Текст книги "Стихотворения"

Жена

 
Вот лист, а вот перо, а дальше ветер,
А дальше серый пепел и зола.
Я за словами даже не заметил
Как жизнь прошла… И надо же! Прошла!
 
 
А ведь она сияла семицветно,
Девицы-птицы пили молоко.
И не одну любил я беззаветно,
Хотя и на лету, но глубоко.
 
 
Не дымчатые розы увяданья,
Не скатерти, залитые вином, —
Я оставлял им свет воспоминанья,
И до сих пор они сияют в нем.
 
 
Однажды на лету земного шара
3аснул, очнулся – около жена.
Сказали мне: – Она тебе не пара.
Какая пара, если жизнь одна!
 
 
Я уходил не раз. Она визжала:
– Мы все такие. Лучше не найдешь!
И эта гибель мне детей рожала!
Но что их ждет, когда повсюду ложь?!
 
 
Дух на излете, а в душе смущенье,
И в ноздри бьет стыда сернистый пар.
От женщины осталось отвращенье —
Вот Божья кара или Божий дар!
 

1997

Отпущение

 
Мы все бессмертны до поры.
Но вот звонок: пора настала.
И я по голосу сестры
Узнал, что матери не стало.
 
 
В безвестье смертного конца
Ее планида изломилась.
Ушла кровинушка с лица,
Оно мгновенно изменилось.
 
 
Я знал прекрасных матерей,
Но мать моя была прекрасней.
Я знал несчастных матерей,
Но мать моя была несчастней.
 
 
Еще в семнадцатом году,
В ее младенческие лета,
Ей нагадали на звезду,
Ей предрекли родить поэта.
 
 
Ни доли нет, ни смерти нет,
Остался темный промежуток.
Горел закат двух тысяч лет
И выжигал ее рассудок.
 
 
Она жила среди теней
И никого не узнавала.
«Пустите к матушке моей!» —
Так ненароком и сказала.
 
 
Бездомный прах сестра везла.
Была дороженька уныла
В тот город, где уже звала
Странноприимная могила.
 
 
О, город детства моего!
О, трепет юности печальной!
Прошла, как искра, сквозь него
Слеза любви первоначальной.
 
 
Давно мой дух не залетал
Туда, в забытые пенаты…
На курьих ножках гроб стоял
Под зимним небом, возле хаты.
 
 
Да слух ловил средь бела дня
Сребристый звон святой церквушки.
 
 
Вздыхала дальняя родня,
Крестились старые старушки.
 
 
Я подошел, печаль тая.
Взглянул и вздрогнул, как от грома.
В гробу лежала мать моя,
Лицо мне было незнакомо.
 
 
О том не надо вспоминать,
Но что-то в сердце изломилось:
– Не узнаю родную мать.
Ее лицо так изменилось!
 
 
– И мы ее не узнаем, —
Сказали старые старушки:
– И мы, и мы не узнаем,
Ее заветные подружки.
 
 
Повесив голову на грудь,
Я ощутил свой крест нательный.
Пора держать последний путь
На крест могильный, сопредельный.
 
 
На помощь волю я призвал,
Над прахом матери склонился.
– Прости! – и в лоб поцеловал…
И гроб в могилу опустился.
 
 
И вопросил я на краю,
В могильный зев бросая шапку:
– Она узнает мать свою?
Она узнает нашу бабку?
 
 
Сестра не слышала меня
Сквозь поминальный звон церквушки.
Молчала дальняя родня
И все заветные старушки.
 
 
Зияла огненная высь,
Вбирая холод подземельный.
Сошлись и снова разошлись
Могильный крест и крест нательный…
 
 
Сестра! Мы стали уставать,
Давно нам снятся сны другие.
И страшно нам не узнавать
Воспоминанья дорогие.
 
 
Зачем мы тащимся-бредем
В тысячелетие другое?
Мы там родного не найдем.
Там все не то, там все чужое…
 

1997

Где-то в Токио или в Гонконге

 
Я в тумане сижу среди белого дня,
Даже ясные очи заволгли…
Ободрали однажды, как липку, меня
Где-то в Токио или в Гонконге.
 
 
Ни червонцев, ни паспорта, в гроб вашу стать!
Хоть рыдай старорусским рыданьем!
Я в полицию. «Будем, – сказали, – искать.
Пропади!» Я пропал с ожиданьем.
 
 
Вижу бар а ля рюс. За стеклом мой земляк:
Ванька-встанька, и девки-матрешки.
Сел за столик и сжал свое горе в кулак,
Может, тут повезет понарошке.
 
 
Подлетает болванчик, накрашен и сыт,
На руке расписная салфетка.
– А ля рюс? – сепелявит и мимо косит.
– Рус! – бью в грудь кулаком. —
               Контрразведка!
 
 
Он исчез. Выплывает хозяйка на свет,
Как горшочек, и глазыньки узки.
– Здравствуй, русский Иван! Деньги есть
                или нет?..
Маракует немножко по-русски.
 
 
– Как не так, – говорю, – ободрали меня,
Улетел мой воздушный кораблик…
Я пою ей про жизнь среди белого дня,
И она подпевает, как зяблик.
 
 
Наливает чуток. Я молчу: не таков!
Кап еще, каждый кап с тормозами.
– Не кичись, – говорю, – иль не видишь краев?
Наливай до краев, как в Рязани.
 
 
Налила дополна. Осушил я стакан.
Оживились все зрящие в зале.
Подбегают, гласят: – Рус Иван! Рус Иван! —
И еще два сполна заказали.
 
 
Слух в народе пошел, как Иван водку пьет
И при этом не знает предела.
Оценила хозяйка меня и народ,
И смекнула, что прибыльно дело.
 
 
Заявила мне так: – Оставайся, Иван,
Хоть и нет у тебя ни червонца.
Каждый день будет ждать тебя полный стакан
На помин восходящего солнца.
 
 
Каждый день выпивал я за красным столом
На помин восходящего солнца.
А раскосая сила валила валом,
А хозяйка считала червонцы.
 
 
Очень долго сидел я за красным столом,
И вся Азия в рот мне глядела.
А когда отыскался мой паспорт с гербом,
Понял я, что дошел до предела.
 
 
Я в посольство пошел среди белого дня
И ударил в глухие ворота.
– Ой, родные мои! Ой, сажайте меня
На кораблик воздушного флота!
 
 
Пусть уносит скорей на сторонку мою,
Где свирепствует морок и голод,
Где я слышал, как ангелы пели в раю,
Когда был я и весел, и молод…
 
 
Опустился в родном неизвестном краю
Легче пуха воздушный кораблик.
Я сижу и последние песни пою,
И душа подпевает, как зяблик.
 
 
На лицо оседает похмельный туман,
Даже ясные очи заволгли…
Ободрали однажды, как липку, меня
Где-то в Токио или в Гонконге.
 
 
Эх, Рассеюшка, ухнем!
Эх, родимая, я сам не свой, я сам не свой…
Ухнем!..
 

1998

Зеленая муха

 
Солдат воевал за отеческий дом,
За общероссийский развал.
Победная муха летала над ним,
Он часто под мухой бывал.
 
 
Тут в оба гляди, коли жизнь дорога.
Нечистое поле мертво.
И он брал на мушку живого врага,
А тот брал на мушку его.
 
 
Одежду обоих пятнала руда,
А муха была зелена.
Сновала меж ними туда и сюда,
От смешанной крови пьяна.
 
 
Солдат уцелел. Он вернулся живым…
Встречайте, родные края!
А муха жужжала, летя перед ним:
– И я воевала! И я!
 
 
Прогнившую дверь проломил его стук,
И муха влетела в провал.
А там свои сети раскинул паук
И муху давно поджидал.
 
 
Разбитые стекла, понурый закат
И пыль запустенья кругом.
Мушиного визга не слышал солдат,
Он думал совсем о другом.
 

1998

Зимняя груша

 
Я видел на ветке последнюю грушу,
Желтела она за версту.
Но вырвала буря и древо и душу…
Я грушу поймал на лету.
 
 
А буря промчалась. А груша не знает,
Что нет ни ствола, ни корней,
И в теплой руке все еще дозревает…
О, груша отчизны моей!
 

1998

Предчувствие

 
Все опасней в Москве, все несчастней в глуши,
Всюду рыщет нечистая сила.
В морду первому встречному дал от души,
И заныла рука, и заныла.
 
 
Все грозней небеса, все темней облака.
Ой, скаженная будет погода!
К перемене погоды заныла рука,
А душа – к перемене народа.
 

1998

Неизвестный солдат

 
О, Родина! Как это странно,
Что в Александровском саду
Его могила безымянна
И – у народа на виду.
 
 
Из Александровского сада
Он выползает на твой свет.
Как хвост победного парада,
Влачит он свой кровавый след.
 
 
Во глубине тысячелетней
Владимир-Солнышко встает,
И знаменосец твой последний
По Красной площади ползет.
 
 
В его лице полно туману,
А под локтями синий дым.
Заткнул свою сквозную рану
Он бывшим знаменем твоим.
 
 
Его слова подобны бреду
И осыпают прах земной:
«За мной враги идут по следу,
Они убьют тебя со мной.
 
 
О, Родина! С какой тоскою
Кричит поруганная честь!
Добей меня своей рукою.
Я криком выдаю: ты здесь.
 
 
Немилосердное решенье
Прими за совесть и за страх.
У Божьей Матери прощенье
Я отмолю на небесах…»
 
 
Судьба на подвиг не готова.
Слова уходят в пустоту.
И возвращается он снова
Под безымянную плиту.
 

1998

Крестный путь

 
Я иду на ту сторону
Вдоль заветных крестов.
Иногда даже ворону
Я поверить готов.
 
 
Даже старому ворону —
Он кричит неспроста:
– Не гляди по ту сторону
Мирового креста.
 
 
Ты идешь через пропасти,
Обезумев почти.
Сохрани тебя Господи,
Боль веков отпусти!..
 
 
А на той на сторонушке
Что-то брезжит вдали…
Хоть на каменной горушке,
Крестный путь, не пыли!
 
 
Дальней каменной горушке
Снится сон во Христе,
Что с обратной сторонушки
Я распят на кресте.
 

1998

Воспоминание о горах

 
На заре медовая роса
Голубеет на зеленом склоне.
Снова горы, долы и леса
Вижу я, как на своей ладони.
 
 
Это все воздушно и светло
И когда-то плакало и пело,
Глубоко сквозь пальцы утекло,
Далеко сквозь пальцы пролетело.
 
 
Пролетел сквозь пальцы белый свет
И былое, что стояло рядом,
Даже этот каменный хребет…
Ничего не удержал я взглядом.
 
 
Грустными глазами проводил
И сказал: умру в родимом доме!
Долго на Руси не проходил
Горный запах от моей ладони.
 
 
Я жену схватил издалека,
Из пустот азийской сердцевины.
И была легка моя рука,
Что держала горы и долины.
 
 
Мне хотелось удержать покой,
А не только горы и долины.
Не судьба! И я махнул рукой
На свои сердечные руины.
 
 
Только ночью в доме тишина.
И, как будто на небесном склоне,
На моей ладони спит жена,
Тихо спит, но поперек ладони.
 
 
До утра медовая роса
Голубеет на зеленом склоне.
Предо мною горы и леса,
И любовь, и смерть – как на ладони.
 

1998

Покаянный вздох

 
Я пришел не без дыма и хлеба,
Спохмела о туман опершись.
Оседает под тяжестью неба
И родная могила, и жизнь.
 
 
Тридцать лет олимпийского пьянства
Изнутри мою душу трясли.
Стыд и скорбь моего окаянства
Стали тягче небес и земли.
 
 
Из меня окаянные силы
Излетают кусками огня.
У креста материнской могилы
Рвет небесная рвота меня.
 
 
Покаяния вздох покидает
Эту землю для горних высот,
Где, быть может, архангел поймает
И до Бога его донесет…
 

1999

Рана

 
Я пел золотому народу,
И слушал народ золотой.
Я пел про любовь и свободу,
И плакал народ золотой.
 
 
Как тати, в лихую погоду
Явились враги и друзья,
Схватили за горло свободу,
А в горле свободы был я!
 
 
Прощайте, любовь и свобода!
Как тати, враги и друзья
Ударили в сердце народа,
А в сердце народа был я!
 
 
Над бездной у самого края
Шатает от ветра народ.
В нем рана зияет сквозная,
И рана от ветра поет.
 

1999

Новый Герострат

 
Гори, огонь! Дымись, библиотека!
Развейся, пепел, по сырой земле.
Я в будущем увидел человека
С печатью вырожденья на челе.
 
 
В написанном чернилами и кровью
Немало есть для сердца и ума,
Но не сулит духовного здоровья
Кровосмешенье слова и письма.
 

1999

Сонет

 
Перед грядущим преставленьем света
Я вспоминал с понурого вина
Былые золотые времена,
Раскрыв страницы Нового Завета.
 
 
А на душе – ни солнце, ни луна,
А впереди – ни одного просвета.
И на вопросы сердца нет ответа.
Безмолвствуют и Бог, и Сатана.
 
 
Я жизнь напряг и мыслить кровь заставил,
И мимо старых притч пошел на взыск.
Как дискобол, метнул свой лунный диск,
Так в небеса я мысль свою направил…
Узнать, что умолчал апостол Павел, —
Вот подвиг духа! Вот смертельный риск!
 

1999

Страхи героев

 
На родину души героев
Смотрят издалека,
И на земле замечают
Ребенка и старика.
 
 
Ребенок с огнем играет,
Рядом старик стоит.
Ребенок с огнем играет
Так, что земля горит.
 
 
И голоса героев
Сливаются в долгий крик:
– Ребенок с огнем играет!
– Как знать! – говорит старик. —
 
 
Не только вечная слава
И поминальный стих —
Страхи от вас остались…
Он выжигает их.
 
 
Он тоже станет героем:
Нрав у него таков.
Он выжигает страхи,
Как тени от облаков.
 
 
Вы скажете: – Он рискует
Все сущее истребить…
 
 
Не больше того рискует,
Чем ближнего возлюбить.
 

1999

Отец и сын

 
Солдат на побывку вернулся домой.
Не вышел навстречу отец дорогой.
А птицы прекрасны!
Отец одиноко сидел на крыльце.
Ружье на коленях, печаль на лице.
А думки опасны!
«Здорово, отец! А почто ты сидишь
С ружьем на крыльце? Ты кого сторожишь?»
А счастье неполно!
Отец отвечает: «Судьбу сторожу.
Я век буду помнить, о чем – не скажу».
А горе безмолвно!
А правда идет под терновый венец.
Но слово – полдела, а дело – конец.
А ненависть бродит!
«Хотел бы я знать, если Бог повелит,
О чем твое старое сердце болит».
А ночь не проходит!
«Сынок, твоя мачеха каждую ночь
Приводит дружка, а меня гонит прочь».
А дверь на запоре!
«Я их застрелю на заре, хоть и жаль
В тюрьме пропадать за такую печаль».
А ключ в синем море!
У сына в очах желвачок заиграл.
«Отец, поживи!» – и ружье отобрал.
А травы утешат!
«Веселому сердцу тюрьма нипочем!» —
Он высадил дверь молодецким плечом.
А нравы удержат!
Два выстрела грянули – жизнь пронеслась.
Тюрьма – его мачеха. Вот и весь сказ.
А курочки рябы!
Отец мимо времени горькую пьет.
А лебедь последнюю песню поет.
А бабы есть бабы!
 

1999

Дымок

 
Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде.
Вот жизнь прошла, а где ее следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.
 
 
Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.
 
 
Под шум Москвы и праздных околесиц
Я смутно слышу, что речет мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывет дымок?
 
 
В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомек,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.
 
 
Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза все-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.
 
 
Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомек.
Но ей и мне сияет этот месяц
И в руки нам плывет один дымок.
 

2000

На пирушке

 
В мире скука, а у нас пирушка,
Честь по чести дольный стол накрыт.
На одном конце палит Царь-пушка,
На другом Царь-колокол гремит.
 
 
Поднимите, дьяволы, стаканы
Выше свеч и белых облаков!
Не про нас ли говорят курганы
И тоскуют сорок сороков?
 
 
То не сизы соколы слетались,
То встречались наши хрустали.
В честь встречались, в почесть расставались.
Мед и пиво по усам текли.
 
 
Все имело место или дело,
Даже время Страшного Суда.
Не в твою ли душу залетела
Снулая падучая звезда?
 
 
И не ты ли посреди пирушки
Пал лицом на стол, зело разбит?
На слуху ни пушки, ни хлопушки,
Даже колокольчик не звенит.
 
 
А когда привечный гром ударил, —
Вскинул ты, не открывая глаз,
Голову, стакан рукой нашарил
И махнул во сне благословясь.
 
 
Может, Бог тебя во сне приветил,
Или черт поставил свой рожон?
Страшный Суд проспал и не заметил…
Вот что значит богатырский сон!
 
 
Мы такие версты отмахали,
Догоняя свой последний час!..
А про Страшный Суд мы не слыхали.
Он прошел, но не дошел до нас.
 

2000

Лада

 
В обаянии женского имени
Что-то есть от звезды за рекой —
Золотое, красивое, синее,
Что душе навевает покой.
 
 
Но упала звезда во полуночи,
И до моря река не дошла.
И забилась душа в переулочек
И дороги к тебе не нашла.
 
 
Закатилась звезда в твоем имени,
И река пересохла совсем.
Но в душе золотое и синее
Все живет неизвестно зачем.
 
 
Было все-таки что-то красивое,
Но прошло и исчезло, как дым,
И его золотое и синее
Никогда не бывало твоим.
 

2000

Невидимая точка

 
Я надевал счастливую сорочку,
Скитаясь между солнцем и луной,
И все глядел в невидимую точку —
Она всегда была передо мной.
 
 
Не засекли ее радары мира,
Не расклевало злое воронье,
Все пули мира пролетали мимо,
И только взгляд мой западал в нее.
 
 
Я износил счастливую сорочку,
Я проглядел чужое и свое.
И все смотрел в невидимую точку,
Покамест мир не сдвинулся с нее.
 
 
Смешалось все и стало бесполезно.
Я растерял чужое и свое.
В незримой точке зазияла бездна —
Огонь наружу вышел из нее.
 
 
И был мне голос. Он как гром раздался:
– Войди в огонь! Не бойся ничего!
– А что же с миром?
              – Он тебе казался.
Меня ты созерцал, а не его…
 
 
И я вошел в огонь, и я восславил
Того, Кто был всегда передо мной.
А пепел свой я навсегда оставил
Скитаться между солнцем и луной.
 

2001

Потягивание богатыря

 
Не в руку сон богатырю.
Несутся куры под ногтями.
Зеваючи во всю зарю,
Он растолкнул простор локтями.
 
 
Он перекинулся в локтях,
Сустав откликнулся суставу.
И заиграл его потяг
Во всю заутреннюю славу.
 
 
Тянулся в небе змей… Ужо!
Он сшиб его единым чохом.
И сон прошел! И хорошо
Потягиваться перед Богом!
 

2001

Русский маятник

 
Качнулся влево русский маятник,
И нас налево занесло.
Налево черт, как понимаете,
Увеличительное зло.
 
 
Во всю ивановскую маятник
Ударил черта между глаз.
Идут часы, как понимаете,
И нас качает всякий раз.
 
 
На этом сказка не кончается,
Она уходит вглубь и вширь,
Где русский маятник качается,
Как на распутье богатырь.
 
 
Качнется вправо русский маятник.
Направо Бог. Он нас простит.
Часы идут, как понимаете,
Покамест богатырь стоит.
 

2001

Казачий плач о перекати-поле

 
Мои волосы Богом сосчитаны,
Мои годы кукушка сочла,
Моя слава легла под копытами,
Мою голову сабля снесла.
 
 
Только вспомнил, как матушка молвила
На прощанье: «Себя береги!»
Во все небо ударила молния,
До сих пор я не вижу ни зги.
 
 
Оставляя кровавую полосу,
Покатилась моя голова.
За траву зацепилися волосы —
Обезумела в поле трава.
 
 
В небе ходят огнистые полосы,
И катается в поле трава.
Бог считает последние волосы,
Потому что всему Голова.
 

2001

Подо льдами Северного полюса

 
Подо льдами Северного полюса
Атомная лодочка плыла.
На свою могилу напоролася,
На мою погибель течь дала.
 
 
Подо льдами Северного полюса
Солнышко не светит никогда.
И доходит мне уже до пояса
Темная печальная вода.
 
 
Не хватает маленького гвоздика —
Имя нацарапать на духу.
Не хватает Родины и воздуха.
Все осталось где-то наверху.
 
 
Подо льдами Северного полюса
Бьется в борт любимая жена.
Отозваться не хватает голоса.
Отвечает только тишина.
 

2001

Поэт молчанья

 
Рожденный Богом на земле,
Я проходил по бездорожью,
И светляка в вечерней мгле
Я принимал за искру Божью.
 
 
А кто-то принимал мой дар
Божественного умолчанья
За молнии плывущий шар
В среде земного обыванья.
 
 
И громко тот и этот свет
Перекликались петухами:
«Он даже поступью поэт,
Хотя не говорит стихами!»
 
 
Когда у бездны на краю
Возьму я голыми руками
Змею молчанья – смерть мою,
Она заговорит стихами.
 

2001

Муха в янтаре

 
Вулкан моей чернильницы уснул.
Ему пустое снится. А бывало,
Какую жизнь, какой огонь и гул
Мое перо оттуда изымало!
 
 
На склоне лет – а это склон святой! —
Мое перо себя не понимает,
Когда со дна чернильницы пустой
То муху, а то ведьму изымает.
 
 
Жизнь потеряла свой былой размах.
Как в толще сна – ни духу и ни слуху.
Однажды в магаданских закромах
Я в странном янтаре увидел муху.
 
 
Через пятнадцать миллионов лет
Я как поэт послал ей свой привет.
 
 
Пятнадцать миллионов лет прошло,
Как эта муха в воздухе летала,
Пока ее в смолу не занесло,
Пока смолу волна не обкатала.
 
 
Я видел муху моего ума,
Как некий знак в тумане созерцанья,
Как точку, что меняет суть письма,
А может, и Священного Писанья.
 
 
И долго озирался я потом,
И всюду открывалась мне дорога,
Ведущая в обетованный Дом,
Где вещи мира источают Бога.
 
 
Бог как смола. Ты крепко влип, поэт,
В глубокий сон, что временем зовется…
Через пятнадцать миллионов лет
Ударит гром – и твой вулкан проснется.
 

2001

Ковер-самолет

 
Долго ткала ты из злата и сини
Старославянский ковер.
Был мне знаком на чудесной холстине
Каждый летучий узор.
 
 
Мы обвенчались в расхристанном храме,
Лучше нигде не нашли.
И расстелился ковер перед нами,
И на ковер мы сошли.
 
 
Я-то подумал: судьба указала
Златом и синью пройти.
Топнула ты о ковер и сказала:
– Брачное ложе, лети!
 
 
Так и взвились мы на злате и сини
До невечерних высот.
Ахнул народ и, быть может, поныне
Небо глазами пасет.
 
 
Ты сорвала подвенечное платье,
Вспыхнул синь-порох в глазах.
И, словно душу, раскрыла объятья —
Вся в голубых небесах.
 
 
– Люди увидят! – А людям не видно,
Как я нагая стою.
– Бога побойся! – А Бога не стыдно!
Бога я тоже люблю.
 
 
Жаром дохнула густая молитва,
Плоть превращая в огонь.
И завязалась любовная битва —
Ветер меня охолонь!..
 
 
После огня одолела дремота.
Но не сомкнула ты глаз,
Свесила ноги с ковра-самолета —
Только и видели нас.
 

2001

Анюта

Придите на цветы взглянуть,

Всего одна минута!

Приколет розу вам на грудь

Цветочница Анюта.

Забытая песенка

 
Эта жизнь – всего одна минута,
Да и та проходит без следа.
Где она, веселая Анюта?
Я ее не видел никогда.
 
 
Жизнь моя давно идет к развязке,
Подавая знак средь бела дня.
Это не Анютины ли глазки
В чистом поле смотрят на меня?
 
 
Это не она ли Бога просит
Отпустить ее на малый срок?
Слышу ясно – как рукой подносит
С того света чистый голосок.
 
 
Я лежу, усыпанный цветами,
Запах розы издали ловлю:
Он сулит мне скорое свиданье
С той, кого, не ведая, люблю.
 
 
Придите на цветы взглянуть,
Всего одна минута!
Положит розу вам на грудь
Та самая Анюта.
 

2001

Слепое пятно

 
Пятно – предатель ближних глаз,
Его зовут слепым.
Предатель блещет среди нас
Отсутствием своим.
Его отсутствие косит
И со смешком гнусит:
«Через меня иль сатану,
Но попустил Господь
Скосить великую страну:
И дух ее, и плоть».
 

2001

Явление под Олимпом

 
Крытый именем Боговой матери,
Есть один под Олимпом шалман.
Там встречаются правдоискатели,
Осквернители-гробокопатели,
Исторические толкователи.
Не поймешь: кто дурак, а кто пьян.
 
 
И явилась на черную пятницу,
Как из бездны, бледна и страшна,
Баба – дура по самую задницу.
– Я Россия! – сказала она. —
Деревенская ли, городская ли,
Дня прожить не могла без вранья.
Все собаки на западе лаяли,
Если дул ветерок от меня.
Ваша правда, о правдоискатели!
Я пропала. Ищите меня!
Ваша воля, о гробокопатели!
Вы живьем закопали меня.
О бессмысленные толкователи,
Вы толкуете мимо меня…
А катитесь все к чертовой матери!
Поминайте, как звали меня…
 
 
Крытый именем Боговой матери
Был шалман, а теперь его нет.
Покатилось все к чертовой матери…
А с Россией остался поэт.
 

2001

Новое солнце

 
А над нами все грозы и грозы,
Льются слезы, кровавые слезы,
Да не только от ран ножевых.
Матерь Божья над Русью витает,
На клубок наши слезы мотает,
Слезы мертвых и слезы живых,
Слезы старых, и малых, и средних,
Слезы первых и слезы передних…
А клубок все растет и растет.
А когда небо в свиток свернется,
Превратится он в новое солнце,
И оно никогда не зайдет.
 

2001