Текст книги "Тайны войны"

В окружении свиты Гитлер вышел из виллы. К гранитному крыльцу подкатил громоздкий «майбах», тяжелый и неуклюжий, но такой просторный, что человек среднего роста свободно мог стоять в нем, как в автобусе. Кроме рейхсканцлера в машину сели Геринг, Борман, Кейтель и Розенберг, приехавший в Оберзальцберг к концу совещания. Гесс задержался с Йодлем – военным советником Гитлера, а Гиммлер, замешкавшись в холле, опоздал на несколько секунд. «Майбах» уже тронулся, когда на крыльце появился рейхсфюрер. Он скрыл проскользнувшее на лице недовольство и бросил настороженному адъютанту: «Машину!» Но к подъезду подходили другие автомобили, в них рассаживались генералы, и Гиммлеру пришлось ехать в самом конце процессии.

«Майбах» мягко взял с места. От Бергхофа асфальтированная дорога сразу поворачивала вправо, поднималась в гору мимо железобетонных казарм – виллу охраняли несколько сот эсэсовцев – и исчезала среди камней. На склоне горы мелькнул поселок – десятка два небольших домов с черепичными кровлями. Здесь были виллы Геринга, Риббентропа, Геббельса и других представителей «старой гвардии».

Примерно на половине пути к «Орлиному гнезду» дорога вырвалась на террасу, окруженную скалами. Высокий забор из грубо отесанного камня опоясывал гору. Концы этого каменного пояса сходились здесь, у террасы, и замыкались, как пряжкой, железными воротами с барельефом, изображающим свастику и распластанные орлиные крылья. Дальше строений не было. Только на вершине – отсюда он хорошо виднелся – поднимался приземистый, бетонный, цвета дикого камня замок с пологой крышей. Миновав ворота, дорога поднималась вверх еще круче, извиваясь спиралью вокруг горы.

Машины карабкались медленно, на первой скорости. В «майбахе» говорили о совещании, обменивались впечатлениями. Гитлер все еще чувствовал усталость. Но возбуждение и приподнятое состояние, пережитые там, в кабинете, постепенно начинали спадать. Он был еще во власти собственной речи, но им завладевали другие мысли. Он высказал их своим спутникам.

– Мы не можем откладывать великий конфликт еще по одной причине. Никто не знает, сколько я еще проживу, а без меня положение станет безнадежным на долгое время. Я в этом уверен. Мое существование является наибольшим и благоприятнейшим политическим фактором. Поэтому действовать нужно только в этом году. Я не уверен, что меня не попытается устранить какой-нибудь полуидиот или сумасшедший. – Гитлер остановился, задумался и повторил: – Действовать только сейчас, только сейчас!..

– Мой фюрер, – быстро нашелся Геринг, он сидел рядом с Гитлером, – разрешите вам возразить. Я говорю как пророк: из этого замка вы еще будете управлять и повелевать миром! Ненужно так мрачно смотреть на будущее!

Геринг отлично знал о честолюбивых мечтаниях фюрера и попал в самую точку. Когда-то Гитлер сам по разным поводам и в разное время высказывал эти мысли. Геринг только вовремя умел их повторять. Да и «Орлиное гнездо», построенное в недосягаемых горах, отражало ту же идею мирового владычества. Гитлер собственноручно набросал архитектурный проект замка. Толстые средневековые стены, дубовые, кованные железом двери должны символизировать крепость германского духа, необузданную первозданную силу. Отсюда, окруженный ореолом средневековой романтики и неприступными горными кряжами, Гитлер мечтал управлять миром.

Все это знал Геринг и не упустил случая ввернуть льстивую фразу.

– Спасибо, Герман! Ты угадываешь мои мысли. Это первый признак близости наших душ. При всей скромности, я незаменим… В субботу начнем, если… Впрочем, никаких «если»! Альфред, – обратился он к Розенбергу, – приготовься стать министром оккупированных территорий. Имейте в виду: Польша – только начало. На твой век хватит работы. А гаулейтером в Польшу назначим Франка, он умеет драть шкуры. Ты, Альфред, кажется, учился в Москве?

– Да, мой фюрер, я неплохо знаю Россию.

Гитлер знал прошлое Розенберга. Он мог бы не хуже его самого дать любую справку из биографии остзейского барона, но разговоры о Москве, о России всегда щекотали нервы, возбуждали, как наркотик, а это сейчас было крайне необходимо. Гитлер спросил:

– Как же ты из Прибалтики очутился в Москве?

– Туда эвакуировали Рижский политехнический институт, мой фюрер. Я заканчивал его в самую революцию.

– Ну, а потом?..

Потом было бегство из Советской России, скитанья в Париже по кабачкам, переполненным белогвардейцами, эмигрантские склоки, жизнь впроголодь, неудачная работа во французской разведке и наконец Мюнхен, знакомство с Гитлером. Из России Розенберг вынес неуемную злобу к большевикам, черносотенные взгляды, заимствованные у главарей «Союза Михаила Архангела», и навязчивую идею об отделении Украины. Розенберг даже предпринимал некоторые шаги, чтобы осуществить заветную цель. Здесь, неподалеку, в Рейхейнгалле, он участвовал в съезде белоэмигрантов вместе с гетманом Скоропадским, Севруком, Полтавцем-Остраницей и другими столпами украинских националистов. Тогда, в двадцать первом году, с отторжением ничего не вышло, но он по сей день считается специалистом по русскому вопросу.

Но все это только пронеслось в голове будущего министра оккупированных территорий. Гитлеру он лаконично ответил:

– Потом, мой фюрер, было счастье работать с вами. Из Москвы я уехал ровно двадцать лет тому назад.

– Я обещаю, мы еще побываем там вместе…

Разговор прервался. «Майбах» тяжело поднялся на верхнюю площадку, высеченную у подножия отвесной скалы. Все вышли из машины и отправились к горловине сводчатого туннеля, облицованного розоватым гранитом. Как ни торопился Геринг, он едва поспевал за остальными. Его тучная фигура в прорезиненном алюминиевого цвета плаще, перетянутом портупеей, напоминала небольшой аэростат воздушного заграждения, который заводят в ворота ангара. Отдуваясь, рейхсмаршал вплыл в туннель самым последним.

Кованые фонари на фигурных кронштейнах – такие можно увидеть только в порталах старинных храмов – освещали гулкий туннель, ведущий в глубину скалы. Заканчивался он широким гротом, тоже облицованным камнем. В левой стене виднелась дверь лифта, прикрытая бронзовой решеткой.

Человек в форме эсэсовского офицера распахнул дверь, пропустил Гитлера и его спутников в лифт. Одновременно незаметным движением руки он нажал электрическую кнопку, скрытую в облицовке, и прислушался – из-под земли донесся приглушенный топот, шарканье чьих-то ног: личная охрана фюрера – двенадцать эсэсовцев – занимала места в нижнем этаже лифта.

Удостоверившись, что охрана на месте, офицер прикрыл за собой дверь и встал к пульту управления лифтом. В полированных до зеркального блеска латунных стенах отражались фигуры стоящих в кабине людей. Подъем продолжался несколько минут – штольня, пробитая в скале, превышала сто метров. Это был единственный способ проникнуть в «Орлиное гнездо». Поднятый наверх лифт полностью изолировал замок от внешнего мира.

Вскоре в «Орлиное гнездо» поднялись и остальные гости.

Обед сервировали в «чайной комнате» – в совершенно круглом зале. Кроме огромного, тоже круглого стола, нескольких картин непонятного содержания, принадлежащих кисти фюрера, да ковра, сплошь закрывавшего паркет, здесь не было никакого убранства.

За столом было оживленно и весело, хотя и отсутствовали женщины. Ева Браун появилась среди гостей лишь ненадолго вначале. Она была в черном, закрытом и недлинном платье, достаточно обнажавшем красивые, точеные ноги. Лицо этой тридцатилетней светлой шатенки, чуть начинавшей полнеть, можно было бы назвать красивым, если бы не ее рот, точно заключенный в скобки вертикальных морщин.

Кроме колец и жемчужного ожерелья, на ней не было других украшений. Браун сдержанно поздоровалась с ближайшими к ней генералами, отозвала в сторону Гитлера, что-то сказала ему, поправила галстук или, может быть, сняла невидимую пылинку с кителя и, улыбнувшись ему, снова исчезла. Ева интересовалась, не вызвать ли сейчас Гофмана, пока на столе не нарушен порядок, пока все выглядит так красиво. Гитлер пригласил всех к столу. Место рядом с ним так и осталось незанятым.

Ели умеренно и мало пили – после обеда предстояло еще совещание, – но и без вина возбуждение не исчезало. Только Геринг, отличавшийся неуемным аппетитом, ел все, что ему подавали. Предпочтение он отдавал соусам. Руками макал куски хлеба, начисто вытирая тарелку.

Гитлер ограничивался вегетарианскими блюдами, мясной пищи он избегал. За обедом выпил бокал рейнского вина, да и то налил его для того, чтобы произнести тост перед фотокамерой Гофмана. Появление в зале фотографа внесло обычную в таких случаях скованность. Каждый хотел выглядеть на снимке в более привлекательном виде. Все эти люди, у которых каких-нибудь полчаса тому назад прорвалось их звериное естество, позировали перед объективом и снова походили на благопристойных военных, чинно сидящих вокруг стола с салфетками, заткнутыми за воротники, с бокалами и улыбками или, наоборот, серьезными, но тоже благопристойными, абсолютно человеческими лицами. Так их зафиксировал фотограф на снимке.

За обедом общего разговора не состоялось, переговаривались друг с другом, но, когда подали кофе и служители удалились, Гитлер вернулся к мысли, высказанной по дороге в замок.

– Среди благоприятных факторов нынешней ситуации, – сказал он, – я должен упомянуть о собственной персоне и, при всей скромности, квалифицировать это так: я незаменим. Я знаю свои способности и силу воли. Я не кончу войны, пока не сокрушу противника. Я не капитулирую ни при каких обстоятельствах. Судьба рейха зависит от меня и только от меня.

Адъютант Шмундт, отодвинув недопитый кофе, записывал мысли Гитлера. Речь зашла об отношениях с Англией, о ее политических деятелях.

– Этот толстяк хочет меня обмануть, – Гитлер говорил о Черчилле. – Он, конечно, хитрее Чемберлена, но ему не хватает одного качества – смелости. В конце концов он перехитрит самого себя. Черчилль предпочитает действовать исподтишка, загребать жар чужими руками. Я уверен, что британцы не станут возражать против нашего вторжения в Польшу, – мы будем ближе к России, а это им на руку. С Черчиллем или Чемберленом мы скорей найдем общий язык, чем с русскими. Наш общий враг – большевизм, это объединяет нас с Западом. Пока суть да дело, под прикрытием красной опасности, мы приберем к рукам Польшу. Посмотрим, кто кого перехитрит!

Геринг потянулся в карман за портсигаром, но задержал руку на полпути – в присутствии Гитлера никогда не курили.

Гитлер изрек еще несколько мыслей, записанных подполковником Шмундтом, и напомнил, что пора продолжать совещание.

Военное совещание проходило все в том же кабинете Гитлера в Бергхофе. Докладывал фон Браухич, оперируя стратегической картой Восточной Европы. На ней территория Польши была изрезана цветными линиями, стрелами, уходящими от германской границы в глубь страны. К докладу Браухича Гитлер сделал несколько замечаний, принятых без возражений. Он еще раньше перечеркнул излишне благоразумный и, на его взгляд, робкий план операции, представленный генеральным штабом. Не хватает войск? Снять с западной границы. Французы не полезут в драку. Принудить поляков к отступлению? Чепуха! Надо уничтожить живую силу. Все ударные дивизии сосредоточить на левом крыле, перерезать коридор и нанести удар с тыла. Рискованно? Чепуха! На Западе войны не будет, можно не беспокоиться…

Совещание затянулось почти до полуночи. Решали и согласовывали технические детали. Столь долго создаваемая военная машина была готова к действию.

Глава четвертая

На другой день после свадьбы Карл Вилямцек проснулся от изнуряющей, томительной духоты. Под периной, хотя и почти невесомой, было невероятно жарко. Сперва ему даже показалось, будто он лежит в закрытом парнике, насыщенном тяжелыми, влажными испарениями. Может быть, это показалось потому, что шторы на окнах удивительно напоминали соломенные циновки, которыми весной покрывают на ночь парниковые рамы. Сквозь эти шторы в спальню проникал полусвет, и трудно было понять, давно ли наступило утро.

Движением ног Карл сбросил с себя перину и облегченно вздохнул. Первое, что попалось ему на глаза, была высокая ярко-желтая спинка деревянной двуспальной кровати. За кроватью, рядом с дверью, занимая половину стены, высился гардероб такого же цвета. Над головой висела деревянная люстра с колпачками из вощеной бумаги, а подле кровати по обе стороны стояли тумбочки с настольными лампами в форме матовых шаров на изогнутых никелированных стойках.

Рядом с собой Карл увидел спящую Герду. Она, разметавшись, лежала под такой же периной, и ей, видимо, было так же жарко. На ее губах, на всем порозовевшем лице Герды бисером выступил пот. Распахнутый ворот ночной сорочки обнажал дряблую шею и все еще полную, широкую грудь.

Карл удовлетворенно закрыл глаза. Все, что окружало его в этой комнате, теперь принадлежало ему. Он потянулся и пятерней провел по обнаженной груди жены. Герда здесь главная собственность. Она проснулась от прикосновения его руки и томно, еще в полусне, пробормотала:

– Карлхен, какой баловник ты!..

Но едва Герда открыла глаза, как лицо ее изменилось, приняло сосредоточенно-деловое, озабоченное выражение.

– О майн готт! – испуганно воскликнула она. – Как поздно! Имей в виду, мы будем вставать очень рано. Пора за работу. Впрочем, если хочешь, сегодня ты можешь немного полежать в постели, мой Карлхен…

Она торопливо встала, не таясь наготы, будто прожила с Карлом добрый десяток лет, сунула в туфли босые ноги, прошла к гардеробу, накинула цветной халат, поправила волосы и вышла из спальни. Уже за дверью сказала:

– Твоя пижама висит на стуле. Примерь ее, она должна быть тебе впору.

Карл продолжал нежиться на смятой постели. После вчерашней попойки ломило голову. Но это ничего. Свадьба была как свадьба. Все было очень солидно, как и полагается в таких случаях. Правда, пришлось немного поиздержаться, но что поделаешь, не каждый день люди женятся или выходят замуж! И Герда, кажется, приличная женщина. Она-то не будет пускать денег на ветер! Не то что те, в альбоме у фрау Кюнце. Размалеванные красотки! Карл вспомнил неудачное посещение брачной конторы.

Месяц назад дочка приехала к нему на велосипеде в деревню. Она застала его во дворе за работой – Карл чинил старые парниковые рамы. Эмми привезла адрес «Дианы» и сказала, что ему обязательно надо заехать в контору. Может быть, что и выйдет, а поездка ни к чему не обязывает.

Эмми не первый раз заводила с отцом разговор о женитьбе, да и сам Карл начинал об этом подумывать. В доме нужна хозяйка. Прежде хоть кое-что делала дочка, но, с тех пор как она вышла замуж, Эмми не так-то часто стала бывать у отца. А Карлу надоело жить одиноким вдовцом. Сколько можно! На пятом десятке хочется иметь какой-то уют, потом – он не считает себя немощным стариком. Наоборот…

Брачная контора находилась на Курфюрстендамм. Вильямцек отправился туда на автобусе, который шел до зоопарка. Дальше можно было ехать трамваем, но зачем тратить лишние деньги, и Карл предпочел пройтись пешком. В этом аристократическом квартале он бывал очень редко, но без труда нашел дом и подъезд с маленькой вывеской: «Диана». Других надписей здесь не было.

Фрау Кюнце, владелица конторы, встретила его вежливо, но покосилась на грубую, крестьянскую одежду. Обычно у нее бывали более изысканные посетители. Владелица что-то щебетала Карлу о Диане, покровительнице охоты и женского целомудрия, уверяла, что с ее помощью – не то Дианы, не то самой фрау Кюнце – герр Вилямцек найдет свое счастье.

Потом хозяйка провела Карла за ширму, с каким-то благоговением, точно евангелие, раскрыла перед ним большой альбом в бархатном голубом переплете. С каждой страницы на Карла глядели фотографии женщин разного возраста. Непослушными пальцами, привыкшими больше к земле и навозу, Карл начал перелистывать альбом, а фрау Кюнце давала пояснения и одновременно расспрашивала, кого предпочитает господин посетитель, каковы его склонности. Если ему нравятся блондинки, она может порекомендовать эту фрейлейн. Очень приличная семья…

Фрау Кюнце заметила, как неуклюже листает посетитель страницы, и сама принялась перелистывать альбом, – чего доброго, еще испортит или засалит картон.

Может быть, господин обратит внимание на эту даму? Вдова. Конечно, она более пожилая, чем та блондинка, но смотрите, как прекрасно сохранилась! Дай бог выглядеть так каждому в сорок пять лет! Имеет небольшой капитал, очень добрый характер. В семейной жизни это очень важно…

Карл остановился на полногрудой женщине в кружевном платье, с напряженной улыбкой и пронзительными глазами. Чем-то она напомнила ему покойную жену.

– Простите, – сказала фрау Кюнце, – эта дама уже нашла свое счастье. Если бы вы пришли к нам немного раньше! Она только неделю назад вышла замуж. Мы не успели снять из альбома ее фотографию…

В торжественной тишине брачной конторы Карл почувствовал себя не в своей тарелке. С другой стороны ширмы до него доносился проникновенный шепот. Там было дамское отделение. Говорили женщины. Одна убеждала другую:

– На вашем месте я предпочла бы вот этого господина… Вас смущает лысина? Ну что вы! Не обращайте внимания! Смотрите, какой солидный мужчина! Вполне обеспеченный. Я уверена, вы ему очень понравитесь.

– Хорошо, я хотела бы с ним познакомиться. – Это говорила, видимо, посетительница. Голос ее был неуверенный, робкий. – Как это сделать?

– Мы напишем господину открытку. Впрочем, у него, кажется, есть телефон… Оплату за услуги мы принимаем вперед. Сколько стоит? Сущие пустяки! Разве это имеет значение, когда вы находите счастье!

– А если это не подойдет мне?

– Тогда мы предложим вам что-нибудь другое. Наша фирма – солидное предприятие. Но я уверена, что это как раз то, что вы ищете…

Карлу не понравились фотографии, а когда он услышал, что деньги надо платить вперед, ему стало совсем не по себе. Он заторопился.

– Может быть, вы оставите свою фотографию и необходимые сведения? – спросила фрау Кюнце.

Вилямцек пообещал заехать в другой раз и привезти карточку. Но другой раз так и не подошел – на Курфюрстендамм он больше не ездил.

Порой сам не знаешь, с какой стороны придет счастье. Через некоторое время в газете, среди брачных объявлений, Карл нашел то, что ему было нужно. Вилямцек сохранил на память эту газету. В ней было написано:

«Вдова средних лет ищет знакомства с мужчиной твердого характера. Желательно знание огородного дела, чтобы принять на себя хозяйство».

Вдова фрау Мюллер жила на окраине Панкова, а это как раз недалеко от деревни – каких-нибудь десять – двенадцать километров. В воскресный день Карл отправился туда, и они с фрау Мюллер очень скоро нашли общий язык.

Конечно, хозяйство было не такое уж большое и находилось в довольно запущенном состоянии. Следовало заменить подгнившие рамы, поправить забор, ввести другие культуры, а не ограничиваться одной капустой, как это делала фрау Мюллер, но во всяком случае, если приложить руки, парники смогут приносить неплохой доход. Находились они за дорогой, как раз против домика, половина которого тоже принадлежала вдове.

У своего клиента, державшего овощную лавочку на Шонхаузераллее, Вилямцек достал трехколесную машину, свозил вдову к себе в деревню, показал хозяйство – он тоже занимался огородничеством, – и оба решили, что могут и должны связать вместе свою судьбу.

Было это неделю тому назад, а сегодня Карл Вилямцек проснулся женатым человеком, и Герда пошла готовить ему завтрак. Ароматный запах кофе доносился из кухни.

Потом он услышал, как хлопнула входная дверь, – зашла соседка позвонить по телефону. Она прошла в столовую, назвала номер, сказала несколько слов и повесила трубку.

– Фрау Вилямцек, десять пфеннигов я оставлю вам здесь, на столике.

– Спасибо, я потом их возьму, не могу оставить кофейник, – ответила Герда из кухни.

Соседка вышла в прихожую.

– Я так рада за вас, фрау Вилямцек! Вас еще никто так не называл? Я первая! Вы так хорошо выглядите сегодня, будто помолодели на десять лет.

– Ой, ну что вы! С этой свадьбой было столько хлопот!

– А муж уже встал?

– Нет еще. Я разрешила ему немного поваляться сегодня.

– Конечно! Пусть отдохнет. Впереди ему столько забот… Желаю счастья, фрау Вилямцек. Вы не возражаете, если я и теперь иногда буду заходить звонить по телефону?

– Конечно, конечно! Я всегда рада, когда вы заходите. Дверь в прихожей захлопнулась.

«Что и говорить, – одобрительно подумал Карл, – жена бережливая! Десять пфеннигов, конечно, не деньги, но лучше их получить, чем отдавать. Не обязана же она, в самом деле, разрешать кому угодно звонить бесплатно по телефону! И соседке удобно – не ходить к автомату».

– Карлхен! Пора вставать, муженек! – позвала Герда. – Завтрак почти готов. – Голос ее был счастливый, ласковый.

Вилямцек потянулся, встал, взял со стула пижаму и натянул на себя. Да, видимо, герр Мюллер был значительно толще его. Пижама, особенно куртка, висит, как на вешалке. Надо дать перешить. А вот костюм, в котором Вилямцек ездил вчера в кирху, оказался почти в самый раз. Что фрак, что брюки – совсем новые. Покойный Мюллер ни разу не надевал их после свадьбы. Герда достала костюм из чемодана, проветрила, разгладила и дала Карлу. Только лакированные туфли оказались малы. А жаль – такой обуви теперь не делают. Настоящий стерлинг-лак! На «Саламандре» умели шить прежде. Теперь не то, эрзацы. Были бы хоть на номер побольше, а так одно мученье. Карл едва дошел в них до свадебной кареты. Нет ничего хуже тесной обуви. Дома пришлось расшнуровать туфли и под конец даже снять. За столом Карл так и сидел в одних носках. Но это было уже в конце вечера, никто не обратил внимания.

Вилямцек натянул старые брюки – свадебный костюм Герда еще с вечера убрала в шкаф, – поправил подтяжки и прошел в ванную комнату. Здесь все блистало ослепительной чистотой. Унитаз, ванна, раковина для умывания, изразцовые стены были такого же молочно-белого цвета, как накрахмаленные чехлы на перинах.

Против унитаза в тонкой рамке висело изречение, вышитое готическим шрифтом: «Каждая птичка любит свое гнездышко». Правильно! Вот и он, Карл, нашел свое гнездо. Теперь можно в нем жить до старости.

Вилямцек любил подобные изречения. В них сосредоточена библейская мудрость, утверждаются извечные, незыблемые истины о добре и зле, о послушании и других добродетелях. Они так легко остаются в памяти, не надо даром ломать башку, что хорошо и что плохо. В квартире Герды много таких изречений. Они развешаны всюду на стенах.

На прозрачной стеклянной полочке Карл нашел горячую воду и принялся бриться. Он старательно намылил подбородок, щеки. Теперь на фоне ослепительного белого сияния изразцов, отражавшихся в зеркале, выделялась коричневым загаром только верхняя часть лица с плотным носом да короткими, щетинистыми усами, которые Вилямцек обычно подстригал ножницами. Герда позаботилась и о бритве. Она лежала в суконном зеленом чехле рядом с кувшином горячей воды. Карл посмотрел на марку. «Золинген», – прочитал он. А ниже фабричное клеймо – два человечка-близнеца. Известная фирма. Бритва тоже осталась от Мюллера.

Состояние удовлетворения, довольства, такое чувство, которое бывает после удачно завершенной сделки, не оставляли Карла. И все же что-то неясное будто тревожило его, давило, как неприметный камешек, попавший в сапог. Он никак не мог понять – что, и от одного этого начало портиться настроение. По своему обыкновению, Карл не стал вдумываться, он заменял мысли воспоминаниями. Таким путем он попытался обнаружить причину затаившегося где-то маленького неприятного чувства.

Что же это все-таки могло быть? Тесные туфли? Нет. В кирхе тоже прошло все как полагается. В черной тройке, с крахмальной манишкой, в цилиндре, он выглядел вполне солидно. Карл даже самодовольно отметил, как глазели на него любопытные около кирхи. Сквозь расступившуюся толпу они шли под руку с Гердой, а люди вытягивали шеи, чтобы взглянуть на новобрачных. Вилямцек сам слышал, как перешептывались двое. Один спросил: «Кто эта венчается – лавочник?» Другой ответил: «Ну что ты, сказал тоже! Огородники это!» Карл не обернулся, хотя ему и очень хотелось взглянуть, кто это говорит. Он помог Герде подняться на ступеньку кареты, уселся рядом, и они поехали к дому.

На свадьбу пригласили фотографа, жившего неподалеку, в Панкове. Он явился в сопровождении подростка, который нес тяжелую треногу, большой аппарат-ящик и черный платок, похожий на плед. Фотограф долго устанавливал аппарат, нырял под платок, расстанавливал и усаживал гостей, потому что каждому хотелось быть на переднем плане и обязательно ближе к новобрачным. Потом фотограф снимал отдельно его и Герду. Сначала она положила ему на плечо голову, но Карл подтолкнул ее и шепнул, что лучше так, как снимаются все.

Конечно, Вилямцек не состоит в национал-социалистской партии, у него и без того много дела на огороде, но ему необычайно польстило, когда блоклейтер – партийный руководитель квартала – собственноручно преподнес им на свадьбу книгу фюрера «Майн кампф». Теперь уж так заведено – всем молодоженам преподносят такой подарок. Разве это не знак уважения, внимания фюрера к нему и его супруге?!

Книга в коричневом переплете и сейчас лежит в столовой на видном месте. Надо будет ее там и оставить, как память. Подарок фюрера переходил за столом из рук в руки. Все перелистывали книгу и хотя не читали, но восторгались. Только Вилли, зять Карла, Когда до него дошла очередь, раскрыл наугад и начал читать. Он сидел в эсэсовской форме на другом конце стола. Карл сразу даже не разобрал, почему за столом вдруг стало так тихо. Вилли совсем еще молодой парень, не будет и тридцати лет, а дослужился до чина штурмфюрера. Этот пойдет далеко, Эмми не просчиталась, что вышла за него замуж. Конечно, свадьба не время для чтения, тем более такой книги. Все с нетерпением ждали, когда Вилли закончит, всем хотелось выпить, но что делать…

Вилли читал внятно и медленно. Он держал книгу в левой руке, а правой то и дело поправлял волосы, падавшие ему на лоб. Вилли читал:

– «Земля, на которой мы сейчас живем, не была даром небес нашим предкам. Они должны были завоевать ее, рискуя жизнью. Точно так же и в будущем наш народ не получит территорий и тем самым средств к существованию как благодеяние от какого-нибудь другого народа, он должен будет завоевать их силой торжествующего меча.

Мы обращаем наши взоры к землям на востоке, и если желать новых территорий в Европе, то в общем и целом это могло бы быть достигнуто только за счет России. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели все предпосылки. Конец большевистского господства в России будет также концом России как государства».

Вилли неожиданно захлопнул книгу, поднялся из-за стола, вытянул вперед руку и гаркнул так, что все вздрогнули:

– Хайль Гитлер!

За столом поднялся невероятный шум. Кричали: «Хайль!», «Хох!», что-то говорили, не слушая друг друга, подняли рюмки, пивные кружки, кто-то разлил на скатерть вино, и Герда потянулась за солью, чтобы присыпать пятно. Карл как следует не разобрал, что читал Вилли, но тоже вместе со всеми кричал «хох» и «хайль Гитлер». А когда шум потух, Франц вдруг сказал, – он всегда говорил невпопад:

– Россия – крепкий орешек, как бы нам не сломать на ней зубы. Это не Данциг…

Франц – это младший брат Карла, он работает в Берлине на каком-то заводе. Когда подвыпьет, он не умеет держать язык за зубами. Надо же сболтнуть такую вещь!

Вилли резко обернулся к Францу:

– Что вы сказали?

– А то, что я предпочитаю договор с русскими, который позавчера подписал в Москве Риббентроп.

– Одно другого не исключает, – ответил штурмфюрер. – А вообще вы неосторожны в словах, господин Вилямцек. Можете нарваться на неприятности.

– Я? Что я сказал?! Могу же я быть откровенным на свадьбе моего брата!

– Да, но свадьба сегодня кончится…

В словах зятя Карлу почудилась скрытая угроза. Потом он видел, как Франц и Вилли продолжали о чем-то спорить, но слов их Вилямцек не мог разобрать.

– Господа, – сказал фотограф, которого тоже пришлось пригласить к столу, – чего нам спорить! Я предлагаю выпить за Данциг. Поверьте моему слову, мы прижмем хвост этим полякам. Фюрер знает, что делать.

– А я бы заодно прижал и бельгийцев, они лезут всюду. Тоже страна – взял и закрыл ладонью. И с голландцами надо кончать, как с евреями.

Говоривший хлопнул рукой по столу. Это был хозяин цветочной фирмы Вильгельм Шторх с толстыми, будто женскими грудями и двойным подбородком. В прошлом году после «хрустальной недели» – недели еврейских погромов, когда берлинские улицы были усеяны битым хрусталем и осколками разбитых витрин еврейских магазинов, – господин Шторх кое-что сумел урвать для себя. Ему передали цветочный магазин конкурента-еврея, и теперь дела Шторха значительно поправились. Вот если бы бельгийские цветоводы не подрывали его коммерции… То же самое и с овощами. Эти проныры успевали на целую неделю раньше поставлять свежие овощи. Поэтому слова Шторха за столом встретили с одобрением.

Потом беседа рассыпалась, распалась на отдельные очажки. Гости спорили, двигали стульями, переходили с места на место, брали друг друга за пуговицы, пытаясь удержать собеседника и сказать ему что-то очень важное, а собеседникам самим хотелось говорить. Шторх в чем-то уверял соседа, крупнолицего мужчину с кроткими глазами и седой шевелюрой. Это был Пауль Мюллер, брат покойного мужа Герды. Он содержал пуговичную мастерскую, и Герда высоко отзывалась о коммерческих способностях бывшего деверя. Естественно, что он оказался в числе приглашенных со стороны Герды.

Мюллер кивал, соглашался, пытался прервать говорливого цветовода, но это ему не удавалось, и он снова начинал повторять:

– Да, да. Вот именно… Только извините, вот что я хочу сказать… Да, да, вот именно…

Тут опять поднялся зять Вилли и неуверенной рукой постучал по столу, призывая к вниманию.

– Я штурмфюрер СС, вы меня знаете, – заплетающимся языком произнес он. – Я хочу произнести тост за колыбель… После свадьбы всегда нужна колыбель, и чем скорее, тем лучше… Правда, Эмми?..

Вилли наклонился к Эмми и подмигнул ей. Тут Карл подумал, что дочери, кажется, в самом деле скоро понадобится колыбель. Как это он не заметил прежде! Может получиться, что внук будет старше его дочери или сына. У них с Гердой непременно должны быть дети…

А Вилли продолжал свой тост. Накануне он прочитал в «Дас шварце кор» – в эсэсовской газете – статью и теперь повторял ее, выдавая за собственные мысли. Но Карл не знал об этом. У него самого кружилась голова, он думал, что и зять говорит что-то спьяна.