Текст книги "Тайны войны"

VII

Как и ожидал Муссолини, Гитлер быстро ответил на письмо, в котором перечислялись нужные материалы. Он обещал многое, но просил не дожидаться поставок и немедленно выступить на стороне Германии.

Муссолини снова ответил уклончиво и снова получил письмо – Гитлер шел на уступки. Теперь он просил одного – хотя бы не разглашать, что Италия решила сохранять нейтралитет. Пусть западные державы думают, что в войне она будет на стороне Германии.

Над таким предложением следовало подумать. Муссолини высказал трезвую мысль: а что, если англичане примут всерьез его намерения выступить на стороне Гитлера? Что, если они, сделав такой вывод, сами нападут на Италию? Гитлер, конечно, будет доволен, но…

Граф Чиано предложил выход – он даст понять англичанам, что Италия не будет и не хочет воевать с ними. Как это сделать? Очень просто! Чиано пригласит Перси Лорена и как будто бы в состоянии нервного возбуждения «проговорится». А Гитлеру тоже можно пообещать, даже кое-что предпринять. Для отвода глаз. Ну, например, ввести карточную систему, начать мобилизацию, выключить на улицах свет. Короче – блефовать, как в покере. Блефовать там и здесь.

До конца августа Чиано уклонялся от встречи с британским послом. Перси Лорен сам несколько раз звонил министру, но граф не подходил к аппарату. Он выжидал. Граф сравнивал себя с человеком, ставшим на рельсах перед неудержимо мчащимся на него экспрессом. Локомотив приближается, тревожно гудит сирена, высунулся механик и в ужасе глядит на безумца, на смельчака, который неминуемо должен погибнуть, – тормозить уже поздно. Но человек рассчитывает секунды и за несколько шагов от железной, огнедышащей лавины уходит в сторону. Так действует и он, Чиано.

Из Германии начали поступать грузы, бесплатно. Впрочем, не совсем даром. Муссолини выполнял свои обещания Гитлеру. Он объявил мобилизацию, приказал расклеить плакаты о вербовке рабочих в Германию, закрыл увеселительные заведения. В больших городах улицы вечерами погружались во мрак. По радио передавали инструкции, как соблюдать правила затемнения. Продукты в лавочках стали выдавать по карточкам. Тотчас же родился черный рынок, взыграли цены. Около булочных выросли хвосты очередей. Муссолини остался доволен: весь мир считал его готовым к войне. Если бы это было так! К сожалению, приходится заниматься только блефом – армия не готова к войне. Но если западные страны снова уступят Гитлеру, итальянцам тоже кое-что перепадет из выигрыша. Пока что Муссолини придерживался своей политики – стоять у окна и смотреть.

Внезапно Лондон прервал телефонную связь с Римом. На переговорной станции точно зафиксировали время – это было 31 августа в 8 часов 20 минут вечера по среднеевропейскому времени.

Чиано находился в венецианском дворце, когда ему сообщили об этом из управления связи. Муссолини сказал:

– Может быть, англичане действительно приняли игру всерьез. Сообщение встревожило.

– Это война, – продолжал он. – Завтра мы объявим, что Италия остается нейтральной. К сожалению, так…

– А если завтра будет уже поздно?

Чиано показалось, что все рушится. Не перехватил ли он лишнего? Муссолини был уверен, что Гитлер завтра начнет вторжение в Польшу. А что, если французы и англичане примут за чистую монету все эти затемнения, мобилизации? Что, если первыми нанесут удар? Может быть, сейчас где-то на аэродромах Франции уже подвешивают бомбы под самолетами. Это ужасно – ни в одном городе Италии нет бомбоубежищ. Что в городах – граф не позаботился даже о личной безопасности, убежища нет в собственной вилле.

Надо немедленно принимать меры. Чиано распорядился пригласить британского посла в министерство. Тот явился немедленно. Граф едва успел приехать из Палаццо Венециа. Лорен вошел в кабинет почти следом.

Чиано казался взволнованным, курил папиросу за папиросой, несколько раз дрожащими руками наливал воду, расплескивая ее на скатерть. Видно было, что он едва владеет собой. Говорили о прерванной связи между Лондоном и итальянской столицей. Стиснув виски ладонями, Чиано воскликнул, «забывшись»:

– Но почему вы, англичане, хотите совершить непоправимую вещь? Разве не понимаете вы, что мы никогда не начнем войну против Англии, Франции! Никогда!! – Чиано остановился. Он понял, что проговорился, и растерянно замолчал.

Задуманную сцену Чиано разыграл артистически. Дальнейших разговоров не требовалось. Перси Лорен уехал уверенный, что Италия останется в стороне от конфликта.

После его отъезда министр снял трубку, позвонил в Палаццо Венециа. Рассказал Муссолини, что произошло в последние полчаса, решил подкрепить беседу Чиано с британским послом еще одним трюком – приказал включить уличное освещение в городе.

Жители Рима с проснувшейся надеждой смотрели на вспыхнувшие вдруг фонари, заулыбались. Но заговорщики только играли в мир.

Глава шестая

I

Жюль Бенуа давно не встречался с мадам де Шатинье. После некоторых колебаний он все же решил позвонить ей. Если бы не поручение шефа, Бенуа ни за что не сделал бы этого – нечего возвращаться к старому. Но газета остается газетой, а де Шатинье могла, кажется, организовать ему встречу с премьером. Черт возьми, действительно Франция управляется юбками! Выходит, что попасть к премьеру можно только через его любовницу…

Бенуа набрал номер и назвал свое имя.

– А, Жюль! Наконец-то! Где ты пропадал?.. Я очень, очень довольна. Значит, ты не забыл меня?.. Говорят, ты женился?

Де Шатинье забросала его вопросами, не давала вымолвить слова. Она говорила воркующим голосом, кокетливо-томно, подчеркивая свое право так говорить. Этого тона Жюль как раз и боялся больше всего. Он попробовал уклониться от интимной беседы.

– Об этом после, Маро. Я расскажу все при встрече. Ты не представляешь себе, как я расстроен! Мне нужна твоя помощь.

– В чем, милый? Я всегда готова тебе помочь. Может быть, опять затруднения с деньгами? Твоя Маро пожурит тебя и поможет… Ну, исповедуйся, мой ветреный баловник! Я…

– Нет, нет, – Жюль досадливо поморщился, – дело не в деньгах! Скажи, ты знакома с мадам де Круссоль?

– А, понимаю! Тебе что-нибудь нужно от премьер-министра? Конечно, знаю. Мария Луиза моя приятельница. Мы очень дружны с ней.

– Ты права, Маро, мне срочно нужно встретиться с премьером, но он никогда не принимает. Надежда только на де Круссоль. Помоги мне, Маро!

– Жюль, ты просто счастливчик! Я всегда говорила, что тебе везет в жизни. Как раз сегодня Мари заедет ко мне, а возможно, появится и премьер. Он всегда бродит за ней следом. Ты же знаешь, что у меня, как прежде, салон по четвергам.

– Это было бы замечательно…

– Ну вот и отлично! Приезжай к девяти… Впрочем, нет, лучше пораньше, чтобы я успела тебя поцеловать. Надеюсь, жена не станет ревновать к старым друзьям?.. Ты очень торопишься?.. Понимаю, понимаю! Да, обстановка необычайно сложная. Не буду задерживать!.. А знаешь, я читаю твои статьи. От души поздравляю! У тебя уже имя!.. Как тебе нравится Гитлер? Он приберет к рукам Польшу, поверь мне. Ну и пусть, в Европе будет больше порядка. Не правда ли?

Маро могла бы болтать без конца, легко перескакивая с модных шляпок к проблеме Данцига. Но Бенуа ответил что-то невнятное и поторопился повесить трубку.

Если сегодня удастся встретить премьера, завтра он даст неплохую статью. Она будет вполне уместна. Русофильские настроения снова начинают проникать в печать, нейтрализовать их можно хлестким и убедительным выступлением. В нем следует сослаться на мнение премьера… А с де Шатинье придется встретиться. Черт с ней, нельзя оставаться неблагодарным. Она многое для него сделала…

* * *

Свою карьеру Жюль Бенуа начал в популярном женском журнале. Он сотрудничал в отделе «Наша почта» и отвечал на письма преимущественно молодых читательниц, которых волновали проблемы пола, вечной любви, бескорыстной дружбы, супружеской верности. Насколько позволяло место в журнале, редактор выделял для «Нашей почты» две, от силы три неполных странички в самом конце номера. Тут много не разгуляешься. Правда, чтобы вместить побольше материала, ответы на письма набирали петитом, но гонорар от этого не возрастал.

Исповедуя в душе циничный нигилизм, Жюль Бенуа пытался философствовать на отведенном ему месте в журнале, писал о бренности всего существующего на земле, кроме благословенного чувства, вызванного влечением двух влюбленных существ. В подтверждение излюбленной идеи он обращался к восточной легенде о таинственных нитях, свитых из лунных лучей, которые еще при рождении связывают влюбленных и неизбежно приводят их в жизни друг к другу. Но сам Бенуа со спокойной душой обрывал лунные нити, находил другие, которые приводили его к новым и новым любовным утехам.

Как-то раз он написал даже небольшой трактат на тему, что лучше – ждать и не дождаться или иметь и потерять. Но дискуссии в журнале не получилось. Противоположные точки зрения пришлось высказывать самому Бенуа в статьях под разными псевдонимами, и он вскоре перешел снова на ответы читательницам.

Редактору-издателю нравился сентиментальный, в меру поучительный стиль Бенуа. Ответы Жюля, надо полагать, удовлетворяли и многочисленных читательниц «Нашей почты», так как нередко он получал их послания, полные благодарности и интимных признаний. На иных письмах обнаруживались следы бледно-лиловых, зеленых, синих и других – всех цветов радуги – чернильных пятен от слез чувствительных и растроганных корреспонденток.

Но кто из очаровательных незнакомок, подписчиц журнала, мог бы подумать, что ответы, публикуемые на последних страницах за подписью «Королева Мечта», пишет зрелый мужчина с ассирийской темно-каштановой бородой и выпуклыми, всегда блестящими, наглыми глазами такого же каштанового цвета!

Жюль Бенуа явно преуспевал в жизни. Счастливый случай помог ему распроститься с женским журналом. Несколько лет тому назад он познакомился с немолодой читательницей, женой видного политического деятеля, члена французского кабинета, графиней Маро де Шатинье. Она заехала в редакцию, чтобы лично познакомиться с «Королевой Мечтой», привлечь ее в свой салон как очередную диковинку. Жюлю пришлось выкручиваться из затруднительного положения и в конце концов удалось скрыть, что он сам имеет прямое и непосредственное отношение к имени романтической королевы. С «Королевой Мечтой» дама не встретилась, но вскоре стала любовницей предприимчивого журналиста.

Маро де Шатинье походила чем-то на престарелую, когда-то блиставшую балерину, которая цепляется за старое, не хочет уходить со сцены, не понимая, что все ее обаяние осталось в прошлом. Когда-то она, возможно, была красива, кружила мужчинам головы, но это было давно. Для себя она оставалась все той же «очаровательной былинкой Маро» и никак не могла отказаться от этой роли. Смешно было наблюдать, как графиня кокетливо надувала увядшие губы, капризно склоняла голову или игриво метала многообещающие взоры из-под наведенных ресниц. Под глазами сквозь пудру проступали желтоватые морщинистые отеки. Да, графине давно было бы пора сойти со сцены, но женское самомнение оказывалось сильнее рассудка.

Большого удовлетворения от любовных чар жены министра Бенуа не получил, но мадам де Шатинье оказалась надежным, хотя и довольно шатким по виду мостиком, с помощью, которого Жюль Бенуа перебрался на другую работу. Маро де Шатинье всячески протежировала новому другу, используя обширные связи мужа.

Вначале Жюль сделался репортером, а вскоре иностранным обозревателем влиятельной газеты, являвшейся негласным официозом министерства иностранных дел. Ассирийская борода Бенуа часто мелькала в приемной этого министерства на Кэ д'Орсэ, в кулуарах парламента, на всех пресс-конференциях. Он вхож был в великосветские и дипломатические салоны, завязал обширные связи, считался в журналистских кругах одним из наиболее информированных людей. А его личная дружба с Жоржем Боннэ, министром иностранных дел, вызывала всеобщую зависть и темные сплетни. Но Жюль не обращал на это внимания. Он уверенно считал, что в газетной работе, как и в любом коммерческом предприятии, деловые связи обеспечивают половину успеха. Вторую часть успеха Бенуа относил за счет личной предприимчивости, сметки и умения понравиться нужным людям.

За минувшие годы французские правительственные кабинеты менялись чаще, чем Бенуа менял покрышки на собственном автомобиле. Жюль смог приобрести собственную машину вскоре после того, как начал работать в официозе. Министры сменялись даже чаще, чем его любовницы, а в этом отношении Жюль не был разборчив и постоянен. Давным-давно престарелый супруг графини де Шатинье перестал быть министром, перешел в оппозицию, но к этому времени Бенуа сумел прочно укорениться в жизни, как семечко декоративного ползуна, что взбирается по отвесным кирпичным стенам с помощью многочисленных присосков.

Какие бы политические бури ни бушевали в парламенте, сколько бы раз ни менялся состав кабинета, Жюль Бенуа оставался сам для себя надежным флюгером, который неизменно указывал попутный ветер его житейской ладье. Жюль Бенуа выступал в газетах под псевдонимом, завоевал определенное имя, на него начинали ссылаться, но, как и в женском журнале, многие не знали его настоящей фамилии. Для широкой читающей публики Жюль оставался своеобразной «Королевой Мечтой», но уже в международном масштабе.

Женился Бенуа года два назад на Лилиан Буассон, единственной дочери виноторговца средней руки. В сорок лет Жюль пришел к выводу, что даже преуспевающему холостому литератору следует обзавестись своим углом. А уголок, где поселились молодожены, оказался действительно прелестным. Тесть сделал милый свадебный подарок – за свой счет он заново оборудовал уютную квартирку из четырех комнат на Кэ д'Орсэ, неподалеку от министерства иностранных дел. Это было удобно во всех отношениях. Бенуа пришлось только сделать некоторые расходы на покупку мебели. Несколько тысяч франков, ассигнованных на приобретение квартиры, остались свободными. Это тоже оказалось приятным сюрпризом.

Положение тестя в торговом мире имело немалое влияние на выбор невесты, которую Жюль решил сделать постоянным спутником жизни. Месье Буассон не слыл, конечно, мультимиллионером, но он имел обеспеченный доход, предприятие его расширялось, и тесть не раз осторожно предлагал зятю вступить в компаньоны фирмы, чтобы после – старик начинал задумываться о неизбежном конце – Бенуа смог бы возглавить дело.

Несомненно, месье Буассона удовлетворяло положение Жюля в парижском обществе. Иначе он ни за что не выдал бы за него дочь. Но тесть все же считал, что бочонок доброго вина куда надежнее газетного листа, на котором появлялась подпись зятя. Литературная деятельность подвержена значительно большим случайностям, чем виноторговля. Вино не стареет. Наоборот, чем дольше оно стоит в подвале, тем становится крепче. А разве можно сказать то же самое про газету? Даже самую хорошую статью не положишь в прохладный погреб, чтобы она через десяток лет сохранила ценность и дала еще некоторую прибыль. Газета – мотылек, живущий один день. А месье Буассон полагал, что в нашем мире прочно только то, что реально. Например, винный погреб, земля, недвижимое имущество, то есть все то, что само по себе представляет ценность и может служить источником дохода, невзирая на жизненные неурядицы и всякие там изменения политической ситуации.

В рассуждениях тестя Бенуа находил много правильных мыслей. Жюль понемногу начинал задумываться: не сменить ли действительно интересную, доходную, но неустойчивую профессию журналиста-международника на более спокойную и надежную роль совладельца виноторговой фирмы? В конце концов не все ли равно, где будет стоять его подпись – над статьей в газете или на вывеске фирмы тестя с изображением золотых поощрительных медалей и такой солидной, утверждающей строчкой: «Основана в 1843 году». В подвалах тестя стоят бочонки почти столетней давности, а кто будет читать его статьи даже не через год – через два месяца! Он и сам не всегда помнит, что писал месяц назад, какую точку зрения отстаивал и защищал!

Впрочем, об этом еще есть время подумать. Торопиться некуда. Жюль по-прежнему находился в фаворе, с ним считались на Кэ д'Орсэ – в министерстве иностранных дел, только вот с премьером он никак не мог наладить нужных ему отношений.

Именно поэтому Жюль возлагал большие надежды на посещение салона графини де Шатинье. В душе он сожалел, что женитьба заставила его отказаться от гостеприимства своей покровительницы. Здесь-то уж всегда можно было встретить влиятельных людей!

В парижских кругах особняк де Шатинье считался местом нейтральных сборищ представителей самых различных направлений и группировок. Посетить салон графини считалось признаком хорошего тона, признанием света – отсюда открывался доступ в другие многочисленные аристократические салоны Парижа. В этот особняк средней руки охотно стекались парламентарии и дипломаты, художники и представители делового мира, политические конкуренты и единомышленники, великосветские дамы и восходящие светила.

II

Жюль Бенуа рассчитал время так, чтобы явиться в салон в то время, когда начнут собираться гости, но еще не особенно густо, чтобы не затеряться в толпе приглашенных. Иначе рискуешь не попасть в газетную хронику с перечислением гостей, присутствующих на вечере.

Гостей принимала озабоченная хозяйка. В декольтированном вечернем платье она показалась Жюлю еще нескладнее и выше. Худые обнаженные руки с острыми локтями казались молочно-белыми при свете электрической люстры.

– А, месье Бенуа! – воскликнула де Шатинье, когда Жюль подошел к ней и сдержанно поклонился. – Счастливый молодожен! Наконец-то вы нарушили обет затворничества и посетили нашу скромную хижину! А почему вы скрываете свое сокровище, почему вы один? – Де Шатинье говорила это для окружающих. – Идемте, я познакомлю вас с маркизой де Круссоль, она не позволит вам скучать.

Пробираясь среди гостей, останавливаясь, чтобы бросить любезную фразу, де Шатинье выбрала момент и шепнула:

– Противный, я ждала тебя раньше! Где ты был? Ты рискуешь так растерять все связи и мое расположение!.. Так и быть, сегодня прощу, но в следующий раз… Не оправдывайся! Вот де Круссоль. Идем! Имей в виду, сегодня она управляет Францией, а завтра будет вон та – Элен де Порт, подруга восходящего светила. Видишь, она стоит с этим модным немцем, с Отто Абетцом. За ним увивается весь Париж. Я достала его к себе на вечер. Правда, неплохо?

Они прошли в курительную комнату. У распахнутого окна, выходившего в зимний сад, стояла белокурая моложавая женщина кокетливого вида с выражением капризной властности на красивом лице. Она стояла в окружении нескольких мужчин, среди которых Жюль увидел Жоржа Боннэ, тощего человека с землистым цветом кожи и непомерно большим носом, делавшим его похожим на птицу.

– Мари, – сказала хозяйка, – познакомься с обожателем премьера. Знакомьтесь, господа!

Склонившись к белокурой женщине, де Шатинье тихо сказала ей на ухо, но так, что Жюль слышал:

– Он не выносит Элен де Порт. Вы найдете общий язык…

Хозяйка почувствовала, что Бенуа может невпопад возразить, и предупреждающе сжала его руку.

– А теперь, господа, извините меня, я должна вас покинуть. У меня столько забот!

Де Шатинье одарила всех ослепительной улыбкой. Жюль приметил морщинки поперек уголков ее рта. Стареет…

Де Шатинье ушла, расточая улыбки и комплименты. Ее декольтированная фигура мелькала то там, то здесь. Слуги в белых манишках разносили вино и сандвичи.

Боннэ повторил фразу, видимо прерванную появлением Бенуа:

– Я уверяю вас, что Гитлер не захочет портить отношения с Францией. Маркиза де Круссоль абсолютно права, – Боннэ улыбнулся блондинке. – Внимание Гитлера устремлено на восток. Мы можем спокойно спать, господа, совершенно спокойно.

– Да, – поддержала де Круссоль, – пока в Европе есть Гитлер, мы можем не опасаться революции в Париже. Он не пустит большевиков на Запад.

– Простите, но какой же смысл тогда вести нам переговоры с русскими? Пусть извинит маркиза, что я возражаю. – Собеседник учтиво поклонился де Круссоль.

Бенуа знал его – журналист Терзи, любивший задавать каверзные вопросы. Они частенько встречались на пресс-конференциях. Терзи был заметно навеселе. Когда он успел?..

– Русские, – продолжал он, – принимают всерьез начавшиеся переговоры, они рассчитывают сообща обуздать Гитлера.

Боннэ недовольно повернулся к собеседнику:

– Это их дело, на что они рассчитывают. Моя задача – дипломатическим путем обеспечить безопасность Франции.

– Хотя бы ценой войны?

– О какой войне вы говорите, месье Терзи? Разве мы не сохранили мир в Мюнхене, вмешавшись в спор между чехами и Гитлером?

– Да, но после этого перестала существовать Чехословакия, и все же война, как видите, не за горами, – на подвижном лице журналиста появилась ироническая улыбка.

– Именно за горами! – Боннэ рассмеялся собственной остроте. – Нас отгораживают Арденны и дипломатический опыт. Из-за Данцига войны не будет, поверьте! Вы получите ее, когда немцы бросятся на Украину. Но нас это мало касается. Не так ли, маркиза?

Жюль заметил, что де Круссоль во время разговора украдкой бросала взгляды через зал, туда, где стояла Элен де Порт, оживленно говорившая с Абетцом – рыжеватым немцем с постоянной, будто искусственной улыбкой. Белокурую подругу премьера что-то, видимо, раздражало, тревожило, и она, забываясь, временами покусывала губы. Обращение Боннэ застало ее врасплох.

– Что вы сказали? Да, да! Мы не можем из-за Польши рисковать собственной безопасностью. Премьер придерживается такого же мнения. Я знаю, что немцы все на стороне западной культуры. Возьмите хотя бы Абетца. Интереснейший собеседник! Он много сделал для сближения наших стран.

Де Круссоль открыто посмотрела в ту сторону, где стояла ее соперница. Взяв под руку Абетца, Элен де Порт уводила его в другой зал. Маркиза нахмурилась.

– Месье Бенуа, – улыбнулась она Жюлю, – хотите оказать мне услугу?

– Я буду счастлив, приказывайте! – Про себя Жюль подумал: «Ей приятней служить, чем Маро, у нее хотя бы не торчат кости». – Что должен я сделать?

– Начать войну и захватить в плен Абетца! Но только сейчас же!

– Разрешите и мне принять участие в военных действиях? – Журналист с подвижным лицом и густой шевелюрой еще раз поклонился де Круссоль.

– Для подкрепления? Идите! Берите хоть всю нашу армию во главе с Гамеленом, но захватите в плен Абетца! – Де Круссоль засмеялась, потом тихо сказала: – Но имейте в виду, Абетц должен быть один, отнимите его у этой куртизанки.

– Все будет сделано!

Журналисты ушли выполнять поручение.

– Бьюсь об заклад, Жюль, – сказал Терзи, когда они вышли из курительной комнаты, – вы приехали сюда брать интервью у премьера! Не так ли?

– Откуда вы взяли?

– Не скрывайте! Я тоже кручусь вокруг де Круссоль. Но знайте – интервью уже лежит у меня в кармане.

– Каким образом?

– А так: де Круссоль говорит то же самое, что премьер. Она повторяет все его мысли.

– Все же я хотел бы встретить премьера.

– Я тоже. Де Круссоль нам поможет. Мне он нужен лишь для того, чтобы сослаться в статье на личную встречу. Нового он ничего не скажет… Однако мы, кажется, потеряли соприкосновение с противником! Где Абетц? Вы с ним знакомы?.. Отлично, уводите его, а я отвлеку графиню де Порт. Хотел бы я знать, что на уме у этого немца!

– Как и у всех, – карьера.

– Не только. Я знаю, что он хорошо платит редакторам за статьи прогерманского толка.

– Не все ли равно, кто платит. Политика – та же коммерция. – Жюлю Бенуа тоже кое-что перепадало от Абетца.

– Вы слишком циничны, Жюль. Идемте начинать войну.

Теперь почти все гости были в сборе. Извиняясь и кланяясь, журналисты пробирались все дальше, лавируя между группами споривших и рассуждавших людей. Фигура Абетца мелькнула и снова исчезла в дверях соседнего зала.

– А хозяйка умеет коллекционировать бывших французских правителей, – бросил Терзи, уклоняясь от плывущего над головами подноса, заставленного бокалами вина.

– И не только бывших, – будущих и настоящих.

В самом деле, среди гостей в салоне де Шатенье Жюль увидел и седоволосого, с моржовыми усами Леона Блюма – бывшего социалистического премьера, и Пьера Лаваля – приземистого и нескладного овернца с оливковым цветом лица, тяжелыми веками, толстыми губами и желтыми от никотина зубами. Был здесь и громоздкий Фланден, с длинной, лысеющей головой, прозванный «небоскребом парламента». К своему удивлению, Бенуа увидел в зале и престарелого генерала Гамелена – начальника генерального штаба. Он разговаривал с американским послом Уильямом Буллитом и в знак согласия кивал головой. У генерала были выцветшие добрые глаза и шелковистые светлые волосы, а сквозь детски розовую кожицу на щеках просвечивали тонкие лиловые прожилки. Только форма придавала генералу воинственный вид.

Журналисты раскланялись и прошли дальше.

Терзи сострил:

– Нашему генералу Морису больше идут колпак и мягкое кресло. Он соглашается всегда и со всеми.

– Но старик себе на уме, – возразил Жюль, – он соглашается и остается при своем мнении.

– Послушайте, – сказал Терзи, – все только и говорят о войне. Все, кроме генерала Гамелена. Слышали, они обсуждают с Буллитом достоинства устриц? Полезное занятие для начальника генерального штаба!

– Бросьте, Леон, – беззаботно отмахнулся Жюль, – раз генералы занимаются кулинарными разговорами, войны не будет!

– Не знаю, кажется, война гораздо ближе к нам, чем некоторые думают.

Они пересекли наконец зал и пробрались к Элен де Порт. Терзи представил ей Жюля. С Абетцом они оба были знакомы. Немец довольно бойко говорил по-французски и весело приветствовал журналистов.

– Господа, – воскликнул он, – давайте выпьем за дружбу, за единство культуры Запада против восточного варварства! Сегодня и почему-то, как никогда, уверен в нашей дружбе. Здесь я, кажется, больше француз, чем немец. Прошу, господа! Вы не откажетесь выпить с нами, мадам де Порт?

Абетц принял от слуги бокалы и предупредительно передал Элен де Порт, потом Терзи и Бенуа. Он отпил небольшой глоток, наслаждаясь тонким вкусом вина.

– Только в Париже я узнал, что существует белое бордо. В Берлине об этом не знают. А сколько нам нужно еще узнать друг о друге, хотя мы и соседи!..

Терзи отвлек Элен де Порт, начал говорить ей какие-то комплименты, а Жюль тем временем пригласил Абетца к маркизе де Круссоль.

Они уже скрылись за дверью, как графиня де Порт обнаружила исчезновение абонированного ею немца. В Париже Абетц выполнял совершенно непонятные функции – был завсегдатаем парижских салонов и ратовал за культурное сближение французов с Германией.

– Куда это они ушли? – недовольно спросила де Порт.

Терзи не утерпел:

– Я слышал, что маркиза де Круссоль просила доставить к ней Абетца…

– Так она здесь, эта интриганка! – на лице де Порт выступили розовые пятна. – Проводите меня, я не могу оставаться с ней в одном здании! А этому ассирийцу я никогда не забуду вероломство! Так и скажите!

Терзи добавил:

– Его фамилия Бенуа, графиня. Жюль Бенуа. Говорят, он поклонник нашего премьера.

– Тем более! Я вообще не понимаю: что находят в этом провинциальном учителе географии?

– Вы слишком резки, графиня… А вот и господин Рейно! – прервал себя Терзи.

Перед ними выросла маленькая фигурка смуглого человека, отдаленно похожего на японца.

Лицо Поля Рейно расплылось в улыбке, но она почти сразу погасла. Он заметил, что его подруга не в духе.

– Я только освободился, Элен. Теперь мы сможем провести здесь часок…

– Нет, мы должны уехать отсюда! Сейчас же! Я не хочу оставаться.

– Отлично! – сразу же согласился Рейно. – Я только что хотел предложить вам проехаться по городу. Сегодня замечательный вечер.

– Благодарю вас, месье Терзи, за ваше внимание, – де Порт повернулась к Леону. – Больше не беспокойтесь. Приезжайте во вторник ко мне, там не будет такой толкучки. – Графиня протянула руку, унизанную кольцами. – Если встретите господина Абетца, передайте мое приглашение. Я не успела этого сделать сама. Запомните: вторник, в шесть часов. До свидания!

Де Порт взяла под руку Рейно, и они вышли в холл. Терзи видел, как женщина, негодуя, что-то рассказывала «дофину». Рейно считали прямым наследником премьера. В политических кругах ожидали, что Рейно скоро займет пост премьера.

«Вот пауки в банке! – усмехнувшись, подумал Терзи. – Теперь заварится каша!» Он выпил еще бокал вина у подвернувшегося официанта и торопливо прошел в курительную комнату – ему хотелось присутствовать при разговоре де Круссоль с немцем.

Терзи нашел всех у того же окна. Группа пополнилась Абетцом, а подле маркизы стоял обрюзгший, с нахмуренными бровями премьер и влюбленными глазами смотрел на де Круссоль.

– Рассейте наши сомнения, господин Абетц, – с кокетливой улыбкой говорила блондинка. – Неужели Гитлер хочет поссориться с Францией? Я не хочу этому верить!

– Я только художник, маркиза, но не политик и все же знаю, что фюрер весьма дружелюбно относится к Франции. Стоит ли нам ссориться из-за Данцига!

– Вот именно! Вы слышите, господа? А что вы скажете, господин посол? – обратилась де Круссоль к подошедшему Уильяму Буллиту. – Что думают у вас в Америке? Мы говорим про войну.

Буллит учтиво поздоровался с дамой и поклонился мужчинам.

– Я предпочитаю говорить о мире, – уклончиво ответил он. – Меня связывает официальное положение…

– Нет, нет, – живо возразила де Круссоль, – мы говорим совершенно приватно! Вы находитесь среди друзей.

Терзи заметил, как мгновенно насторожился Абетц, но тотчас же восстановил беззаботную, игривую улыбку.

– Я не могу ни в чем отказать интересной женщине. Извольте. Если в Европе вспыхнет война, я сомневаюсь, ввяжутся ли в нее Соединенные Штаты. Об этом я уже говорил на открытии памятника американскому солдату в Пуэнт де Грав. Во всяком случае, сенат разъехался на каникулы, уклонившись от рассмотрения вопроса об американском нейтралитете. Сенатская комиссия решила вернуться к этому вопросу только в январе, не раньше. Мы не хотим вмешиваться в дела Европы. Что же касается востока, – Буллит понизил голос, – вы знаете мое отношение к русским. Нас не интересует, что произойдет на востоке.

– А что вы думаете об этом, господин премьер?

– Напишите то, что вы слышали. Это будет полезно знать вашим читателям.

Появление хозяйки прервало разговор.

– Господа, я надеюсь, вы останетесь ужинать? – Де Шатинье сказала это достаточно тихо, чтобы ее слышали только те, кого она приглашала.

Встретившись глазами с Жюлем, она сделала знак и отошла. Жюль пошел за ней следом.

– Простите меня, Жюль, вам лучше не оставаться на ужин. Не надо афишировать наши отношения. А завтра я жду вас на Елисейских полях. Помните, где мы встречались? Будь умником, Жюль!