Текст книги "Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005"

В более или менее откровенном виде предложение «обменять» поддержку США в борьбе с терроризмом «Аль-Каеды» на поддержку России в чеченской операции повторялось российской стороной несколько раз, начиная с первого послания В. Путина Дж. Бушу и сентября 2001 года и до недавних заявлений российского президента и других официальных лиц – в дни, когда отмечалась годовщина сентябрьских событий.

Общественное мнение нередко выговаривает то, о чем политические лидеры решаются только шептать. Ведь в массовом сознании накопляются, аккумулируются, усиливаются и упрощаются многократно повторенные массмедиа и политическими авторитетами скрытые намеки и осторожные недоговорки. Так, в декабре 2001 года 39 % российских граждан надеялись, что, сближаясь с Западом, Россия получит послабления в выплате своего долга, 49 % – что она получит экономическую помощь от западных стран, 55 % – что «страны Запада будут более терпимо относиться к действиям федеральных сил в Чечне», а целых 62 %, т. е. почти две трети, – что «страны Запада признают чеченских террористов частью мирового терроризма».

На первых порах попытки отнести военные операции в Чечне к борьбе с «международным терроризмом» оказали определенное влияние на российское общественное мнение: в октябре 2001 года возросло число сторонников продолжения таких операций и снизилась доля их противников. Но спустя два-три месяца распределение мнений вернулось к прежним показателям (т. е. к преобладанию сторонников мирных переговоров примерно в пропорции 2:1). Примечательная деталь: готовность отнести чеченских боевиков и сепаратистов к «мировому терроризму» в июле 2002 года выразили 80 % опрошенных, но продолжать военные действия хотели бы не более 30 %. Видимо, это значит, что жупел «мирового терроризма» за год просто утратил свое мобилизующее действие (рутинизация?).

Уместно отметить, что распространившийся после сентября 2001 года термин «международный терроризм» – пример малосодержательного и даже опасного словообразования. В контексте конкретных событий им обозначается размещение организаторов и исполнителей сентябрьского нападения на США в различных странах. Никто в мире пока как будто не относил к международному терроризму, скажем, террористические акции исламских фанатиков в Алжире, на Филиппинах, в Судане, в Египте или иных (уже христианских) фанатиков в Ирландии, Испании, наконец, «красных» боевиков в Колумбии, Непале и др. Сходные по способу исполнения, по бесчеловечности подобные действия в каждой стране имеют свои внутренние причины – как и факторы поддержки и противодействия. (Правда, в большинстве случаев там делаются попытки – иногда и удачные – отыскать мирный выход из кровавого конфликта.) Единственным исключением служит стремление российских деятелей, погрязших в чеченской войне, искать самооправдания в апелляциях к жупелу международного терроризма.

По всей видимости, идея «глобализации» чеченского конфликта не нашла серьезной поддержки на Западе. Более сдержанное, чем ранее, отношение к чеченской политике России со стороны США, особенно в первые месяцы после сентября, очевидно служило лишь средством привлечения России к коалиции.

События и сентября выявили довольно сложный спектр установок по отношению к США – явных и скрытых, часто – смешанных и противоречивых (на разных уровнях). В том числе – недружелюбных, завистливых, мстительных и т. п., артикулированных или неявных. Ориентированных иногда против «всего» «американского», иногда против определенных направлений или стиля политики, образа жизни, поведения по отношению к другим странам.

Почему именно США оказались объектом террористической атаки? Почему страна оказалась уязвимой для удара? Почему столь противоречива (и даже становится все более таковой) мировая реакция и на сами события и, тем более, на меры «возмездия», – в том числе и среди ближайших партнеров Америки? Это лишь самые простые из проблем, которые служат предметом многочисленных дискуссий и публикаций в различных странах[14]14
  См.: Гудков Л. Отношение к США в России и проблема антиамериканизма // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2 [= Гудков Л. Негативная идентичность: Статьи 1997–2002 годов. М., 2004. C. 496–551]; Дубин Б. Антиамериканизм в европейской культуре после Второй мировой войны // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 3 [= Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., 2004. С. 286–299]; а также специальный номер влиятельного французского журнала Esprit, посвященный миру после 11 сентября (Esprit. 2002. Août – septembre).


[Закрыть].

Не повторяя уже сделанное, я хотел бы рассмотреть лишь некоторые данные, опубликованные в последнее время в России и за рубежом, и высказать некоторые соображения относительно возможной интерпретации этого материала.

Одно терминологическое замечание. Представляется необходимым отметить, что широко распространенное в политической и социально-научной литературе – и потому вполне работоспособное – понятие «антиамериканизм» имеет свои ограничения. Оно пригодно прежде всего для характеристики состояния чрезвычайной, военной или псевдовоенной (включая холодную войну и ее пароксизмы, наподобие упомянутых выше) конфронтации, когда все установки примитивизируются до модели «за или против». Как видно, в частности, из указанных работ Л. Гудкова и Б. Дубина, реальный «спектр» или набор «уровней» отношений к Америке (стране, народу, власти, общественной системе) в такую модель никак не укладывается.

Обратимся к недавно полученным (май 2002 года) данным о том, как видятся в общественном мнении россиян факторы, сближающие и отдаляющие друг от друга Россию и США. Более всего, по мнению опрошенных, наши страны сближают «совместная борьба с терроризмом» (51 %) и «взаимовыгодный товарооборот» (28 %), реже упоминаются «интерес к жизни в другой стране, расширение личных контактов и взаимных визитов граждан для учебы, работы, отдыха» (18 %), миротворческая деятельность в различных точках планеты (18 %), обмен опытом в науке и высоких технологиях (16 %), борьба с болезнями и загрязнением среды (15 %) – В числе менее значимых (по частоте упоминаний) точек сближения – заинтересованность в экономическом росте и повышении благосостояния (8 %), ценности свободного демократического общества (7 %) и «стремление сохранять и обогащать ценности современной цивилизации» (5 %). Есть и люди (10 %), которые убеждены, что «ничто не сближает сейчас наши страны». Отдаляют же Россию и США друг от друга прежде всего «высокомерное отношение американцев к другим странам и народам» (38 %), стремление американских властей к расширению своего влияния и контроля во всем мире (36 %), попытки США защищать свои интересы в разных частях света с помощью «большой дубинки» (26 %), слишком большое различие в уровнях экономики и военной мощи двух стран (25 %). Заметно меньше ссылок на «низкопробную массовую культуру» (11 %), нежелание США помогать бедным странам (11 %), «наследие холодной войны, нашей собственной изолированности от всего мира» (10 %), взаимную ненависть, подозрительность, неумение сотрудничать с другими странами и народами» (7 %), «антироссийскую политику нынешнего руководства США (6 %), «непримиримость национальных интересов двух стран, взаимное недоверие и непонимание» (6 %). Только 3 % не находят ничего, что отдаляет наши страны друг от друга.

Как видим, и в позитивных, и в негативных оценках США преобладают практически-политические и практически-экономические проблемы и методы. Причем на первом месте – сугубо актуальные обстоятельства (положительный – совместная борьба с терроризмом, отрицательный – стиль американской внешней политики). Весьма редко упоминаются национальные ценности, интересы, культурные факторы, а также ситуации, в которых ответственность отнесена к обеим странам (наследие холодной войны, недоверие, подозрительность). Общественное мнение, как обычно, фиксирует внимание на сиюминутном, не придавая значения причинам, историческим корням определенных отношений.

Присмотримся теперь к данным, показывающим, с какими представлениями связан образ США в общественном мнении России и Франции.

Таблица 2.

«Какие слова, на Ваш взгляд, более всего подходят для описания Соединенных Штатов Америки?»

(% от числа опрошенных)

Получается, что в России заметно выше, чем во Франции оценивают богатство, прогресс, свободу в США.

А французы гораздо больше внимания обращают на такие черты американской жизни как насилие, могущество, неравенство, расизм, империализм, а также наивность. Примерно одинаково часто в обеих странах отмечают «падение нравов» американцев. Таким образом, во Франции, общественные порядки которой не столь далеки от американских, значительно чаще выделяют те особенности США, которые представляются нежелательными[15]15
  Как отметил известный французский публицист Филипп Роже, «Франция, единственная из европейских стран, которая никогда не воевала с США, с давних пор имеет самый высокий в Европе уровень антиамериканизма»; автор полагает, что дело в особенностях интеллектуальной культуры французов (Esprit. 2002. Aout-septembre. P. 176). Ср. также аналогичную трактовку проблемы в упомянутой статье Б. Дубина. Небольшой добавочный штришок: в августе 2002 года во Франции обнаружились только 3 % опрошенных, желавших, чтобы США остались единственной сверхдержавой, а 91 % сочли, что такой статус должна приобрести и Европа (в среднем по европейским странам соотношение мнений – 14:65) (Worldviews 2002 Survey of European Public Opinion & Foreign Policy, http://www.worldviews.org).


[Закрыть]. Следует принять во внимание, что, по всем данным, во французском обществе остаются весьма влиятельными идеи социального равенства и справедливости. Для россиян же, как будто стремящихся позабыть собственное социалистическое прошлое, наиболее приметными оказываются те характеристики Америки, которые вызывают у них зависть. (Ведь по результатам опросов общественного мнения в России больше всего завидуют богатым…) А традиционные объекты советской критики США – неравенство, расизм, империализм – явно отошли на второй план в массовых представлениях об этой стране.

Согласно исследованию, проведенному во Франции в ноябре 2001 года, в целом 65 % французов отметили, что они испытывают скорее симпатии к США, только 5 % выразили антипатию, 29 % не выразили ни тех, ни других чувств. Примечательно, что в этой стране симпатизируют Штатам скорее левые, чем правые, более всего рабочие и коммерсанты. По мнению французов, США играют скорее позитивную роль в развитии демократии и прав человека в мире, а также в снижении международной напряженности, но скорее отрицательную роль – в поисках решения израильско-палестинского конфликта и в экономическом развитии бедных стран (Sofres).

Вернемся, однако, ближе к обсуждаемой теме.

Вот как представляли американцы оценку населением других стран ответственности США за происшедшие события.

Таблица 3.

«Согласны ли Вы с тем, что, по мнению многих людей, США сами несут ответственность за ненависть к ним, которая привела к террористическому нападению?»

(Pew Research Center Survey, 21–25 сентября 2001 года, % от числа опрошенных)

По данным опроса в шести европейских странах, проведенного в августе 2002 года, 55 % европейцев сочли одним из поводов для теракта и сентября американскую внешнюю политику (Financial Times. 2002. 4 September).

Чем объясняется столь широкое – даже по мнению американцев – распространение негативных установок в отношении США?

Западноевропейцев, исторически солидарных с США, раздражают расчет американских властей на использование собственного военного и экономического могущества, неумение вести осторожные политические игры, нежелание считаться с мнением и интересами других стран, вынужденность следовать в фарватере американской политики.

В бывшем третьем мире многим представляется, что Америка силой и давлением навязывает им непривычный образ жизни. Единственно существенный в этом мире религиозный фактор – исламский – дает идеологическую опору этим настроениям.

Наконец, в России к этим факторам добавляется горечь собственных поражений в стремлении к мировому величию, в попытке влиять на развивающиеся страны. К этому комплексу подавленности также добавляется вынужденное следование американской политике.

В мире достаточно велик ресурс взаимного недружелюбия, подозрительности, зависти и пр. (все эти характеристики межличностных отношений для отношений межгосударственных, межнациональных и т. п. – не более чем метафоры). Но ни одна страна в современном мире, по крайней мере после окончания советско-американского противостояния, не может собрать такую массу и такое «качество» негативных отношений к себе, как США.

Проще всего, следуя неизжитым в массовом и социально-научном сознании рудиментам «классового подхода», представить себе, что движущей силой здесь является черная зависть бедных к богатым (самым богатым), слабых – к сильным (самым сильным), отсталых, «недомодернизованных» – к самым передовым и т. д. Но, насколько можно судить, в сентябрьских событиях, действовали (и аплодировали им) не самые бедные и отсталые. Возможно, здесь больше пригодилась бы не одномерная, линейная модель общественного развития (прогресса, модернизации), а что-то вроде модели столкновения разных способов или путей такого развития.

Но ссылка на «негативные оценки» слишком слаба, чтобы хоть как-то объяснить то чудовищно расчетливое и чудовищно бесчеловечное – по обычным меркам человеческой жизни – безумие, которое двигало «актерами» и сентября. Никакая «нелюбовь», никакая обида или ссора между людьми или народами не объясняет перехода поведения за «рамки», определяемые культурой, цивилизацией, обычным и писаным правом. Значит, действует некая совершенно иная система стандартов и норм. Вопрос в том, кто носитель этой, условно говоря, «контрцивилизации» – некая организованная замкнутая группа типа секты, партии, движения заговорщиков или «иная» половина человечества.

Другая сторона проблемы, о которой, по всей видимости, стали больше задумываться где-то к концу минувшего годичного периода, – содержание действий самой «американской силы» до и после сентябрьских событий. Исключительность положения США, объяснимая историей и современной мощью, заключается в том, что эта страна до недавнего времени (до Второй мировой войны) не участвовала в мировых делах, не имела своей внешней политики, а сейчас способна действовать по известному принципу – наличие сверхсилы избавляет от необходимости осторожности, ловкости, маневра, соотнесения с другими, т. е. того, что обычно входит в понятие политического искусства. И уже потому способна плодить недоброжелателей, в том числе из числа партнеров и союзников.

И поэтому именно США оказались мишенью террористической атаки, направленной – если верить наиболее распространенным интерпретациям – против всей современной цивилизации или каких-то наиболее одиозных ее проявлений. Как и любая иная акция массового террора, удар и сентября был направлен, скорее всего, на то, чтобы посеять смятение и страх среди населения и элиты. А также на то, чтобы демонстративно унизить сильнейшую державу, показав миру ее уязвимость.

Развитие событий на протяжении года после и сентября позволяет проверить предположения о социальном значении сентябрьского теракта. Ожидания какого-то коренного поворота в мировых и общественных отношениях оказались ошибочными – и для положения США в мире, и для мировых «линий разлома» по осям «Восток – Запад» (теряющей значение) и «Север – Юг» (значение которой явно растет).

Это относится и к отношениям России с Соединенными Штатами и всем «Западным миром». Но эти страны и «мир в целом», поскольку можно пользоваться таким термином, отнюдь не вернулись «на круги своя», т. е. к положению, существовавшему до «того» сентября. (Как известно, ничто в мире движется «по кругу», никто и ничто не возвращается в исходную точку.) Если последствия пережитой встряски не всюду заметны сегодня, они могут стать видны позже, на каких-то следующих этапах, в иных формах.

В Соединенных Штатах, судя по опросам общественного мнения, на уровне повседневной жизни сохранились повышенные опасения в отношении авиаперелетов, небоскребов, а также мигрантов, но в целом жизненные привычки и настроения вернулись к привычным стандартам. Исследования не показали возрастания роли религии или роста общей тревожности, хотя представления о большой вероятности новых террористических акций сохраняются – в октябре 2001 года этим были встревожены 43 % населения, в сентябре 2002-го – 38 % (Gallup Poll Analysis, и сентября 2002 года). Последнее, видимо, означает, что «актуальный» страх стать жертвой террора трансформировался в «потенциальный», в представление об отдаленной возможности события.

Особый узел проблем американской жизни – отношение к ограничению личных свобод при усилении мер общественной безопасности. Практика всякой «борьбы» понуждает к использованию чрезвычайных мер, вопрос в том, как они воспринимаются (и чем сдерживаются). Так, по мнению 53 % опрошенных российских граждан, усиление мер безопасности и возможность большего вмешательства в частную жизнь со стороны властей не создают угрозы гражданским правам; 52 % считают такое вмешательство допустимым. Отвечая на подобный вопрос, поставленный в США («Насколько беспокоит Вас то, что новые меры, направленные на борьбу с терроризмом, могут привести к ограничению наших личных свобод?»), 63 % опрошенных американцев сообщили, что такое вмешательство их беспокоит, 35 % – что не испытывают беспокойства (Associated Press Poll, 2–6 августа 2002 года). Согласно опросам в ряде европейских стран и США, проведенным в августе 2002 года, ограничения гражданских и личных свобод после и сентября ощущалось повсеместно, сильнее всего, естественно, в США, где это отметили 30 % (Gallup Poll Analysis, 9 сентября 2002 года). В сентябре 2001 года ограничение некоторых гражданских свобод признавали необходимым 63 % американцев (при 32 % несогласных с этим), в июне 2002-го – 49 % против 45 % (Gallup Poll Analysis, 11 сентября, 2002 года).

В отношении американцев к институтам государства, к президенту Дж. Бушу, ФБР и др. можно усмотреть такие феномены, как «символическое доверие» и «реальные оценки» (определенных действий) – известные по российским исследованиям последнего времени. Рейтинги президента (уровень одобрения деятельности), стремительно взлетевшие в сентябре 2001 года почти до 80 %, за год опустились примерно до 65 %, что означает все же чрезвычайно высокую поддержку населения. Понятно, что «взлет» показателей обусловлен не столько действиями, сколько позицией, декларацией решительного противостояния терроризму, импонировавшей общественным ожиданиям в чрезвычайной ситуации.

Между тем «реальные» оценки действий властей в противостоянии терроризму показывают скорее отрицательную динамику на протяжении года (после подъема, обусловленного, видимо, ходом событий в Афганистане). Ниже приводятся данные, полученные двумя американскими исследовательскими институтами.

Таблица 4.

«Кто выигрывает в войне с терроризмом?»

(Gallup Poll, % от числа опрошенных)

Таблица 5.

«Побеждают ли США и союзники в борьбе против терроризма?»

(Fox News/Opinion Dynamics Poll, % от числа опрошенных)

Эти результаты сопоставимы с полученными в российских опросах ВЦИОМа. В августе 2002 года антитеррористическую операцию США и союзников считали успешной 24 % россиян, неуспешной – 62 %. Как можно предполагать, нарастание пессимистических оценок антитеррористической операции вызвано тем, что организаторы акции и сентября не обнаружены, сохраняются возможности для повторения подобных нападений; кроме того, в освобожденном от власти талибов Афганистане сохраняется неустойчивое положение. Лишь 15 % американцев в августе 2002 года сочли войну против террористических организаций в Афганистане успешной, 12 % – неудачной, а 70 % сочли, что об этом «слишком рано говорить» (Pew Research Center Survey, 14–25 августа 2002 года).

В последнее время стали падать и общие показатели положения в США, которые отслеживаются по опросным данным. С июля 2002 года соотношение оценок общего курса страны стало преимущественно отрицательным. На такие показатели очевидно оказывают влияние также экономическое положение в стране, коррупционные скандалы и пр. В этих условиях для поддержания высокого уровня общественного доверия президенту приходится искать варианты демонстративно активных действий, по сути дела – символических. В определенной мере с этим связаны планы акций против иракского режима.

На уровне национальной общности США сохраняется, между тем, состояние символической патриотической мобилизованности (то, что называют там «равнением на флаг», rally around the flag). Этот традиционный для США общественный механизм сыграл важную роль в предотвращении массовой паники после и сентября, в организации сбора пожертвований, торжественно-траурных церемоний памяти погибших и др. 50 % опрошенных в августе 2002 года сочли, что после и сентября «Америка изменилась к лучшему», 15 % – что произошли изменения в худшую сторону, 28 % – что на деле изменений не произошло (Associated Press Poll, 2–6 августа 2002 года). В том же ключе находится, по всей видимости, и распределение оценок действий различных структур в борьбе с терроризмом. В сентябре 2002 года действия президента

Дж. Буша в этой области одобряли 75 % опрошенных, конгресса – 67 %, а «американского народа» – 85 %. Символическое сплочение граждан служит основой символического авторитета президента.

Правда, и здесь в последнее время наблюдаются определенное ослабление эмоциональной мобилизации. В сентябре 2002 года 34 % опрошенных американцев отмечали, что «чувства патриотизма и добрососедства» немного поблекли, 30 % – что эти чувства поблекли в некоторой мере, го% – что это произошло в значительной степени, 3 % – что такие чувства исчезли совсем; и только 19 % сочли, что никакого увядания этих чувств не произошло (Fox News Poll, 8–9 сентября 2002 года).

Предметом дискуссий остается вопрос о том, как повлияло развитие событий после и сентября на российско-американские отношения. Отмечая первую годовщину террористического нападения на США, политический обозреватель А. Тимофеевский утверждал: «За год, прошедший после и сентября, Россия продвинулась на Запад больше, чем за последние сто лет…»[16]16
  Консерватор. 2002. 6–12 сентября. № 2.


[Закрыть] Вряд ли можно подтвердить такой вывод какими-либо фактами. Колебания общественных настроений и тона массмедиа в течение года показали, что ни массовое население, ни элита, включая политическую и журналистскую, не готовы к серьезному повороту в отношениях с Америкой. Инерция противопоставления интересов вопреки всем декларациям на высших уровнях (а также и на уровне массовых опросов) слишком сильна, чтобы покончить со стереотипами холодной войны.

В декабре 2001 года 57 % опрошенных россиян полагали, что отношения между Россией и США за последние месяцы улучшились (по мнению 28 % – ухудшились); в июне 2002 года улучшение отношений после терактов в США усматривали 53 % опрошенных, ухудшение – 36 %. Между этими точками – провал февраля-марта 2002 года («олимпийский» скандал), когда отношения как будто опустились до точки замерзания и только 7 % опрошенных отмечали сближение двух стран, а 34 % – ухудшение отношений; 37 % считали наши страны союзниками на мировой арене, а 38 % – противниками (данные марта 2002 года). Если такие «загогулины» в оценках возможны, то до реальной близости – весьма и весьма далеко.

На первых порах, в начале американских действий в Афганистане, в России, при всех оговорках официальных источников и массмедиа, преобладало желание успеха операции. Сейчас явно доминируют другие чувства: опасения в отношении возможного усиления влияния США и своего рода злорадство по поводу того, что США увязнут в Афганистане или в Ираке примерно так, как это случилось с российскими/советскими силами в том же Афганистане, а потом в Чечне. Если всерьез принимать поспешно, без обоснования выдвинутый в сентябре 2001 года политический тезис об «общих интересах» противостояния новому терроризму, нужно бы желать партнеру не провала, а продуманных и успешных действий.

Кстати, в американском общественном мнении оценка роли России в противодействии международному терроризму в последнее время заметно ухудшилась. В ноябре 2001 года 51 % опрошенных американцев (против 32 %) полагали, что Россия сделала «достаточно много» для содействия США в борьбе с терроризмом, а в сентябре 2002 года содействие России считали «достаточным» только 29 %, недостаточным – 63 % (Newsweek Poll).

Конечно, разного рода взаимные интересы и обмены, в том числе на индивидуальном уровне, шаг за шагом, вопреки всем конъюнктурным колебаниям, сближают страны. Если искать момент «решающего поворота», то его, скорее всего, стоит отнести к далекому 1989 году, все последующие сдвиги в этом направлении были попытками осуществить начатое тогда.

Не стали более тесными и простыми за год и отношения между США и европейскими странами. Сразу после событий сентября 2001 года было продемонстрировано единство западных стран против общей угрозы, но после этого «медового месяца» (выражение из аналитического доклада Sofres), все более явными становятся расхождения в оценках дальнейших действий, реакция на вынужденное следование предложенному США курсу. Так, даже в Англии проводимую премьером линию на полную поддержку американских действий поддерживает несколько более трети населения (MORI).

Что же касается стран арабских и мусульманских, то, насколько можно судить, их реакция на происходящее после и сентября значительно осложнилась. Политические (и военно-политические) элиты, связанные с западной экономикой, смогли как будто пригасить явные выражения массового антиамериканского протеста, большинство из этих стран осудило теракты и даже объявило о солидарности с США.

В то же время произошла резкая активизация действий боевых сил, выступающих под флагами исламского джихада в таких странах, как Израиль и Индия (Кашмир). Причем по отношению к Израилю стали использоваться организованные атаки террористов-камикадзе (аналогичные акты в Чечне носили, по-видимому, спонтанный характер).

Проблема современной и потенциальной роли ислама как неоднозначного фактора общественного развития на значительной части сегодняшнего мира, естественно, привлекает большое внимание аналитиков и самого общественного мнения. Судя по опросным данным и ряду публикаций, мнения о неизбежной связи мусульманства как такового с террористическими действиями и организациями не разделяются большинством опрошенных в западных странах (распределение мнений в Израиле может быть иным, но это особая проблема). Соответственно, политика в этих странах исходит из допущения, что радикально-воинственные группы и течения в мусульманском мире могут и должны быть отсечены от его более умеренных вариантов. Как утверждает известный французский исламовед О. Руа, «исламская радикализация и терроризм находятся на обочине мусульманского мира, как в географическом, так и в социологическом плане»[17]17
  Esprit. 2002. Août – septembre. P. 73.


[Закрыть].

Согласно опросам, в декабре 2001 года 17 % американцев полагали, что действия террористов исходят из учения ислама, но 72 % видели в них «извращение ислама» (Newsweek Poll).

Следующие данные показывают, как американцы представляли себе настроения мусульманского населения разных стран (см. табл. 6).

Сразу после событий в США стала обсуждаться проблема отношения к арабам, в том числе живущим в Америке. 32 % опрошенных в сентябре предлагали взять их под особый надзор, но подавляющее большинство, 62 %, согласилось, что нельзя ставить под подозрение целые национальные группы (Newsweek Poll, 13–14 сентября 2001 года). По данным более позднего опроса, 37 % американцев сочли, что уровень доверия к арабам в стране снизился, 61 % – что он не изменился (CNN/US Today/Gallup Poll, 8–9 марта 2002 года).

Таблица 6.

«Кому, по Вашему мнению, симпатизируют..

(Harris Poll, 19–25 сентября 2001 года, % от числа опрошенных)

В то же время 48 % американцев (против 30 %) выразили беспокойство в связи с тем, что стремление правительства США опереться на «дружественные, но диктаторские» режимы на Ближнем Востоке может привести к росту поддержки исламских экстремистов среди «простых людей» в этих странах (Newsweek Poll, декабрь 2001 года).

Самая черная фантазия, взбудораженная событиями и сентября, – картина смертельной войны между неким условным «Югом» (бывший третий мир, развивающиеся страны во главе с агрессивными исламистами) против условного «Севера» (США плюс Европа, возможно, и Россия). В «западной» терминологии, это война прогрессивного или «цивилизованного» человечества против современного «варварства», в терминологии воинствующего мусульманства – война праведной «исламской цивилизации» против неправедной, безбожной и т. д. «иудеохристианской цивилизации». Согласно результатам опроса, угроза развязывания новой мировой войны (сразу после событий, в сентябре 2001 года) казалась реальной 41 % москвичей. В массовом воображении наиболее вероятной представляется такая расстановка сил, в которой союзу США, России и других стран противостоит «мусульманский мир» (29 %); на перспективу противостояния США и их союзников с мусульманскими странами без участия России указали 26 % (данные ноября 2001 года). Примечательно, что вариант войны России с западным блоком как будто исчез из поля массового зрения.

Опасность новой «войны миров» отражается, хотя и заметно слабее, и в последних опросных данных (см. ниже). Материал для работы воображения в таком направлении, конечно, имеется, но это не повышает вероятности самого события. Можно вообразить очередную мировую схватку не как войну «окопную» или «танковую», по уже известным образцам, а как нескончаемую серию террористических актов нарастающей силы, направленных против наиболее развитых стран. Для того чтобы такая угроза стала реальной, требуется, среди прочего, существование некой хорошо организованной, сплоченной и могущественной боевой силы. До такого образца современному исламскому миру все же далеко.

Российское общественное мнение следующим образом оценило изменения ситуации за минувший год (см. табл. 7).

Спустя год после террористического нападения на США эмоциональные оценки происшедшего притупились, представления – рутинизировались, образ новых опасностей подобного масштаба в массовом сознании остался, но потускнел, отодвинулся на дальний план. Можно допустить, что, случись сегодня что-либо подобное, его восприятие в разных странах и на разных уровнях оказалось бы значительно менее тревожным. «Привычка свыше нам дана» – даже по отношению к самым чудовищным событиям. Но причины «тех» событий сохранились, как и люди, организации, массовые страсти, к ним причастные, а также им противостоящие. На уровне глубинных факторов, корней, противостояние может быть лишь долгим и трудным. Фигурально выражаясь, «последний бой», Армагеддон образца XXI века, оказывается растянутым во времени, причем это время не политических акций, а скорее цивилизационных периодов.

Таблица 7.

«Как Вам кажется, за время, прошедшее с 11 сентября 2001 года…

(Август 2002 года, N = 1600 человек, % от числа опрошенных)

Подытоживая приведенные выше данные и предположения, можно сказать, что события и сентября 2001 года обозначили новую опасность, грозящую человечеству. Минувший после этих событий год приковал внимание политиков и аналитиков к ряду проблем, которые ранее часто недооценивались или считались локальными, преходящими. Но все конкретные действия, предпринятые или начатые кем бы то ни было за это время, равно как и многочисленные политические декларации, касались лишь видимой «верхушки айсберга», почти не затрагивая его основания, т. е. причин и истоков наблюдаемых событий.