Текст книги "Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917"

Ротный праздник в 9-й роте

Каждая по-настоящему спаянная воинская часть, живущая своей жизнью, есть, в сущности, живой организм, и каждый такой организм имеет свою физиономию. Все 16 рот в полку комплектовались одинаково, носили одну форму, жили в одинаковых условиях, ели одну пищу и проходили одинаковый курс обучения. И несмотря на это, если хорошенько присмотреться, каждая из этих 16 единиц чем-то отличалась одна от другой. Отличия эти обуславливались несколькими факторами. Во-первых, и превыше всего, личность начальника. Затем личности фельдфебеля, по-новому, старшины, и командного состава и, наконец, что-то невесомое, но очень реальное, тот дух, который оставался от старого, та сила инерции, которой люди, сами того не замечая, продолжали жить и иногда жили довольно долго. На моей памяти одна из наших рот, которой много лет командовал волевой, серьезный и во всех отношениях образцовый офицер, после его ухода попала в руки пустого и легкомысленного человека, два года спустя рукава отбывавшего номер и занимавшегося своими собственными делами, ничего общего с военной службой не имевшими. На войну эту роту вывел третий командир, лично храбрый, но не умный и слабовольный. И вот, несмотря на четыре года под командой неудачных командиров, полученный этой ротой заряд был настолько силен, что в смысле твердости и боевой надежности, до самого конца она была одной из лучших в полку. Совершенно естественно, что те роты, которые пользовались хорошей славой в мирное время, оказались хороши и на войне, и это несмотря на часто менявшихся командиров и фельдфебелей и четыре раза за войну переменившийся полковой состав.

В нашем 1-м батальоне до войны пользовались исключительно хорошей репутацией роты 2-я и 4-я.

2-й ротой восемь лет командовал А.С. Пронин, человек серьезный, хозяйственный и хороший строевик. Фельдфебелем у него был старый Чичигин, который за несколько лет до войны ушел на Главный почтамт начальником военной охраны, где хорошо платили и куда он понемножку перетащил много запасных солдат своей роты. Стрельбою Пронин никогда особенно не увлекался, но почему-то 2-я рота всегда стреляла отлично и нередко забирала полковые призы.

4-й ротой почти так же долго командовал капитан Н.М. Лялин. Он был убежденный холостяк, имел исключительные хозяйственные способности и был прекрасный организатор. Человек методический и волевой, нервов он не имел, и рассердить его не было никакой возможности. Бывают люди буйно-напористые, Н.М. был тихо-напористый и шел вперед, как паровой каток, медленно, спокойно и неукоснительно. Как истинный властолюбец, старых опытных фельдфебелей он не держал, а держал молодежь своей выучки, которая преданно смотрела ему в глаза и своего мнения не имела. 4-я рота ходила у него по струнке.

Как я уже писал, на разбивках в гвардейском корпусе новобранцы распределялись по типу. То же самое соблюдалось и в полках. В головные роты батальонов, в 1-ю, шефскую роту, носившую наименование «роты Его Величества», в 5, 9 и 13-ю давали всегда людей высоких и видных. В этом отношении хуже всего обстояло с Е. В. ротой, куда шли исключительно великаны. Среди них нередко попадались красавцы и богатыри, но немало было там и «макарон», длинных белесых поляков из губерний Калишской, Ломжинской и Петроковской, выросших на картошке и никогда мяса дома не видавших. На хороших солдатских харчах, при двух мясных порциях и при 3 фунтах хлеба в день, ко второму году службы большинство из них отъедались, выравнивались и становились молодцами хоть куда.

Единственная рота в полку, где по традиции солдаты носили подстриженные бородки, была 5-я рота. Когда я с нею познакомился, ею командовал штабс-капитан Борис Семенович Пронин, так называемый Боба Пронин, младший брат командира 2-й роты. При недурных хозяйственных способностях, строем Боба не увлекался, а любил вкусно покушать, в меру выпить, выкурить хорошую сигару и сыграть в бридж. В отношениях с людьми он был совершенный «джентльмен» и, за исключением некоторой ленцы и барства, других недостатков не имел. Солдаты его любили, а офицеры неизменно выбирали в распорядительный комитет и в «суд чести». И даже то обстоятельство, что всю войну Боба провел в «начальниках хозяйственной части», должность, которую он исправлял отлично, во мнении офицеров ему не повредило. Под мягкой и либеральной командой Бобы Пронина 5-я рота ничем не блистала, но все же оставалась крепкой и надежной ротой и такою была и на войне.

Одна из лучших рот в полку была 6-я. Много лет ее воспитывал швед Левстрем, человек твердый и великолепный стрелок. При нем на стрелковом поприще 6-я рота постоянно соперничала со 2-й. Когда Левстрем, перед производством в полковники, сдал роту, ее принял А.А. Свешников, тоже отличный стрелок. Судьба его была самая необычайная. На войну он вышел младшим штаб-офицером. Всякую «ученую» войну он презирал и даже карты читал плохо. Девизом его было: «Вперед, без страха и сомненья…» Не было ничего удивительного, что при таком девизе он заработал Георгиевский крест, но довольно удивительно было то, что он остался жив и что из пяти полученных им в разное время ран ни одной не было очень серьезной. Когда началась революция, он «ушел в частную жизнь» и превратился в рабочего на каких-то земляных работах. И вот этого человека, которого в течение четырех лет не сумели убить австрийские и немецкие пули, в 1918 году, где-то около Любани, задавило на смерть вагонеткой.

На войну славную 6-ю роту вывел Веселаго, и как все, что этот человек делал, он командовал ею умно и талантливо. В первый период войны фельдфебелем в 6-й роте был большой молодец подпрапорщик Матвеенко.

7-я рота, хотя ею долго командовал хороший стрелок и выдающийся спортсмен Лоде, ничем особенным не выделялась, но зато 8-я была худшая рота в полку. Лет семь ей командовал или, вернее, над ней «шефствовал» капитан Семен Иванович Назимов, личность во многих отношениях анекдотическая. Человек богатый и с большими связями в чиновном и в придворном мире, приятель знаменитого очковтирателя генерала Воейкова и «нововременского» журналиста Меньшикова, он занимался правой политикой, биржевой игрой, устройством делишек своей многочисленной родни – одним словом, всем, чем угодно, только не своим прямым офицерским делом. Он мог легко устроить человеку получение ордена, место с приличным складом или придворное звание. Нужных ему людей он обхаживал весьма ловко. Тех, кто любил поесть, он возил по лучшим ресторанам. Тем, кто был не прочь выпить, он устраивал гомерические кутежи у цыган или накачивал их шампанским в собрании, причем сам напивался в первую голову.

Для настоящего двигателя закулисных пружин в большом масштабе он был слишком глуп, но при деньгах и некоторой доле хитрости обделывать маленькие дела ему обыкновенно удавалось. В полку его всерьез не принимали, но так как был он человек скорее добрый, когда нужно было кого-нибудь устроить, офицеры и солдаты обращались к нему, и все всегда устраивалось, к общему удовольствию. На войну Семен Назимов вышел полковником без определенных занятий и первое время болтался при полковом штабе. Вскоре он исчез, и мы о нем больше не слыхали. Надо думать, что он растворился в бесчисленной массе тыловых штаб-офицеров. На войне несчастная 8-я рота, которая носила громкое имя Суворовской, так как когда-то в 8-й роте фельдмаршал начал службу, переменила несколько командиров, один другого неудачнее, и среди других рот, в смысле боевой надежности, пользовалась самой плохой репутацией.

В 4-м батальоне были хороши 13-я и 16-я роты. Первую на войну вывел Степан Гончаров, а другую Поливанов. Но должен сказать, что об этом батальоне у меня всегда было смутное понятие. Зато третий батальон я знал хорошо, так как начал службу в 9-й роте, а на войне командовал 12-й. Все роты этого батальона были, пожалуй, одинаково хороши и в хороших руках могли показать, и показывали на войне высокий класс.

Когда в конце мая 1905 года, после отпуска, я явился на службу в полк, меня назначили младшим офицером в 9-ю, которой командовал тогда капитан Андрей Александрович Швецов. Он был состоятельный человек. И он, и его жена любили театры, рестораны и светскую жизнь, но все это нисколько не мешало ему быть хорошим и исполнительным офицером. Стрельбой и строем он не слишком увлекался, но был прекрасный хозяин, знал людей, и рота у него была в порядке. Фельдфебелем у него был старый Филипцов, тоже больше «хозяйственник», чем «строевик». Бывало, по целым часам, зимой в канцелярии, а летом в деревянном балаганчике, где жил ротный писарь, ротный командир и фельдфебель вели бесконечные разговоры и главным образом на хозяйственные темы. Кажется, в 1916 году А.А. Швецов был произведен в генералы и получил в командование лейб-гвардии Гренадерский полк. С полком он достойно воевал, офицерами был уважаем, и в его рядах был тяжело ранен.

Свежему человеку может показаться странным, почему я так много говорю о «хозяйстве» и о «хозяйственных» офицерах. Казалось бы, в такой маленькой единице, как рота, какое уж там может быть хозяйство? И тем не менее хозяйство у нас в ротах существовало, и довольно сложное. Роты вели хозяйство двух родов. Одно ротное по довольствию, где все определялось раскладкой, установленными ценами и где все контролировалось хозяйственным отделением полковой канцелярии. Это было хозяйство официальное, где все было налицо и все на учете. Но параллельно с ним существовало и другое хозяйство, ротное, «артельное», где ротный командир был полный хозяин и куда, по возможности, полку совать нос он не давал.

В полках искони существовали «вольные работы». За Московской заставой нашему полку принадлежало несколько десятков гектаров отличной огородной земли. Земля эта сдавалась в аренду вольным огородникам, с тем условием, что работать на них должны были исключительно наши солдаты и за условленную плату, обыкновенно рубль в день. Этот рубль делился пополам: полтинник работнику и полтинник в ротную артель, в так называемые ротные «негласные суммы». Если принять во внимание, что на огородах солдат работал полтора месяца, сентябрь и половину октября, то за это время он зарабатывал, считая праздники, круглым счетом до 40 рублей. Из них 20 он клал себе в карман, а другие 20 сдавал в ротную артель. Когда же таких огородников рота имела возможность послать десять, то в артельные отчисления это давало уже почтенную сумму в 200 рублей. И такие работы выполнялись из года в год. Нечего и говорить, что солдат, желающих идти «на огороды», было всегда много больше, чем можно было послать. Каждому из «огородников» давалась расчетная книжка, где все его заработки и забранное было проставлено, и за три года службы, к выходу в запас, у многих накапливались приличные деньги.

Артельные негласные суммы, которые в некоторых ротах достигали двух тысяч и больше рублей, ротные командиры в ротах, конечно, не держали, а сдавали их в банк на общий счет командира и фельдфебеля. В зависимости от хозяйственных талантов ротных командиров, некоторые роты были богаты, другие только состоятельны, а третьи сравнительно бедны. В курсе ротных хозяйственных комбинаций держались только фельдфебель и артельщик. Своих младших офицеров в эти дела ротные командиры обыкновенно не пускали.

Теперь: куда шли артельные деньги? Нужно помнить, что казна и солдат, и офицеров всегда содержала нищенски. До 1906 года солдат от казны не получал даже мыла, не говоря уже о чае и сахаре. И вот все, что казна не хотела или не могла дать, и все, что было необходимо для содержания в чистоте и в нормальных удобствах сотни молодых людей, все это покупалось и заводилось на ротные негласные деньги. Во всех ротах были заведены кипятильники, где имелся кипяток с утра и до вечера, держалась в порядке одежда и амуниция, шились и чинились сапоги, покупались вакса и щетки, заводились теплые одеяла, заводилось и чинилось постельное белье, простыни и наволочки, заводилось и чинилось носильное белье, мастерились табуретки, покупался чай и сахар, широко отпускалось мыло, и на каждый день, и на баню, покупались бритвы, ножницы для стрижки ногтей и машинки для стрижки волос, и отпускались деньги на ротную школу. Должен сказать, что все это я знаю исключительно из наблюдений, так как в мирное время ротой никогда не командовал, а командовал только на войне, где все было много проще и денег было много. Но думаю, что сказанного достаточно, чтобы увидеть, что у настоящего рачительного ротного командира в мирное время было много дела и много забот.

С 1906 года солдатам казна стала отпускать «мыльное и чайное довольствие», но зато, кажется, еще через год были уничтожены «вольные работы». Помню, что старых ротных командиров эта мера не очень обеспокоила, и какими-то путями артельные суммы все-таки продолжали пополняться.

Существовала, между прочим, курьезная аномалия. Роты были богаты, а полк, то есть полковое хозяйство, бедно. На хозяйственной почве между ротами и полком велась постоянная война. Полк, например, предлагает ротам «озаботиться заведением новых чехлов на соломенные матрасы». Роты отвечают, что на такой расход у них нет денег. Полк ставит точку над «i» и разъясняет, что расход этот надлежит произвести на ротные негласные суммы. Роты отвечают, что негласных сумм на такой расход им не хватит. Рассерженный полк принимает драконовскую меру и предписывает ротам в трехдневный срок представить в хозяйственное отделение полковой канцелярии подробный отчет об имеющихся у них негласных суммах. Припертые к стене ротные командиры держат совет. Нагло врать им все-таки не хочется, а показать все честно нет никакой возможности. Негласные суммы слишком велики, и если цифру их полк узнает, он сможет просто приказать отчислить хотя бы только половину их в полковые хозяйственные суммы. Ротные командиры идут торговаться с начальником хозяйственной части, и дело кончается компромиссом. Хозяйственная автономия за ротами до времени оставляется, но жирный кусок из артельных сумм оттягивает себе полк.

В 1909 году А.А. Швецов был произведен в полковники и сдал 9-ю роту Романовскому, который только что окончил Военную академию, с зачислением в Генеральный штаб, и вернулся в полк. По закону все офицеры, окончившие дополнительный класс, то есть третий год академии, перед тем, чтобы надеть форму Генерального штаба, обязаны были отбыть двухлетний ценз командования эскадроном или ротой. Каждый старался отслужить этот срок у себя в полку. Тогда же переменился в 9-й роте и фельдфебель. Ушел старый Филипцов, и на его место был назначен Михаил Гаврилович Новиков, вскоре произведенный в подпрапорщики. Он был уже мужчина новой формации, молодой, представительный, кажется, бывший рабочий и совершенно интеллигентный человек. Иметь с ним дело было одно удовольствие.

Сергей Владимирович Романовский, он же генерал Ро, с которым я познакомился еще тогда, когда юнкером посещал гостеприимную квартиру капитана П-ва в офицерском доме, был во всех отношениях блестящий офицер. Умный и живой, с кипучей энергией, военную службу он любил всей душой и своему делу отдавался с самозабвением, просиживая в роте с раннего утра и до позднего вечера. Соперничество между военными частями и местный патриотизм каждой есть один из главнейших факторов военного совершенствования. При приеме Романовский перед строем объявил, что хотя он имел счастье принять роту в отличном состоянии, но так как в совершенстве нет предела, он приложит все свои силы, чтобы славная 9-я стала лучшей ротой в полку по стрельбе, по строю, по гимнастике и по поведению и что он твердо уверен, что господа офицеры, и фельдфебель, и командный состав, и все чины роты ему в этом помогут. Рота крикнула «ура!», и все обещали стараться. Вскоре подошел ротный праздник.

Праздником роты всегда считался праздник того образа, который висел в роте прямо перед входом. Образа эти очень большие, в серебряных ризах, были вделаны в деревянные киоты, наподобие церковного иконостаса, и место это было обыкновенно огорожено деревянной решеткой. Перед образом всюду висели лампадки, всегда зажженные. Деньги на масло отпускались из ротных сумм. В качестве специального ротного покровителя в одной роте висел Александр Невский, в другой Дмитрий Ростовский, в третьей святой Владимир и т. д. У нас в 9-й роте висел образ Мирликийского чудотворца Николая. Этот маленький, с квадратной седой бородкой добрый старичок, с чисто русским лицом, хотя и был итальянец, в прежние времена был перегружен работой. Кроме моряков, которых он опекал специально, он считался официальным заступником и покровителем всей старой России. Когда дела там шли из рук вон плохо и, казалось, не было выхода, умные люди грустно качали головами и говорили: «Одна надежда на Николу Угодника…» Что мог, он, конечно, делал, но слишком уж много у нас наваливали на его старые узенькие плечи. На такую махину одному старичку было определенно не разорваться.

Свои ротные праздники роты справляли по-разному. Всюду и всегда начиналось молебном, затем официальное поздравление, потом для офицеров закуска у фельдфебеля, а для чинов улучшенный обед, и на этом праздник обыкновенно заканчивался. Были роты, где устраивались и вечерние развлечения. Нанимали фокусников и гармонистов и кое-где ставились спектакли. Раз 12-я рота, которой командовал тогда хозяйственный и сам богатый человек А.Ф. Штейн, наняла несколько конных омнибусов, крытых линеек, которые еще доживали свой век в Петербурге и у публики носили картинное название «40 мучеников». На этих «мучениках» вся рота целиком отправилась веселиться в Народный дом. Вход туда для солдат стоил гривенник, и, кроме того, из ротных сумм каждому было дано еще по двугривенному на гулянку.

Такие расходы нашей 9-й роте были не под силу, но все же мы с Романовским решили отпраздновать наш праздник с возможным блеском. Я тогда строевой службы в полку уже не нес, но продолжал числиться в 9-й роте и по старой дружбе с ротным командиром принимал деятельное участие во всех приготовлениях. Долго мы думали, что бы нам такое устроить, сделали два заседания с фельдфебелем и со взводными командирами, подсчитали расходы и, наконец, решили устроить бал. Из 100 человек в роте в таких делах имело голос приблизительно немного больше половины, старослужащие по второму и по третьему году службы. Они были, так сказать, полноправные члены общества. Другая же часть, новобранцы, всего только месяц назад надевшие форму, которых еще на улицу было опасно выпускать, были славные барашки, которые опрометью бросались туда, куда их посылали, и ни на какое самостоятельное действие способны не были.

На втором заседании, куда было привлечено все начальство, человек двадцать, первым делом было решено образовать комиссии, причем долго обсуждалось, кого куда назначить. Каждый должен был получить назначение по его прирожденным способностям. Комиссий было оборудовано пять. По украшению помещения – им надлежало купить цветной бумаги, достать еловых веток и все разукрасить. Комиссия по угощению – на их обязанности лежало угощение гостей в столовой чаем и сладкими булками. Комиссия, охраняющая входы, – они должны были проверять билеты приглашенных и никого из посторонних не пускать, особенно солдат чужих рот. Комиссия гардеробная должна была помогать гостям раздеваться, давать каждому номерки и следить, чтобы ничего не пропало. И, наконец, «вышибательная» комиссия. Главным был в ней назначен унтер-офицер Сергеев, огромный и серьезный мужчина, косая сажень в плечах. Ему в помощь было дано четыре молодца, один другого внушительнее. Одно из главных достоинств их было то, что все были непьющие. Их обязанности были исключительно полицейские.

Все члены комиссий, за исключением украшателей, получили распорядительские банты из синих лент. Для распоряжения танцами был приглашен подпоручик Павел Азанчевский, мой старый сослуживец еще по учебной команде. Кроме него, обещали прийти еще трое молодых офицеров, чтобы помочь создать оживление. За эти услуги всем им в ротной канцелярии был обещан «крюшон». Распорядителем всего бала, с правом решающего голоса во всех спорных вопросах, Романовский назначил меня.

В роте выбрать танцующих было не так уж трудно. Из старослужащих половина умели танцевать польку и кадриль. Человек пять танцевало вальс. Главная трудность была в дамском вопросе. В деревнях все это очень просто. Вся молодежь растет вместе, все друг друга знают с детства и все друг с другом танцуют. В городе, где у солдат знакомства случайные, на наш бал мог попасть такого рода элемент, что сами устроители были бы не рады. На этот важный вопрос было обращено самое серьезное внимание. Все танцоры были опрошены, кого они намерены пригласить, всем было подробно разъяснено, кого можно приглашать и кого нельзя, и всем им были розданы пригласительные билеты за ротной печатью и за моей подписью.

В смысле танцующих девиц большая надежда возлагалась на офицерский дом. Во всех семьях женатых офицеров имелись домашние прислужницы, и среди них были и молоденькие. Из офицерских жен на балу непременно обещала быть и помогать молодая жена Романовского, жена командира 12-й роты Л.М. Штейн и 20-летняя жена Эссена со своей младшей сестрой Асей. Таким образом, после многих забот и хлопот и этот самый больной вопрос, как нам казалось, был разрешен удовлетворительно.

Наконец настал знаменательный день 6 декабря, он же царский день именин императора Николая II и, в его царствование, русский национальный праздник. Помню, что светило тусклое солнце и мороз в этот день был жестокий. Церемония молебна и поздравлений была назначена на 10 часов утра, но мы с Романовским, одетые в полную парадную форму, с красными лацканами и с киверами, явились в роту на час раньше.

Помещение 9-й роты преобразилось до неузнаваемости. К потолку были подвешены разноцветные бумажные цепи, такие же цепи на ружейных пирамидах. Все картины и портреты, которые висят на стенах, разукрашены еловыми ветками. Про умопомрачительную чистоту и говорить нечего. Вдоль всего ротного коридора постлана красная дорожка, удобная тем, что при ее наличии никаких долгих равнений не требуется. Все станут к ней носками, и рота выровнена идеально. Без десяти минут десять выстроили роту, конечно, без ружей. Не рота – а красота. У всех чисто-начисто вымыты лица и руки, сапоги блестят, бляхи и пуговицы сияют, пояса белеют и выпяченные груди краснеют. Все, кому уже нужно бриться, выбриты безукоризненно, но огромное большинство подбородков в этой операции еще не нуждается. Сейчас идет только поправка киверов. Новобранцы, которые надели их в первый раз в жизни, или сдвигают их на затылок, или нахлобучивают на нос.

Наконец все готово и ротные часы с гирями бьют десять. Первыми входят гости – командиры других рот батальона. Все они в сюртуках. Здороваются с офицерами и с фельдфебелем и, как того требует тонкое приличие, отпускают комплименты насчет парадного убранства и общего великолепия. Когда командир 9-й роты будет приглашен к ним на праздники, он будет говорить то же самое. Командир полка на ротные праздники обыкновенно не является, но батальонный командир приходит обязательно. Командуют: «Смирно, господа офицеры!» Он здоровается с людьми и поздравляет с праздником. К этому времени пришло и духовенство, отец Александр Алексеев и протодьякон Крестовский. Они уже сняли свои заиндевевшие шубы и надевают облачение. Протодьякон раздувает кадило и басисто откашливается. Подается команда: «На молитву, шапки долой!» Все снимают кивера и по знаку Романовского, расстраивая ряды, толпой подходят к образу. Впереди, сразу за духовенством, становятся офицеры, а рядом певчие. Певчих всего десять человек и выбрать их из роты было легко. Песнопения для молебна полагаются самые несложные, а «Святителю отче Николае», тропарь «Правило веры и образ кротости» и «Многая лета», мы с ними предварительно прорепетировали несколько раз.

Молебен заканчивается громоподобным многолетием государю императору, державе Российской и «всем служащим и служившим в 9-й роте лейб-гвардии Семеновского полка…». Кончился молебен, духовенство уходит, и начинается второй акт церемонии. Люди бегут на свои места и во мгновение ока выстраиваются по красному половику. Романовский подает команду: «Накройсь!» Хозяева надевают кивера, а гости фуражки. Офицеры 9-й роты становятся на правый фланг. Фельдфебель Новиков выносит и ставит перед строем маленький столик, а на него водружают серебряную братину, один из наших стрелковых призов, куда уже влита бутылка водки. Рядом кладется маленький серебряный ковшичек, тоже какой-то приз. Сейчас начнутся тосты. Их будет много, но никакой импровизации допущено не будет. Всякий твердо знает, что ему полагается сказать.

Когда все замерли в идеальной стойке, Романовский подходит к столику, берет ковшичек, делает вид, что зачерпывает из братины, – пить водку на пустой желудок и без закуски никому не весело – подымает ковшичек и провозглашает первую здравицу: «За державного шефа нашего полка государя императора!» Все кричат «ура!». За сим следуют тосты за полк, за батальонного командира и за «почтивших нас своим присутствием» командиров соседних рот. После этого, в качестве старшего офицера в роте, вперед выступаю я и провозглашаю тост «за ротного командира».

Романовскому «ура!» кричат с одушевлением. Он два раза машет рукой, но «ура!» все еще гремит. Наконец все успокаивается, он в последний раз берет ковшичек и приподнятым голосом говорит: «За наших младших офицеров, за фельдфебеля подпрапорщика Новикова, за наш командный состав, за всех вас, братцы, и за всю нашу славную девятую, урраа!» На этот раз раздается «ура!» самое искреннее и самое воодушевленное и продолжается довольно долго. Это «ура!» уже самое последнее, и после него для чинов официальная часть, собственно, закончена. Все они бегут к своим кроватям, снимают парадные мундиры и переодеваются в свои каждодневные зимние верблюжьи бушлаты. Позволить им идти в столовую в мундирах с красной грудью и есть в них борщ, конечно, никакому ротному командиру и в голову бы не пришло. Того и гляди, замажутся.

Через десять минут вся рота уже внизу и стоит за столами. Мы сходим вниз и для виду пробуем пищу. Для торжественного случая сегодня в котел положено два фунта сметаны, а в кашу два фунта коровьего масла. Поэтому борщ, и всегда вкусный, сегодня выходит одно объедение. Предварительно из серебряной братины, откуда черпались тосты, выливается водка и дается унтер-офицерам. Одна бутылка на шесть человек – немного, но для возбуждения аппетита достаточно. Попробовав пищу и посадив людей, мы, офицеры, подымаемся наверх и идем закусывать к фельдфебелю. К закуске приглашается батальонный командир и все гости. Набирается офицеров человек семь.

Жалованье фельдфебеля-подпрапорщика 40 рублей в месяц, плюс большая комната с отоплением и освещением, плюс три солдатских пайка. Жить на это скромно можно, но угощений устраивать нельзя. Поэтому накануне праздника кто-нибудь из нас идет в комнату фельдфебеля, с ним и с женой фельдфебеля обсуждает, что нужно купить, и передает ей собранные между ротными офицерами рублей 15–20. Деньги эти хозяйкой принимаются без всяких лишних церемоний, так как закусочный стол у фельдфебеля в день ротного праздника, стол, который стоит целый день и к которому, после ухода офицеров, подходят фельдфебели соседних рот и его гости, это тоже старая традиция.

Все входят, пожимают руки хозяина и хозяйки и чинно рассаживаются. За столом в гостях никаких «высокоблагородий» уже нет, и гости фельдфебеля и фельдфебель гостей величают по имени и отчеству. По старому русскому обычаю, жена фельдфебеля за стол не садится, а ходит кругом стола и угощает гостей. На столе бутылка белой очищенной, рябиновка и зубровка. На тарелках ломти хлеба, баранина, ветчина, разных сортов колбасы, сыр, селедка, сардинки и кильки. Выпив две-три рюмки, первую поздравительную, вторую за хозяев, и поговорив о погоде, о том, как жаль, что не смогли прийти такой-то и такой-то офицеры, служившие в роте раньше, и о том, как сегодня стройно пели певчие, через 15–20 минут все гости снова пожимают руки хозяину и хозяйке, благодарят за угощение и чинно уходят.

Офицеры 9-й роты, как были в парадных мундирах, идут завтракать в собрание и опять-таки по традиции ротный командир ставит шампанское.

После завтрака офицеры 9-й роты свободны. Бал начинается только в 7 часов вечера, сразу же после солдатского ужина. Но нам с Романовским, в качестве главных распорядителей, придется прийти немножко раньше. На бал форма одежды офицерам – кителя, в предвидении оживленных танцев самые старые, а чинам – гимнастерки. В семь часов в роте все уже готово и все на своих местах. Пришла полковая музыка, конечно, не целиком, полковой адъютант согласился прислать десяток музыкантских учеников. Так как все они умеют играть марш, польку, вальс и кадриль, это все, что нам нужно.

Половина восьмого. Оглядываю бальный зал и с беспокойством убеждаюсь, что кавалеры налицо, а дам нет. Они отсутствуют. Офицеры приглашенные пришли, и музыка для оживления уже два раза сыграла марш. В канцелярии сидит жена Романовского, Л.М. Штейн и еще одна молоденькая офицерская жена. Всего три. И это все. Нельзя же с тремя дамами начинать бал?! Говорю Л.М.:

– Что же мы будем делать, если никто не придет?

А она говорит:

– Не беспокойтесь, придут, вы женщин не знаете. Они всюду всегда опаздывают.

Еще минут через двадцать пришли первые гостьи. Пожилая женщина в ковровом платке и с ней две барышни в шляпках. Приемная комиссия к ним бросилась и отобрала у них билеты, но те прямо прошли в фельдфебельскую комнату. Оказались родственницы Новикова. Барышни все же сказали, что будут танцевать. Еще через несколько времени явились три девицы из офицерского дома. Подождали еще и еще, никто не приходит. Пришлось открыть бал с восемью наличными дамами, и на пять из них хватило офицеров.

Придворные балы начинались с полонеза. Дирижер Азанчевский велел музыкантам играть марш и поставил нас в пары. Еще пар десять составили из танцующих чинов, сказав им, чтоб танцевали друг с другом, как говорилось, «шерочка с машерочкой». После марша танцевали польку, потом вальс, потом кадриль… Азанчевский проявлял максимум энергии, водил кадрильную цепь по всем взводам, кричал и командовал, музыканты изо всех сил дули в трубы и били в барабан. Шуму было много, но настоящего веселья все-таки не получилось. На вечеринках молодые люди без девиц по-настоящему веселиться не могут. А мы, устроители, не сообразили одного, и самого главного: что хорошие девушки к солдатам танцевать в казарму, да еще в первый раз, прийти побоятся.