Текст книги "Вещий. Разведка боем"

Ночью в постели я ворочался, не мог уснуть, хотя и хотелось. Вспоминался странный взгляд старшего дружинника. Не накинули бы удавку на шею ночью, пока все храпят.

Забылся я уже к утру, не совладав с собой. После завтрака оделся, взял все свое серебро, зычно гаркнул в толпу ратников:

– Кто со мной на торг?

Желающих сегодня не было, и я, облегченно вздохнув, вышел за ворота. Мне показалось, что со мной увяжутся соглядатаи, чтобы не сбежал я. В душе шевельнулся червь сомнения – а может, и не отдавал князь приказание Митрофану о моем устранении? Может, слишком подозрителен я стал? Нет, уже все решено, к чему рисковать?

Отойдя пару кварталов, я повернул вправо, к торгу. Мне надо было приобрести коня, не пешком же уходить. Выбрал быстро, сразу же подобрал седло и выехал из Москвы. Далеко уехать не удалось: все дороги развезло, и у Коломны пришлось грузиться на попутное судно вместе с конем. На дорогах никакого движения, снег тает, дороги под слоем воды, не проезжие ни для саней, ни для телег. Только верховой пробиться может, уморив коня. Вот и славно.

Обнаружив мою пропажу, в первую очередь кинутся искать в Москве, разумно предположив, что дороги почти непроходимы. Ищите, ребята, флаг вам в руки.

Радость моя была недолгой, судно на следующий день встало, не в силах двигаться из-за льда. Пришлось продолжить дорогу на коне, но и здесь меня ждала неудача. Конь мой оказался с дефектом, прихрамывал. Моя вина – недосмотрел при покупке, а может, тяжелая дорога сказалась. В ближайшей деревне после ночевки я его без сожаления продал по дешевке крестьянину, честно предупредив о дефекте. Торопиться мне было некуда, и, отдохнув в деревне пару деньков, я продолжил путь пешком. Оно, может, и к лучшему – следы затеряются. Ближе к обеду решил немного передохнуть, за одним облегчиться.

В общей сложности, наверное, уже верст около ста одолел. На коне, даже с запасным, вполовину бы не смог из-за распутицы.

Я прогулялся по опушке; снег здесь уже стаял, и прошлогодняя трава держала ноги, не продавливаясь, даже сапоги не испачкались. Что это? До слуха моего донесся стон. Я остановился как вкопанный. Сверху рощица была видна как на ладони, и в ней не было никого – ни саней, ни лошадей, ни людей. Тишина, наверное, почудилось. Но стоило мне сделать шаг, как стон послышался снова. Я вытащил саблю из ножен и пошел вглубь, продираясь сквозь колючий кустарник. Опа-на! Небольшая полянка изрыта множеством следов – людских и конских. Но на полянке – никого. Кто же тогда стонал? Я стал саблей раздвигать кусты – рвать одежду о кустарник было жалко, запасной у меня не было.

Похоже, за кустами лежит куча тряпья. И только я собрался двинуться дальше, как от этой кучи раздался стон. Саблей я посрубал ветки кустарника, подошел к тому, кто издавал стон.

Мужик в грязной однорядке лежал на животе. Кто же его? Тут и деревень поблизости не видно.

Я перевернул мужика на спину – все-таки негоже бросать соплеменника в лесу умирать. Мужик был в зрелом возрасте, с окладистой бородой. В плече у него торчал арбалетный болт, поперек живота – длинная, но неглубокая ножевая рана. Кровь уже запеклась, но после ранения он кровил обильно – от кустов к месту, где я его нашел, вела кровавая дорожка. Неизвестный был без сознания, хрипло дышал. Как он попал сюда? Ладно, выясним, если выживет.

Я оторвал у него край нижней рубашки, выдернул из плеча арбалетный болт и перевязал. Болт – это не безнадежно, если бы была стрела – такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы – имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть – невозможно, только с клочком мышц.

Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий – не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох – природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают раны перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.

Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да еще он и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких. Тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:

– Еще.

Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо:

– Ты кто?

– Иван, – прошептал раненый.

– Кто это тебя?

– Тати.

Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать – ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

– Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду – помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал – «полежи», можно подумать – он встанет и уйдет.

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом – можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня – раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе – и лошадь при нем, и деньги.

– Деньги? – переспросил крестьянин.

– Деньги, – подтвердил я и потряс кошелем. – Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами, а достать их в деревне – затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город – репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

– Я мигом, – засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, – мысленно одобрил я, – раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

– Я думал, ты уйдешь, – прошептал он пересохшими губами.

– Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

– Попробую.

Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, уложили его на лошадиной спине. Крестьянин вожжами ловко притянул его к лошади, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла – настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи и, пока дошли до деревни, взмокли от пота.

– Комнату в избе уступишь – вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой – заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

– Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да – деньги. Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

– За кормежку и ночлег сколько возьмешь?

Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

– А щи с мясом или пустые? – Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?

– С мясом – каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

– Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином – ей-богу, дал бы затрещину.

– Седмицу точно.

Мужик радостно выдохнул:

– Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

– Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет.

Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

– Шевелись, видишь – гости дорогие кушать хотят.

Хозяйка засуетилась, из печи на стол выставила чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу:

– Вари, Марфа.

Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится – аппетит приходит во время еды.

Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.

– Хозяин, давай его на печь положим – прогреться, пропотеть ему надобно.

Вдвоем с трудом мы подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.

– Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.

– Так неси.

– Нету у нас коровки.

– А у соседей есть?

– Как не быть!

Я молча достал ему еще полушку.

– Неси, вместе с медом неси.

Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет – упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке – вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже – всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда – пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю – его же еще на ноги поставить надо.

Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало – повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.

Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.

– Сон для больного или увечного – первое дело! – глубокомысленно изрек хозяин.

Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.

Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:

– Расскажи – кто ты и что случилось?

– Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя – Крякутной.

Я невольно засмеялся. Купец обиделся:

– Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял – сроду над нами не смеялись.

– Не обращай внимания, Иван, это я о своем. – Надо же, не объяснишь ему, что Крякутной – первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся – а может, это он и есть? Или будет им в будущем? – Извини, Ваня, продолжай.

– Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами – чтобы успеть, значит.

Иван замолчал, отдышался, продолжил:

– А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен – дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул – и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было – отбивался, а как ножом полоснули – так и упал. Очнулся – ни денег, ни лошадей. Кабы не ты – каюк бы мне был. Волков видел, думаю – ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви будут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал – пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю – все, кому нужны чужие беды… Ан – нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать-то тебя?

– Юрий Котлов я, свободный человек ныне; у князя в Москве служил, только не оценил князь мою службу, вот и разошлись наши пути-дороги.

– Не кручинься – это еще не беда. Хочешь, ко мне в охранники пойдешь?

– В Хлынов я собирался.

– Что тебе в Хлынове? Захолустный городишко, людишек и трех тысяч не наберется, деревянная крепостишка. А гонору у вятичей! На три княжества хватит. Представляешь – даже Сарай-город, ордынскую столицу, грабить на ушкуях ходили. А прошлым летом соседей своих пограбили.

– Это кого же?

– Никак не слыхал? – удивился купец. – Великий Устюг. Пограбили сильно, людей много побили, а кого и в полон увели и нечистым продали.

– Это татарам? – пришла моя очередь удивляться.

– А то кому же!

Я о происшедшем не слышал и был немало удивлен. Да, приходилось слышать, что князья воюют друг против друга, ратники гибнут, людей в плен берут, но потом за выкуп отпускают. Но чтобы нехристям продавать? Не бывало такого на Руси. А рабы долго у татар не живут, два-три года. Кормят плохо, работать заставляют через силу – эдак никто долго не проживет. К тому же одежды никакой, в обносках рваных ходят, а зимы в Казани и землях татарских суровые, снежные. Нет, такой участи и врагу не пожелаешь.

– Ну так что, спаситель мой, пойдешь ко мне охранником? Вижу я – человек ты надежный, это – главное! А ежели еще и саблей хорошо владеешь, то цены тебе нет.

– Иван, давай отложим разговор наш до дома твоего, до Нижнего добраться еще надо.

– И то правда, я ведь сегодня гол как сокол, ни одной полушки нет. Домой доберемся – все деньги верну, до последней копейки, не сомневайся.

– Ты выздоравливай побыстрее, деревушка эта в четыре двора, мы скоро всех кур переведем. К тому же сил тебе набраться надо, лошаденка одна, да и та не лошадь – кляча, еле ноги переставляет. До ближайшего села, где лошадь нанять или купить сможем, еще добраться надо.

– Ништо, и не в таких передрягах бывал – и тонул, и горел, и тати грабили, а я вишь – живой. И сейчас выберусь, я мужик крепкий.

– Дай-то бог.

Но Иван и в самом деле быстро шел на поправку, стал выходить из избы на солнышко, садился на завалинке, грелся. Однорядку его хозяйка выстирала, но бурые пятна остались, и вид одежонка его имела неприглядный. Я представил, как мы явимся в село – пешком и в непотребном виде. За побирушек принять могут, особенно Ивана. У меня-то одежда хоть и не новая, но чистая и не рваная. А Иванову рубашку я выкинул – куда ее надевать: разрезанную на животе, в крови, подол разорван мною на перевязки. Упросил Иван хозяина продать ему новую рубашку.

Задержались мы немного дольше запланированного. Иван пусть окрепнет, и – самое главное – дороги подсохнут. Дорога лошадь не держала – та чуть ли не по брюхо увязала в грязи, но человек мог идти и по обочине, по прошлогодней траве.

Вот и мы вышли погожим деньком, распрощавшись с хозяевами. Нам указали дорогу, объяснили, где и куда повернуть, чтобы держаться в направлении Владимира. Так мы и пошли – сначала медленно, потом втянулись и к вечеру подошли к небольшой деревушке. За две полушки получили еду и ночлег, и утром – снова в дорогу. Купец быстро идти еще не мог, но и обузой не был. Худо-бедно – за день мы проходили по десять верст.

К исходу третьего дня вошли в большое село, остановились на постоялом дворе. Сняли комнату, сели ужинать. За три дня дороги не сказать чтобы оголодали, но скудная и постная крестьянская еда сил не добавляла. Потому с удовольствием накинулись на жареного поросенка. Да и поросенок был хорош, с румяной корочкой, истекающий соком и жиром. Сидевшая в углу пьяненькая компания начала отпускать в наш адрес недвусмысленные намеки. Что, дескать, побирушки насобирали на паперти деньги или обобрали честного человека и хотят быстрее набить брюхо. Слушать нам хулу было неприятно, но не лезть же в драку. Тем более – они все местные, а нам рассчитывать, кроме как на себя, не на кого.

Трактирщик с удовольствием смотрел, как компания пытается нас вывести из себя. Видимо – не в первый раз ставился этот спектакль, все развлечение в глуши. Так бы мы и ушли, но один из компании – шустрый небольшой парнишка – перешел границу: проходя мимо, якобы случайно свалил на пол наш кувшин с вином. Ну, парень, с меня хватит. Я резко встал с лавки и ребром ладони ударил его по шее. Парнишка упал. На мгновение в трактире повисла тишина. Затем пьяная компания, толкая друг друга, рванулась к нам. Я выхватил из ножен саблю:

– Кто подойдет ближе – убью.

Обычно такими словами не бросаются, компания замерла. Но потом здоровенный мужик заорал:

– А чего он наших бьет?! – и все бросились на меня. Купец сидел на лавке ни жив ни мертв.

Но что мне пьяная компания с ножами? Моя сабля длиннее. Я уколол двоих самых рьяных задир в бицепсы. Смутьяны заорали, побросав ножи. Остальные остановились в нерешительности.

– Пошли вон отсюда, коли жизнь дорога!

– Э нет, – заорал кабатчик. – А кто платить будет?

– Пусть они сами за себя платят, я их стол не разорял.

Кабатчик выбежал из-за стойки и встал у двери:

– Деньги!

Пьяная компания насобирала медяков и вышла. На прощание один проорал мне:

– Ничего, мы еще встретимся!

Переночевав, мы пошли на торг, подобрали купцу одежду – охабень и штаны, пояс с ножом. Без ножа – никак, ни покушать, ни палку срезать, ни сбрую починить, а в драке нож – последний довод.

А с лошадьми – беда. Продавались всего две, но обе такие, что и без седоков производили жалкое впечатление. На торгу мы узнали, что следующее по дороге село покрупнее и выбор лошадей там шире. Решили попусту не тратить деньги – дойти пешком и там уже выбрать подходящих лошадей.

И только мы вышли за околицу, видим – знакомая компания, что вчера в трактире задиралась, на дороге поджидает. Только числом уже раза в два больше, с кольями, кистенями. На этот раз трезвые, злые, с блеском жажды мести в глазах.

– Ну что, не чаяли встретить? А мы обещали свидеться.

Компания медленно обходила нас со всех сторон, отрезая путь назад, к селу. Но отступать я и не собирался.

– Иван, встань спиной к березе и стой, я сам все сделаю.

Лучшая защита – нападение. Выхватив саблю, я рванулся вперед и, бросившись перед ними на землю, резанул саблей по ногам. Двое нападавших заорали и упали на землю, обливаясь кровью и хватаясь за обрубки ног. Миг – и я вскочил, вонзив саблю в грудь прыщавому мужику; разворот, удар саблей в живот еще одному. Краем глаза увидел – на меня летит кол; я присел, снизу ударил нападавшего саблей в живот и клинок не выдернул, а повел с потягом вниз, вспарывая живот. Мужик заорал дурным голосом и схватил руками вывалившиеся кишки. Я вскочил, оглянулся, но биться было уже не с кем. Оставшиеся невредимыми, побросав колья, резво убегали в село.

Обтерев саблю об одежду убитого, я вбросил ее в ножны.

– Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны.

Иван аж заикаться стал:

– Ничего себе, как ты их? Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями.

– Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.

– А коли виру истребуют за убитых?

– Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.

Мы быстрым шагом пошли по дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.

Отдохнули в постелях, вкусно поели – и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.

Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрасов с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:

– Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать – не на последних местах в дружине был.

– А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, – не удержался я.

Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:

– Покажи!

Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.

– А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?

– Еще один подарок.

Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.

– Я знаю его хозяина. Ты его убил?

– Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал – подарили.

– Кто? – Купец вперился в меня взглядом.

– Купец Святослав Карпов. Доволен?

– Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.

– Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.

– Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?

– На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.

– Гляди-ка! – Взмахнул по-бабьи руками купец. – На смотрины! А к кому?

– Не сказал Святослав.

– Чего же он – по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.

– Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.

Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.

За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:

– Дома!

– Что же ты людей пугаешь?

– Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета.

Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды – видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?

Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй – из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по-моему, из лиственницы. Коли так – сто лет простоит. Добротный дом.

Отворив ворота, купец заорал:

– Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!

Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это – проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке – корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.

– Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему поперва.

Лукерья поклонилась и протянула корец мне.

– Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! – Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.

Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял – как в школе на перемене.

Ивана и меня провели в дом, в горницу.

Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села – как мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей-богу: не был бы участником – поверил бы.

Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобай. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Ранения у него и впрямь были серьезные, если бы не моя помощь – умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.

– Ну – будет, будет, перестань слезы лить. Видишь – живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.

Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и понятное дело – кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом – на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:

– Небось у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.

Сев за стол, прочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступили Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу, – оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть ножку куриную, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.

Вот боец из него – никудышный, трусоват, это я уже понял.

Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из-за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает – отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.

Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки:

– За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.

Я попытался сказать ему, что денег много, потратил я меньше, но Иван был непреклонен.

– Какими деньгами можно измерить мою жизнь? Не только за еду, одежду и лошадей с тобой рассчитываюсь, жизнь свою я ценю дороже этого кошеля, помни.

Я поблагодарил Ивана. Глаза после дороги и обильной пищи слипались, Иван это заметил, крикнул прислугу, и меня проводили в отдельную комнату. Постель уже была приготовлена, и, едва стянув сапоги и сняв одежду, я рухнул в постель и провалился в сон.

Но я еще не подозревал о широте души, хлебосольности и щедрости Ивана. Мы продолжали праздновать возвращение и на второй и на третий день. Утром четвертого дня, страдая от головной боли после выпитого накануне, я взмолился:

– Ваня, друг мой! Не могу я больше пить и есть. Давай делом займемся.

– Так я делами уже занимаюсь: сегодня с утра приказчики приходили, вчера корабль с Астрахани пришел с рыбой, сегодня решали, на какие суда ее перегрузить и куда доставить. Спрос большой – все-таки первый корабль после зимы, соскучился народ по осетрине, не все копченую рыбу есть. А ты отдыхай.

– Ваня, не могу я бездельничать и пить праздно. Ты бы мне дело какое дал, обещал ведь охранником взять. Не хочешь – скажи, я другое место искать буду или в Хлынов подамся.

– Хлынов? Хм. Мне по делам в Хлынов надо. Коли хочешь, сопроводи меня охранником до Хлынова. За хлопоты заплачу, а на месте решай – вернешься со мной или останешься в Вятских землях.

– Годится. Когда будем отправляться?

– Думаю, через седмицу, ушкуй ведь собрать надо, соль повезем, а обратно, если все сладится, – воск и мед.

Неделю я ходил по Нижнему, знакомился с городом, кремлем. Интересно, все-таки здесь через сто лет Минин соберет войско для отпора полякам и произойдет много значимых для России событий.

Кремль внушал уважение – каменные стены опоясывал тридцатиметровой ширины ров. Поди-ка, закидай его фашинами – пупок надорвешь. А еще мне понравилась отводная стрельница, стоящая отдельно от крепости, на другом берегу рва и соединявшая крепость с городом каменным мостом, прямиком к Дмитровским воротам. Я осматривал круглые башни кремля и верил, что к ним приложил руку иноземец Петр Фрязин, как упорно говорили в городе. В кремле жило постоянное войско, учитывая близость вероломной Казани.

Незаметно пролетело время, и утром Иван объявил об отъезде. Нищему собраться – только подпоясаться. Вещами я не обзавелся.

На большом речном ушкуе Иван имел малюсенькую каютку на корме, мне же натянули полог на носу судна и выдали матрас, набитый соломой. Мягко, свежий воздух, немудреная, но сытная пища – прямо туристический круиз.

Я разговорился с Иваном.

– А чего же ушкуем соль везти? Это же крюк какой: вниз по Итилю, потом – Кама, Казань никак не минуешь.

Купец вздохнул.

– Татарва купцов уважает, плати тамгу – ну оброк такой, и хочешь – плыви, хочешь – с караваном иди, никто не тронет. Конный обоз собрать можно, только невыгодно.

– Почему?

– Я в ушкуе увезу больше, чем на телегах, с лошадьми – разорение одно на кормежке, а вода сама несет. Татей на дорогах много, охрана нужна. Чтобы груза много взять, телег много надо, стало быть, и охрана большая надобна, опять торговому человеку разорение. А ежели дождь пойдет? Неделю сидеть будешь из-за дорог. Нет, Юра, рекою выгоднее и быстрее получается. Сразу видно – не торговый ты человек, не умеешь копейку считать.

Я смутился. Одно дело – саблей махать, другое – торговать. Здесь иной склад ума надобен. Наверное, возьмись я торговать, быстро бы прогорел. Надо знать, какие цены на товары в разных городах, в какое время года, где, когда и что выгоднее продать. И мало товар продать – его еще и сохранить в целостности надо.

На протяжении пути Иван посвящал меня в тонкости торговли. Делать было нечего, и я с удовольствием слушал. Знания – за плечами не носить, почему бы и не поучиться полезному делу?

С левой стороны Волги, называемой татарами, марийцами и чувашами Итилем, показалась Казань. Завидев наш ушкуй, наперерез двинулась лодка. На ушкуе спустили паруса, и на палубу поднялись двое татар. Один – толстый, с узкими глазами и усами в пядь длиной – уселся на корме. Второй – молодой – шустро проскочив по трюмам, что-то прошептал старшему на ухо.

– Тамгу давай, урус, один дирхем.

Купец достал из кошеля деньги и отдал. Татарин взамен дал металлическую бляху, вроде жетона, и спустился в лодку.

Течением нас несло вниз. К моему удивлению, на ушкуе паруса не поднимали. Оказалось – поперек реки была натянута толстая железная цепь. И только когда мы отдали страже на берегу пайцзу, рабы стали крутить ворот. Цепь опустилась, и мы поплыли дальше.

– Понял теперь?

– Понял.

А я-то думал, раз татар всего четверо – двое на ушкуе, двое в лодке, оружия нет, – почему бы и не проскочить?

За Казанью в Волгу вливалась Кама, почти такая же широкая.

Ушкуй свернул со стремнины в Каму, скорость сразу упала, приходилось подниматься вверх по течению, хорошо – хоть ветер попутный был.

Через день свернули еще раз влево, это уже была Вятка. А еще через два дня пристали к высокому берегу у Хлынова.

После Нижнего Новгорода город не впечатлял. Деревянная крепость о восьми деревянных башнях, деревянные церкви, деревянные дома. Похоже – каменных домов и церквей в городе вообще не было.

Город стоял на высоком берегу реки. Но весь был изрезан оврагами, улицы немощеные, утопавшие в грязи. М-да, пожалуй, в Нижнем получше будет.

За день ушкуи разгрузили. На следующий день грузили воск и мед в бочках. Иван придирчиво покупал воск, пробовал мед на вкус. А вечером мы уже отчалили.

– За пристань платить надо, спустимся пониже – задарма у берега переночуем.