Текст книги "Тайны войны"

С тех пор прошло без малого два года. Происшествие, всполошившее жителей кургауза, вскоре забылось, его заслонили другие, более значительные события. Прежде всего, Австрия стала немецкой провинцией, сбылись предсказания бедекера, и теперь из Берхтесгадена можно свободно ездить в Вену, в Линц, куда угодно. Получилось это очень просто: Гитлер послал войска в Австрию, – он уверял, что делает это по просьбе самих австрийцев, – а на другое утро австрийцы проснулись присоединенными к Германии.

Не менее знаменательным событием для берхтесгаденцев было и то, что рейхсканцлер избрал их город своей постоянной резиденцией. В этой связи приоткрылась и завеса тайного строительства среди диких и безлюдных скал. У подножия горы вырос поселок Оберзальцберг с просторной виллой Гитлера – Бергхофом. Закончилось и строительство на вершине горы, здесь вырос замок с гордым названием «Орлиное гнездо». А сам Берхтесгаден стал приобретать все более широкую известность, и в газетах название города начинало звучать так же, как Даунинг-стрит в Англии, Кэ д'Орсэ в Париже или Белый дом в Вашингтоне. Берхтесгаден стал символом германской политики.

Одним из первых гостей Гитлера в Берхтесгадене был престарелый британский премьер-министр Невиль Чемберлен. В результате этой встречи чехи были вынуждены уступить и отдали Гитлеру Судетскую область. Через несколько месяцев и вся Чехословакия, подобно Австрии, стала германской провинцией под названием «Протекторат Богемия и Моравия». Берхтесгаденские обыватели были совершенно уверены, что для чехов это несравненно лучше – спокойнее и больше порядка.

А вообще жители недавно еще захолустного курорта – лавочники, владельцы пансионов, кафе, булочных – теперь чувствовали себя непосредственными участниками мировых событий. В самом деле, за последнее время в Европе не происходило ни одного мало-мальски крупного события, которое не зарождалось бы в их городе на глазах обывателей. Присоединение Чехословакии произошло после приезда Чемберлена в Берхтесгаден. Английского премьера в черной тройке и высоком цилиндре, одетого будто для похорон, не раз видели на курорте. Иные даже отметили, что премьер никогда, в любую погоду, не расстается с черным дождевым зонтиком.

Что же касается событий в Австрии, то старожилы помнят приезд последнего австрийского канцлера Шушнига. Он проскользнул довольно быстро в резиденцию Гитлера и, не задерживаясь, уехал в Вену с жестким ультиматумом по поводу аншлюса. Вскоре Австрия потеряла самостоятельность.

Появление Шушнига в Берхтесгадене жители связывали потом с другим событием. Долгое время в городке был расквартирован австрийский легион Гитлера. Для конспирации австрийских легионеров называли «жетонами», но для берхтесгаденцев это не было секретом. Под руководством германских офицеров вооруженные легионеры открыто маршировали по улицам, а вскоре после приезда Шушнига они вдруг исчезли и какими-то путями очутились в Вене как раз накануне вступления германских войск в австрийскую столицу…

Здесь, в Берхтесгадене, с королевскими почестями встречали Бенито Муссолини, из Венгрии приезжал напыщенный регент Хорти в адмиральской форме, густо разукрашенной золотым позументом. Даже политики из пивных Берхтесгадена относились к венгерскому диктатору с некоторым оттенком иронии. Они в каждый его приезд обычно спрашивали друг у друга, каким же все-таки флотом командует Хорти. Уж не в собственной ли ванне стоят военные корабли сухопутного адмирала? Но фюрер явно мирволил Хорти. Не так давно он даже подарил ему прогулочную яхту, и с тех пор венгерский регент имел полное основание носить адмиральский мундир с кортиком – на Дунае плавал настоящий корабль.

Немалые разговоры вызвал и другой подарок Гитлера, который был подороже яхты. После очередного появления Хорти в Берхтесгадене – это как раз совпало с приходом германских войск в Прагу – в газетах появилось известие, что Закарпатская Украина отныне присоединяется к Венгрии. Адмирал оказался ловок! Фюрер присоединил Чехословакию к Германии, а старик Хорти, из которого вот-вот посыплется песок, как из дырявой тачки, отхватил себе кусок территории с миллионом жителей. Не лучше ли эти земли сохранить за Германией? Булочник, державший магазин рядом с «Гранд-отелем», никак не понимал щедрости Гитлера, а владелец гаража таксомоторов глубокомысленно утверждал, что Гитлер, конечно, неспроста делает такие подарки, но в чем тут дело, он так и не мог сказать. Обычно разговор в пивной заканчивался фразой: «За нас думает фюрер, ему лучше знать».

* * *

Да, рейхсканцлер думал за немцев. Адольф Гитлер стоял на скале в «Орлином гнезде» и рассеянно глядел на раскинувшийся невдалеке Берхтесгаден, на горы, кое-где уже покрытые снегом, на рваные облака, повисшие на утесах, на бурую зелень долины. Сюда, на каменистые склоны горы, он удалился для размышлений.

Да, Гитлер думал за немцев, за обывателей, из среды которых вышел он сам и которых знал лучше, чем кто-либо другой. Он считал себя вправе думать за нацию как человек, отмеченный перстом провидения, как вождь, ниспосланный судьбой германскому народу. Считал, что он приобрел это право ценой борьбы и унижений, надежд и отчаяния. Он слишком долго жил в бедности, чтобы поддерживать бедняков, этих насекомых, карабкающихся друг на друга. Сколько веков говорили о том, что нужно покровительствовать несчастным и бедным, поддерживать слабых, – не пора ли наконец защитить богатых и сильных от толпы немощных и бедняков! В наше время только сильные владеют миром, только сильные имеют право на существование…

Гитлер подошел к обрыву и носком сапога столкнул вниз небольшой камень. Он проводил его глазами и усмехнулся: так надо относиться к слабым – подталкивать в пропасть. Это куда гуманнее, чем давать им жить, позволять влачить жалкое и бесполезное существование.

В своих мыслях Гитлер видел мир, раскинувшийся под его ногами. Да, мир действительно скоро будет у его ног – весь, весь! Пришла пора взять его, как зрелый плод. Надо только как следует тряхнуть дерево, и яблоко – тотальная власть – само попадет в руки. А уж он тряхнет мир как следует!

В честолюбивых мечтах, в упоении собственной силой и властью, рейхсканцлер вскинул голову, расставил ноги и уперся кулаками в бедра. Так стоял он некоторое время на фоне облаков и гор, к чему-то прислушиваясь. Даже наедине с самим собой он не переставал позировать и рисоваться, а на этот раз, пребывая в кажущемся уединении, Гитлер знал, что он не один. Время от времени он слышал мягкое тиканье затвора лейки и тогда, делая вид, что, погруженный в свои размышления, ничего не замечает, сам принимал нужную позу, как старик тиролец в Берхтесгадене.

Застыв в избранной позе, Гитлер ждал, но на этот раз привычного щелчка почему-то не последовало. Он недовольно повернул голову. Его личный фотограф Поль Гофман, присев за камнем, возился с аппаратом. Вот он торопливо захлопнул крышку и встретился глазами с Гитлером.

– Я же просил оставить меня одного, почему ты здесь, Гофман?

– Простите, мой фюрер, но я хочу запечатлеть для потомков ваш образ. Кто, кроме меня, сделает это? – В интонации Гитлера Гофман уловил дружелюбные нотки. Он знал, что фюрер лишь делал вид, будто не замечал фотографа.

– Хорошо, раз ты здесь, сделай мне этот снимок. Запомни сегодняшний день, Гофман: я стою накануне великих решений… Кстати, что случилось у тебя с аппаратом? – В голосе Гитлера послышалось беспокойство.

– Все в полном порядке, мой фюрер, я менял кассету.

Под угрозой самой жестокой пытки личный фотограф не признался бы сейчас, что во время съемок у него отказал аппарат. Гофман знал о суеверности своего шефа.

Гофман спустился несколько ниже и, рискуя свалиться с обрыва, сделал несколько кадров.

– А теперь оставь меня. Не то получишь, как при нашем первом знакомстве. Помнишь? – Гитлер хмуро улыбнулся собственной шутке.

– Но тогда разве был плохой снимок, мой фюрер? За него американцы заплатили мне тысячу долларов.

– Да, да, то был мой первый портрет, напечатанный в Америке. Он обошел все газеты… Иди, иди, Гофман! Сейчас не время вспоминать прошлое, мне надо сосредоточить мысли на будущем.

Фотограф ушел, но Гитлер не мог избавиться от воспоминаний, да он и не гнал их – они были приятны. Когда это произошло? Видимо, лет шесть назад, а может быть, семь. Как раз в самое тяжелое время, когда партия начала рассыпаться. Если бы не деньги Кирдорфа и Круппа, пришлось бы солоно! Совершенно верно, тогда он и познакомился с Гофманом. Американское агентство Юнайтед Пресс пообещало тысячу долларов за хороший портрет Гитлера. Гофман взялся исполнить заказ, но лично не знал еще будущего правителя, а штурмовики из охраны поколотили фотографа во время съемки. Это было на митинге. Думали, что Гофмана подослали левые. Зепп здорово поработал тогда кулаками. Хорошо, что в свалке хоть уцелела пленка. Каковы бывают превратности судьбы! Кусок пленки сыграл такую роль! Может быть, рурские тузы и не дали бы денег, не увидев портрета Гитлера в американских газетах. Где это была подпись: «Восходящая звезда Германии – Адольф Гитлер»? Кажется, в «Нью-Йорк таймс». Что говорить, американцы сделали ему неплохую рекламу!..

С Полем Гофманом его связывали и другие воспоминания.

Это было словно вчера, тоже в Мюнхене и в те же самые дни. Он зашел в фотографию Гофмана за портретом. Портрет не был готов. Предложили подождать с четверть часа. Тут он и встретился с Евой Браун, лаборанткой у Поля. Она печатала копии. Конечно, Ева принесла ему счастье. Молодая женщина вышла из-за портьеры и сказала сдержанно, почти застенчиво:

– Прошу вас, господин, фотографии в этом конверте.

Она оценивающе посмотрела на посетителя, протянула ему плотный черный конверт, в которых обычно хранят фотобумагу. Да, то было время, когда он, Гитлер, сам еще ходил за своими портретами в фотографии и ему отдавали их в использованном конверте. Но тогда не приходилось обращать на это внимание.

Гитлера покорили красивые ноги и светлые волосы лаборантки. Она была просто мила, а элегантное серое платье ей очень шло. Ева и тогда умела одеться. С такой дамой не стыдно появиться в обществе.

Ева просто отнеслась к их сближению. Не стала строить из себя недотрогу. Встречались в его квартире на углу Принцрегентштрассе. В квартиру с низкими потолками, на третий этаж, можно было проникнуть только по темной лестнице. Но какие вкусные сосиски жарила Ева на электрической плитке! Гитлер не знал, какую роль в его сближении с Браун сыграл все тот же Поль Гофман, уступив ему свою любовницу.

Потом было время, когда они не встречались долгие месяцы. Ева ждала его, коротала время с портнихами, а Гитлер то выступал в «Клубе господ» – перед промышленниками в Дюссельдорфе, то мчался в Берлин, в гостиницу «Адлон», – советовался с Герингом и тайно встречался с иностранными дипломатами, что-то обещал им и сам получал обещания, неистовствовал на митингах и добывал деньги, тут же раздавая их нужным людям. Он интриговал, подкупал, устранял противников.

Но когда он снова появлялся в Мюнхене, неизменно проводил вечера с Евой на Принцрегентштрассе. Эта женщина становилась ему просто необходимой. Она прежде всего заставила его позабыть имя Гели, Гели Раубаль. Впрочем, нет, Гитлер ничего не забыл. То, что случилось тогда, еще больше озлобило, ожесточило его, заставило его еще раз почувствовать себя неудачником в жизни. Появление Евы смягчило удар, который нанесла ему судьба. Но несомненно, смерть Раубаль повлияла на склад его характера, сделала Гитлера еще более мрачным, замкнутым и недоверчивым. Теперь-то он не назовет себя неудачником! Пусть ими будут другие.

И все же старое чувство озлобленности снова охватило Гитлера. Не надо бы сейчас вспоминать Раубаль, все это давно прошло, вот уже семь лет, как она застрелилась. И все же Гитлер думал о ней – Гели Раубаль.

Это была его племянница, дочь сводной сестры. Адольф питал к ней далеко не родственные чувства и был уверен, что она станет его женой. Он полагал, что имеет на нее безраздельное право. Но Гели предпочла забулдыгу Морица – приятеля и единомышленника Гитлера. Они вместе ходили в пивную Берчкеллер, вместе выступали на митингах. Произошла ссора с Морицем, и Гитлер отправил племянницу в Вену, подальше от греха. Для всех Гели уехала в Вену учиться пению. Гитлер говорил, что мечтает сделать ее певицей. Но и после этого он не прекращал домогательств, а Раубаль отвергала их и наконец, не выдержав, застрелилась. Она ушла из жизни, и Гитлер не мог ничего сделать. Считал себя обманутым. Вот что бесило! Он начал искать утеху в вине. Однажды, обливаясь пьяными слезами, сказал приятелям: «Теперь одна только Германия будет моей невестой…» Прошло немного времени, и Гитлер утешился с Евой Браун.

Усилием воли Гитлер повернул мысли от прошлого, но он продолжал думать о женщинах.

Гитлер вообще любил женское общество. Перед женщинами легче показать свое превосходство. Женщины лучше умеют слушать, пусть не всегда понимая, о чем идет речь, но в их глазах быстрее можно зажечь огоньки восхищения, они гораздо легче поддаются гипнозу слова, способствуют вдохновению, оживляют мысль. В этом отношении Ева бесподобна. Склонив голову, она часами может слушать самые глубокомысленные рассуждения и не перебивать, что очень редко бывает у женщин.

Гитлер перешел на другую сторону утеса и присел на камень, поросший зеленоватым лишайником. Это было его излюбленное место. Он привыкал к одним и тем же местам, вещам и почти не терпел новых людей в своем окружении. Возможно, здесь сказывалась возрастающая с годами мнительность, может быть, влияло предсказание гороскопа. Но, так или иначе, каждое новое лицо заставляло настораживаться, вызывало подозрительное чувство нависавшей опасности.

Солнце все больше начинало пригревать камни. На склоне горы становилось теплее. Небо было совершенно чисто, и на Вацмане искрился первый выпавший снег. Можно считать, что утро уже кончилось, а фюрер все еще не мог обратиться к мыслям, ради которых он уединился здесь, как всегда это делал перед большими решениями.

Впрочем, решение созрело уже давно. Сейчас самое удобное время расправиться с Польшей. Дальше оттягивать нечего. Генерал Браухич обещал покончить с ней в две недели. Пятьдесят шесть дивизий стоят на границе и ждут приказа. Он отдаст этот приказ двадцать пятого. Хотя нет, сегодня вторник… Гитлер начал считать на пальцах – двадцать пятое будет в пятницу. Ни в коем случае! Только не в пятницу – этот день приносит несчастье. Надо следовать старой пословице: «Что предпримешь в пятницу, не продержится и недели». Тогда в субботу… Дело, конечно, не в Данциге. Это разговоры для дураков. Германии нужно жизненное пространство – лебенсраум. В субботу наступит новая эра в истории. Германцы начнут движение на восток. Они пойдут по следам древних тевтонов, во главе их встанет он, Адольф Гитлер! Он затмит славу и Наполеона и Фридриха. Ну, а повод найдется. Как его зовут, этого англичанина? Бакстон. Он подбросил неплохую идею – пусть поляки сами нападут на Германию…

Гитлер уже поручил Гейдриху добыть одежду польских солдат. Этот сдерет ее вместе с кожей! А кто напялит мундиры, кто станет нападать, не важно, лишь бы люди были в польской форме. Потом их нетрудно убрать. Мертвые, как известно, умеют держать язык за зубами.

Значит, англичане, если они подсказывают такие вещи, не хотят воевать из-за Польши. Мы еще с ними поладим, они пригодятся. Им бы только стравить нас с русскими. Всему свое время, дойдет черед и до русских. Если бы только в Москве поверили, что мы всерьез заключаем договор с ними. Договор! Это клозетная бумага. Договора заключают, чтобы рвать их…

А британцев он тоже выжмет, заставит их танцевать под его дудку, как Чемберлена. Этот сухой стручок тоже хочет быть хитрым! Предлагает вернуть колонии в Африке. Чьи? Германии нужны немецкие колонии, а он предлагает бельгийские. Подумаешь, от пятого градуса до Мозамбика… Бельгийские можно и так взять. Но дело сейчас не в этом. Значит, англичане хотят полюбовно разделить мир и разделить только с ним. Вот это важно! Значит, тыл обеспечен.

Сегодня на совещании он сообщит генералам свое решение. Нужно подкрутить этих зазнаек. Они слишком расчетливы и осторожны, он бы сказал – ограниченны. В большой политике нужны дерзость и риск. Иначе разве удалось бы подчинить Австрию и чехословаков! Конечно, надо благодарить за это Чемберлена. Как обвел он этого старого дурака! Прорвать судетские укрепления – не шутка. Для этого следовало иметь по меньшей мере тридцать дивизий, а было их тринадцать! Тем не менее Чехословакия пала без единого выстрела. А генералы еще не верят в его полководческий гений! Шкодливые кошки! Хотят действовать только наверняка. Бездарь! Только и думают о чинах и наградах. Он даст их, эти награды, пусть только воюют. Генералы все еще считают его серым ефрейтором, шмирштифелем – смазным сапогом, а они лакштифель – лакированные сапожки, белая кость.

Рейхсканцлер, распалившись в мыслях, ударил себя кулаком по колену. При одном воспоминании о снисходительном отношении генералов, прикрытом внешней почтительностью, он приходил в бешенство. Он чувствует это. Пусть Вильгельм Лист посидит сегодня на совещании. Это полезно, сбросит немного генеральскую спесь. Когда-то ефрейтор Адольф Гитлер служил у него в пехотном полку, а теперь… Роли меняются.

Мысли Гитлера переметнулись на полк, где он служил под началом Листа, на холодные и неприютные казармы на окраинах Мюнхена. Там он получал даровое питание и ефрейторскую каморку. Потом снова вспомнил о квартире на Принцрегентштрассе. По сравнению с каморкой она показалась тогда дворцом. Переселение из казармы было первым признаком возросшего благополучия. Там соседи уже называли его «герр Гитлер», выказывали уважение. Это не то что в Вене, в кварталах Мейдлинга, где в любую погоду приходилось выстаивать перед дверями благотворительного ночлежного дома. А ночлежка походила на Австро-Венгерскую монархию, в ней не по доброй воле жили люди разных национальностей. В ночлежку забирались чешские бетонщики, словенские каменщики, хорватские чернорабочие, кто угодно. Гитлеру, всегда помнившему, что он немец по крови и, значит, выше всего этого сброда, казалось, что они перебивали у него работу, оттирали от хлеба насущного, забирались на лучшие нары. Быть может, там, в ночлежках Мейдлинга, почувствовал он впервые ненависть к славянским и другим недочеловекам, которые мешают жить чистокровным арийцам.

Вена! Красивая мачеха! И все же он любил этот город, где прошли ранние и недобрые годы. Любил – не то слово. Цепная собака тоже любит свою конуру. Нужда приковала его к мачехе-городу. Если бы мог он тогда жить иначе! Как завидовал он сытым господам, гулявшим на Пратере! Сколько пришлось пережить унижений, крушений надежд, болезненных уколов, щелчков по самолюбию! Его не пустили и на порог Академии художеств, хотя он был абсолютно уверен в своей одаренности. Он предложил архитектурный проект, который затмил бы автора Бельведера, но над ним посмеялись. Рискнули бы сделать это теперь! А тогда вместо работы в академии пришлось торговать поддельными картинами и зарабатывать на хлеб, пока не случились неприятности с криминальной полицией. Много лет спустя канцлер Дольфус пытался шантажировать его каким-то протоколом из полицейских архивов Вены. Думал, что безнаказанно может заигрывать с Италией и показывать кукиш Гитлеру! За то и поплатился своей головой. Гесс чисто обставил дело…

Нет, в Вену он стремился не для того, чтобы поклониться ночлежке и вспоминать об унижениях. Он жаждал удовлетворения, добивался признания, которого столько времени не было. И он добился своего, Адольф Гитлер. В город въехал сразу после аншлюса, въехал как победитель.

Конечно, жизнь в Вене не прошла бесследно. Она дала очень многое. Во время триумфальной поездки к нему привели старика букиниста. Это был единственный старый знакомый, обнаруженный в Вене. У него дрожала голова от старости, быть может, от страха. Букинист наконец вспомнил, как герр Гитлер приходил к нему читать старые иллюстрированные журналы. По тем журналам Гитлер начал изучать военное искусство – читал отчеты о франко-прусской кампании. Значит, не всем нужна академия генерального штаба, ее могут окончить и совершенно посредственные генералы. А толку? От штанов, протертых за партой, не всегда прибавляется в голове. Он убежден: в военном искусстве главное – интуиция. Она есть у него, хотя Гитлер и учился на старых журналах, у прилавка венского букиниста…

Верный своей обычной манере перескакивать в мыслях с одного на другое, Гитлер вдруг отдался более ранним воспоминаниям – о своей родословной, об отце, Алоизе Шикльгрубере, который пожертвовал всем, даже именем, чтобы выбиться в люди.

Гитлер не мог помнить, когда отец работал сапожником, – то было за много лет до рождения Адольфа. К рождению сына Алоиз был уже хоть и небольшим, но таможенным чиновником, носил форму – не ровня мастеровому люду. К тому времени, когда Адольф стал подрастать, его отец успел до краев наполниться высокомерным презрением к голодранцам, к низшим слоям, то есть к людям в спецовках, комбинезонах и заштопанных, засаленных блузах. Адольф рано усвоил высокомерное отношение австрийских обывателей к «черни» и тяготился, что ему приходится жить в окружении этой публики.

Алоиз Шикльгрубер, надо полагать, был неудачником в жизни. Только раз судьба улыбнулась ему, протянув тугой кошелек в виде наследства румынского еврея Гитлера. Но в последний момент капризная дама – судьба отняла руку, и Алоиз остался ни с чем. В самом деле, чем еще, как не роковым невезением, можно объяснить неудачу отца с женитьбой! Сапожник Шикльгрубер в зрелом возрасте женился на дочери бухарестского кельнера еврея Гитлера. Конечно, не по любви. Кто может воспылать к уродливой и сварливой женщине, которая к тому же была лет на пятнадцать старше! Но кельнер любил внебрачную дочь как память о приятных грехах молодости. Он пообещал Алоизу приданое, но поставил условие: женившись, сапожник возьмет фамилию тестя, а стало быть, и дочка будет законно носить фамилию Гитлер.

У старого кельнера имелись свои соображения: других детей у него не было, но он не хотел, чтобы на земле оборвался род Гитлеров. Кельнер для того и придумал сложную, хитроумную комбинацию, вбив себе в голову, что так будет легче оставить молодоженам наследство, накопленное чаевыми. А Шикльгрубер не дорожил фамилией, он предпочитал деньги. Но старик обманул Алоиза – умер, не успев написать завещания. Немногим позже умерла и супруга Алоиза. Так и получилось, что в результате всех комбинаций австрийский сапожник получил в наследство от тестя только фамилию. Огорченный неудачей, Алоиз женился на прислуге усопшей – на Кларе Пельц, матери будущего канцлера Германской империи.

Судьба еще раз улыбнулась сапожнику, он поступил в таможню. Но обманутый в своих расчетах Алоиз усмотрел причину неудачи в вероломстве бухарестского кельнера и навсегда затаил глубокую неприязнь к еврейскому племени. Это чувство он постарался внушить и сыну.

Так получилось, что злейший антисемит из всех антисемитов в истории последних веков Адольф Гитлер носил фамилию еврея, кельнера из Бухареста…

Два поколения род Гитлеров выкарабкивался, пробивался в люди. То, чего не добился таможенный чиновник, удалось сделать его сыну Адольфу. Путь к долгожданному благополучию, к славе и власти нащупал он все в той же Вене. «Красивая мачеха» многому научила. Озлобленный житейскими неудачами, подросток Гитлер шатался по венским базарам и митингам, ввязывался в споры, слушал в пивных выступления модного вожака какой-то национальной партии Георга фон Шенерера. Вместе с лавочниками Гитлер негодующе кричал «пфуй» по адресу иудеев, одобряя этим призывы оратора громить газеты и еврейские магазины.

В молодости Гитлеру довелось слушать и другого оратора – Карла Люгера, мэра города, который тоже к чему-то призывал, кого-то клеймил и что-то обещал обывателям. В завистливую душу сумрачного подростка на всю жизнь запали слова Люгера: «Чтобы преградить путь социалистам, нужно включить их требования в свою программу. Не беспокойтесь о программе – она нужна только для выборов».

Отчаявшись добиться успеха в Вене, молодой Гитлер решил искать счастья в Германии. Он перебрался в Мюнхен, убежденный в том, что виновники всех бед на земле – это евреи, рабочие и социалисты. А господами положения, Гитлер тоже в этом уверился, должны быть люди, в жилах которых течет немецкая кровь.

В Мюнхен он переехал незадолго до начала мировой войны, но и война ничего не изменила в личной судьбе Адольфа. В полку дослужился до чина ефрейтора. Фортуна обратила внимание на неудачника лишь значительно позже…

И вот он, избранник судьбы, сидит на диких камнях в канун великих свершений. Взглянул бы на него сейчас отец, Алоиз Шикльгрубер! Он остался бы доволен успехами сына. Ради благополучия отец отказался от собственной фамилии, Адольф тоже пошел по его стопам. Сын австрийского таможенника всего несколько лет назад принял германское подданство. Национальность, как и совесть, – ненужное тряпье, мешающее идти к намеченной цели. Он, Гитлер, признает только борьбу крови с кровью, расы с расой. Только борьба за существование сделает одних властелинами, других – рабами. Естественный инстинкт побуждает всякое живое существо не только побить врага, но и уничтожить его. Он, Гитлер, пришел к этому выводу в результате долгих, глубоких раздумий. Лишь в процессе войны происходит естественный отбор и очищение земли от неполноценной и низшей расы. Только война поставит германскую расу на уготованное ей место под солнцем.

Но с войной надо спешить. Надо наверстать упущенное время. Александр Македонский стал полководцем в двадцать лет, Наполеон и Фридрих начинали завоевательные походы в двадцать шесть лет, а Карл XII – еще раньше, семнадцатилетним юношей. Он, Адольф Гитлер, отстал от великих полководцев мира, ему уже пятьдесят лет. Надо наверстать время, надо спешить!

Гитлер поднялся с камня, покрытого зеленым лишайником. Он торопливыми шагами начал спускаться по тропинке вниз, к Бергхофу, будто и впрямь спешил наверстать упущенное время.

До совещания с генералами оставалось не больше часа. За это время из Москвы должен был еще позвонить Риббентроп.