Текст книги "Месть князя"

Глава 6

Пыль, поднятая на полосе препятствий их командой, забивала глаза, уши, смешивалась с потом, оставляла на лице грязные разводы, срывала дыхание, скрипела на зубах. Поднять голову было невозможно. Пули станкового пулемета, свистевшие над головой и иногда взрыхлявшие землю по бокам, лишали этой возможности. После десятикилометрового кросса с полной выкладкой, а это – более тридцати килограммов, преодолеть очередную полосу по-пластунски было особенно тяжело. И это еще не конец. Впереди маячила высокая, почти отвесная скала, на которую нужно забраться без страховочных тросов, заложить учебную динамитную шашку, успеть спуститься вниз до взрыва, вступить в рукопашную схватку со свежими разминавшимися курсантами из параллельной команды новичков. После всего, прорвавшись сквозь этот заслон, нужно было выйти на огневые рубежи, положив с десяток мишеней, показывающихся на мгновения в различных ракурсах и в разных местах, преодолеть водную преграду и марш-броском вернуться на исходную точку в лагерь, не оставляя за собой следов. На все это отводилось определенное время, которое сокращалось день ото дня.

Короткий отдых, обед и занятия по радиоделу, шифровке, дешифровке, отработка навыков по минированию различных инженерных сооружений, маскировки при стрельбе из снайперских винтовок, тренировки по джиу-джитсу, отработка приемов слежения за объектом, уход от слежки – все эти занятия проводились прямо в лагере. Изучались функции управленческого административно-хозяйственного и партийного аппарата Советской России и ее карательных органов. Изучалась лексика, идеология и фразеология, бытующая в советском обществе. Фотодело, гонки на автомобилях и мотоциклах по пересеченной местности, да и множество сопутствующих всему этому знаний, необходимых для внедрения и длительной успешной шпионско-диверсионной работы на территории Советского государства, – изучались здесь.

Многие новички, попавшие в этот учебный центр и прошедшие до этого предварительный отбор в другом лагере, тем не менее не выдерживали огромных физических нагрузок и интеллектуальных требований, предъявляемых к ним, и отсеивались: кто с тяжелыми травмами, полученными во время тренировок, а кто – просто как непригодные к такой деятельности. Они бесследно исчезали, возможно пополняя собой ряды диверсионных групп с более низким уровнем задач, а возможно – в целях конспирации, их просто уничтожали. Никому из курсантов не дано было это знать.

Оставшиеся, выдержав полугодовой курс обучения, направлялись в другой лагерь, где царствовал ставший уже майором Кингоро, собравший под своим крылом человек тридцать самых отчаянных головорезов, готовых и умеющих выполнить любой приказ. Здесь же была собрана группа аналитиков и преподавателей, окончательно отшлифовывающих навыки курсантов. Первые разрабатывали для них безукоризненные легенды и заставляли их жить и действовать согласно этим легендам.

Друзья, попавшие в полугодовую мясорубку, выдержали испытания с успехом, без особых потерь. Только Лопатин, до этого сибаритствовавший во Франции, потеряв килограммов пятнадцать лишнего веса, утратил излишнюю веселость нрава, так как не только для шуток, но даже для обычных бесед за эти полгода ни у кого не было даже лишней минуты – настолько плотным и суровым являлся график тренировок и обучения. Их черты заострились, лица приобрели медный оттенок под высокогорным солнцем Большого Хингана, на одном из плоскогорий которого располагался лагерь.

Сегодня был последний день их пребывания в этом лагере. Из пятнадцати человек, прибывших сюда полгода назад, к финишу пришли только они трое.

Майор Кингоро был очень доволен собой. Перебирая характеристики на трех вновь прибывших курсантов, он в очередной раз убеждался в своей предусмотрительности. Время на вербовку в Мукдене этих агентов было потрачено не зря. Он сознательно завысил требования, предъявляемые к прошлой группе, из которой отбирались кадры для его школы. Поэтому оставалось только удивляться, что эти трое достойно выдержали жесткую муштру и не сломались. Вглядываясь в скупые строчки, характеризующие интеллектуальный и физический уровень подготовленных агентов, он, как Нарцисс, наслаждаясь, любовался собственной проницательностью.

Полковник Ямамото, давший ему задание подготовить несколько агентов самого высокого класса для длительного и глубокого внедрения в различные структуры Страны Советов, будет доволен. Через несколько месяцев он должен прибыть с инспекционной проверкой в этот глубоко засекреченный лагерь. Ну что ж, Кингоро преподнесет ему сюрприз. Агентов подобного уровня подготовки, с такими непробиваемыми легендами он вряд ли встречал за все время своей службы. Правда, пришлось потрудиться.

Кингоро облокотился, расслабившись, о спинку стула, с удовольствием вспоминая, сколько сил и средств понадобилось для подготовки этой легенды. С Лопатиным, правда, мудрствовать не пришлось. Изучая биографию, скрупулезно собранную во время длительных перекрестных допросов, он пришел к выводу, что тот практически нигде не засветился на службе у белых. Военврач – это не звание. За это в Советской России не преследуют. А специалист он отменный, с огромными перспективами, и может у себя на родине сделать великолепную карьеру, если его подтолкнуть. Классные врачи-специалисты вхожи в любые сферы. Большевистские вожди хотят жить и пекутся о своем здоровье не меньше, чем любые другие люди. Немного подчистить биографию, состыковав различные моменты жизни, и ни один следователь ОГПУ, если вдруг… хотя этого вдруг не должно быть… не найдет ни малейшей лазейки.

А вот для двух других пришлось потрудиться. Их настоящие биографии никак не годились для внедрения. Но спасало другое: Муравьев, в свои двадцать семь лет, выглядел совершенным юношей.

«Как это ему удается? – Кингоро еще раз вдумчиво просматривал легенду курсанта. – Если ему дать лет семнадцать-восемнадцать, то никто не удивится. Ну выглядит мальчик чуть старше своих лет – значит, порода такая. Да и время выдалось суровое… Пожалуй, лучше определить ему возраст – семнадцать. Тогда в двадцатом ему было бы всего десять лет. Вот тебе и босоногое пионерское детство, и комсомольская юность, которой открыты все дороги. И можно не сомневаться, что шагать по ним, с его знаниями и опытом, Муравьев будет семимильными шагами, шутя обходя на поворотах карьеры своих якобы сверстников».

Жестокая улыбка появилась на умном лице майора.

Уже подобрана деревушка в Забайкалье, где недавно большевики организовали филиал районной семилетней школы…

Кингоро чувствовал себя повелителем судеб. Один приказ – и его головорезы сожгут эту деревню вместе со школой дотла, уничтожив всех жителей.

«В живых «случайно» останутся только Блюм и Муравьев, поскольку в это время промышляли несколько месяцев в тайге промывкой золота и охотой. Отсюда – и шальные деньги на руках за сданное в торгсине золото и пушнину, проданную в фактории. А это еще и квитанции – первые легальные документы на руках. И свидетели могут подтвердить. Да и у учительницы этой школы сын тоже семнадцати лет. Жаль, не повезло парню, придется погибнуть. Вот тебе и комсомольский билет, и аттестат, и ни одного свидетеля… А массовую резню свалят на одну из последних банд во главе с озверевшими в тайге колчаковскими атаманами или – на хунгузов, перешедших границу… Да мало ли на кого можно свалить это преступление!.. Хотя, наверное, – Кингоро, задумавшись, потер виски, – проще и надежнее применить последние достижения бактериологического центра».

Корпуса исследовательского центра были достроены пару лет назад километрах в восьмистах южнее тренировочного лагеря. Недавно Кингоро поступила документация с результатами последних исследований и даже документальный фильм под грифом «Совершенно секретно», где подробно освещались методы ведения бактериологической войны.

Кингоро хищно оскалил зубы: «Чувствуешь себя Господом Богом… А что!.. Послать мор на эту деревню – чума или сибирская язва. Никто не докопается – откуда и зачем свалилось это несчастье на местных жителей. Побеждает тот, кто первый использует достижения прогресса. Да! – решил он про себя. – Именно так и следует поступить. Тем более что уже под рукой готовы специалисты для проведения этой операции и штаммы сибирской язвы… Вот Блюм „вдовцом“ останется, уже и для него кандидатура круглого сироты в деревне есть».

Хорошо поработали его агенты – данные исчерпывающие. Японец сладко потянулся, поглядывая в окно на посадочную полосу лагеря, где только что приземлился биплан.

Из пассажирского отсека выскочили эти трое курсантов, о которых он сейчас думал и на которых возлагал такие большие надежды.

Первое необычное, что бросилось в глаза друзьям, как только они вышли из самолета, ступив на каменистую землю, – это кумачовые лозунги с идиотскими, для этого места, надписями – одобрявшими, приветствующими и клеймившими позором. Приветствия делегатам какого-то съезда чередовались с проклятиями в адрес Чемберлена, Клемансо и других империалистов всех мастей, а также здравицами, чествовавшими коммунистических вождей различного ранга и толка.

Они под началом молчаливого инструктора в штатских брюках, полувоенном френче и такой же фуражке направились к штабу. Из-за угла здания с диким плакатом на стене с надписью: «Храните деньги в сберегательной кассе», на котором какой-то улыбающийся идиот в шляпе держал веером несколько тонких серых книжечек, вышло отделение советских милиционеров, одетых в белые гимнастерки и синие галифе. Милиционеры, шагая в ногу, сипло ревели:

 
Красная армия, черный барон
Снова готовит нам царский трон…
 

Как всегда невозмутимый, Блюм недовольно поморщился. Однако Лопатин, восторженно охнув, покрутил пальцем у виска:

– Господа, народ уже давно гуляет, а у нас еще ни в одном глазу…

Он весело засмеялся. Всего день передышки и смена обстановки тут же вернули ему обычную веселость.

– Товарищи, товарищи! – строго поправил его инструктор, открывая дверь небольшого двухэтажного здания с надписью над ней: «Горисполком».

Группа прошла по узкому, освещаемому в конце окном коридору, стены которого тоже были увешаны различными плакатами, советскими газетами в рамке и напечатанными на машинке различными распоряжениями.

– Наглядная агитация, – буркнул провожающий и открыл одну из дверей с надписью: «Приемная».

Молодая, но слегка полноватая секретарша в нарядной кофточке с комсомольским значком и в красной косынке, улыбнувшись вошедшим, поднялась из-за печатной машинки:

– Товарищ Кингоро ждет вас.

Открыв дверь с надписью: «Председатель», она обратилась к кому-то невидимому:

– Одзаки Миягиевич, к вам посетители.

Продемонстрировав курсантам ямочки на пухлых щечках, она сообщила поторопившись:

– Входите, товарищи.

Лопатин, кисло улыбнувшись, взглянул на плакат, висевший на стене, с которого другая молодая девушка, требовательно тыча пальцем, выспрашивала: «Ты записался на трехпроцентный государственный заем?» Из открытой форточки донесся знакомый уже сиплый рев:

 
И от тайги до Британских морей
Красная армия всех сильней…
 

– Ущипните меня, – Евгений с миной обиженного обернулся к друзьям, – по-моему, у меня начался шизоидный бред… – и, выдохнув воздух, как после стакана водки, нырнул в кабинет.

Лицо майора Кингоро, одетого в толстовку, не соответствовало его облачению. Медный оттенок, хищный, с горбинкой и четко очерченный с трепещущими ноздрями нос, узкие, плотно сжатые губы, внимательный и быстрый, как рассекающий клинок, взгляд раскосых, глубоко посаженных глаз, короткий черный ежик головы, покоящейся на жилистой шее, принадлежали явно не мирному предисполкома в заштатном городишке, а скорее мифическому древнему воину Дзимму – предку японских императоров, потомку богини солнца Аматэрасу.

– Садитесь, товарищи, – он указал им на стулья, стоявшие по бокам Т-образного стола. – Ваше обучение скоро заканчивается… – пряча улыбку, произнес он, ожидая реакции друзей на метаморфозы, произошедшие в их окружении, но, увидев полнейшую невозмутимость всех троих, остался доволен.

«Этих парней ничем не проймешь», – размышлял он.

Его пальцы, покрытые жесткими черными волосками, шевелились подобно клубку ядовитых змей, перебирая листки, на которых были изложены легенды всех троих. Протягивая эти листки курсантам, он сообщил:

– Это ваши новые биографии. О своих старых именах вы, кроме Лопатина, забудьте надолго. В целом, ваши легенды, правда при консультационной помощи большого числа аналитиков, создавались лично мной. Поэтому эти документы вы будете изучать, получая из моих рук ежедневно на некоторое время, а по окончании работы над ними – сдавать мне. Учтите, что для создания этих легенд и дальнейшего внедрения их в жизнь работало, не зная полностью всей картины, много людей, которые собирали информацию по крупицам. И даже сейчас продолжается работа для вашей дальнейшей легализации в Советской России… Биографии подбирались для каждого из вас индивидуально, поэтому прошу отнестись к изучению этих документов с полной серьезностью. Не пройдет и двух месяцев, как мы с вами расстанемся на долгие годы. Вам всем в Москве придется приложить немало усилий, чтобы сделать блестящую карьеру. Надеюсь, что к тому времени, когда вы вернетесь назад, на ваших счетах будут лежать большие деньги; вы станете обеспеченными людьми. А возможно, вам и не придется возвращаться… К тому времени карта мира будет изрядно перекроена, а вам самим придется занять, с нашей помощью конечно, места в новом российском правительстве. Всякое может быть… А сейчас от уровня подготовки зависит ваше дальнейшее будущее. Наша пословица гласит: «Если ничего не предпринимать, ничего и не выиграть». Хакко иттиу, – заканчивал майор свою речь. – Сейчас прошу в соседнюю комнату, изучать документы. Через два часа жду с вопросами и возможными дополнениями. График обучения очень плотный, каждому из вас предстоит еще пройти курс занятий индивидуально.

Не успела дверь за курсантами захлопнуться, как Кингоро вызвал полковника Сипайло, бывшего палача-контрразведчика в отряде барона Унгерна, чудом уцелевшего после разгрома его банды.

Коренастый жилистый человек в выцветшей, видавшей виды форме капитана Красной армии вошел в кабинет и, поздоровавшись, застыл в позе ожидания.

– Завтра со своей группой приступаете к проведению операции «Деревня». План операции, разработанный до этого, несколько изменился. Задача облегчается. Как и предусмотрено ранее, вам надлежит вывезти под любым предлогом из деревни или, в крайнем случае, выкрасть семью Стрельцовых – сына и мать, а также Угрюмова. Угрюмов – одинокий пьяница: с ним у вас проблем не будет. А вот с учительницей будьте поосторожней. Все должно произойти естественно, без шума. В тайге прокачаете по вопроснику, он в деле есть – вместе с вами составляли. Выясните малейшие подробности из биографии этой троицы, затем ликвидируйте. Следов не оставлять!.. – Кингоро сделал паузу.

– Какие следы, господин майор! Там вокруг такие болота, что не то что от трех человек, от всей деревни следов не останется…

– Во-первых, какой «господин»?! На территории этого лагеря все пользуются лексикой, принятой у Советов. А во-вторых, сейчас с членами Вашей группы будет проведена консультация; в фарфоровых контейнерах вы получите штаммы вируса сибирской язвы. Эта деревня явится полигоном для апробирования последних исследований наших ученых-бактериологов…

Кингоро нажал на кнопку.

– Вызовите профессора Хасимото! – обратился он к заглянувшей секретарше-«комсомолке».

Подождав, когда дверь закроется, он продолжил:

– Хасимото сам проведет консультацию через своего переводчика… И никакого постороннего вмешательства, никаких следов! Неожиданно вспыхнувшая эпидемия покончит с жителями деревни в достаточно короткие сроки, а возможно, перебросится и на целый район. Местному ГПУ будет не до вас. Нахлебаются большевики, – он сделал акцент на слове «нахлебаются», в очередной раз блеснув знаниями бытовой российской лексики.

Небольшой флигель, где поселили друзей, стоявший недалеко от «штаба-исполкома», не поражал уютом, но был комфортабельно рационален. У каждого – своя комната с кроватью, тумбочкой и вешалкой. Один на троих санузел с душевой и туалетом и общая гостиная, если так можно назвать комнату, куда молчаливый китаец три раза в день, по расписанию, приносил в солдатских термосах без изысков, но сытную еду и молчаливо забирал на обратном пути грязную посуду. График занятий был не менее плотным, чем в предыдущем лагере. Правда, теперь акцент сдвинулся в сторону усвоения теоретического материала. Курсант Чахлый, он же Лопатин, добродушно посмеиваясь, просматривал недельные расписания занятий своих друзей – курсанта Гулливера-Блюма и Смерда-Муравьева.

– У нашего шефа какая-то дешево-поляризированная фантазия в подборе кличек. Никакой романтики! Их японский желтожопый прагматизм, вместе с рисом и тушеной ослятиной, меня уже достал. Никакого тебе централизованного демократизма, – продолжал он тему, издеваясь над недавно прослушанной лекцией о централизованном соподчинении властных структур в Советах. – Вот возьму, в пику всем, взбунтую этих здешних – без роду без племени красноармейских белозасранцев. Им тоже ослятина с централизмом надоела… И с песней «Взвейтесь кострами, дети Мамая, – белые жопы скифов Китая», – им недавно давали материал по детским и молодежным коммунистическим организациям. Так Лопатин-Чахлый просто сучил от восторга ногами, когда лектор идиотским тенорком пропел им гимн пионеров «Взвейтесь кострами, синие ночи», – двину их, – продолжил он после лихо, с присвистом, спетой песенки, – на Монголию. Пускай ответят за проделки своего хана Темучина[13]13
  Чингисхан.


[Закрыть]. Почто от Тихого океана допер к Персидскому заливу, к Египту проник. Не токмо в России – в Польше, Венгрии пошурудил, Адриатику, Венецию кизяками обгадил… Улан-Батор опять в Ургу переименую, объявлю себя хубилганом[14]14
  Хубилган (монг.) – человек, в которого переселяется душа умершего бога, сам становится богом, духовным и светским владыкой.


[Закрыть], назначу вас двоих главными ламами, и будем, на радость панмонголизму, приплясывать вокруг статуи бодхисатвы, – он издевательски заржал как жеребец, – Авалокитешвара[15]15
  В соответствии с доктриной Махаяны, Авалокитешвара является бодхисатвой, давшим великий обет выслушать молитвы всех существ, обладающих природой Будды.


[Закрыть]… и-го-го, и-го-го…

Обалдевший от скуки Лопатин еще долго выплескивал бы свою неуемную энергию, пустомеля направо и налево, если бы его не прервал Муравьев:

– Хватит балаболить, товарищ Чахлый. Вам завтра профессор Хасимото будет мозги вправлять по эпидемиологии. Александр Карлович, – он кивнул на Блюма, – будет моторы на земле изучать. А мне – в воздухе на нескольких самолетах кувыркаться, практически без перерывов, десять часов. Запаришься… И кстати, – продолжил он тему Лопатина, – согласно ламаистским законам, хубинганов ждет безбрачие… Так что пойдем, братья-славяне, перед сном пройдемся по свежему воздуху.

– Ну что ж, ежели безбрачие, тады, конечно, пущай другие бунтуют…

Лопатин устало поднялся, взглянул на друзей ставшими вдруг тоскливо-потухшими глазами и с какой-то безнадежностью, так не свойственной ему, махнул рукой:

– Ну что ж, пошли прогуляемся.

Ежедневные вечерние прогулки были обязательными. Домик, в который их заселили, был нашпигован микрофонами, обнаружить которые не составило особого труда.

– Что случилось, Женя? – с тревогой обратился к нему Михаил, положив руку на его ставшие вдруг поникше-покатыми широкие плечи.

Он сразу разглядел за агрессивной веселостью друга потерянное душевное равновесие.

– Пастеурелла пестис, – тихо пробормотал Лопатин.

– Что? – не понял Муравьев.

– Пастеурелла пестис – легочная чума, – пояснил Лопатин. – Этот подонок Хасимото – чудовище. Я его без содрогания видеть не могу. А сегодня еле сдержался, чтобы не свернуть ему шею… Да еще этот садист Сипайло и трое подчиненных ему ублюдков… Я поначалу не мог понять – зачем этим явным садистам-палачам лекции по эпидемиологии?! Но сегодня Сипайло распустил язык, просветил… В общем, начну по порядку и прошу не перебивать.

Он поежился. На южной оконечности Большого Хингана в октябре становилось прохладно, особенно когда осеннее солнце скрывалось за холмисто-пологими вершинами гор. Россыпь крупных звезд-бриллиантов ярко светилась в тишине на бархатной витрине ночи. Ни звука, ни дуновения.

Евгений понизил голос, который далеко разносился в это пустынное время:

– Как ученому-бактериологу, эпидемиологу, профессору Хасимото, мне кажется, в мире нет равных. Но клятва Гиппократа, Женевский протокол о запрещении применения во время военных действий отравляющих веществ для него – пустой звук. Лекции, которые он вел о природе таких заболеваний, как чума, сибирская язва, холера, оспа, и методах борьбы с ними, в которых японцы достигли, несомненно, больших успехов, постепенно изменили направление. Вы, наверное, уже понимаете – на какое именно?!.

– Понятно, – прервал его Блюм. – Они разрабатывают методы уничтожения живой силы при помощи распространения на территории противника, далеко в тылу, различных эпидемий. Ничто не ново под луной! Кто из древних полководцев не соблазнялся возможностью легкой победы, забрасывая в осажденные города трупы умерших от заболеваний людей и животных?!.

– Я же просил не перебивать, – несколько раздраженно остановил его Лопатин. – У них это уже ставится на промышленную основу, и где-то здесь, в горах, расположен научно-исследовательский бактериологический центр… Буду краток. Во-первых, сегодня эта дрянь, полковник Сипайло, в порыве хвастливой откровенности сообщил, что Кингоро ему намекнул о том, что к нам в учебный лагерь прибывает ответственная комиссия, которая будет не только карать и миловать, но и отмечать особо отличившихся, и что он и его группа представлены к наградам. После этого он презрительно заметил, что, пока некоторые, он имел в виду нас, на лекциях штаны протирают да различные фортеля на учебных самолетах в воздухе выссывают, – Лопатин удачно передразнил шепелявую речь Сипайло, – он этим самым аристократам уже дорожку в будущее проложил… Подслушал, гад, как я тебя Стрельцовым в шутку назвал, – кивнул он в сторону Михаила, – а Блюма – Угрюмовым. Он, хоть и дурак дураком, а зря у барона Унгерна в контрразведчиках не ходил – два плюс два прибавил и получил полную картину… Оказывается, эпидемия, разразившаяся, по словам Кингоро, и погубившая вместе с семьей Стрельцовых да Угрюмовых всех жителей забайкальской деревушки, возникла не сама по себе, а с помощью команды Сипайло, получившего термосы со штаммами сибирской язвы из рук чистоплюя, ученого-теоретика профессора Хасимото. И мы с вами, господа, являемся косвенными участниками массового убийства мирных жителей целой деревни!..

– Не только это… – перебил Михаил, целиком поддерживающий негодование Лопатина, но навыки профессионального разведчика доминировали у него над всеми остальными. – Сипайло знает нашу легенду. Это неоправданный риск. Хотя не думаю, чтобы такой матерый зубр разведки, как Кингоро, мог допустить подобный просчет. Он должен был его убрать. Тогда непонятно: зачем Сипайло проходит курсы у Хасимото?..

– Да погоди ты, я еще не все рассказал, – остановил его рассуждения Лопатин. – Сегодня после обеда, во время занятий, пришел вестовой и вызвал Хасимото и команду Сипайло в штаб. Профессор оставил мне для занятий монографию одного французского эпидемиолога, а они отправились к Кингоро. В спешке Хасимото забыл запереть небольшое помещение, где он хранит литературу и где находится киноаппарат для демонстрации учебных фильмов… Вы же знаете, я человек достаточно любопытный. Я заглянул туда и обнаружил отложенную коробку с кинопленкой. На коробке – один интересный иероглиф. Я, конечно, не такой знаток японской орфографии, как Михаил, но этот знак мне уже встречался несколько раз, и, как я понял, он обозначает крайнюю степень секретности. В общем, включил я фильм. Денег этим ученым ребятам отпущено немеряно! Фильм звуковой – значит, снимали на самой современной аппаратуре. Перевода не было, но перед демонстрацией каждого отдельного цикла высвечивалась четкая надпись на латыни, обозначающая штаммы микроорганизмов, как это принято во всем мире, и цифры, цифры, цифры… Показывали котлы, приготовляющие питательную среду для бактерий, емкостью по тысяче килограммов, автоклавы для стерилизации и выращивания чистой культуры болезнетворных бацилл, холодильные установки для хранения готовой продукции, помещения для тысяч крыс, на которых выращивали чумных блох за несколько дней… Там изготовляются более десятка килограммов бактериологической массы в день, а сколько это в месяц! Чумных блох там тоже меряют на килограммы. Есть там также отдел для подопытных заключенных… Вы бы видели, что эти нелюди в белых халатах вытворяли с ними… И везде в кадрах мелькал Хасимото. Он, как я понял, в этом центре является непоследним начальником.

После короткой паузы Евгений продолжил:

– В фильме демонстрировались фарфоровые бомбы для доставки бацилл в тыл противника. Показывали, как заряжали их – омерзительное зрелище… У этих гадов есть даже отдел экспериментальной медицины. Проводят опыты на людях. Содержат их, как зверей, в железных клетках; заражают тифом, холерой, чумой, сибирской язвой и исследуют на них действие этих микроорганизмов… В фильме заключенных распинали на кресте, прикрывали голову и туловище специальным металлическим щитом, чтобы во время испытания этих бомб не повредить осколками жизненно важные органы. А потом врачи ведут наблюдения за муками своих пациентов, строго фиксируя их в журналах и на кинопленку. И мы с ними в одни игрушки играем!.. Э-эх!..

С этими словами Лопатин с бессильной злобой обрушил свой огромный кулак на деревянный, сбитый из толстых досок, щит для противопожарного инвентаря, проломив в нем громадную дыру.

– Слава Богу, я успел сложить в коробку кинопленку до прихода Хасимото… А твой вопрос о непредусмотрительности Кингоро отпадает, – потирая ушибленный кулак, продолжил Евгений, обращаясь к Михаилу. – Из разговоров Сипайло со своими я понял, что их в ближайшее время направляют в этот исследовательский центр, поскольку там сейчас ощущается нехватка кадров… Там, можете мне поверить, судя по всему, эти ублюдки и сгинут, прокладывая великий императорский путь для колесницы микадо. Так что японцы действуют рационально, не уничтожая свидетелей сразу, – они еще перед смертью послужат империи. А вот что делать нам… как нам жить с таким грузом на совести?

Воцарилась тишина.

– Ну что ж, – нарушил молчание Михаил, – разложим все по полочкам. Первое: наша основная задача?

– Попасть в Москву с легальными документами, – ответил Блюм.

– Эту проблему за нас решит Кингоро. Легенда и документы для нас уже готовы. Сегодня он сказал, что через пару дней мы выступаем. Скорее всего, после приезда комиссии, которую здесь ожидают со дня на день. Наверное, отправку группы Сипайло в исследовательский центр приурочат тоже к ее приезду, – Муравьев рубящим движением руки как бы отсек этот вопрос. – Второе: здесь необходимо уничтожить все следы нашего пребывания, иначе всю жизнь будем находиться на крючке у этого мерзавца Кингоро. Не зря нас фотографировали во время тренировок вместе с отпетыми негодяями и сотрудниками японских спецслужб… Да и наши обязательства о сотрудничестве с «Кемпейтай»… Все это хранится в кабинете у нашего майора. И третье! Дабы не тревожила совесть, – и хотя эта фраза получилась у него несколько ироничной, он тем не менее относился к этому серьезно, – необходимо уничтожить этот исследовательский бактериологический центр, а имеющуюся информацию по нему передать в различные газеты на Западе. После этого Советы пусть сами разбираются, мы умоем руки.

– Ну, захватить штаб и уничтожить документы – не так уж и сложно, – осторожно произнес Блюм. – Нападения изнутри никто не ожидает. Охраны практически никакой. Так… Пара часовых на входе и дежурный офицер внутри, барышня-секретарша да еще несколько служащих. Опасней всего сам Кингоро – тот еще тип, опасность за версту чует. Его необходимо ликвидировать сразу, без сантиментов. Я видел, как он работает на полигоне, – Муравьев может позавидовать…

– Я думаю, – поддержал его Муравьев, – нападение на штаб нужно провести сразу после приезда комиссии. Ну а где находится бактериологический центр, я полагаю, нам с удовольствием покажет Хасимото-сан. Этот почтенный эскулап не производит впечателения стойкого самурая.

– Итак, товарищи, – Кингоро хлопнул ладонью по столу, – все документы у вас на руках, одежду и вещи советского производства получили. Через неделю, а может быть и раньше, выступаете. До границы – на самолете, а там – пехом, – он с удовольствием ввернул очередное русское словцо. – Проводники надежные, не раз уже бывали на той стороне, ну да и вы не дети… Вот советские червонцы. – Он вынул из сейфа три увесистых пачки. – Любой бывший нэпман позавидует такому капиталу. Теперь отдельно по Стрельцову и Угрюмову. – Он бросил на стол два увесистых брезентовых мешочка: – Золотой песок. В Нареченске сдадите, не забудьте получить квитанции. С Лопатиным встретитесь и познакомитесь на станции, и поездом – до Читы, а там… Да что я пересказываю легенду, вы ее повторяли сотни раз…

Кингоро, улыбнувшись, блеснул хищными влажными зубами.

– Сейчас – на занятия, а по вечерам привыкайте к одежде, к обуви… Вещи нужно обносить как следует, привыкнуть…

Заканчивалась первая учебная программа выходом из глубокого «штопора». Михаил плавно потянул штурвал на себя, и серебряная птица, делая «свечу», устремилась вверх, ко все еще режущему глаза, но уже нежаркому солнцу. Полыхавшие багряным разноцветьем леса холмистого Большого Хингана сменились пастельно-бирюзовой прозрачностью без дымки, без малейшего облачка неба.

От резкого перепада давления кровь прилила к голове, перед глазами замельтешили мелкие мошки, перегрузка вдавила тело в сиденье, а щеки, и до этого впалые, вжались, натягивая кожу лица, создавая ощущение обнаженности черепа. Но Михаил упорно жал на газ, продолжая ввинчиваться в мягкое осеннее небо, заставляя этот прекрасный, натужно ревущий аппарат достичь своего потолка.

А вскоре самолет, уже плавно снижаясь, по большому кругу нес пилота к маленькому, еле различимому с высоты полю грунтового аэродрома. Позади Михаила, в вышине, у самого горизонта появилась едва заметная точка, на которую он уже давно обратил внимание. Постепенно она, увеличиваясь в размерах, превратилась в большой моноплан новой конструкции, ранее не встречавшейся Михаилу.

«Скорее всего, это чудо техники направляется к нам в лагерь. Кого это черти несут? – Неизвестность всегда настораживала его. – Неожиданности, конечно, делают жизнь богаче, – размышлял Муравьев, уже выруливая свой самолет к месту постоянной стоянки, – однако отвечать на них чаще всего приходится экспромтом. Но экспромт хорош, в основном, тогда, когда он заранее подготовлен».