Текст книги "Над островом чёрный закат"

Никто из толпы не заметил суматохи, измученные темнолицые мужчины только сильнее втянули головы в плечи и продолжали свое унылое шествие.

Адам обернулся. Из столовой вывели Тяпу. Лицо несчастного было разбито и залито кровью, на руках наручники. Он шел к машине, понурившись, не гладя по сторонам, и скоро исчез в ее чреве. Хлопнули створки двери, и не осталось Тяпы на этом страшном свете. Истошно взвыл мотор, машина рванула с места и унеслась.

– Это, Адам, тебе предупреждение. Запомни и не расслабляйся, – сказал Юри. – Видишь, что происходит, когда позволяешь себе забыться. Так что давай, шевели мослами, пока до нас не добрались. Тяпе, понятно, уже не поможешь – каюк парню…

– Почему его арестовали? – спросил Адам.

– Ты очень хочешь знать? – Старик не скрывал раздражения. – Скажи, если я тебе отвечу, уймешься?

– Не уймусь, – сказал Адам твердо.

– Тогда впереди у тебя несладкие времена. – Юри внимательно, жалея, смотрел на Адама. – Послушай, парень, да ты сам никак влип? Рядом с тобой находиться, пожалуй, опасно.

– А ты не находись, – обиделся Адам.

– Вот он, исступленный, во весь свой огромный рост – тонет, но не сдается…

17

– Герд, Герд, почему я верю тебе?

Прозвучавший вопрос застал врасплох.

Владетель, обложенный подушками, полулежал на высокой постели. Герд не заметил, когда он очнулся. Его голос был еле слышен, скрипуч, слова тяжело, неровно падали. Герд напряг слух, стараясь не пропустить ни звука.

– Я тебе… верю. Никогда никому не верил. Столько весен… Не думал, что поверю кому-нибудь, во что-нибудь… – Но голос сел – пресеклось дыхание. Он помолчал, собираясь с силами. – Странно, но как же скоро ушла жизнь, капля за каплей… И вдруг надежда… поманила. Силы вернутся… – Он с трудом повернул голову, чтобы посмотреть Герду в глаза. – Мне мало осталось, малыш, понимаю, но… ты должен знать, у меня еще пропасть дел… Не могу уйти, не завершив… И еще… Герд, у меня есть сын… Ему теперь двадцать весен. Наследник… – Он возвысил голос, прежний Владетель, перед которым дрожали и преклонялись живущие на Земле, был теперь перед Гердом. – Впрочем, забудь все, что я сказал. Не подведи меня, мальчик. Помни главное, я тебе верю…

Он в изнеможении откинулся на подушку и потерял сознание.

Лоб в испарине, дыхание прерывистое, свистящее. Герд салфеткой осушил лоб старика. Просмотрел мониторы – жизненно важные функции организма в порядке. Можно начинать. Не было бы поздно…

Операционную развернули в соседней комнате. Управились быстро – одного дня хватило. Предстояла первая самостоятельная операция в его жизни. Страха он не испытывал. Он был уверен, что справится.

Координатор перехватил его накануне, силой втянул в кабинет, выделенный ему во дворце на время болезни Владетеля.

– Ты хотя бы понимаешь, на что согласился? – прошипел он, едва разжимая губы, отчего вопрос прозвучал зловеще. – Ведь у тебя, по существу, никакого опыта. Мальчишка… Уверен, ты не справишься. А что, если господин прежде времени покинет нас по твоей вине? Что будет с тобой, ты подумал? Ты не справишься. А?

– Справлюсь, – твердо выговорил Герд.

– Но согласись, если главный хирург Крон будет рядом… что в том плохого? На всякий пожарный случай… А?

– Исключено, – упрямо отрезал Герд. – Рядом никого не будет. Такова воля господина.

– Рискованное решение. Необдуманное… Ты же знаешь, в каком он состоянии… И потом, нельзя же так бесцеремонно нарушать Закон.

И Герда осенило: Координатор уже все продумал – до мелочей. Проиграл последовательность предстоящих событий. Определенно предполагалось, что, как только он в отчаянии отступит, не справившись с операцией, подключится главный хирург Крон, обиженный тем, что ему предпочли неопытного мальчишку – так они говорят о нем между собой, и доведет операцию до заданного финала – позволит Владетелю тихо уйти. Умереть на операционном столе – это же так понятно… Не выдержал организм… Останется наказать виновных, чтобы другим неповадно было… Главный виновник уже в наличии – это он, Герд.

– Владетель будет жить, – не сдержавшись, выкрикнул он. Но возбуждение опало. Он заставил себя договорить спокойно и твердо: – Он будет жить еще очень долго. Я верю.

– Юности свойственна самонадеянность, – кривя узкие губы, усмехнулся Координатор. – Ты бесспорно грамотный врач да и человек ты достойный. Однако при всех положительных качествах ты не вполне понимаешь, на какой отчаянный шаг отважился. Я говорил с Кроном. Утром. Он категорически возражает против оперативного вмешательства и совершенно не верит в успех. Следует уважать его мнение, не так ли? Он никогда не ошибается…

– Не нужно меня отговаривать, господин Координатор, – сказал Герд запальчиво. – Я тоже хирург и, по словам господина Крона, не последний его ученик. Теперь мне нельзя отвлекаться – только профессия. Мое назначение оперировать, если жизнь человека под угрозой…

– Ты упрям и самонадеян, – вновь усмехнулся Координатор, и Герд понял, что западня, в которую он угодил, выстроена, и выход из нее не предусмотрен. – Ну что ж, не смею задерживать. Иди и делай свое дело. Делай как следует и помни, работу у тебя буду принимать я. Лично.

Герд подумал, что пронесло. Он направился было к выходу, но у самой двери его догнали, остановили слова Координатора, произнесенные неожиданно мягким, мирным тоном:

– Кстати, Герд, я забыл сказать… Моя дочь Тея, ты ее знаешь, мне кажется, должен знать… так вот, она давно присматривается к тебе. Определенно, ты ей нравишься. Теперь и я вижу, ты вполне подходящий парень для моей девочки. У тебя есть будущее. Постарайся не испортить его пустым упрямством. Теперь иди и думай. Как следует думай…

Владетель проспал три четверти часа. Все это время Герд не спускал глаз с его иссохшего, помертвевшего лица. «Старик не ошибся во мне, – думал он. – Я не подведу, чего бы мне это ни стоило. Но почему он поверил? От безнадежности?»

Шевельнулись веки, приоткрылись глаза. Обнаружили над собой тревожное лицо Герда.

– Это ты, малыш? Ну что, ты готов? Тогда приступай, пожалуй. С богом.

– Начнем, – буднично сказал Герд и поднялся.

– Только уж… не забудь закончить. Подожди, – позвал Владетель. – Мой последний приказ перед тем как… Дай-ка мне трубку. – Он указал глазами на микрофон внутренней связи, лежавший поодаль, принял его из рук Герда, включил. – Всему персоналу приказываю, – проговорил он твердым голосом, в котором не было слабости. – В операционной не должно быть никого, кроме хирурга Герда и роботов-ассистентов. Операцию не транслировать, в память не заносить. Предостерегаю тех, кто ослушается и не выполнит мой приказ. Или осмелится помешать хирургу. Будут иметь дело со мной. Это мое распоряжение равносильно закону.

Наркоз подействовал, можно было начинать.

Перед операционным столом, на котором покоилось обнаженное безжизненное тело Владетеля, Герд на мгновенье замешкался. Но встряхнулся, сосредоточился и непрерывным уверенным движением синего фломастера нанес на тело пациента линию предстоящего разреза. Причем начал ее не там, где следовало по первоначальному плану, а значительно выше, где предполагалось сочленение имплантата легких с собственной трахеей. Он понимал, что для предстоящей операции достаточно разреза меньшей длины, и только нанеся эту чрезмерно длинную линию, сообразил, что его рукой владеет предощущение удачи, от которой в дальнейшем будет зависеть многое, в первую очередь, жизнь Владетеля и, конечно же, его, Герда, собственная жизнь.

– Начинаем, – скомандовал он.

– Почему так? – спросил робот-хирург Агор, указывая на линию.

– Так нужно, – сказал Герд. – Хочу заодно посмотреть швы последней операции. Приступай. С богом.

– Приступаю, господин, – сказал робот и сделал уверенный глубокий разрез.

Мощными ножницами он рассек грудную клетку и раздвинул ребра с помощью винтовой обратной струбцины. Обнажились светлые легкие и притопленное между ними темно-розовое пульсирующее сердце. Первое, что бросилось в глаза, был грубый шов на стыке участков трахеи – собственной от гортани и имплантированной. Герд немедленно понял, что именно этой небрежностью объясняется затрудненное дыхание больного. У него мгновенно вспотела спина. Стало страшно. Явилась уверенность – он обречен.

– Это почему так? – собравшись, резко спросил он, указав на шов.

– Шов не мой, господин, – поспешно ответил Агор. – Меня тогда отстранили – на первом этапе сборки. Шов выполнил сам господин Крон, главный хирург. Так делать нельзя, согласен, но не моя вина…

– Почему молчал?

– Я не молчал, я сказал на разборе операции. Меня выслушали и приказали молчать. Объяснили: сведения о здоровье Владетеля большой секрет.

– Кто приказал?

– Господин Координатор.

– Понятно. Теперь исправляй. Сам. Справишься?

– Я хорошо умею, господин Герд, – заторопился Агор. – Вы можете доверить мне эту работу. Я сделаю ее с удовольствием и блеском. Как нас учили.

– Посмотрим, – сказал Герд. – Приступай.

Робот решительно рассек стык, развернул разрез трахеи наружу. Проворные руки ассистентов немедленно подключили искусственную вентиляцию легких. В сечении обнаружился лишний упругий лепесток ткани, почти полностью перекрывавший просвет. «Теперь понятно, – думал Герд, – почему Владетель дышал с трудом. Кому могла прийти в голову такая странная конструкция?»

Агор проворно зачистил сечения трубок, решительно удалив лепесток, соединил их встык и тщательно прошил разрез. Поверх шва наложил клейкую ленту, которая к тому времени, когда рана заживет, полностью рассосется. Дыхание больного восстановилось, стало ровным и свободным.

Герд заставил себя преодолеть парализовавшее его волнение. Через минуту он был готов идти дальше. И никакой Координатор теперь не остановит. Явился прилив сил – хорошо, что начинать пришлось с исправления чужой немыслимой ошибки.

Той операцией руководил Крон, следовательно, странный шов мог выполнить только он и никто другой. Но ошибка ли это? Мог ли так ошибиться главный хирург? Репутация Крона высока и непререкаема…

«И все-таки я никому ничего не скажу, – неожиданно решил Герд, – и прежде всего, Владетелю. Буду молчать». Ему открылась и зажила своей жизнью простая истина: настоящая смелость – в молчании.

Дальше было совсем легко. Роботы открыли доступ к живым имплантам: печени и почкам. Герд равнодушно подумал, что донор-плебей, распластанный на столе поодаль, с головой укрытый зеленой тканью в бурых пятнах крови, крепко спит и уже не проснется.

Он извлек органы, подлежащие замене, они были изношены настолько, что расползались под пальцами. Погрузил их в широкую кювету, поднесенную ассистенткой. Затем по очереди осторожно принял импланты, разместил на полагающихся местах и, тщательно выверяя каждое движение, приступил к предварительному монтажу, соединив временными скрепами старые и новые сосуды.

Робот-сестра, следившая неотрывно и молча за его работой, подавала инструменты, повинуясь коротким отрывистым приказам, и принимала использованные. Она ловко и точно бросала их в звонкую ванночку на низком столике рядом. Скоро резкие звуки падения стали раздражать Герда – отнимать внимание. Он велел накинуть салфетку на ванночку. Теперь инструменты падали почти бесшумно.

Герд решил полностью выполнить основную сборку. И только окончательную отделку поручить Агору. Самому же неотрывно наблюдать и контролировать ход работ.

Агор промолчал. Человек не доверил ему самую тонкую и ответственную часть операции, он намерен выполнить ее сам, пусть несколько кривовато, зато осмысленно и надежно. Спрос с человека, успокоил он себя. С робота взятки гладки.

Наконец главная работа была позади, оставалось завершить операцию в мелочах и с нетерпением и ужасом ожидать последствий.

Владетель проснулся через два часа в своей постели. Все это время Герд просидел рядом, примостившись на краешке кровати, не спуская глаз с лица человека, от которого теперь зависела его жизнь.

Дыхание старика было ровным и глубоким. Он замедленно, в несколько приемов открыл глаза и с удивлением уставился на Герда, стараясь припомнить, что это за человек, вольно рассевшийся у него под боком. Но вспомнил.

– Как у нас дела? – спросил еле слышно – одними губами.

– Неплохо, – сказал Герд, ощущая напряженное биение собственного сердца.

– Этого не может быть, – сказал больной увереннее.

– Еще как может, – вскрикнул Герд и, не удержавшись, рассмеялся.

– А чего это мы смеемся? – спросил Владетель.

– А оттого, что нам весело, – объяснил Герд, чувствуя, что легчает

– Ну ты даешь, мальчик. Отчего же нам весело?

– Оттого, что жить хорошо!

– Ты знаешь, – шепотом произнес Владетель, – что-то во мне изменилось. Прежде я не дышал так свободно. Во всяком случае, последнее время. Ты что-то такое там сделал? Не отвечай. Ты исправил что-то, мешавшее мне дышать? Не говори, не нужно… Я знаю. Ничего никому не говори, я требую. – Он помолчал, не спуская внимательных, понимающих глаз с лица Герда. – Я все думаю, чего же мне не хватает? Оказывается, я крепко проголодался. Это ты, негодник, запрещал мне есть перед операцией. Я подумал, не перекусить ли нам теперь же чего-нибудь… этакого, а, малыш? Ты чего хочешь?

Герд поднялся, подошел к двери, приотворил створку, крикнул: «Ужин господину Владетелю! И бокал красного вина с его виноградника».

Отворилась дверь, робот в смешном белом переднике, слишком длинном для него, подкатил к постели больного легкий столик, накрытый для ужина. Вопросительно уставился на Герда, ожидая, что тот сам догадается покинуть спальню.

– Ты что же, не разделишь со мной трапезу? – спросил Владетель.

– Не положено, – сказал Герд.

– А если я попрошу остаться? Вдруг сам не справлюсь? Ну-ка, садись. Поможешь, если что… Герд остается, – обратился он к роботу. – Он еще долго будет рядом со мной.

Робот кивнул и вышел. Вскоре вернулся с подносом, ловко дополнил сервировку на двоих, откупорил тяжелую черную бутылку, разлил кроваво-красное вино по бокалам и, неслышно ступая, удалился…

В приемной было людно. Не успел Герд закрыть за собой тяжелую, неповоротливую дверь, как все молча потянулись навстречу с единственным вопросом на смятенных лицах.

– Операция завершена, – объявил он сдержанно, предвосхищая вопросы. – Господин Владетель проснулся после наркоза, его состояние в норме. Он с аппетитом поел, выпил бокал вина и уснул. Теперь пойдет на поправку.

Герд пошел к выходу, и они, эти люди, на которых еще накануне он не смел лишний раз поднять глаза, расступились, пропуская хирурга, и только один из них, Координатор, решительно тронулся следом.

– Попрошу ко мне, – проговорил он глухо, как только дверь приемной закрылась за ними.

В своем временном кабинете он прошел за стол, уселся. Предложил Герду стул напротив.

– Ну? – выкрикнул он.

– Что ну?

– Не понимаешь?

– Не понимаю.

– Не нужно морочить мне голову, господин хирург. – Координатор уставился на него и вновь, как накануне, пахнуло на Герда холодом и угрозой. – Отвечай, когда тебя спрашивает второй человек в государстве. А?

– Я же сказал, операция прошла успешно. Теперь будем ждать. Все решится в течение двух недель – обычное время для преодоления последствий.

– Готовишь лазейку? Надеешься улизнуть?

– Ничего я не готовлю, – сказал Герд спокойно. – Я просто уверен, что все будет в порядке. Теперь, с вашего разрешения, я удалюсь. Не спал почти трое суток. Уж извините…

Не дождавшись ответа, он поднялся, пошел к двери.

Координатор не посмел задерживать победителя и даже забыл сказать, что Тея согласилась встретиться с ним в ближайшие дни.

Дворцовая площадь, раскаленная дневным зноем, казалась пустой. Так незаметны были на ней редкие в эти часы прохожие. Они осторожно пересекали ее границы и безвольно плыли своими путям – каждый сам по себе. Приглушенные звуки шагов были едва слышны.

«Какая мертвая тишина, – думал Герд, без цели перемещаясь поперек пространства. – Никогда прежде не замечал, что мы существуем в полной тишине, насыщенной безнадежностью и отчаянием. Ни одной улыбки, ни одного светлого лица – тупая мрачная сосредоточенность. Все сутулятся в ожидании удара, который последует непременно, а когда – неведомо. Мы живем только потому, что неожиданно рождены живыми. Наша жизнь в любой момент может прерваться – придет время, и ее основное содержание претерпит грустную и безжалостную инверсию. Однажды вместо «жить» станет «не жить», и тогда наступит конец. Как же просто… Но есть ли смысл продолжать эту жизнь, дожидаясь инверсии? – задал он вопрос самому себе. – Стоит ли добиваться истины? И существует ли истина? Есть смысл в жизни Владетеля? Или Координатора? Наконец, есть ли смысл в моей собственной жизни? Или мы не живем, а лишь прозябаем в ожидании конца?..»

Герда поразили вопросы, сформулированные невольно, но наконец отчетливо и полно.

«Но почему же эти вопросы не являлись мне прежде, а возникли только теперь, когда мне впервые довелось коснуться весов, на одной чаше которых жизнь, а на второй – смерть?»

«Нет, даже думать так опасно. В этих вопросах крамола, которую следует пресекать в себе. Но как быть, если крамола уже завладела моим существом, проросла во мне? Ты обманываешь себя, делаешь вид, что не замечаешь необратимого, как выясняется, процесса. А ведь дело зашло так далеко, что тебе уже не по силам напряжением воли исторгнуть крамолу, вырвать ее из сознания…»

Пройдясь по безмолвной, пропитанной скукой площади и окончательно запутавшись в своих рассуждениях, он вернулся во дворец. Сразу же полегчало. Здесь его место, здесь не нужно мучиться неразрешимыми опасными вопросами, здесь нужно действовать и быть начеку. Продолжать игру по давно установленным правилам и терпеть. Вот выход из положения – терпение. И еще непроницаемое спокойствие. Наконец, нужно меньше думать и просто жить.

Окончательно он пришел в себя, когда, войдя в спальню Владетеля, обнаружил у дальней стены покрытую ярким клетчатым пледом узкую лежанку, на которой ему предстоит провести критические две недели рядом со своим больным.

О лежанке он распорядился утром, до операции, не спросив разрешения у Владетеля, и не удивился, обнаружив, что слуги-роботы под руководством недосягаемого господина кастеляна безропотно и точно исполнили его поручение.

Владетель спал, его дыхание было ровным и глубоким.

18

Наконец они одолели огромную воронку, пологие спуски которой состояли из мелкого щебня, осыпающегося под ногами. Ни кустика, ни травинки – мертвая земля. Затем по узкому проходу, протоптанному между огромными бетонными глыбами, ощетинившимися ржавой арматурой, пробрались к полуразрушенному порталу – уцелевшему входу в подземелье.

– Мы теперь в главной штольне, – объяснил Юри. – В ней пятьсот весен тому назад еще жили люди, в подавляющем большинстве обреченные оставаться под землей всю свою короткую жизнь. На поверхность выходили от случая к случаю. Можешь представить себе, каково им приходилось, если понадобилось прожить несколько поколений, прежде чем удалось оборудовать электрическое освещение, без которого жизнь была настоящим адом. Питьевая вода и дети – главные проблемы, стоявшие перед ними. Питьевую воду добывали по каплям, пробившись в нижние горизонты, с детьми было сложнее. Дети рождались редко, долго не жили – нечем и незачем было жить…

Сначала они шли по обустроенным подвалам, в которых сохранилось экономное электрическое освещение и даже соблюдался порядок. Во всяком случае, никаких вещей не было брошено на бетонный пол просто так, без смысла. Наоборот, всякая вещь была прибрана, имела собственное место на широченных полках стеллажей, расположенных вдоль стен. Все повороты, подъемы и спуски главной сквозной магистрали были аккуратно пронумерованы и помечены особыми знаками, предупреждающими о близящихся препятствиях. Было заметно, что эти помещения, прежде обитаемые, теперь посещаются редко – только время от времени.

Наконец штольня заметно сузилась и пошла опускаться вниз с небольшим, но ощутимым уклоном. Порядку пришел конец. Погас общий свет – дальше предстоял путь в полной темноте по заброшенным, захламленным катакомбам.

Юри шел уверенно, непостижимым чутьем то и дело избегая возникавших преград. Видно было, что он давно освоился здесь и весь сложный путь держал в памяти. Адам тянулся следом – шаг в шаг, придерживаясь ладонью его плеча, чтобы не отстать.

Вскоре они уперлись в стену, это был тупик. В стене обнаружилась дверь, в щели которой сквозил едва различимый свет. Юри повозился с замком, распахнул дверь. Они вошли в квадратную слабо освещенную комнату с низким неровным потолком и стенами, тонущими во мраке. Середину комнаты занимал узкий продолговатый стол темного дерева, вокруг стола располагались шесть стульев – по два на длинные стороны дощатой столешницы и по одному на ее неровно обрезанные торцы. Стулья с изящно изогнутыми спинками и круглыми сиденьями были тоже из дерева. Над столом висела голая лампочка, горящая в полнакала. К правой стене прислонилась узкая лежанка, ее покрывал ворох тряпья. Над лежанкой висел большой цветастый ковер из овечьей шерсти. Рисунок на ковре состоял из трех горизонтальных рядов повторяющихся прихотливых рисунков. Все это выглядело так, будто люди, минуту назад сидевшие за столом, только что встали и вышли наружу.

Адам с интересом разглядывал удивительные предметы, какие редко приходилось видеть. Он не подозревал, что столько вещей, изготовленных из дерева, существует на свете. Особенно понравились ему стулья – одинаковые, почти новые.

«Похоже, у старика собираются друзья, – думал он, – те, кому Юри доверяет. Интересно, сколько неучтенных в городе и как они ухитряются существовать? Как власти относятся к ним? Эту проблему следует тщательно изучить».

– Вот и моя берлога, – сказал Юри. – Кажется, пришли. Надо же, опять улизнул. Интересно, долго мне удастся играть в кошки-мышки с властями? Мое счастье, что никому не приходит в голову сунуться сюда. Похоже, я здесь окопался надолго. Представляешь, даже провел электричество. Натаскал проводов, кое-как соединил, наверху подключился к сети. Нагрузка ограниченная – провода слишком тонкие, ненадежные скрутки… А то можно было бы, например, вскипятить чайник. Дело, правда, за малым – обзавестись чайником, не забыть также чай и сахар. Можно было бы напиться чаю, когда станет уж совсем невмоготу. Но это все мечты, которые, к сожалению, никогда не сбудутся. Не будет у меня ни чайника, ни заварки, а тем более сахара, как не будет воды – здесь ее просто нет. А теперь я хочу показать тебе то, чего ты еще не видел и едва ли когда-нибудь увидишь.

Он завозился в углу, чертыхаясь. Вспыхнула мощная лампа. Комната преобразилась, засверкала нестерпимо яркими красками – ее стены были сплошь покрыты необычными изображениями. На прямоугольниках и овалах разного размера, размещенных вплотную один к другому, были запечатлены невиданные люди. Здесь были мужчины и женщины, и даже мужчины вместе с женщинами, наконец, мужчины, обнимающие своих женщин, – такая вольность в современной жизни не полагалась. И, что уж вовсе невозможно было постигнуть, женщины без какой-либо одежды. Адам с восхищением рассматривал их светящиеся теплые тела. Некоторые из них были странно искажены, но оттого не менее прекрасны. «Неужели женщины таковы? – думал он, завороженный удивительным зрелищем. – Женщины исступленных другие. Тея совсем не такая». Он заметил, что впервые подумал о девушке без обычного раздражения – скорее, с жалостью и превосходством.

– Откуда все это взялось? – спросил Адам.

– Из заброшенных подземелий, со свалок… – сказал старик с гордостью, оценив восхищение гостя. – Это картины – так они называются. Красиво? Коллекцию собирали сотни весен, такие же бедолаги, как я. Мне ее поручил беречь последний хранитель, мой единственный друг, который не раз выручал меня – учил жить в этих условиях и не унывать. Он жил здесь же, неподалеку…

– Где он теперь? – спросил Адам.

– Он повидал на своем веку столько горя – старый, больной неучтенный. Почти ослеп. Последнее время даже охотиться не мог. Я делился с ним едой, если повезет. Он прочитал тысячи книг, любил пересказывать… А недавно случилась беда – очередная облава, тогда похватали много нашего брата. Он тоже попался. Выбрался на поверхность подышать, тут его и схапали. И – с концами…

Казалось, Адам утратил чувство реальности. Призрачный мир, который он постигал, выглядел вызывающе сложным, нелинейным, что делало невозможным его освоение с лёта, – это обнаружилось немедленно. Этот давно утраченный мир при всей своей расплывчатой неустойчивости оказался намного сложнее, просторнее однозначно линейного мира, к которому он принадлежал по рождению и воспитанию и который был внушен ему как единственно возможный способ существования.

– Я отключаю свет – перегрузка, – сказал Юри, – вот-вот погаснет, чинить будет сложно – на ощупь.

Стало темно. В темноте притонули стены – чудо исчезло, только память продолжала удерживать его.

– Утверждают, – продолжал Юри, – что в древние времена картины ценились, стоили больших денег. Из-за них случались конфликты, за них могли убить… Держали картины в музеях, приспособленных для их долгого существования, или в жилых помещениях. Теперь доживают свой век в пыльном подвале без света и воздуха. Знаешь, какая здесь глубина? – спросил Юри, и сам ответил: – Тридцать метров. – Он помолчал. – Сколько мы еще протянем? Я думаю, мы погибнем вместе. Так я решил и так будет.

Он замолчал.

– Еще у меня есть книги, – смутно слышал Адам голос старика. – Теперь такого продукта не производят, а когда-то книги печатали в огромных количествах, несколько веков подряд. Как же сложно поверить, что кто-то писал эти книги, что на Земле водились упрямые люди, выполнявшие немыслимую работу. Они запирались, чтобы не отвлекаться на пустяки, и буковку к буковке складывали свои книги – иногда целую жизнь. И, бывало, закрывали за собой дверь, оборвавшись на полуслове, на недописанной строчке… У меня есть книга, автору которой не разрешили не то что страницу дописать, точку поставить не дали… Убили… А еще, говорят умные люди, в незапамятные времена на Земле был один язык, и людей было великое множество. На этом общем языке говорили все и хорошо понимали друг друга. Но однажды они совершили какую-то глупость, кого-то чем-то обидели, обделили или ограбили… И тогда как высшая кара пало на них разобщение. В одно мгновенье они перестали понимать друг друга, в ужасе разбежались в разные стороны, стали жить стаями – обособленно. О случившемся не жалели, не каялись – ума не хватило. Стали строить собственные общины – государства. И все бы ничего, но скоро не удержались, начали завидовать друг другу, покушаться друг на друга, убивать друг друга. Доходило до того, что целые государства истреблялись до последнего старика и младенца. Тех же, кто совершал неслыханные злодеяния, называли героями. Им подражали, о них слагали поэмы, их прославляли в веках, им воздвигали памятники. Но пришли времена, они не могли не прийти, и люди поняли, что самое верное не вражда и оружие, а любовь и вера. Прийти к такому простому выводу было непросто. Это было мучительное прозрение. Но они справились, хотя еще долгие весны продолжали творить глупости и злодейства. Позже в оправдание пороков, не умея превозмочь старые привычки, они придумали себе в утешение слова, способные списать как небывшее все, что казалось им недостойным. «Не согрешишь, не покаешься» – так они облегчали свою совесть. Потом покатились по миру войны – как последнее предупреждение неразумному человечеству. Одна за другой, каждая страшнее и безжалостней едва отгремевшей. Все воевали со всеми. В результате, когда вконец утомились, пришлось признать, что ни материальные ценности, потраченные впустую, ни потерянные города, ни разрушенная промышленность не были настоящим наказанием человечеству. Все это было большой бедой, но бедой поправимой. Настоящая беда состояла в том, что были истреблены лучшие люди. Уцелели те, в ком исходно не было страсти жить… Наконец случилась Большая война как последнее наказание глупому человечеству… Ее развязали звери в людском обличье – все как один из последних… Эти верили, что безмозглая сила сильнее тихой любви и сострадания. Истребили, разрушили все, что можно было истребить и разрушить, уничтожили самих себя, своих женщин, детей, стариков… Опустошили, изувечили Землю. Цивилизации рухнули, Земля опустела на сотни весен… Чудом уцелела жалкая горстка исступленных – главных виновников Большой войны. Несколько тысяч мужчин и женщин. Спасли подземные бункеры, которые строили долго и основательно, заранее готовясь к войне. Туда не могла проникнуть радиация и смерть. Входы в бункеры засыпало взрывами, некоторые затопило водами рек, вышедших из берегов. Сохранились небольшие островки других цивилизаций, живших далеко и отдельно. Эти тоже долго страдали – приняли свою долю мучений, но все же зацепились за жизнь. От них пошли плебеи. Появились первые дети, сначала плохонькие, больные. Долго не жили – не хватало сил распрямиться. Постепенно жизнь стала налаживаться… Исступленные выбрались на поверхность. Только жить наверху было нельзя – там их ждала тихая смерть. Они вновь спустились под землю и начали строить цивилизацию под землей. Их поселения расположились в катакомбах, под Островом. Там было все, что необходимо для жизни. На Острове и теперь живут одни исступленные… Вот как было на самом деле, – тихо договорил Юри и замолчал.

– Теперь у нас тоже единый язык, – сказал Адам. – Один на всех…

– Но в отличие от далеких предков мы почему-то все меньше понимаем друг друга, – сказал Юри. – Отучились понимать. Скучно так жить, братец… Мне рассказывал один неучтенный… – после недолгого молчания продолжал Юри. – Страна, все люди которой говорят на одном языке и понимают друг друга, называется раем…

– Откуда ты все это знаешь? – спросил Адам.

– Я же говорил, был у меня друг, тоже неучтенный. Он погорел недавно, совсем как Тяпа.

– Тяпа не идет из головы, – сказал Адам. – Что с ним будет?

– Закроет дверь, – равнодушно сказал Юри. – Или уже закрыл.

– Мы можем помочь?

– И не думай.

Адам достал коммуникатор.

– Это что за игрушка? – спросил Юри.

– Коммуникатор. Позволяет связаться с любым человеком на Земле.

– И с Островом?

– Легко. И с офисом губернатора.

– Интересно…

Старик внимательно смотрел на Адама и молчал. Наконец встряхнулся и проговорил печально:

– Мне кажется, Адам, ты много хочешь, да много ли можешь.

– Мы сейчас проверим, могу ли я хоть что-нибудь.

Он включил коммуникатор, экран засветился, проявился текст в рамке красного цвета: «Вы вне Закона сорок три минуты и четырнадцать секунд…». «Зловещее предупреждение, – подумал Адам. – Нужно, пожалуй, связаться с Островом». Он набрал код канцелярии университета, экран ожил, почти весь его заняла треугольная физиономия Теи, секретаря ректора.