березовый сок уже не идет. Уже на них листочки проклюнулись. Я попробовал поковырять, и действительно – сухо. Вот и набрал воду из родника. Батюшка сказал, что она живая и лучше березового сока.

Генерал, молча, с укором посмотрел на своего водителя и зашагал к храму. Я пошел за ним.

Проводив вместе с отцом Саввой генерала, я решил пройтись вдоль речки и дойти до поля, где слышался рокот трактора. Везде все зеленело буквально на глазах. Погода была изумительная, точь-в-точь как вчера, только чуть теплее. Как бы ни красиво было все вокруг, меня это не могло отвлечь от анализа всего того, что я услышал вчера и сегодня. Даже без Бенгура ничего нельзя было понять и объяснить логически, а тут еще фантасмагорическая фигура волка. Я учился всю жизнь конструировать разные изделия по параметрам и требованиям заказчика. Очень сложно создавать вещь, которой еще никогда не было. Как же бывает трудно, шаг за шагом идти к цели! И на этом пути для главного конструктора очень важно выслушать каждого из команды, проанализировать всю информацию, увидев контуры будущего решения, уметь разложить на этапы дальнейшее продвижение вперед и так далее. Из всего этого для меня всегда самым важным было именно выслушать всех: когда разные идеи, словно слои, ложатся друг на друга, они всегда вместе дают решение той или иной, на первый взгляд даже невозможной, задачи. Сейчас, шагая по сухой прошлогодней траве, через которые пробивались шелковистые стрелки новой зеленой поросли, я поймал себя на мысли, что я словно нахожусь на своей работе: надо последовательно узнать у каждого, что происходило конкретно с ним после смерти Ивана, чтобы мне понять, как все эти люди очутились здесь. Со слов Лежнина, Иван никак не мог показать Максиму мою школьную фотографию, так как он сжег все вместе со своим старым домом. Почему же тогда Максим сказал мне неправду? Пока же больше всего у меня вызывало недоумение все тот же факт, что люди, не знавшие о существовании Ивана за три месяца до его смерти, вдруг после похорон оказались здесь, и притом живут так, как будто бы они все друг другу являются очень близкими родственниками. Да что там родственники? Как раз родственники порой бывают такими врагами или чужими друг другу, что – Боже мой! Здесь же они близкие по духу, хотя все до невозможности разные на первый взгляд. Я уже знал все про жизнь Ивана до того момента, как к нему приехал отец Савва в позапрошлом году в начале сентября. И монах приехал именно потому, что Иван был один и стал чувствовать себя плохо. Я повернулся и зашагал обратно: мне не терпелось разузнать у отца Саввы про последнюю осень Ивана, а также хотелось разузнать про то, как появился образ Спасителя в храме.

Почему-то я решил, что старый монах должен находиться в храме, и поэтому, возвратившись обратно по хорошо утоптанной тропинке вдоль берега, начал было подниматься по каменной лестнице вверх, когда в глаза бросилась фигура отца Саввы, сидящего под небольшим навесом в метрах ста ниже по течению. Со стороны тропинки этот навес, похожий на автобусную остановку в уменьшенном виде, был незаметен из-за кустов шиповника, которые были обвиты и обмотаны высохшим диким хмелем. Я вспомнил сразу же картину, нарисованную женой Ивана, увидев эту беседку: именно так она была нарисована там. Уже подходя к отцу Савве, я услышал довольно сильный шум воды. Сомнений быть не могло – родник тоже есть!

Старый монах спокойно ждал, когда я подойду к нему. Он даже не повернул голову в мою сторону, а только чуть отодвинулся, чтобы я мог сесть рядом с ним.

– Я ждал тебя, – сказал он, слегка выдержав паузу. – Ты хочешь узнать про последние месяцы жизни Ивана, так?

– Да, отец Савва, если тебя не затруднит. И еще мне очень интересно было бы узнать про фреску в левом приделе храма: кто ее нарисовал?

– Ты видел живого Христа…, – то ли спросил, то ли констатировал монах и посмотрел на меня со слезами на глазах.

Волна переживаний и эмоций, которые я испытал вчера перед Спасителем, накрыла меня на мгновение, и сжало до боли мое сердце. Я опустил голову и так просидел с минуту, пока не почувствовал на моем плече руку отца Саввы:

– Надо же, с годами дни моей юности становятся все ближе, а то, что происходило, казалось бы, всего-то полтора года назад – будто произошло так давно, что даже мысленно доходишь долго.

Старый монах опустил руку на свой посох и погладил его:

– Это подарок патриарха. Чтобы приехать сюда, к Ивану, мне пришлось обратиться к нему и ждать. Мы с ним проговорили всю ночь – умнейший человек, дай Бог ему здоровья. Об одном жалею, что не приехал сюда хотя бы на день раньше. Странно человек устроен: порой верит тому, чего никогда не видел, а когда увидит в действительности то, чему верил – начинает сомневаться: возможно ли такое? Это я о себе. Я путанно говорю и непонятно, пожалуй. Видишь ли, когда видишь нечто целое, где каждая ничтожная часть в отдельности больше всего остального, то сложно пытаться что-то объяснить. Когда нет логических цепей, и последовательность событий во времени постоянно рождает только вопросы, то приходится лишь говорить о том, что ты видел и ничего при этом не обобщать, не делать выводы.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ОТЦА САВВЫ

Я немного подзабыл, запамятовал: пришел я сюда в августе, а не в сентябре. Хотя, это не важно. Да, я был даже в вашем Мошкино – красивое место. Немного поплутал, конечно, так как с той стороны про Лазорево мало кто знает. Долго шел по полям, по лесам. Видел лосиху с лосенком, кабана видел. Чудесное было путешествие! Слава Богу, случайно встретил, одного егеря (так он представился) и, наконец, по его наводке вышел на правильное направление, так как дорог и троп никаких не было тогда. Я шел вот по той насыпи, по которой вы вчера приехали. Иду-иду, думаю, опять заплутал: поля заросли соснами в полтора-два метра и ничего не видно. Погода была пасмурная к тому же. Увидел верхушку высоких сосен вот той лесопосадки и начал пробираться к ним, так как кроме них – никаких ориентиров. Дошел до этой лесопосадки, сел на поваленную, видимо ветром, березу, отдохнул, перекусил, не зная, что делать дальше. Встал, а ноги старые мои затекли от усталости. Это все с другой стороны стены посадки было. Думаю, пройду, посмотрю на эту сторону. Перешел сюда, на это сторону и вначале направился не сюда, налево, а прямо, пока в какой-то момент не повернул голову и ахнул от неожиданно открывшейся красоты: белый храм с колокольней как будто взмыл над обрывом и висит в воздухе! Сейчас это не заметно, а вот когда станет все вокруг зеленым – увидишь. Я тогда, помнится, аж сел прямо на землю, в траву, и так просидел, наверное, минут двадцать: такая благодать! Только когда увидел человека, который вышел из-за храма и стал разбирать остатки лесов, зашагал, зная, что это Иван. Помню, когда стал подходить уже (Иван был занят работой и ничего вокруг не замечал), словно из воздуха рядом с Иваном возник серебристого цвета с чернением то ли облако, то ли тень. Я даже не понял, что это волк – такой огромным было очертание этой фигуры рядом с человеком. Честно говоря, я решил, что это теленок. И только когда эта тень, словно молния, слетела с обрыва, я засомневался и немного испугался, так она двинулась в мою сторону. Тут я услышал голос Иван: «Бенгур, ты куда?». Обернувшись в сторону своего друга, Иван заметил меня. Он долго присматривался, наконец, с криком: «Отец Савва!» – бросился по лестнице вслед за волком. Вот так мы и встретились с Иваном через тридцать лет.

Иван дал мне в полное распоряжение катакомбы, если можно так сказать, под храмом. Даже смеялся, мол, можешь тут монастырь устроить – над этой идеей я все думаю. Конечно, вначале он хотел меня заселить в этот деревянный свой дом, где ты остановился, но мне неудобно было его стеснять. К тому же, он, как и я, привык к одиночеству, и нам было хорошо так. Иван к тому моменту все строительные и отделочные работы закончил, и мы часто наслаждались от общения друг с другом. Я был удивлен тому, как он знает Библию. То есть знал он не только наизусть, а может еще толково и интересно объяснять язык символов Священного Писания простым языком. Его начитанность меня порой просто поражала! Вот так мы и сидели осенними вечерами в старой котельной, где мы были с тобой вчера, топили котлы, пили чай и разговаривали. Мы говорили обо всем, кроме жизни самого Ивана: он не любил вспоминать прошлое, живя только будущим днем и наслаждаясь любой работой, которую он делал. Так было вплоть до того рокового момента, когда он уехал заказывать колокола для храма.

Теперь я возвращусь снова в тот день, когда я пришел сюда, в Лазорево. Мы обнялись вон там, с той стороны речки, где заканчивается поле и начинается луг. Я встал на колени перед Иваном и плакал от радости и счастья. Он подбежал и также встал передо мной на колени, и мы обнялись. Волк, который подбежал до Ивана и встал в метрах пятидесяти от меня, так и стоял, словно изваяние, и смотрел прохладно на нашу встречу. Впрочем, он всегда такой. Потом мы молча поднялись сюда: слова нам были не нужны в тот момент. Иван подвел к входу в храм и сказал: «Войди и прими мою работу, а я подожду тебя внизу возле родника».

Я тогда не понял, почему это он не хочет вместе зайти в храм…. Дальше со мной произошло то, что произошло с тобой: я вышел через час из храма и спустился сюда. Вот так мы сидели с ним тут молча очень долго, пока Иван сам не стал говорить про Михаила (так он его назвал), который сотворил образ Спасителя на стене в левом приделе. Оказывается, этот Михаил приезжал к нему за интервью из редакции журнала «Репортер» и уехал буквально за несколько часов до того, как я появился в Лазорево. Видя, что Иван очень сильно занят и не очень-то рад давать интервью, Михаил предложил свои услуги иконописца в обмен на его, Ивана, рассказ о своей прошлой жизни. Ивану это предложение понравилось, так как внутри кроме белых стен к тому моменту ничего не было. Правда, и сейчас там белые стены, только теперь ничего невозможно туда добавить. К тому же он решил, что если журналист и испортит стену, то всегда можно сверху зашпатлевать и закрасить. Михаил, единственно, что попросил, так это не смотреть и не заходить вовсе в храм в течение всего времени его пребывания, пока он не закончит свою работу. Иван был занят наружными работами, и потому спокойно на это согласился.

Так прошли три дня. Днем и Иван, и Михаил трудились с утра и до вечера, а во время обеда и вечером вели беседы. Вернее, Иван вспоминал свою жизнь, чего он, к слову сказать, не любил, и рассказывал Михаилу. Воспоминание – это всегда хирургическая операция своей прошлой жизни. Иван рассказывал Михаилу о ней и все сильней и сильней чувствовал: почва у него уходит из-под ног, а почему – не мог понять. Открывались давно успокоившиеся раны, остро почувствовалось уходящее время и ненужность храма, когда его не станет на этом свете. Оглядывая местность вокруг храма, Иван вспоминал, как тут созревали хлеба, когда в первый год начали рыть котлован скреперами. А что сейчас? Все поля заросли, где соснами, где просто дурнолесьем из ивы, ольхи и мелких кустарников. Разве к этому он стремился, мечтая построить храм в память о Вере и о своей любви к ней, в память о семьи Веры и своей семьи, в память о тех ребят, что полегли в бою в далеком восемьдесят пятом?