Текст книги "В поисках диковинных камней Гипербореи"

Рассказ ловозерского оленевода, как он пленил немецкого офицера и что из этого вышло

– Так вот, ребята, поведаю вам одну интереснейшую историю из моей фронтовой жизни, – начал свой рассказ Кондратьев. – Когда началась Отечественная война, мне исполнилось семнадцать лет, но я пошел добровольцем на фронт. Был я тогда не по возрасту здоровенным, росту под метр девяносто и косая сажень в плечах. Да и прибавил я себе годок, так что комиссия меня пропустила. И на биографию тогда не смотрели. А я был сыном «врага народа» – отца репрессировали перед войной, хоть он был простым оленеводом и уважаемым на селе человеком. В те лихие годы наши карательные органы выискивали врагов среди своего народа и хватали всех, будь то начальник или рабочий, интеллигенция или простой оленевод; всех стригли, как говорится, под одну гребенку. Сейчас я, прозрев, думаю, что власти нужна была дармовая рабсила, каторжный труд для великих сталинских строек. Но тогда я думал иначе: что это все по какой-то ошибке, и моего отца, как и других, скоро отпустят. А потому пошел защищать Родину, как говорится, за себя и за своего отца. Мать меня перекрестила на дорогу и надела мне на шею серебряный крестик – его я не снимал до конца войны.

Определили меня сразу в разведку – туда отбирали самых здоровых и грамотных ребят. На войне как на войне – пришлось хлебнуть по полной. Но солдаты народ особый, ко всему привыкают, голову не вешают, духом не падают. Рядом смерть, а солдат о жизни, о бабах думает. Посмеяться, пошутковать – это единственное, что солдату не запрещено. Правда, и тут надо было быть начеку: шути, смейся, да оглядывайся, чтобы начальство не услышало, а то бог знает, что подумает, и беды не оберешься.

Мне поначалу везло – никаких взысканий не имел, ранений не было, не раз ходил в разведку за линию фронта и приводил «языка» (так на фронте пленника называли, из которого наши особо ценные сведения добывали). На третий год войны дослужился до старшего сержанта и считался лучшим разведчиком по поимке «языка». И вот мой опыт сгодился в одном деле. А произошло это на первом Белорусском фронте, которым командовал Рокоссовский. Тогда еще готовилась крупная операция по изгнанию немцев с белорусской земли и Восточной Польши. Как и положено, в таких делах наша разведка изучала систему обороны немцев, количество у них войск, техники, их скопление и перемещение. Работала на полную катушку вся разведка нашего фронта. И мне тоже досталось, хоть я и был простой разведчик.

Как-то вызвал меня в землянку наш комбат. Фамилия у него была грозная – Подопригора, а сам ниже меня на голову и щуплый на вид, но духом сильный и честный мужик. И говорит, что дано задание ему во чтобы то ни стало добыть «языка», да не простого солдата, а офицера. Не ошибись, говорит: у офицера должны быть серебристые погоны и фуражка высокая. Бери себе в подмогу кого хочешь и чего хочешь, но без «языка» не возвращайся. Ну я молодой, задорный, все нипочем было – ознакомился с картой, маршрутом следования. И взял себе в помощь одного своего напарника, Петруху Семеновича – белоруса, хорошо знакомого с местными условиями. Вот и пошли мы с ним за «языком», не ведая, что нас ждет впереди, но зная, что без «языка» возвращаться нельзя.

Долго пробирались мы через леса и болота, перешли линию фронта и вышли к намеченной на карте большой дороге стратегического значения. Возле нее мы обнаружили что-то типа контрольно-пропускного пункта – деревянная сторожка, а в ней двое немцев с автоматами шастают. А по дороге видим большое движение – военная техника, машины с солдатами, мотоциклы – всего навалом. Ну мы с Петрухой в зеленых маскхалатах лежим в чаще и из-за кустов наблюдаем, ожидая удобного случая. А кого брать? В сторожке простые солдаты, а нам велено обязательно офицера с серебряными погонами. Вот и лежим, ждем удобного случая, забыв про перекур и нужду. Судьба нам благоволила: к вечеру, когда уже стало смеркаться и движение на дороге стало редким, видим, подъезжает к контрольно-пропускному пункту легковая машина. И выходит из нее немец, дородный такой, красномордый, в офицерской форме с серебристыми погонами. Нам такого и надо!

Пока мы с Петрухой решали, как нам его взять, офицер энтот поговорил со своими фрицами и направился в лес, аккурат к нашему месту, где мы засели. Понял я сразу, что свернул он в кусты по большой нужде – решил облегчиться на лоне природы. Решение мы приняли мгновенно. Только немец присел орлом, оголив задницу, – а мы тут как тут. Он от неожиданности едва не обделался, видя наставленные на него автоматы, затем вскочил, быстро надел штаны и попытался выхватить пистолет. Но я его тогда по башке, он сразу свалился и отключился. Мы не растерялись – схватили его за руки и за ноги и айда поскорее от дороги, в глубь леса. А сзади уже начался вражеский переполох: крики, ракеты в воздухе – видать, фрицы хватились своего. Однако мы уже удалились в густой лес, и темень нас укрыла.

Сбросили мы тяжелый груз на землю, отдуваемся… и наш «язык» очухался, весь хмель с него сошел, вылупил на нас свои оловянные зенки и бормочет со страху: О майн гот! Тефел, тефел! («О Боже! Дьяволы, дьяволы!») А мы с Петрухой в натуре имели страшенный вид – заросшие, с потемневшими от копоти и грязи лицами. Ну я и отвечаю фрицу: Вир русиш зольтен! («Мы русские солдаты!»). Потом связал ему руки и приказал идти вперед. Немец меня понял: я научился малость немецкому в школе.

Вот так, довольные нашим «уловом», пошли к своим. Возвращение было тяжелым. Шли медленно, с частыми остановками. Немец был грузный, не привыкший ходить по лесам, да и постарше нас лет на двадцать. Мы, конечно, делились с пленным нашим скудной провизией. Нешто мы не люди?! Кормились на привалах тушенкой, галетами, пили крепко заваренный на костре чай с колотым сахаром. Руки мы фрицу на второй день развязали – никуда он от нас убежать не мог, не зная дороги. Это мы лесные люди, привыкшие ко всему – лес для нас дом родной.

Все бы ничего, да вот на третий день произошло у нас ЧП. Чтобы сократить путь, решили форсировать большое болото. Шли, конечно, осторожно с шестами, проверяя, где твердо, а где топь. Впереди шел самый легкий и проворный, как олень, Петруха, за ним следовал я, а за мной пыхтел немец. Я его предупредил, чтобы он шел осторожно, нога в ногу. Тот понял и, держа шест, следовал за нами. Уже прошли почти все болото, оставалось каких-то несколько метров. Вдруг слышу у себя за спиной всплеск и истошный вопль. Оборачиваюсь и вижу: немец по грудь в воде – оступился и попал в трясину, а она его затягивает. Барахтается фриц, загребает руками, а никак – тонет наш «язык», вижу. И кинулись мы с Петрухой спасать пленника.

Едва вытащили его, мокрого с ног до головы. Выбрались на берег, развели костер, подсохли, ну и пошли дальше. А к вечеру наш немец едва передвигал ноги – после купания в болоте, видать, простыл, и его трясло, как в лихорадке. Пришлось устроить ночлег в лесу, развести костер, а немец совсем поплохел – свалился на землю и все бормочет: «капут, капут». Ну, думаю, не дождешься, не для того мы тебя брали, чтобы тут ты скапустился. Достал я из своего НЗ фляжку с медицинским спиртом и протягиваю ему. Он отхлебнул немного, но я заставил его выпить половину, пока он не покраснел. А дальше мы уложили пленника спать, заботливо укрыли его маскхалатами. Петруха поддерживал огонь, чтобы было тепло, а я наблюдал за пленником. Он беспокойно ворочался, горел от жара и все бормотал: Их хабэ дурсит («Я хочу пить»). Ну я отпаивал его, укрывал и думал только о том, как доставить его живым. Но все обошлось. К утру он заснул крепким сном, а проснулся почти здоровым после русского шнапса. Открыл он свои зенки и смотрит на меня уже спокойно, Спрашиваю его: Вит гейт эс, фриц? («Как дела, фриц?») А он мне в ответ: Алес гут, данке, Иван. А затем говорит, что его зовут Карлом. Ну и я назвал себя – Василий.

– Гут, гут, Базиль, – залопотал он радостно.

А мы с Петрухой тоже были рады оживлению нашего пленника – ведь нам надо его довести. Мы еще посидели у костра, подкрепились супом из отборных белых грибов, которые Петруха собрал по утрянке. Немец совсем ожил, на радостях достал из кителя бумажник и показал нам семейную фотографию. А на той фотографии его женка, симпатичная такая фрау, и их киндеры, мальчик и девочка, со счастливыми улыбками. Живут в самом Берлине и ждут, конечно, возвращения живым своего Карлуши. Нешто мы не понимаем, все люди, человеки, но злые силы их врагами делают. Посидели мы так, поговорили по душам – и в путь.

Еще сутки пробивались к своим, прошли незамеченными линию фронта. И тут напоролись на нашу встречную разведгруппу. Они приняли нас за немцев, тем паче увидев нашего пленника в полной офицерской форме. Решили нас взять живьем, мы не сопротивлялись и встретили своих радостным русским матом. Это их крайне удивило, но разбираться не стали и доставили нас на командный пункт, где нас едва признали – думали, что в живых уже нет. А мы тут как тут, да еще с «языком». Сдали мы нашего пленника, я кивнул ему на прощание, и он мне ответил тем же… Что с ним стало потом? Сгинул в наших лагерях или вернулся живым в свой Берлин? Уж очень он нам запомнился, и даже имя его я запомнил – Карл.

В пятнадцатую годовщину Победы случилось в моей жизни интересное событие. К тому времени я был бригадиром, ходил в передовиках, и моя фотография красовалась на доске почета. Как-то раз вызывает меня председатель сельсовета и выкладывает новость: приезжает к нам впервые немецкая делегация из общества германско-советской дружбы. И говорит, что, дескать, мы должны встретить их как друзей, рассказать о наших достопримечательностях и познакомить с интересными людьми. А ты у нас самый интересный передовик, и немецким владеешь. Словом, говорит, готовься к завтрашней встрече в нашем клубе.

Ну на следующий день иду я в клуб, наград на себя не навесил – не люблю выставляться. А в клубе уже народ собрался, все большое начальство, и несколько лопарей в национальной одежде. И вижу в центре немецкую делегацию – трое мужчин и две женщины-фрау. Я подхожу к ним и говорю: Гутен таг! («Здравствуйте!»). Они улыбаются, отвечают по-немецки и по-русски, довольные такие. А один пожилой мужчина, весь седой, но еще крупный, грузный такой, вперился в меня взглядом своих оловянных глаз. Я тоже смотрю на него и не могу понять, откуда мне знакомы эти оловянные немигающие глаза. И вспомнил: это же мой немец, «язык» мой, едрена вошь!

– Карл?! – воскликнул я в удивлении.

– Базиль?! – кинулся он ко мне.

К удивлению всех присутствующих, мы бросились обнимать друг друга, как старые друзья, мешая русские и немецкие слова. Вот это была встреча – не только в кино, но и в жизни такое случается. Мы не отходили друг от друга, и я как гид сопровождал делегацию и рассказывал, как живет наш маленький северный народ, похожий на американских индейцев. А потом я предложил немцам покататься на моторных лодках по озеру. Они согласились, и я вместе со своими дружками-рыбаками устроил им великолепную прогулку по озеру, да еще с удачной рыбалкой и ухой, приготовленной на костре. Это было лучше, чем говорить о нерушимой дружбе и произносить заученные казенные речи – такое останется в памяти надолго. Ну а к вечеру довольная впечатлениями делегация отправилась отдыхать в нашу маленькую гостиницу. А я пригласил Карла к себе домой.

Жил я небогато в старом деревянном домике, с туалетом во дворе. Но нешто нам стесняться этого – такие мы есть. Мы с Карлушей хорошо посидели: жонка моя приготовила пельмени из оленины, на столе была рыба красная и икра, которую мы, к удивлению гостя, брали ложками. Под такую закуску и водочка «Московская» хорошо легла на душу, и без того согретую нашей необычной встречей. Карл признался, что благодарен мне за свое спасение.

– За то, что вытащил тебя из болота? – спросил я.

– За то, что вытащил меня из войны и я остался жив, – ответил он.

И Карл рассказал, что, находясь в плену, он стал антифашистом, его досрочно освободили, он вернулся в Берлин к своей семье, стал работать в новой Германской Демократической Республике, вступил в общество германско-советской дружбы и научился говорить по-русски. И когда в обществе ему предложили посетить Советский Союз, он согласился. А маршрут был необычным: Петрозаводск – Мурманск и лопарское село Ловозеро. Так вот странная судьба свела нас снова.

Наутро наши немецкие гости уезжали на автобусе в Мурманск, а оттуда уже самолетом к себе домой. Мы тепло, можно сказать, по-братски попрощались с Карлом. Он оставил мне свой адрес и сказал, что пришлет мне вызов – приглашение приехать к нему в гости. Трудно в это поверить, но Карл исполнил свое обещание. Однако поехать я не смог – опять из-за своей биографии. Ведь у нас, чтобы съездить куда-либо за «бугор», надо иметь чистенькую анкету и получить «добро» из райкома партии.

Вскоре у меня произошло долгожданное событие – отца реабилитировали, но уже посмертно. Вызвали меня в райком, я надел свой единственный костюм, украсил всю грудь орденами и отправился. Принял меня секретарь, тучный такой, холеный, зажиревший на насиженном месте – таких мы на фронте называли «тыловыми крысами». Оглядел он меня с ног до головы и торжественным голосом, будто давая мне награду, чеканит казенные слова. Сказал, что с моего отца сняты все обвинения, он полностью реабилитирован, и мне возвращается его доброе имя. А я ему в ответ: «Лучше бы вернули мне его живым, а добрую память о нем я пронес через всю войну».

Секретарь немного опешил, а потом сказал, что партия осудила репрессии и признала свои ошибки. И тут меня взорвало изнутри, и я брякнул ему в ответ: «Одни на фронте воевали с врагами, а другие искали врагов в собственном народе и погубили миллионы людей. Это не ошибка – это преступление перед народом». Выпалил я ему это все, повернулся и вышел из кабинета. Уже на лестнице меня догнал какой-то корреспондент из газеты, пытался мне что-то внушить – так я его в сердцах послал на три буквы. Вышел из райкома на улицу, глотнул свежего воздуха и выпустил из себя пар. Чего мне бояться? А вот на поездке пришлось поставить крест. Ну и хрен с ней – мне и здесь хорошо, у моего озера.

* * *

Василий Иванович замолчал и полез за пачкой папирос. Его тезка Василий Коренков протянул ему пачку болгарских сигарет «Шипка».

– Не-а, – отмахнулся Василий Иванович, – я привыкший только к нашим папиросам – они крепче.

Костер то затухал, то с неожиданным треском разгорался. И тогда красно-оранжевым тревожным сполохом освещались застывшие лица геологов. Теплота от костра обращалась в сладкую истому, но спать никому не хотелось – все находились под впечатлением необычного рассказа старого ветерана.

Тем временем ночь вступила в свои права. Белые лучистые звезды кружились, словно в неистовой шаманской пляске, на черном небосклоне. А в стороне за лесом над горой Вавнбед завис полный серебряный диск луны. И эта таинственная бездна природы невольно рождала смутные причудливые видения. Вася Коренков подбросил в костер сухих сучьев, и золотые искорки стремительно устремились вверх, сгорая на лету.

Василий Иванович встрепенулся, тряхнул головой и, поднявшись, сказал:

– Ну что, ребята, будем готовиться ко сну. Я вас тут заговорил, а вам поутрянке на гору идти, чтоб камень сыскать. Это как в разведке – нужны острый глаз, звериное чутье и ясный ум.

Древняя копь с гиацинтом

Было раннее утро. Я высунул голову из спального мешка и огляделся. Рядом раздавался богатырский храп Кобешева, с головой утопающего в мешке. А спальное место нашего славного ветерана пустовало – должно быть, он подался на рыбалку. В соседней палатке тоже было тихо – ребята безмятежно спали. Поеживаясь от холода, я выбрался из теплого мешка, оделся и, подняв полог палатки, вышел. А прямо передо мной вытянулось спокойное, зеркально-чистое озеро. Над ним уже всплывал алый диск солнца. В теплых лучах его розовели бледные спозаранку облака, озарялись верхушки елей и таяла серая дымка тумана, клубящаяся над водой. Сколько неповторимого очарования открывает нам природа в своем пробуждении! И всякий раз, где бы ты ни находился, испытываешь какой-то трепетный восторг.

Спать уже не хотелось. Я разжег костер, набрал воды в чайник и поставил его на огонь. На озере было тихо и спокойно, ничто не нарушало первозданной тишины этого заповедного уголка. Но вот возникла на берегу привычная фигура Василия Ивановича с богатым уловом рыбы.

– А нешто твои ребята еще спят? – спросил он меня после взаимных приветствий. – Тогда давай сготовим уху из сигов на завтрак. Ставь котелок с водой, а я в момент почищу рыбу.

Спустя немного времени аромат готовой ухи, приправленной специями, уже щекотал ноздри и дразнил аппетит. Один за другим стали вылезать ребята и тянуться к костру.

– Спервоначалу справьте нужду в отведенном месте и умойтесь в озере, и тогда будете готовы к принятию пищи, – скомандовал Василий Иванович.

Никто ему не возражал. Хорошо отдохнувшие на лоне природы и взбудораженные ледяной водой из озера люди дружно расселись возле костра на завтрак. В нашем кругу о делах во время принятия пищи говорить было не положено. И только после завтрака во время перекура провели краткое совещание. Мы решили с Кобешевым вдвоем обследовать гору Вавнбед, чтобы найти жилу циркона. Ребятам поручили хозяйственные дела по оборудованию лагеря. Но Василий Иванович, молча куривший и внимательно слушавший, подал дельное предложение.

– Я думаю, ребята, вам первым делом надо отыскать место, где Пашка Комар нашел свой диковинный камень. И от этого места и отталкиваться.

– Верно говорите, Василий Иванович. Только скажите, где это место находится? – спросили мы.

– Оно находится на северо-восточном склоне горы у края леса. Это в 200–300 метрах отсюда, – уверенно промолвил старый разведчик. – Это место просматривается с озера, когда плывешь на лодке. Давайте вашу топкарту, я покажу.

И Василий Иванович уверенно нанес карандашом кружок на карте.

– Вот здесь и ищите, ребята!

– А вы что, там были? – в изумлении спросил Кобешев.

– А зачем мне по горам лазить? Я рыбак, в прошлом разведчик, нюх еще не потерял, – уклончиво ответил Василий Иванович. – Вот вы, геологи, и найдите. А я, если не возражаете, смотаюсь на лодке в Ловозеро, отвезу жонке рыбу на пироги и привезу вам свежий хлеб.

Мы были крайне удивлены подсказкой Василия Ивановича, где нужно искать циркон. Но авторитет этого необычного человека не вызывал у нас никаких сомнений. Быть по сему! И как только он отплыл на своей лодке, мы с Кобешевым, вооружившись геологическими молотками, захватив карту и компас, нацелились идти в гору в указанное нам место. Решили взять третьим Васю Коренкова с горным инструментом – кайлом и лопатой – чтобы провести легкую разведку на найденном месте.

Мы прошли залесенную прибрежную низину и вышли к подножью горы. Впереди круто уходил вверх каменистый склон, лишенный какой-либо растительности. И только слева, как было отмечено на карте, в гору вдавалась узкая полоска леса. Место, указанное Василием Ивановичем на карте, находилось где-то в 100–150 м. выше. И тогда мы разделились и пошли параллельно друг другу на расстоянии 10–15 м, зорко осматривая камни под ногами. Я шел посередине с картой в руках, напряженно всматриваясь – и вот наконец мы у цели. Озираемся – вокруг однообразные темно-серые породы луявриты, без признаков наличия рядом жил. Но мы не стушевались – возможно, цель где-то близко, может, совсем рядом.

– Василий, садись здесь, можешь перекурить, – сказал Кобешев нашему проходчику, – мы будем ходить вокруг да около. Чую, что где-то здесь…

И мы стали исхаживать склон горы в радиусе 100 м. Сизовато-серая поверхность пород кое-где была покрыта седыми пластами оленьего мха – ягеля. Местами на камнях лепились редкие кустики, устремленные вверх к голубому, без единого облачка небу. Неожиданно склон горы стал выполаживаться, образовав широкий уступ, похожий на террасу. И тут я услышал радостный возглас Кобешева и мигом устремился к нему. А он, сидя на земле, разбирал руками небольшой отвал битого камня, поросшего травой. Рядом, в самом центре уступа находилась круглая впадина около 2 м. в диаметре, засыпанная и проросшая дерном.

– Вот она, древняя копь, откуда брали в древности циркон! – воскликнул Кобешев, охваченный радостным волнением первооткрывателя. – А кристаллы циркона лопарь накопал рядом с ямой в отвале. Смотри!

И, ловко действуя молотком, он быстро разрыхлил отвал, и из него высыпалось несколько мелких кристаллов циркона. Светящимися искорками играли они на солнце своими совершенными гранями. А вот и непременный спутник циркона – молочно-белый полевой шпат. Сомнений не было – мы вышли на древнюю копь циркона.

– Только бы не весь циркон выбрали, – промолвил я, очарованный увиденным.

– Вряд ли, – возразил Кобешев. – Масштабы выработки не те – я на Урале много копей просмотрел. Конечно, немало взяли, но нам тоже оставили. Потому перво-наперво, как говорит наш ветеран, надо раскопать яму. Вот сейчас и начнем, только перекурим.

Он встал и махнул рукой проходчику, сидящему ниже на склоне в ожидании. И вот его час настал. Вооружившись кайлом и лопатой, Вася Коренков, соскучившись по привычной работе, стал энергично расчищать древнюю выработку. Она напоминала шурф квадратным сечением как у колодца размерами 1,2х1,2 м. Выработка была заполнена плотной, слежавшейся от времени горной массой, состоявшей из почвы, дресвы, обломков луявритов и интересующих нас минералов. Проходчик расчищал выработку, выгребая лопатой разрыхленную горную массу, и складывал кучками на ровном месте. А мы с Кобешевым тщательно просматривали и разбирали каждую кучку. С глубиной состав материала менялся – все чаще встречался характерный и распространенный в пегматитовых жилах натриевый полевой шпат – альбит.

Альбит означает «белый», от латинского слова альбус. Он и в самом деле всегда белый – то сахарно-белый, то фарфорово-белый, и встречается в виде тонких пластинок, а иногда в виде сплошных зернистых агрегатов, выглядевших, как сахар-рафинад. Такой сахаровидный альбит образуется при сравнительно низких температурах, и его возникновение – результат воздействия поздних рудоносных растворов. Присутствие его в жильных породах-пегматитах указывает геологам на возможность обнаружения рудопроявлений тантала, ниобия, бериллия и циркония. В нашем случае сахаровидный альбит указывал на присутствие циркона-гиацинта. И в подтверждение этому все чаще, к нашей радости, стали встречаться кусочки альбита с мелкими кристаллами циркона. В точности такой камень мы нашли на вершине сейда горы Вавнбед. Иногда нам попадался сам циркон в виде отдельных кристаллов, обломков их и сростков размеров до 1–1,5 см. Но мне повезло: в одной из последних кучек высветил из массы крупный остроконечный кристалл размером около 3 см. Очарованный его совершенством и алмазным блеском, я положил его на ладонь левой руки, в самый центр ее, и прикрыл безымянным пальцем. Закрыл глаза и стал проверять свои ощущения. Кобешев замер, с удивлением глядя на меня, а потом спросил:

– Что это ты определяешь?

– Определяю, подходит ли мне этот камень как талисман. Для этого надо войти в контакт с камнем, как учил меня один монгольский шаман.

– А как это сделать?

– Нужно почувствовать камень через кожные ощущения. Положить его в центр ладони левой руки – там находится какая-то чувствительная биологическая точка, закрыть глаза и сосредоточить все внимание на своих ощущениях: если ты почувствуешь в ладони приятное тепло и камень как бы «притянулся» к коже – значит, он твой. В противном случае ты почувствуешь легкое покалывание, или неприятный холодок, или вообще ничего не уловишь.

– Мудрено! – воскликнул Кобешев. – Ну а ты что-нибудь уловил? Подходит он тебе?

– Да, по моим ощущениям, очень даже подходит.

– Ну и забирай его себе – глядишь, может, он действительно поможет тебе как талисман.

Я с радостью положил прекрасный кристалл циркона-гиацинта в нагрудный кармашек куртки и больше с ним не расставался. Вася Коренков работал кайлом и лопатой, продолжая углублять яму и расширять ее. А мы перебирали отвалы, радуясь каждой находке циркона.

Время текло незаметно, как всегда, когда работаешь с интересом и творчески. Уже к вечеру на глубине около 2 м. лопата нашего проходчика уперлась в скальный грунт. И тогда мы воочию смогли убедиться, что докопались наконец-то до коренной цирконовой жилы. На дне выработки ослепительно белел ноздреватый пористый альбит с темневшими в нем, как изюм в булке, кристаллами циркона. Это вызвало у нас ликование. Наша цель достигнута – мы нашли источник циркона в древней выработке. И, судя по всему, в ней еще осталось немало этого легендарного камня. Это вселяло надежду на успех. Но как нам добыть хотя бы небольшое его количество? Попытки Василия отколоть от жилы образцы с цирконом были тщетны: сахаровидный альбит был крепок и тверд и не поддавался ударам кайла или молотка с зубилом.

– Тут нужны металлические клинья и хорошая кувалда, – изрек наш профессионал-проходчик Коренков.

– Ладно, это уже технический вопрос, и мы его разрешим, – благодушно отозвался Кобешев. – А на сегодня хватит! Давайте заберем весь добытый материал и айда в лагерь.

Уже смеркалось, когда мы, довольные, спустились с горы на стоянку. А там уже призывно горел костер, возле которого сидели в ожидании Василий Иванович и Миша Шаганов.

– В самый раз подошли, ребята! – радостно приветствовал нас Василий Иванович. – Уха готова, свежий хлеб вам привез и кое-что горячительное в честь вашего успеха.

– А как вы это определили? – удивились мы.

– Это видно по вашим лицам. Нешто я вам не то место показал? А-а?

– Все точно, как указали нам, там и нашли древнюю копь с цирконами. Спасибо, что облегчили нам эту задачу.

– Ну и хорошо, что хорошо все начинается, – благодушно улыбнулся старый ветеран. – А теперь мойтесь и прошу к столу, отметим успех.

Спустя несколько минут после омовения в ледяной воде озера мы дружно сидели возле горящего костра, пили разлитую в кружки водку и ели наваристую уху из сигов, заедая свежим белым хлебом из ловозерской пекарни.

Мы были благодарны Василию Ивановичу за все, но нам не терпелось узнать, откуда ему известно место с цирконами. Или это какая-то тайна, о которой он хотел умолчать? Но старый ветеран неожиданно открылся сам:

– Никакой тайны у меня, ребята, нет – все просто. А дело было так: возвращался я с рыбалки, еще было светло – и возле Вавнбеда мне показалось, что на склоне что-то движется. Я, конечно, притормозил лодку, вынул из сумки свой армейский бинокль. Глянул туда и разглядел того самого молодого парня Пашку Комара, который сыскал этот камень. Ну и понял сразу, откуда он привез в Ловозеро этот диковинный камень. А место это я сразу засек, ведь я же разведчик – был и остаюсь им.