Текст книги "Француз"

– Любопытно, что книги в основном дарили военным людям, – заметил Антон. – Впрочем, военные были тогда элитой общества, самыми образованными людьми. Не знаю, как во Франции, но в России уж точно так обстояли дела. «Капитану Грахову от однополчан…» Так, смотрите, а тут красивое издание какое!

– Что это?

– «История Тридцатилетней войны». И кто же у нас был счастливым обладателем такого чуда? Ага, опять военный: «Ротмистру Михаилу Ивановичу Ушакову, в день именин». В день именин…

Брови француза в изумлении поднялись.

– Что-то не так? – спросил Антон.

– Мне кажется, это у вас надо спросить, все ли так? – произнес Жерар. – Ведь и ваша фамилия тоже Ушаков!

– Правда? – Антон еще раз прочел дарственную надпись. – Верно. Невероятное совпадение. Однако же в нем нет ничего особенного. Ушаков – старинная русская фамилия. Кстати, величайшего адмирала в истории русского флота звали Федор Федорович Ушаков. Удивительный был человек. Его до сих пор почитают образованные люди по всему миру, а на острове Корфу про Ушакова легенды слагают.

– А что такого с ним случилось? Что он сделал? Извините за вопрос, но я вроде бы человек образованный, а фамилию Ушаков впервые услышал, когда ваш друг порекомендовал мне встретиться с вами.

Антон вздохнул с непритворной грустью, в который раз искренне изумляясь невежеству жителей Западной Европы и их беспечному отношению к истории не только других государств, но и собственных стран.

– Если коротко, то в феврале тысяча семьсот девяносто девятого года он спланировал и осуществил операцию по захвату острова Корфу, а именно считавшейся до Ушакова неприступной крепости Керкиры, занятой, извините, французами. Благодаря блокаде и десанту, Ушаков вынудил ваших соотечественников капитулировать, что, на мой взгляд, хорошо: не пришлось кровь проливать…

– Антон, – заметил Жерар, – не находите, что наша беседа носит однобокий характер? В арсенале ваших знаний случайно не нашлось места для рассказа о том, как французская армия победила русских?

– Извините меня за мое невежество, но такого я что-то не припомню, – с улыбкой ответил Антон. – Но история про Корфу очень показательна, ведь победу-то наши одержали не в России, где, как утверждают ваши соплеменники, мы можем побеждать исключительно при помощи воюющего на нашей стороне «генерала Мороза», а в теплом и благодатном краю…

Глава третья

Из дневника офицера французской армии Матье Сибиля

Эту неприветливую страну с ее пыльными, разбитыми дорогами и кривыми, немощеными улицами городов, с ее холодной зимой и промозглой, нагоняющей смертную тоску осенью я невзлюбил сразу. Мне хочется со всех ног бежать при виде любого представителя этого неотесанного и неулыбчивого народа, именующего немцами нас, французов, и вообще всех чужеземцев, скрыться навсегда от этих противных нам, европейцам, понятий о красоте и изяществе! Да и приживутся ли настоящие красота и изящество тут, среди этих бескрайних пустынных лесов, болот и полей? Их поселения сплошь утыканы деревянными и очень редко каменными храмами, купола которых зачастую покрыты чистым золотом, а у ворот при этом целыми днями сидят нищие попрошайки, больные и грязные, тут же питающиеся брошенным из милосердия куском хлеба и здесь же, не отходя далеко, справляющие нужду.

Страшное, навязчивое чувство тоски вызывает у меня сия, с позволения сказать, цивилизация, за которую эти потомки варварских лесных племен и монгольских ханов отчаянно идут на смерть от лучшей армии, когда-либо являвшей этому миру свое великое и грозное лицо.

Здесь не строят, а только перестраивают, достраивают, ремонтируют. Не судят, а казнят, не разбираются, а сразу осуждают. Грязные улицы мостят досками, да так небрежно, что каждой новой весной приходится делать это опять. Злые языки утверждают, будто бы на сем деревянном круговороте наживаются местные купцы и чиновники… Какая неприкрытая подлость!

Забитость и неслыханная нищета низших слоев и тут же – отвратительная, обрамленная в драгоценную оправу дикость и распущенность знати – вот что бросается в глаза любому иностранцу. Справедливости ради, дворянство отличают от черни наличествующие у многих познания в истории и науке и почти повсеместное знание нашего языка. Однако ведь недаром говорят, что и обезьяну при желании можно обучить человеческой речи. Попугаи опять же, бывает, разговаривают даже на китайском языке.

Конечно, нет правил без исключений: знавал и я пару достойных русских, из офицерства, но это, скорее, действительно большая редкость.

Не подумайте, кто вдруг когда-нибудь прочтет эти записки, будто бы я ропщу, ведь мое пребывание здесь есть Промысел Божий… В какой-то момент оно завершится, и я обязательно вернусь в Бретань. В первый же день я отправлюсь на Бель-Иль, поселюсь в лучшем постоялом дворе и сразу же закачу такой пир, какого не видал местный порт с момента строительства цитадели великого маршала Вобана. Ведь именно там, в цитадели, начиналась моя военная служба, там на одной из улиц повстречал я Изабель, там же, недалеко от того места, впервые подрался из-за нее на дуэли и был тяжело ранен в бедро. Меня долго выхаживали местные лекари, и все это время, каждый день, она приходила ко мне в крепостную больницу, а потом уже носила передачи в кордегардию.

Сейчас мне кажется, что целое столетие минуло с тех счастливых дней… Изабель не ждет меня более. Зато портовые девки будут все мои. Вернусь я героем, пережившим страшную русскую экспедицию. А герои никогда не остаются без женской ласки.

Как же я не понимал этого раньше: я счастливый человек, коль скоро у меня есть шанс снова оказаться во Франции, которая в сравнении с Россией являет собой сущий на земле рай?!

Надо только постараться выжить, не попасть под русскую пулю или разрыв гранаты. Да и на крестьянских вилах заканчивать свой век я категорически не согласен!

Эх, война… Невеселое это занятие, особенно если ведется по азиатским канонам, а значит, против всех мыслимых правил. А еще эта Изабель…

Почему она так быстро меня забыла?

Мой лучший друг Жан-Поль Бодекру прислал полгода назад письмо, извещающее меня о том, что моя Изабель вышла замуж за интенданта гусарского полка из Прованса по имени Кристоф Монтегю… В письме Жан-Поль интересовался вскользь, следует ли ему заколоть или застрелить этого подлеца Монтегю на дуэли? Однако я был так сильно опечален известием об измене моей будущей жены, кем я уже привык считать Изабель до прочтения злосчастного письма, что впал в прострацию и на письмо не ответил, чем и спас от гибели этого подлеца.

Я несколько дней беспробудно пил, а потом, как-то на удивление быстро справившись с горем, зачерствел душой и, презирая теперь всех женщин мира, записался добровольцем в корпус славного Мюрата, столь же смелого воина, сколь и блистательного кавалера. За ним хотелось идти, и мы шли в лобовые атаки на неприятельские штыки и пушки без страха и сомнений. За него поднимали заздравные, за него готовы были сложить головы в жестоких схватках с врагом.

Так началась моя служба в кавалерии, изменившая в итоге не только мою собственную жизнь, но и предопределившая судьбу моих потомков.

В начале октября 1812 года я, в числе союзных войск, неспешно покидавших Москву, очутился в небольшой деревушке со странным названием Ouzkoye.

Мы устроили бивуак между прудом и церковью, в которой расположились сам император, месье Коленкур, маршалы Мюрат, Виктор, Даву и еще несколько офицеров, а также их лошади и полроты солдат гвардии.

Лишь только стемнело, на наш лагерь напали казаки.

Казаки… Что за дикое войско, чья тактика и образ мысли непостижимы не только для цивилизованного человека, но и для многих русских. Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которой мы придаем столько значимости… Но они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться. Лошади кажутся одним телом с ними. Они всегда бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены воинского честолюбия…

Каждый день казаки появлялись длинными линиями на горизонте, а особо отчаянные подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу. В ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали… Но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом уставала и на глазах таяла храбрейшая конница, причем в бою с теми, коих она презирала.

Мы с другом, одним из денщиков маршала, как раз заканчивали бутылку игристого вина из «царских запасов». Он утверждал, будто это вино, с нашим, но незнакомым мне названием «Вдова Клико», было позаимствовано кавалеристами непосредственно из кремлевских погребов. В ночной тишине гулко прозвучал ружейный выстрел, лагерь зашевелился, отовсюду стали раздаваться крики.

Бросив приятное занятие, мы с адъютантом вскочили на ноги. При нас были пистолеты и сабли – с оружием я не расставался уже несколько месяцев. Тут-то я и увидел эту бородатую рожу, надвинутую на лоб черную шапку и длинную пику. Все это вот-вот должно было смести меня, подобно урагану. Еще секунда, и моя мечта вернуться домой так и осталась бы мечтой тут, в России, вместе с несбывшимися мечтами тысяч моих соотечественников. Однако же адъютант оказался проворным малым. Шашкой своей он отвел от меня удар казака, но тут же мешком осел на землю, видимо, поймав одну из тех самых шальных пуль, которых я так боялся.

Нам стоило немыслимого напряжения сил и воли отбить атаку казаков. Тут же провели ревизию потерь. Несколько человек убито, после схватки осталось много раненых. Один офицер пропал. Я уже не помню, как его звали, но мне было искренне жаль беднягу. Вижу будто наяву его добрые глаза. Такие глаза бывают у молодых священников. И зачем только судьба забросила его на войну? Таким здесь не место. Если они сами не пропадают, то делу от них все равно пользы нет никакой. Только разжигают жалость – ненужное в бою чувство.

К несчастью, погиб и мой денщик. Он фактически спас мне жизнь, но на войне такие вещи постепенно перестаешь замечать. Здесь ежедневно каждый кому-то спасает жизнь, вольно или невольно. Мы все в должниках друг у друга и у судьбы, разумеется, пока она от нас не отворачивается и не уходит благоволить другому счастливцу, допуская до твоего тела разящий удар стального клинка, свинцовую пулю или адскую силу разорвавшейся подле тебя гранаты.

Утром по лагерю прогуливался император. В дни славных побед нам частенько доводилось видеть его в лагере среди простых солдат. Он любил заговорить с кем-нибудь, расспросить о службе, а бывало, что и выпить вина. В такие моменты мы искренне любили Бонапарта, и каждый из нас готов был пожертвовать здоровьем и самой жизнью ради спасения своего кумира, окажись поблизости вражеские солдаты или просто человек с дурными намерениями.

В России такие выходы в народ случались нечасто, да и поводов было не так много.

Армия устала. И что бы ни говорило начальство, она уходила из этой страны со странным ощущением растерянности от полуправды. Командиры уверяли нас, что мы победили, древняя русская столица разорена, армия обескровлена, и теперь уже не стоит ждать от нее вмешательства в дальнейшие дела императора. В европейские столицы были отправлены гонцы, дабы проинформировать вассалов об очередном успехе Великой армии. Но мы-то понимали: еще одна такая, с позволения сказать, победа, и воевать с русскими будет просто некому! Да что там русские – кто будет защищать Францию?

Победа в сражении под Бородино была какой-то недопобедой. А взятие Москвы осталось в нашей памяти в качестве недовзятия.

Все было как-то наполовину, тревожно, уныло и совсем не по правилам взятия больших городов и ведения войны. Чего только стоили эти подлые вылазки крестьян против регулярной армии… Может быть, эта недосказанность и неопределенность помешали войскам приветствовать императора так же браво и молодцевато, как делалось это в Австрии или Польше?

Наполеон со свитой приблизился к месту, где еще накануне мы с товарищем распивали французское вино из русских погребов. Все вскочили со своих мест, вытянулись по струнке. Небрежным жестом приказав мне сесть, Наполеон, как простой солдат, устроился у костра на бревне. В этой позе великий человек выглядел сущим карликом, но от него исходила нечеловеческая сила, а от взгляда огромных, проницательных глаз кровь застывала в жилах. Император заговорил со мной.

– Вас зовут Матье Сибиль? И вы из Бретани?

Я собрался отвечать, но услышал голос Мюрата и тут же заметил в толпе сопровождающих Бонапарта на прогулке моего командира:

– Так точно, сир. Матье Сибиль. Храбрец, надо признать. Хотя, поговаривают, он попросился в армию из-за несчастной любви.

Наполеон усмехнулся. При этом ни один мускул его лица не пошевелился. Видно было, что веселье уже давно покинуло его сердце.

– Мой друг, – покровительственным тоном произнес император, – переживать по поводу женской измены может или глупец, или школьник. Вы, как мне кажется, не относитесь ни к одной из этих категорий людей. Надеюсь, вы уже забыли обо всем? На свете еще очень и очень много женщин, которые желают быть счастливыми. А сделать женщину по-настоящему счастливой способен только солдат. Мюрат, попросите записать эту фразу. Она звучит как афоризм. Когда-нибудь ее будут цитировать.

Наполеон встал и, не проронив больше ни слова, не попрощавшись и не глядя в мою сторону, продолжил свою инспекционную прогулку.

Отойдя от костра на несколько шагов, этот великий человек приказал Мюрату назначить меня командиром отряда, которому была поручена специальная миссия.

– Мне он понравился. Ни слова не успел сказать, однако же смотрел на меня без страха и подобострастия, – проговорил Наполеон, покосившись в мою сторону.

– Я не знал и не знаю людей, сир, которые бы так хорошо разбирались в людях, – не преминул польстить императору Мюрат.

– Да? – переспросил тот несколько язвительным тоном. – Иногда мне кажется, что в некоторых своих друзьях я горько ошибся.

Однако в точности воспроизведения последней фразы Наполеона я поклясться не могу. Подул ветер, и до меня донеслись только обрывки слов. Так и в истории, наверное, бывает: кто-то услышал часть фразы, или перепутал, или был пьян, когда рассказывал, приукрасил что-то, а остолопы тысячелетиями цитируют, скажем, великие слова Цезаря, которые он в действительности никогда не произносил…

В тот момент я не мог знать, что от меня требовалось. Если нас не бросали в бой, то отправляли на поиски пропитания. Иных задач представить я себе не мог, исходя из своего положения и звания.

С припасами дела у нас обстояли из рук вон плохо. В оставленной Москве поживиться было нечем, а в русских деревнях и в мирное время люди жили бедно, похуже наших французских крестьян во времена Бурбонов. К тому же пускаться на поиски провизии можно было только в составе крупного отряда, иначе велик риск напороться на казачьи разъезды и партизанские засады, которые, вопреки всем законам современной войны, во главе имели, как правило, офицеров, дворян. Не исключено, что и сам царь мог поощрять такое варварство, как разбойничьи набеги на регулярные войска.

Свою же армию он куда-то спрятал, трусливо избегая честного сражения.

Партизаны наводили на нас ужас. Столь невиданный стиль ведения войны поражал нас своим варварством и коварством тактики. Никогда еще войны не велись при таком полном отсутствии правил и чести.

Солдат армии императора партизаны не щадили, в плен брали очень редко, зато охотно поднимали на вилы. Жестокость сию объясняли якобы тем, что Наполеон вторгся в пределы их государства с преступными целями, а это значит, что вся его армия сплошь состоит из преступников, коих следует, не мешкая, казнить.

Но ведь на войне как на войне: без риска она немыслима. И какой бы нелепой и позорной кому-то ни казалась смерть на крестьянских вилах, смею заверить не побывавших в настоящих кампаниях: большая часть смертей на войне нелепа, необъяснима и вовсе не является героической. Даже в атаке гибель товарищей выглядит довольно нелепо. Шагаешь в каре под барабанную дробь и вдруг слышишь свист ядра. Оно врезается в строй в трех шагах от тебя, навсегда вырывая из колонны и из жизни несколько человек.

Происходит величайшая трагедия, а мы идем дальше, сжав зубы, не переходя на бег, сжимая в руках оружие и все-таки не веря в перспективу собственной смерти. Мне всегда было любопытно понять, по какому принципу отбирает Всевышний или посланный им в наше наказание бог войны свои жертвы…

Вечером стало известно, что Мюрат выбрал меня в качестве курьера, уполномоченного передать лично Кутузову особое послание для русского царя. Видимо, Наполеон придавал нашей миссии такое значение, что счел необходимым самолично произвести выбор порученца. Я был несказанно удивлен и горд.

Моей дестинацией была ставка русского фельдмаршала. До нее, правда, следовало еще добраться целыми и невредимыми. Регулярная армия парламентеров, может, и не тронет, но столкновение с партизанами могло привести к самым печальным последствиям. Поэтому в мое распоряжение поступило три эскадрона кирасир.

* * *

Наполеон уходил из России. Принужденный прозорливым Кутузовым двигаться не по Калужскому направлению в сторону богатой Малороссии, а по Смоленской дороге, на которой не было у него заготовлено ни баз, ни припасов, император Франции мечтал только об одном: чтобы русский царь остановил свои войска на границе.

Искусные маневры русских войск не оставили ему выбора, и он распорядился двигаться к границе по Смоленской дороге. Понимая, что теперь его армия обречена на вымирание, Наполеон плохо принял этот удар и на людях упал в обморок…

В русском походе он слишком часто терял лицо. Моральный дух в армии упал до опасной черты, уважение к императору таяло, подобно снегу, который солдаты Великой армии растапливали в котелках. Требовалось проявить все свои способности, изобретательность и дар убеждения, чтобы избежать катастрофы.

Заканчивался поход, но не угасала еще надежда его на реванш или хотя бы на сохранение своей власти над вассалами в Европе. Да и просто так уйти, отступить он, конечно же, не желал. Необходимо было еще сохранить лицо. Наполеон пытался перехитрить русских, написав пространное письмо своему «брату» императору Александру, который не удостоил его ответом. Отправил в ставку фельдмаршала Кутузова под Тарутино своего близкого советника генерала Лористона. Просить мира… И вот сегодня, в отчаянной попытке закончить войну еще здесь, в России, послал с гонцом отдельное, личное послание русскому царю.

Когда отряд под командованием Матье Сибиля уже был далеко от лагеря, Мюрат, провожавший Наполеона в его палатку, решился задать императору вопрос.

– Сир, прошу извинить за мое излишнее любопытство, но отчего вы отправили письмо для русского царя с простым офицером? Тем более что Лористон был уполномочен вести переговоры, и уже одно письмо было доставлено Кутузову…

– Мюрат, – оборвал его Наполеон, – письмо столь откровенно и по содержанию немыслимо, что, если оно не возымеет должного действия на Александра или я не получу в скором времени его ответ, можно будет легко откреститься от авторства, объявив письмо искусной подделкой, коль скоро подобные послания не передаются на столь низком уровне.

Глава четвертая

Проводив француза до такси, Антон подождал, пока машина скроется за поворотом на Тверскую улицу, вернулся в кафе и поднялся на второй этаж.

– А можно еще разок взглянуть на те самые книги? – спросил Антон официанта. – До следующей встречи посижу, полистаю их, если можно.

– С удовольствием, сударь, – ответил тот. – Сию минуту. Вам предложить что-нибудь?

– Водички. Без газа. Комнатной…

– Кстати, сударь… – заметил официант, задержавшись у стола. – Очень редкий случай в наше время, когда клиента интересуют книги. Как правило, люди ничего, кроме меню, увы, не замечают.

«Ротмистру Михаилу Ивановичу Ушакову, в день именин. Да сохранит Вас Господь во всех делах Ваших, походах военных и мирных путях, на воде и суше, во всех стихиях, а также и от дурного человека, сглаза, зависти и бедности. Не будьте строги, что молчал так долго, человек я совестливый. У нас на северной стороне и пяти саженей не пройду, чтобы не перекреститься на храм и не помолиться о Вас, друг мой».

Листая страницы книги, Антон сосредоточенно перебирал в памяти всех близких и их предков, чьи имена в обязательном порядке заносил в записочки для поминовения.

– Степан Михайлович, Иван Харитонович… Степан. Смотрим по материнской линии, там Ушаковы. Прадед мог родиться не ранее 1870–1875 года. Отчества прадеда я не знаю. И уже не у кого спросить… А ведь теоретически-то предок мой мог служить в русской армии и даже участвовать в первой Отечественной войне.

«Впрочем, конечно, совпадение это было бы слишком фантастическим. Была бы у меня фамилия менее распространенная», – думал Антон, перелистывая страницы старинной книги.

Внезапно его внимание привлекли пометки, сделанные в самом конце произведения. Ради любопытства Антон попытался прочесть, что там написано. Разобрать можно было лишь два слова и отдельные буквы, а также цифры и несколько рисунков. Посмотрев по сторонам и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он взял телефон и сделал снимок этого места, а также сфотографировал дарственную надпись.

– Вас заинтересовала книга? – вдруг послышался незнакомый голос.

Антон вздрогнул от неожиданности и повернулся. У стола стоял человек в аккуратном костюме. Появился он словно из-под земли, ведь еще секунду назад здесь не было ни души.

– Я администратор ресторана, – пояснил незнакомец. – Вообще-то фотографировать эти раритеты не принято.

– Пугать посетителей ресторана, а также следить за ними тоже не принято. По крайней мере, не было принято до сегодняшнего дня.

– Я вас не собирался пугать. Просто хозяину будет неприятно, если он узнает, что его коллекцию копируют. Это вопрос авторских прав, если вы не в курсе.

Антон разозлился. Такое с ним в последнее время случалось все чаще. Он даже себя порой не узнавал. Мог наброситься на человека по незначительному поводу, особенно, конечно, если дело происходило в виртуальном пространстве, например в Facebook, где за последние годы скопилось невероятное число профессиональных диверсантов социальных сетей, готовых открыть словесный огонь из засады, моментально растиражировать самую чудовищную ложь, довести до белого каления ранимые души и заставить человека реагировать на все провокации.

Антон считал соцсети раем для лузеров, презрительно именовал их говорящей за себя аббревиатурой «СС», однако сам это сражение проигрывал, потому что никак не мог решиться навсегда покинуть квазимир соцсетей.

– Как зовут? – строго спросил Антон администратора.

– Кого? Хозяина? – ответил тот холодно и недружелюбно.

В его голосе появилась конкретная издевка.

– Да нет… я Константина Андреевича неплохо знаю. Как… тебя зовут, юноша?

Антон заранее пожалел о том, какой оборот принимает разговор, однако Рубикон был перейден этими «тебя» и «юноша». Как правило, он не позволял себе фамильярностей с обслуживающим персоналом заведений, считая такое поведение отражением вопиющей невоспитанности и чванства. К тому же «юноша» как минимум был с Антоном одного возраста.

– Ну, предположим, Иван.

– Вы не запамятовали, в каком заведении работаете, куда вас, судя по всему, по объявлению приняли за неимением более достойного кандидата? Из-за таких… чудаков, как ты, рестораны теряют клиентов навсегда.

Иван спокойно выслушал Антона и как ни в чем не бывало настойчиво продолжил гнуть свою линию.

– Пожалуйста, отдайте мне книгу, – странный человек силился прочесть ее название, – и сотрите то, что вы сфотографировали на свой мобильник. В том числе из фотопотока. Пожалуйста…

– Ты не охренел? – с деланым спокойствием спросил Антон.

– Как хотите, но у меня инструкции, – Иван бесцеремонно протянул руку к телефону Антона, который так и лежал на краю стола.

В это время у стола возник официант, обслуживавший Антона и Жерара. К удивлению Антона, «администратор» стремительно направился в сторону лестницы и буквально за считаные мгновения исчез из поля зрения.

– Чего это у вас администраторы сегодня такие странные? Операция по защите книг проходит? – спросил у официанта ошеломленный Антон.

– Какие администраторы? – удивился тот.

– Так этот ведь, который тут только что стоял… – в растерянности проговорил Антон.

– Извините, я его впервые вижу. А чего он хотел?

– Да я сам, честно говоря, не понял, – Антон пожал плечами и спрятал телефон во внутренний карман пиджака.