Текст книги "Немец"

Словно в подтверждение мыслей, в километрах двух от места, где он сейчас находился, там, где притулилась деревушка Хизна, бывшая ему вынужденным домом несколько месяцев, началась беспорядочная стрельба. Судя по всему, в деревне завязался бой. Пригибаясь, Мюллер вышел к полю. Метрах в трехстах он увидел бронетранспортер, огибающий небольшую рощицу. Он ехал в сторону, противоположную той, где находилась деревня и откуда доносилась отчаянная пальба. Вдруг Ральф заметил человека, уткнувшегося лицом в снег. Грубер. Слава богу, капитан к этой шайке отношения не имеет. Или «не имел». Похоже, Грубер мертв. Нет! Дышит…

На секунду-другую он приоткрыл глаза и прохрипел:

– Ты? Долго жить будешь. Живой… Живи.

Ральф склонился над своим начальником, расстегнул шинель и китель, сорвал жетон, отыскал документы, вытащил из кобуры пистолет, не забыв прихватить две запасные обоймы. Ефрейтора мутило все сильней. Шнапсу бы сейчас, но фляжка пуста. Водка была у Зигфрида… Где Зигфрид? Надо срочно выяснить, что с ним.

Мюллер бросил взгляд на капитана и побрел к снежной колее, где совсем недавно стоял бронетранспортер. Там лежал Зигфрид. Мертвый. Дрожащей от холода и страха рукой Ральф закрыл ему глаза.

Хотелось кричать, но, глотнув ледяного воздуха, он лишь прохрипел чуть слышно:

– Что же я буду теперь делать, черт вас побери, Зигфрид, гауптман Грубер?!

…Ральф побрел обратно в лес. Рана хоть и не тяжелая, но силы забрала – идти было чудовищно трудно. Но Ральф твердо решил: надо запомнить место. Вдруг удастся когда-нибудь вернуться и понять, что же, черт возьми, было в ящике, который штатские и эсэсовцы так тщательно запрятали под землей у Богом забытой деревни и из-за которого погиб его друг Зигфрид и потомственный вояка гауптман Грубер.

По дороге к месту, где его пытались зарезать, Ральф остановился у тела капитана, кое-как присыпал его снегом, а после присел рядом, совсем ненадолго, чтобы отдохнуть. Он отпил немного водки из фляжки Зигфрида и вдруг понял, что… плачет. Слезы текли из глаз и тут же замерзали, превращаясь на щеках в тоненькие сосульки.

Мюллер сожалел о гибели Грубера. Ему было до боли жалко Зигфрида. Но сильнее всего он жалел себя, растерянного, раненого, одинокого, плачущего посреди безразличной и безжалостной русской зимы. Ральф конечно же не думал сейчас о том, что ни этот лес, ни это поле, ни та деревня за рощей, откуда все еще доносились выстрелы, ни населяющие ее жители не приглашали сюда ни его, ни Грубера, ни Зигфрида. Он не осознавал, что для хозяев этой земли мечтающий о баварских колбасках простой ефрейтор артиллерии был таким же непрошеным гостем, таким же чужаком, таким же лютым врагом, как и отдельные, озверевшие от собственных преступлений эсэсовцы и коллаборационисты, заживо сжигавшие жителей русских сел.

Ральф вернулся к месту, где был спрятан ящик. Яму глубиной около двух метров они рыли два с половиной часа; когда преодолели верхний, промерзший слой земли, копать стало легче. Затем он и солдат СС тщательно все закопали, утрамбовали и засыпали снегом. Мюллер отметил про себя, что место для «захоронения» выбрали странное, необычное. Очевидно было одно: выйти на след тайника случайно практически нереально. Разве что когда-нибудь, через триста лет, на этом самом месте пройдет линия какого-нибудь метро, что соединит будущие немецкие города, построенные в этой глуши…

Действительно, ящик спрятали метрах в пятистах от кладбища, в молодом березняке, который никто не станет вырубать еще лет двадцать. До проселочной дороги, лежащей под толстым слоем снега, от кромки леса нужно было пройти шагов сто пятьдесят. Место вроде как не отмечено естественными ориентирами, то есть найти его можно, только имея точные координаты либо строго по памяти.

Место Ральф запомнил, равно как и все то, что сопровождало ритуал опускания ящика в яму. Да-да, иначе как ритуалом происходившее на глазах у Мюллера назвать было нельзя.

Стоя в стороне от того самого места, Ральф видел, как гражданские почти синхронно совершили странные, резкие движения руками. Потом, придвинув с помощью майора ящик к краю ямы, обвязали его с двух сторон веревками и начали медленно опускать, что-то бурча себе под нос. Что они говорили, Ральф не мог разобрать, но готов был поклясться: это был либо очень плохой немецкий, либо иностранный язык. На торце ящика он различил надпись Ahnenerbe, Weisenfeld, а также табличку с незнакомыми знаками, которая выглядела примерно так:

А еще выше Мюллер увидел крест. Правда, несколько необычной формы: перекладина его была довольно резко скошена вправо. В надписи тоже присутствовал знак, похожий на этот крест, но там он скорее смахивал на букву «т».

Ничего подобного в своей жизни баварцу наблюдать раньше не доводилось. Он даже приоткрыл рот от удивления.

«Может, они просто хоронят важного чина из СС», – подумал было Ральф, но тут же отогнал эту догадку как бредовую.

С другой стороны, происходящее и так смахивало на сон нездорового человека. Полчаса спустя он получил возможность еще сильней засомневаться в том, что бодрствует.

Через несколько минут майор приказал ему и солдату засыпать яму землей, что они и сделали; причем солдат, похоже, знал, что происходит. И как раз в ту самую минуту, когда Ральф набрался смелости и решил заговорить с эсэсовцем, тот ударил его штыком.

И вот теперь Ральф сидел прямо на снегу, у места, где зарыт ящик. Он вспомнил изображение креста, слово Вайшенфельд, в котором угадал название баварского города, незнакомое слово «Аненербе» и еще еле различимые знаки вперемешку с буквами, из которых была составлена главная надпись на ящике, что-то вроде «FHTMRMNM» или «HFIMMBRM», где некоторые буквы заменяли символы.

«Понятно, что они торопились и долго-то не думали, где спрятать ящик, – рассуждал про себя Ральф. – Русские уже на подходе… Но почему тогда они не повезли его дальше, к нашим? А, ну да, еще неизвестно, кто тут для них наши, а кто – враги. Они же застрелили всех, кто был не с ними, всех, кого Грубер позвал штатским помогать и этому майору. Да и самого Грубера».

Между тем стрельба в Хизне не прекращалась. Ральф понимал, что надо двигаться, но слабость накатывалась волнами – одна ощутимей другой. К тому же, казалось, идти уже некуда.

Если русские начали наступление и в деревне идет бой, шансов, что их остановят несколько десятков артиллеристов, почти нет.

«Что делать? Что мне делать?»

Становилось очень и очень холодно. Мысль о сдаче в плен… вдруг подарила Ральфу надежду. В конце концов, это может быть единственный выход в безвыходном положении. С первого дня, когда Мюллер оказался на Восточном фронте, он перестал чувствовать себя героем, бравым солдатом, отправившимся добывать себе славу, да еще и готовым сложить голову за родину. Казалось, нескончаемая рутина казарменной, а потом уже оккупационной жизни, полной страха и раздражения, ненависти и непонимания со стороны местного населения, ограничили некогда пестрый набор желаний ефрейтора до двух: остаться в живых и поскорей вернуться домой.

«Стоп. Но куда поехал бронетранспортер? Очевидно, что на юго-запад, где стоят наши танковые части. В пяти километрах отсюда еще вчера был глубокий тыл…»

…Ральфа разбудил яркий солнечный свет. Он пробивался через десяток окон большой комнаты, судя по ряду признаков, до войны использовавшейся в качестве гимнастического зала, а ныне превращенной в военный госпиталь. Вспоминая то, что случилось в русском лесу, Ральф уснул и спокойно проспал всю ночь. Похоже, дела его шли на поправку.

За дверью палаты послышались шаги. Ральф слегка приоткрыл глаза, притворяясь все еще спящим, и увидел, как в комнату вошли двое. Один из них врач, вероятно, сделавший ему операцию. Другой, в офицерской форме, подошел к кровати Мюллера. Склонился над ним и, повернувшись к врачу, громко произнес:

– Это он, тот самый.

Ральф узнал майора из леса.

Глава пятая

В номере «19» московской гостиницы «Ист-Вест» мягкий свет торшера падал на стол у окна, где были разложены книги, тетради, карта Москвы. Тут же лежало несколько конвертов и экземпляр газеты «Мюнхен репорт».

За столом сидел турист из Германии Ральф Мюллер и изучал карту города. Сегодняшнее посещение монастыря поселило в его душе тревогу, от которой он вот уже несколько часов не мог избавиться. Много лет прошло с того дня, когда Ральф принял твердое решение обязательно посетить это место. Он десятки раз представлял себе этот трепетный момент, лишь догадываясь о том, какие чувства ему доведется испытать за стенами древнего русского замка.

Странное дело: когда Ральф наконец-то оказался в том самом месте, он не почувствовал особого волнения. Но вот теперь, наедине со своими мыслями и воспоминаниями, он с трудом сдерживал настойчивое желание вернуться в монастырь и еще раз все осмотреть.

В свои сорок Ральф уже не совершал необдуманных или, скорее, спонтанных поступков. Его жизнь в прелестном городке Ландсхут была размеренной, в меру интересной. Хорошая работа, крепкая семья, членство в местном фитнес-клубе «О Синитри»… Годы расписаны по месяцам и даже дням, отпуск запланирован задолго вперед. Было тут и обязательное посещение двух-трех фестивалей, поездка на горнолыжный курорт и уик-энд на озере Кимзее. Но, оказавшись в России с определенной миссией, Мюллер считал, что не должен терять время и дожидаться следующего дня. Он встал, набросил пиджак, прихватил со стола карту, одну из тетрадей и вышел из комнаты.

Внизу у гостиничной стойки его поприветствовал консьерж, кивнул на просьбу вызвать такси и стал набирать номер телефона. Мюллер посмотрел в окно. На улице еще было достаточно светло.

Сев в машину, Ральф показал водителю на карте Донской монастырь. Тот кивнул и, не включая счетчик, резво тронул с места, чтобы тут же упереться в затор напротив большого здания театра из коричневого камня.

Это была одна из самых известных московских пробок, которую уличные «коммерсанты» использовали для реализации, пожалуй, самого странного в мире набора товара. Здесь продавали подделки наручных часов известных марок, записанные на компакт-диски базы данных Налоговой инспекции, МВД, ГАИ и других государственных учреждений, обложки для удостоверений с золотой аббревиатурой «ФСБ», краденые или самодельные зарядные устройства для мобильных телефонов, а также мимозы, ландыши и сирень.

Рядом с торговцами сновали попрошайки всех рангов и мастей, «нищие», девушки с завернутыми в тряпье младенцами. Здесь же, в строго определенном квадрате, уныло бродила скромно, но очень опрятно одетая бабуля в платочке, а прямо между застрявшими на перекрестке машинами передвигался калека на костылях, у которого левая нога была в три раза тоньше правой.

Ральфу казалось, что он попал в иной мир, где жизнь российской столицы представала вывернутой наизнанку. Ему было жалко бабушку, калеку и завернутых в занавески детей, но росло недоумение, отчего местные власти терпят эту «выставку достижений».

«Видимо, Россия все-таки более свободная страна, чем принято считать у нас», – подумал Ральф.

Наконец такси повернуло на Тверскую улицу, доехало до гостиницы «Националь», где вдоль кремлевских стен ушло налево, на Охотный ряд. Пересекая Лубянскую площадь, Ральф заинтересовался зданием КГБ. Почти любого туриста почему-то привлекают официальные места расположения спецслужб и разведок, будь то штаб-квартира британской МИ-6 на берегу Темзы или гуверовский дом ФБР в Вашингтоне.

Через Варварку такси выехало к Покровскому собору. Ральф залюбовался восхитительным архитектурным творением. Увидев пробку на набережной, водитель въехал на мост, дав Ральфу возможность еще раз посмотреть на собор времен Ivan The Terrible – единственного широко известного на Западе русского царя. Машина промчалась по Ордынке, Люсиновской улице и после, какими-то дворами и переулками, вывезла Мюллера к Донскому монастырю.

Ральф хотел попросить таксиста подождать его, но тот, видимо, не понял туриста, сказал два слова – «триста рублей», взял деньги и уехал, оставив пассажира у обитых еще сверкающей медью внушительных монастырских ворот.

Сюда уже не пускали посетителей, но Мюллер сумел материально заинтересовать сторожа (в то время Донской монастырь еще не охранялся как стратегически значимый объект), и тот с легкостью рассудил, что ничего страшного не случится, если ненормальный иностранец погуляет вечером по старому кладбищу.

Ральф ступил на выложенную каменными плитами дорожку и пошел вниз, к северной стене Донской обители – мимо изящного храма преподобного Александра Свирского, вдоль выкрашенной в черное железной ограды, мимо могил монастырского некрополя, которые стали казаться зловещими в наступающих сумерках.

Горельеф, изображающий встречу Давида, победившего Голиафа… Посещение Дмитрием Донским Сергия Радонежского… Изображение Мариам, воспевающей победу над врагами… И, наконец, Девора, призывающая к борьбе с поработителями.

Именно здесь, напротив этого горельефа, должны расти огромные столетние тополя. Ральф оглянулся, бросил взгляд на стену, после чего посмотрел себе под ноги и увидел… три огромных пня, прячущихся в некошеной траве.

Слева, сразу за скульптурой Деворы, высился трехметровый, выкрашенный в зеленое дощатый забор. Забор преграждал путь в северо-западную часть монастырской территории. Ральф огляделся, быстро подошел к забору и отогнул одну из слабо прилегающих к этой древнейшей на земле конструкции досок.

Пространство за забором скорее напоминало заброшенный луг, чем территорию действующего монастыря. Здесь все заросло лопухами и крапивой, кое-где валялись полусгнившие поленья.

«Отец не ошибся, это определенно здесь», – размышлял Мюллер, продолжая отгибать легко поддающиеся доски.

Наконец в заборе образовалась дыра, через которую Ральф легко, но не без волнения проник на запретную территорию.

Между тем в Москве темнело, и надо было торопиться. Ральф почти убедил себя, что нашел именно то место, куда однажды обязан был прийти, исполняя свой человеческий долг, отдавая дань памяти, выполняя обещание, данное отцу.

Слева, на небольшом отдалении, Мюллер заметил что-то белое и невольно содрогнулся. Приглядевшись, понял, что его испугал старый монумент или обелиск, резко выделяющийся среди темнозеленых листьев, травы и серых стволов хаотично растущих деревьев.

Казалось, вечер поглотил все звуки. Ральф стоял по пояс в траве, подавленный от нахлынувших чувств и от собственного авантюрного поступка.

Неожиданно темноту прорезал свет фонаря, и тишину нарушило строгое указание:

– Так… Давай вылезай оттуда. Вылезай, вылезай!

Ральф повернулся на свет, исходящий со стороны проделанного им лаза, и увидел человека в форме русской полиции с автоматом через плечо.

Мюллера отвели за ворота монастыря и без особых церемоний затолкали в маленький джип. Все здесь было железным, даже неудобная и узкая скамейка. В джипе пахло казармой. Ральф, правда, не знал, как на самом деле должно пахнуть в казарме, он не отслужил в бундесвере, но для себя решил, что именно так, как пахнет в машине русских полицейских.

Стражи порядка совещались на улице.

«Так, – размышлял Ральф, – личность мою скорее всего установили, я все документы отдал еще при задержании. Теперь, видимо, предстоит объяснить, с какой целью гражданин Германии обследовал закрытую для доступа часть территории московского монастыря».

Дверь джипа приоткрылась, и человек в фуражке, видимо, офицер, что-то резко спросил у Мюллера. Ральф попытался объяснить, что не понимает, о чем речь. Тогда владелец фуражки перешел на английский:

– Ю гоу ту зе полис стэйшн. Ю андестенд ми?

– Yes, I understand, – ответил Мюллер, соображая, что решительно не знает, что делать.

«Не звонить же консулу Германии! Как объяснить ему цель моей вечерней прогулки по Москве?»

– Ю вонт ту колл зе консул? – офицер продолжал задавать вопросы.

– No, thank you. I…

– Ду ю вонт ту гоу ту зе полис стэйшн?

Мюллер был озадачен. Зачем спрашивать, желает ли он ехать в участок, если он задержанный? Тем более что задержали его вечером, в лопухах, после проникновения туда через дырку в заборе…

Если Мюллер был озадачен, то командир милицейской подвижной группы был раздражен непониманием иностранца. Возиться с ним ему не хотелось. Заявлять о нем в более компетентные органы – тоже. Достанут потом вопросами, затаскают по кабинетам в качестве свидетеля и все такое прочее. Бесспорно, с нашими проще. Потому что живут с милицией в одном культурном пространстве, объединенные универсальными законами взаимовыручки на фоне стабильного непонимания властями того, что размер заработной платы патрульного милиционера – это индульгенция за активно провоцируемую не слишком законопослушными гражданами коррупцию.

Ральф вспомнил про Антона, русского парня, которого встретил сегодня днем и даже договорился завтра поужинать.

«Так, Ральф, у тебя в Москве, кроме консула, Греты из агентства и Антона, никого нет. Грете звонить бесполезно, консулу… консула беспокоить пока рано. Надо позвонить Антону».

– Officer, excuse me, – Ральф обратился к офицеру. – May I make a call? Telephone, please…

Коротко посовещавшись, милиционеры отдали Мюллеру его мобильный телефон.

– Ван колл, окей? – офицер посмотрел на Ральфа сердито и остался стоять рядом с открытой задней дверцей машины.

…Как ни странно, Антон согласился приехать. Потом он попросил Ральфа передать трубку главному начальнику полицейского патруля. После короткого разговора офицер кивнул, одарил Ральфа более доброжелательным взглядом, но по окончании разговора телефон не вернул.

Ждали Антона достаточно долго. Но уже через пять минут после его приезда Ральфа выпустили, вернув документы, бумажник и мобильный телефон. Офицер и Антон как старые приятели пожали друг другу руки, и полицейский джип укатил в сторону сверкающего огнями большого проспекта.

Садясь в машину к Антону, Ральф поинтересовался:

– Вы что, знакомы с этим полицейским?

– Нет, с какой стати? Просто мы с ним, как у нас говорят, «решили вопрос» и расстались по-хорошему.

– А… так он просто хотел денег, взятку?

– Ну да, только вам он как это объяснит? Постеснялся отчего-то прямым текстом попросить денег.

Некоторое время они ехали молча. Ральф вновь нарушил молчание первым:

– Спасибо, Антон, я вам очень благодарен, вы меня спасли.

– Не стоит благодарности, Ральф.

Русский водитель гнал немецкую машину со скоростью сто сорок километров в час по Ленинскому проспекту в сторону Октябрьской площади. Ральф думал о том, что Антон совершенно нелюбопытен – иной давно бы уже задал самый главный вопрос, который уместен в данной ситуации.

– Кстати, – подал голос Антон, – слева очень красивый парк. Его называют Нескучный сад. Если будет время, погуляйте. Там славно и есть выход к Москве-реке. Да, Ральф, хотите перекусить или выпить? Думаю, мы можем нашу завтрашнюю встречу перенести на сегодня.

– Хорошо, нет проблем, поехали. В какой ресторан?

– В испанский, к моим друзьям. Только предупреждаю: вечером там бывает шумно.

Через двадцать минут они были на Трубной улице, у дома номер 20. Ральфу показалось, что в ресторане Антона знают все. Он поздоровался с охранником за руку (так, наверное, принято у русских), обнялся с метрдотелем, двумя официантами, барменом, который тут же налил им по рюмке виски.

В этом очень милом, со вкусом оформленном трехэтажном заведении дым стоял коромыслом. Но Ральфа и Антона провели на второй этаж в отдельный кабинет с камином и, что самое неожиданное, с большой библиотекой. Официант в белом форменном пиджаке подмигнул Антону и удалился.

Через две минуты в кабинет вошли… нет, скорее, вломились три типа. Один плотного телосложения, громогласный, с открытым, незлым лицом. Другой темноволосый, с пышными усами и взглядом с хитрецой. Очень похож на пирата. Третий – худой совсем, значительно моложе двух других, несколько хулиганского вида, в майке с надписью Fuck The Police. Все трое – очень пьяные, но прекрасно держатся на ногах. Они (ну, разумеется!) обнялись с Антоном. Тот им что-то быстро сказал, указывая на Ральфа. Ральф инстинктивно съежился.

Худой взглянул на Мюллера, широко улыбнулся, подошел к нему и, выставив ладонь для рукопожатия, продекламировал на неплохом английском:

– Здравствуйте! Как дела? Добро пожаловать в наше заведение! Надеемся, вам у нас понравится. – Затем повернулся к Антону и добавил уже по-русски: – Значит, сегодня фрица сюда притащил? Ну-ну. Что пить будете? Русише водка? Пиво? Или может, травки принести, грибов голландских? Заказывай, и мы пошли. Мешать не будем. По твоей физиономии видно, что мы тебе сегодня на хрен не нужны.

Антон добродушно похлопал худого по плечу, что-то, видимо, попросил принести и, когда троица удалилась, сказал:

– Отличные ребята. Двое из них хозяева ресторана. Они уже сто лет вместе. Ну, я с ними тоже вместе, в каком-то смысле. Я заказал водки, если вы не против. Хорошей водки. И кое-что из закусок по своему выбору, чтобы время не терять.

– Спасибо, Антон, здесь очень здорово. Мне очень нравится этот кабинет.

Принесли водку. Антон и Ральф «хлопнули» по рюмке, запили томатным соком, закусили салатом с утиной грудкой. Ральф чувствовал, как приятное тепло разливается по телу. Они разговорились.

Наверное, многие замечали, что при первой встрече у вас с новым знакомым обнаруживается много общего. Это неудивительно, ведь встречаются не представители разных планет. И все равно, когда вы узнаете, что, к примеру, собеседник тоже подметил, что в любой авиакомпании никогда не заканчиваются булочки, которые проводники упорно суют пассажирам, но всегда в дефиците хороший алкоголь и что вашего собеседника это так же раздражает или веселит, вы радуетесь, словно младенец. Вам кажется, что вы повстречали родственную душу.

У Ральфа и Антона оказалось много общего. Оба много путешествовали, оба работали на радио, оба не знали, как подойти к тому главному, что мешало полностью расслабиться.

Наконец, после изрядного количества водки, Ральф не выдержал:

– Антон, а почему ты не спрашиваешь, что я делал поздно вечером в полицейской машине у монастыря?

Антон оторвался от закусок, посмотрел на Ральфа, разлил водку по рюмкам:

– Потому что я ждал, когда ты сам про это заговоришь. Может, у тебя секреты какие… Хотя, если честно, очень хочется узнать, что ты там искал. Опять к горельефам ходил?

– Нет, не за этим, – Ральф вздохнул, подумав, что в его деле без помощника не обойтись. – Я специально приехал в Москву, чтобы кое-что найти в монастыре. И, похоже, нашел.