Текст книги "Немец"

Парадоксально, но как нельзя кстати для группы Заукера оказалось то, что после отъезда бронетранспортера в Хизну ворвался передовой отряд русской 50-й армии. Теперь никто не станет искать пропавших без вести солдат и капитана…

И вот сейчас, по прошествии нескольких недель, ему необходимо найти чудом выжившего свидетеля и избавиться от него.

Пауль перестал философствовать на тему предопределенности и везения. Ведь когда-нибудь ему должно было надоесть рассуждать о непредсказуемости воинской судьбы? За последнее время им троим столько раз удавалось выходить сухими из воды, что они, как истинные самураи, понемногу привыкли к постоянному присутствию смерти за левым плечом. Итак, Пауль вел машину молча. Заукер мысленно вернулся к спрятанному в лесу ящику и про себя отметил, что поступил правильно, не нарушив замки и печати. Он доложит о происшедшем на самый верх, и тот, кто имеет на это право, примет решение, что делать дальше.

…В это же самое время командир звена 17-го штурмового авиаполка Иван Шестаков положил ИЛ-2 на левое крыло, пикируя на единственную дорогу, соединяющую Жиздру и Зикеево. Его примеру четко последовали остальные.

– Эй, Сашка! – командир окликнул своего стрелка по внутренней связи. – Ты там не уснул?

– Никак нет, Иван Семеныч, – отозвался пулеметчик, – я начеку.

– Ну-ну… Идем на колонну. «Шапки» с нами?

– Поотстали маленько, товарищ командир.

– Начего, догонят. Сашка, знаешь, кого бомбим? Эсэсовцев, зондеркоманду. Слыхал?

– Слыхал, конечно. Нелюди, мать их за ногу… Простите, товарищ командир, сорвалось.

Шестаков выровнял ИЛ-2, и теперь самолет шел на малой высоте, прямо над дорогой. Вскоре показался хвост колонны, а еще ближе – одинокий бронетранспортер.

– Сашок! – прокричал командир в переговорное устройство. – Я дам этому ракеткой по жопе, для пристрелки, а ты там не разевай рот – после сразу на колонну идем. Во все глаза гляди, прикрытие опоздало…

Стрелок Сашка вздрогнул, когда самолет ощутимо тряхнуло – это реактивный снаряд ушел и уже через три секунды поразил цель. Выбирая ручку на себя, Шестаков с гордостью прошептал:

– В «пятак».

Очнувшись от размышлений о будущем, Заукер увидел за поворотом издали похожий на железнодорожный состав темно-коричневый хвост. Похоже, та самая колонна, в одном из грузовиков которой мог находиться беглый ефрейтор Мюллер.

– Они? – спросил он Пауля, вглядываясь в даль.

Но ответа так и не услышал. Реактивный снаряд РС-82, выпущенный ведущим группы советских штурмовиков, атаковавших колонну СС, в клочья разорвал кабину бронетранспортера. Штурмбаннфюрер СС Дитрих фон Заукер и обершарфюрер СС Пауль Вейкершталь были убиты на месте. Смертельно раненного Вальтера Хартмана взрывом выбросило из кузова машины на дорогу.

Глава десятая

– Ральф, ты или все рассказывай, или считай, что я тебе в твоем деле не помощник, – Антон расстроился, заметив, что Ральф колеблется, соображая, посвящать своего новоиспеченного русского товарища еще в одну «страшную» тайну или лучше с этим повременить.

Мюллер подумал немного, потянулся за бутылкой, но Антон его остановил:

– Руку… Руку менять нельзя! Блин, как это сказать по-английски? Never change a hand…

– Я не понимаю, Антон…

– Ерунда, не обращай внимания – русская застольная поговорка. Причем поговорка кретинская.

Антон налил обоим по полрюмки водки. Они чокнулись и выпили. Ральф задумался на секунду, потом забормотал:

– В своем последнем письме дядя пишет, что он на всякий случай спрятал в России кое-какие бумаги. Никто бы не обратил внимания на это, но дядя про бумаги упомянул несколько раз в одном и том же письме…

– А что за бумаги?

– Он писал, что они пополнят наш фамильный архив, что это очень важно. Но, как отец мой рассудил, на него это совсем не похоже. Впрочем, что тут говорить, вот оно, его письмо, точнее копия.

Ральф достал из внутреннего кармана пиджака аккуратный конвертик, откуда извлек потрепанный временем листок бумаги.

Антон взглянул на незнакомые слова, аккуратно выведенные красивым почерком на тетрадном листе.

– Переведешь мне?

– Конечно.

– Тогда давай еще по одной?

– Давай.

Они выпили. Происходящее увлекало Антона все больше. Этот немец решил порыться в истории и, похоже, знал, где начать копать. Между тем Ральф взял письмо и начал медленно, то и дело поправляя себя, переводить его на английский язык:

– «Дорогие отец и мама, дорогой Ганс, милая Ангела! Извините, что долго не писал вам. На этой чертовой войне не всегда есть время, чтобы почистить зубы, так что в основном не до писем. Мы все тут чувствуем чудовищную усталость. Вновь наступила зима, а она в России совсем не похожа на нашу, баварскую. Даже много южнее Москвы, где я сейчас служу, бывают очень сильные морозы, иногда до минус 30 градусов. Но я жив и вполне здоров, мои раны меня теперь почти не беспокоят.

Мы все тут держимся. Нам очень помогает шнапс. Раньше я думал, что человек не может столько выпить. Когда война закончится, если она вообще когда-нибудь закончится, я, наверное, к шнапсу не притронусь. Здесь, в России, нас никто не ждет и, в общем, не любит. Мы воюем с народом, и он нас все больше и больше ненавидит.

Но тут бывают трогательные случаи. На днях я обменял у какого-то мальчишки пряжку от своего старого ремня на очень красивый чайник. Они это называют gzhyel. У нас дома была похожая тарелка, с синими рисунками. Ее привез дядя Франц из Португалии. Надо же! Я это еще помню! А потом мальчишка принес мне целую охапку луковиц из огорода, и я ему пилотку подарил.

Ганс, хочу тебе сообщить, я тут собрал кое-какие бумаги, которые должны попасть в наш семейный архив. Их целый ворох, и я боюсь отправлять по почте – вдруг затеряются. Тут есть фотографии, ваши письма и еще кое-что. Линия фронта вновь приближается, и никто не знает, куда нас дальше перебросят.

Как вы себя чувствуете? Видели Анну? Если встретите ее, передайте, что Ральф очень часто думает о ней и очень хочет поскорее увидеть. Только когда это случится – одному Богу известно. Поэтому, конечно, я подумал, что мои бумаги лучше спрятать здесь, в Воронеже. Я познакомился с одной девушкой, из местных (но вы ничего такого не подумайте, правда), она бывшая учительница, хорошо говорит по-немецки и работает в офицерском клубе поваром. Мы иногда беседуем.

Оказывается, мы, что немцы, что русские, не знаем друг о друге ничего. Мои бумаги у нее, а зовут ее Katya Zaitseva. В клуб нам иногда разрешается заходить. Там хорошо. Клуб устроили в подвале бывших армейских складов, которые еще с XVII века сохранились, поэтому мы не боимся бомб.

Уже совсем скоро Рождество, наш главный семейный праздник. Мне приснилось, что родители сидят за столом и смотрят на елку, а мысли их будто бы летят по просторам России, не находя то место, где живет их младший сын. Мне очень хочется вновь увидеть наш Ландсхут. Иногда снится, что я стою на холме, в замке, и смотрю на город, на красные крыши, а потом спускаюсь вниз и пью свежее пиво.

Вы представляете, я не пил пиво уже целый год! Это совсем другая жизнь, и если бы вы узнали хотя бы половину того, что мне довелось пережить, не поверили бы. Нормальная человеческая жизнь – это так далеко от меня. Очень интересно было бы узнать, как там у нас дома. Пишите в мельчайших деталях! Я вас очень люблю и хочу увидеть и обнять. Вечно ваш, ефрейтор Ральф Мюллер.

Россия, Воронеж, 12 ноября 1942 года».

Ральф остановился на секунду, переводя дух.

– Тут еще есть приписка, – продолжил он. – Вот: «Я бы не стал никому отдавать бумаги, но два месяца назад русские начали наступление, и никто не знает, чем все закончится. Мне “посчастливилось” познать, что такое русская артиллерия, которую они называют “катюши”, а мы в шутку зовем “сталинскими органами”. Они ревут, словно демоны. Полтора месяца назад они обрабатывали наши позиции целый час. Все вокруг выгорало, как сухая трава осенью. Даже снег. Мы думали, наступил конец света. Но пока держимся. Наши сражаются храбро во имя победы. Еще раз всех обнимаю и люблю. Ральф».

– Интересно… – задумчиво произнес Антон, медленно опуская бокал с соком на стол. – Интересно… Ральф, имя твоего дяди мне отчего-то кажется знакомым.

– Меня назвали Ральфом как раз в память о дяде. А фамилию мы не меняли, разумеется.

– Классно. Слушай, ты не знаешь, наверное, но у нас в России, ну, когда еще был Советский Союз, показывали сериал «Семнадцать мгновений весны». Там наш очень известный актер, такой обаятельный, фамилия – Броневой, играл Генриха Мюллера, симпатичного руководителя гестапо, какого-то там отдела РСХА, в смысле вашего управления имперской безопасности…

– Антон… – Ральф нахмурился и отставил бутылку водки, остатки которой намеревался разлить по рюмкам. – Мне неприятно слышать это. Зачем ты говоришь «вашего» управления? Я, конечно, немец, но я не могу до конца своих дней отвечать за то, что сделали фашисты… И вообще, не понимаю, как это в советском кино шеф гестапо мог выглядеть симпатичным?

– А никто не понимает, как так получилось. Но он реально был самым симпатичным персонажем после нашего разведчика, который изображал штандартенфюрера Штирлица… Прости, я не знал, что для тебя все это так болезненно. Ты вообще зря, я же ничего не говорю про то, что твой дядя воевал против нас, видишь, я нормально это воспринимаю. Понимаю, стараюсь понять, что в жизни всякое бывает.

– Фашизм – это дьявольское, жуткое учение, Антон. Мы в Германии понимаем это лучше других. Оттого и больно, что оно еще долго будет с нами ассоциироваться. А насчет того, что ты сказал про РСХА… Представь, я стал бы тебе говорить что-то вроде «твой НКВД», «ваши каратели Ивана Грозного»…

– Опричники… Слушай, хватит, Ральф, мы с тобой куда-то не туда лезем. Извини еще раз, я же впервые с немцем водку пью! Тебе это о чем-то должно говорить. Может, вернемся еще к этому разговору интересному, но по-трезвому, окей?

– Согласен. Ты тоже прости. Давай, как ты говоришь, еще «джють-жуть»?

– Не «джють-жуть», а «чуть-чуть»! Давай, только я налью.

Уговорив вторую бутылку, они посидели некоторое время молча.

– A cop is born, милиционер родился, – констатировал Антон и улыбнулся, увидев недоумение в глазах Ральфа. – Поговорка у нас такая. Сам не понимаю, что она значит. Говорят, если молчать долго, то, воспользовавшись тишиной, на свет появляется новый милиционер. Видимо, эта присказка символизирует большую любовь народа к правоохранительным органам.

– Майн гот. Ничего не понимаю. При чем тут все-таки полицейский?

– Не знаю я, забудь. А вот скажи мне, как ты думаешь, жива еще эта Катя Зайцева из Воронежа?

– Вот было бы хорошо…

– Проверить можно. Зайцевых в России, правда, очень много…

– А что, действительно надо проверить. По базе данных, по телефонному справочнику? Это должно быть просто.

– Так, справочников никаких телефонных в таксофонах здесь нет, но найти можно. Лучше всего через Игорька, друга моего воронежского. Но это мы после сделаем. Завтра мы собрались на кладбище. Если сторож будет тот же, он решит, что мы маньяки или некрофилы. Надо что-то придумать. Может, пойти полуофициальным путем, чтобы опять тебя не арестовали? Нам что нужно – чтобы пустили на территорию?

– Да, чтобы пустили на территорию за забором.

– Отлично. И что мы там будем делать, ходить по траве?

Ральф задумался. Даже если им повезет и каким-то образом удастся в светлое время суток обследовать заброшенную часть территории Донского монастыря, это вряд ли приблизит их к разгадке тайны. Здесь не обойтись без людей, хорошо знакомых с неформальной историей обители.

– Антон, нам, видимо, нужен какой-то духовный сан, человек, который живет в монастыре или жил. Кто знает то, что обычно неизвестно широкой… Я начал забывать английский…

– Общественности?

– Да, широкой общественности.

– Так, давай выпьем за широкую общественность.

– А у нас нечего…

– Эту проблему я решу.

Антон позвонил в крохотный звоночек, встроенный в книжную полку кабинета. Через минуту вошел официант с бейджиком «Андрей» на лацкане форменной тужурки и с подносом в руках. На подносе стояла запотевшая бутылка.

– Фантастика! Вот это дисциплина! – Ральф пребывал в неподдельном восторге.

– Яркий пример, демонстрирующий единство нации, основанное на полном взаимопонимании граждан, – Антон принял бутылку и поблагодарил официанта, с которым, похоже, был очень давно знаком. – Если бы мы все делали так последовательно и самоотверженно, как пьем, в мире бы действительно осталась только одна сверхдержава. И это была бы не Америка… Ральф, откуда ты узнал, что твоего дядю расстреляли именно в Москве?

– Но я же тебе говорил… Один человек, который был здесь в плену, вроде бы видел дядю на стройке в Москве…

– Вроде бы… Да… Интересно, в архивах каких-нибудь наверняка есть информация о том, кто, где и когда тут работал и что с ним стало. Может быть, твой дядя просто умер в плену?

– Тот солдат рассказывал, что расстреляли. Точнее, он сказал: «He was executed… его казнили».

– Ну, не знаю… Архивы ФСБ если только? Но как получить туда доступ? Вот если бы раньше, в девяностых! Тогда никаких проблем с этим не было. Можно было все достать за деньги.

– Сейчас уже нельзя?

– Сейчас можно только за очень большие деньги. У тебя есть очень большие деньги?

– Нет, к сожалению. Но есть очень большое желание отыскать могилу дяди. Может быть, это цель жизни.

– А Катя из Воронежа не сможет помочь? Вдруг он ей из плена прислал письмо? Ральф, я бы начал поиски с Воронежа.

– А с какой стати? Он же пишет, чтобы мы ничего «такого» не подумали о его отношениях с Катей Зайцевой. Давай все-таки завтра еще раз сходим в монастырь. Только уже, наверное, не рано утром…

– Посмотрим. Может так случиться, что ты до вечера не отойдешь, потому что это уже, по-моему, третья бутылка.

– Какой ужас! Но я отчего-то совсем трезвый.

– Намек понял – наливаю.

– Нет, не нужно, – запротестовал Ральф, одновременно ощущая противоречащее здравому смыслу желание продолжать пить водку.

Глава одиннадцатая

Ральф всегда видел сны. Зачастую они приходили в виде лишенного логики набора фантастических ситуаций, в которые во время сна попадала душа Ральфа. Его сны представляли собой безумный клубок из воспоминаний, лиц, явлений, поступков, эмоций и совершенно чудовищных в своей нереальности цепочек событий. Семейный психоаналитик утверждал, что у Ральфа синдром «нереализованных добрых дел». Оттого, дескать, ему и снится всякая чепуха, тревожащая дух и не дающая как следует выспаться.

Этой майской московской ночью ему не снилось абсолютно ничего. Если бы, проснувшись в своем номере, он смог сразу думать, то осознал бы, что не помнит, спал ли вообще. Когда Ральф открыл один глаз, а после медленно, с усилием, второй, ему почудилось, что он переживает момент своего рождения. А точнее, перерождения.

Голова гудела и пульсировала, во рту был отвратительный привкус, а упорные попытки мозга отыскать куда-то запропастившиеся воспоминания о последних часах стабильно терпели фиаско.

Ральф отметил, что впервые в жизни оказался в таком плачевном состоянии. Приподнявшись с огромным трудом, он, к своему ужасу, догадался, что находится вовсе не на удобной двуспальной кровати типа «кинг сайз», а лежит на ковре, на полу, напротив включенного телевизора, в джинсах и в одном ботинке, потому что другой служит ему подушкой.

В номере витал остаточный дух ночной пьянки, замешенный на запахе табака и недопитого алкоголя. На столике, за которым накануне приличный турист из Баварии изучал карты Москвы, стояла почти полностью опустошенная бутылка виски. В пустом стакане лежали окурки, с десяток примерно. Некоторое их количество было также разбросано на столе. Пепельницы поблизости не было. И быть не могло – Ральф всегда заказывал номер для некурящих.

«А кто курил?» – спросил себя Ральф и тут же понял, откуда взялся такой непривычный привкус во рту.

Он поднялся, сбросил с ноги ботинок и направился в ванную, попутно отметив, что на нем нет носков, а пуговицы на рукавах валяющейся в коридоре номера рубашки застегнуты.

В зеркале на Ральфа смотрел чужой человек, небритый, грустный, с отпечатавшимся на левой щеке узлом шнурка ботинка, в тесном контакте с которым он провел ночь.

Зазвонил телефон. Ральф снял трубку и попытался бодро произнести:

– Халло…

– Гутен морген, хау а ю? – это был Антон.

– Пока не знаю, – простонал Ральф.

– И не торопись узнать, а то может быть стресс. Я уже подъезжаю…

– В смысле? Ты подъезжаешь?

– На часы вы смотрели, товарищ турист? Время уже почти три часа дня, а мы договорились сегодня утром, что встретимся в холле гостиницы в полдень. Еще протянем немного, и нас в монастырь не пустят. В общем, приеду сейчас и все тебе расскажу. У тебя двадцать минут.

Ральф подумал, что перед лицом такого жуткого похмелья ничего не значат все дела всех жизней, вместе взятых. Ему не хотелось ехать в монастырь, куда он так стремился попасть вчера ночью. К своему стыду он признал, что ему сейчас почти все равно, найдет он следы своего сгинувшего в России дяди или нет. Все, чего ему сейчас хотелось… На самом деле ужас ситуации состоял в том, что ему сейчас не хотелось ничего.

Антон и правда приехал ровно через двадцать минут, продемонстрировав немецкую точность. Ральф, напротив, не успел собраться – у него буквально все из рук валилось; ему казалось, что он все еще пьян. Антон вошел в комнату и, увидев Ральфа, в восхищении отпрянул:

– Вот это да! Какое поразительное преображение личности!

– Плохо выгляжу?

– Очень органично. Ты теперь похож на русского в воскресенье. А сегодня воскресенье.

– Антон, а что это портье так на нас посмотрел, улыбался как-то странно? – спросил Ральф, когда они вышли на улицу.

– Это он не на нас, это он на тебя так посмотрел. Ты ведь вчера, когда мы из ресторана приехали, требовал продолжения праздника.

– Я?!

– Ты. И еще просил девушек пригласить.

– Этого не может быть! Каких девушек?

– Любых. Тебе было все равно. Когда вернемся, сам у него спросишь. Он как раз только на смену заступил, а тут мы с тобой появились. А потом он нам еще в номер виски принес и сырную тарелку. Не помнишь?

– Нет, – глухо ответил Ральф и низко наклонил голову. Ему было стыдно.

Мерседес Антона выехал на Тверскую.

– Один мой товарищ знаком с монахом Донского монастыря. Он говорит, парень очень эрудированный и теоретически может нам помочь. Ты только не говори, зачем ты здесь. Скажи, мол, просто интересуешься историей православия. Если хочешь воды, на заднем сиденье лежит бутылка боржоми. Это грузинская, очень хорошая.

Антон парковал машину около ворот монастыря, при этом набирая чей-то номер на своем мобильном. Проходя мимо белой будки сторожа, Ральф с облегчением обнаружил, что вчерашний страж обители сменился. Возле деревянного строения, где продавались церковные книги и свечи, их ждал долговязый молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой.

– Вы – Антон? – спросил он, протягивая Ральфу руку, которую тот машинально пожал.

– Антон – это я, – спутник Ральфа пришел ему на помощь. – А это – мой друг из Германии. Его зовут Ральф.

– Очень приятно, – ответил долговязый. – Меня зовут Михаил. Можете величать Мишей, если вам так удобней.

– Михаил, наш гость интересуется историей Донского монастыря. Нам бы хотелось тут погулять, и мы просим вас, если можно, рассказать какие-нибудь интересные, желательно малоизвестные факты.

– Конечно. Только про Донской монастырь уже всем все давно известно. Пойдемте пока к храму, а я вам по ходу буду рассказывать.

Они не спеша двинулись по главной аллее в направлении Большого собора. Михаил рассказывал, а Антон старался дословно переводить Ральфу все, что тот говорит:

– Наш монастырь основал в 1591 году русский царь Феодор Иоаннович на том самом месте, где стояли русские полки, освободившие Москву от нашествия крымского хана Казы-Гирея. Хан уже был недалеко от города, когда отчаявшиеся защитники решили совершить крестный ход вокруг городских стен с Донской иконой Божьей Матери. Эта икона непростая. Она была вместе с князем Дмитрием Ивановичем на Куликовом поле, что находится в районе реки Дон. Там в праздник Рождества Богородицы, 8 сентября 1380 года, русские полки одержали победу над монголо-татарским войском Мамая.

– Михаил, – Антон указал в сторону дальней стены монастыря, где находились знаменитые горельефы, – давайте подойдем к горельефам, чтобы наш гость из Германии смог посмотреть на скульптуру Дмитрия Донского, так сказать, для наглядности.

– Конечно, пойдемте…

– Кстати, Миша, а вы не слыхали одну теорию, согласно которой Куликово поле на самом деле находилось не где-нибудь у Дона и реки Непрядвы, а прямо здесь, в Москве, в районе Лубянской площади. Говорят даже, с тех пор это место считалось проклятым, потому что там в XIV веке погибло столько народу…

– Ну, Антон, вы, верно, цитируете художественную литературу. Мне известно, что до сих пор существуют сомнения насчет точного места битвы, но серьезные ученые даже не сомневаются, что сражение произошло у одного из притоков Дона.

– Не буду спорить. Вообще-то я просто так спросил, вдруг вы что-нибудь знаете про эту теорию. Кстати, дело не в том, что я разделяю или не разделяю мнение о конкретном месте битвы. Дело в том, что мне представляется логичным сомнение в достоверности определения времени и места любого события, от которого нас отделяет более трехсот лет. Ведь в действительности не сохранилось ни одного надежного источника, который бы однозначно трактовал некоторые периоды нашей истории. Да и вообще, в мировой истории одни сплошные белые пятна.

Михаил пожал плечами. Они уже были у восточной стены монастыря. Ральф вопросительно посмотрел на Антона.

– Это у нас была философская беседа, Ральф. К делу отношения не имеет. Я просто говорил, что у меня вызывает сомнение подлинность трактовки историками событий и надежность технологий определения времени, когда они могли произойти.

– А ты это говорил к чему? Впрочем, неважно. Скажи, а после монастыря мы…

– Ральф, я тебя не узнаю. Но, конечно, после монастыря мы поедем пить пиво, а то, вижу, ты умираешь совсем.

Ральф оживился и успокоился. Он даже почувствовал себя немного лучше. По крайней мере, тошнота уже не была столь невыносимой, а голова болела, как она может болеть у нормального человека при сильных перепадах давления. Образ кружки пива мешал разглядывать горельефы. Ральф устыдился своей слабости, вспомнил, для чего приехал в монастырь, стал вслушиваться в разговор Антона с Михаилом, вернее в его достаточно точный перевод.

– Михаил говорит, горельефы сохранились чудом. Очень странно, что их сюда привезли, ведь это лишнее свидетельство преступления. А я ему сказал, что у большевиков в тридцатых годах прошлого уже века разрушение храма преступлением не считалось, потому что, по их мнению, делалось для блага народа…

– Очень красивые горельефы, и вообще, территория ухоженная, – ответил Ральф. – А спроси Михаила, что там, за забором? Почему туда нельзя пройти?

Антон перевел.

– Отчего же нельзя? – Михаил живо взглянул на Ральфа. – Вам можно. А заборчик сколотили, чтобы праздные не ходили, потому как там территория пока необжитая.

– То есть можем пройти, да?

Антон направился в сторону забора и сразу заметил две свежие рейки, скрывающие лаз, которым вчера несанкционированно воспользовался немецкий гражданин.

– Можем, только не здесь. Давайте вернемся к Большому собору, а там пройдем направо, по дорожке, если у вас, конечно, нет желания лезть через забор.

– За кого вы нас принимаете, – Антон покосился на Ральфа. – Мы приличные люди, а друг мой – так он вообще из Европы.

Они пошли вверх по выложенной булыжником дорожке и через три минуты оказались на заброшенной части территории Донского монастыря.

Ральф осторожно ступал по узкой тропинке, ведущей к скрытому в листве монументу белого камня. Он опять почувствовал очень сильное волнение. Густая трава поднималась на полметра от земли. Вокруг торчали трухлявые пни, а деревья, посаженные в строгие прямые линии, казалось, были начисто лишены человеческого ухода. Сюда, как ни удивительно, почти не проникали звуки с другой части обители.

Тишину нарушил Михаил:

– Вы интересовались, что тут за забором? Теперь сами видите, ничего особенного. Как говорит один мой наставник, типичная картина русской жизни – половина ухожена, вторая брошена. А с другой стороны, погулять тут иногда благостно. Для мыслей полезно и не отвлекает никто.

– Теперь нам все ясно, – сказал Антон, переведя Ральфу объяснения Михаила. – И тут, как я понимаю, не хоронят никого. На той стороне, смотрю, уже под самой стеной копают.

– Нет, здесь не будут хоронить.

– И раньше такого не было?

Михаил вдруг остановился, излишне резко, как показалось Ральфу с Антоном, и, лукаво уставившись на «экскурсантов», взял да и задал вопрос в лоб:

– Друзья мои, скажите, что же вы такое хотите узнать? Спросите прямо, может, так лучше будет.

– Он просит сообщить ему честно, что мы тут делаем, – перевел Антон.

– Не вижу причин, почему бы не сказать. Это же не великая тайна, верно? – пожал плечами Ральф. – Мне, во всяком случае, не повредит. Хуже, чем я чувствую себя сейчас, быть уже не может.

– Михаил, Ральф ищет в России следы своего дяди, который был у нас в плену. Кто-то в Германии сообщил ему, что дядю и других пленных расстреляли, а тела похоронили именно на этом самом месте.

Михаил молчал. Антон готов был поклясться, что на их провожатого информация оказала сильное воздействие. Но тот лишь покачал головой и, глядя в сторону белокаменного сооружения, промолвил:

– Неожиданная теория… Мне и в голову не приходило, что здесь могут быть тайные захоронения. А знаете, ведь это вполне вероятно. Подождите… Но если это правда, то как же это все ужасно! Ну, представьте только: на территории православной обители похоронены люди… Пускай немцы, но ведь люди! И лежат себе, без креста, в забвении. Это большой грех, это не по-божески… И все-таки нет, не могу поверить. Ведь настоятель не может не знать про такое, если все так, как вы говорите. Да и в архивах такая информация должна сохраниться. Почему про это никто и никогда не упоминал?

– Вообще-то, Михаил, было что-то про немцев в Донском в одном из писем общества «Мемориал». Но это единственное упоминание, которое мне удалось сегодня утром разыскать в открытых источниках.

Тут очнулся Ральф и, преодолевая приступ головной боли, произнес:

– Извините, Михаил, но ведь, наверное, не так трудно выяснить, лежат тут погибшие под землей или это вымысел? Надо ведь отправить официальный запрос куда-нибудь, и власть будет обязана провести расследование. Ведь речь действительно идет о людях.

Антон и Михаил с грустью посмотрели на Ральфа.

– Ральф, – Антон поморщился, подбирая слова. – Для того чтобы начать процесс дознания, необходима санкция многочисленных властных инстанций. Сотня согласований, не считая благословения монастырского начальства. Причем для начала нужно, чтобы тебе поверили, потому что доказательств у тебя нет ровным счетом никаких! Но даже если тебе поверят, даже если все чиновники, которые только и ждут нас с тобой с распростертыми объятиями и конвертами для взносов, издадут все мыслимые и немыслимые распоряжения, где, спрашивается, мы будем землю рыть? В каком конкретно месте? На какую глубину? Нам придется перекопать всю территорию, а тут, как ты видишь, площадь огромная.

– Ты считаешь…

– Я считаю, что мы в затруднительном положении. Нам с тобой надо срочно искать способ добраться до архивов, которые, как мне кажется, могут быть уже рассекречены…

– Тут я полностью согласен, – в разговор вступил Михаил. – Церковь тоже должна быть заинтересована в раскрытии этой тайны. Если окажется, что вы правы, вам воздастся за вашу работу. Я на вашей стороне и буду очень рад, если смогу хоть чем-нибудь помочь.

– Спасибо, Миша. Без вашей помощи нам не обойтись. Нам нужно под каким-нибудь предлогом тщательнее исследовать территорию. Я ничего не понимаю в технике, но, вероятно, существуют специальные приборы, которые способны определить какие-нибудь, как их… аномалии на глубине.

– Для начала я попробую изучить наши монастырские архивы. Может, что и найду. Ральф, а вы в Москве еще долго будете?

– Нет, к сожалению, мне уже через два дня уезжать.

– Не обещаю, что смогу вас порадовать за столь короткий срок, но здесь остается Антон. Буду через него держать с вами связь, если не возражаете.

Так, за разговором, они вернулись на ухоженную территорию.

– Да, конечно, – подтвердил Антон. – Мне уже самому интересно, есть тут что-нибудь или нет.

– Скажите, а все-таки имеются у вас хотя бы какие-то, пускай даже косвенные доказательства, указывающие на то, что здесь могут быть захоронения? – спросил Михаил, когда они уже подходили к западной колокольне с надвратным храмом святых Захарии и Елисаветы.

– Почти никаких, – ответил Ральф.

Они попрощались с Михаилом и двинулись к выходу, не обратив внимания на пожилого господина, который внимательно рассматривал расположенные поблизости знаменитые монастырские цветочные клумбы.

Когда они прошли мимо, он проводил их пристальным взглядом, пока они не скрылись за воротами.

Приятели сели в машину, и Антон поинтересовался:

– И почему ты сказал Михаилу, что у тебя «почти» нет доказательств? У тебя действительно что-то есть?

– Нет, конечно, я бы с тобой поделился. Но, с точки зрения психологии, таким образом я заинтриговал нашего провожатого. Он теперь с большим интересом будет нам помогать.

– Уверен? А я думаю, зря мы ему вообще открылись. Этот Михаил какой-то неискренний.