Текст книги "Месть князя"

За время учебы во Франции эти мысли часто посещали Михаила. И сейчас он на этом маленьком огрызке бывшей России имел возможность убедиться в правильности своих умозаключений.

«Философия философией, но вступать в драку не входит в наши планы, – думал он, встречая враждебные взгляды, хотя и не сомневался в конечном результате, – а переломить обстановку все-таки придется кулаком…»

К счастью, скандала не произошло.

– Михаил! Штабс-капитан! Муравьев! – из глубины зала раздался хрипло-прокуренный, но довольно громкий, чем-то знакомый голос, а следом появился и хозяин этого голоса.

Напрягая память, Михаил с трудом узнал в этом штатском, хотя и немного постаревшего, но еще крепкого и подтянутого капитана Крылова, которого они в девятнадцатом под Челябинском спасли от жуткой смерти и которого впоследствии Лопатин чуть не пришиб за то, что тот во время боя перерезал со своими друзьями раненых красноармейцев в госпитале.

Сейчас, растянув в улыбке свои узкие губы и поблескивая льдинками глаз из-под пепельно-светлых волос, он направлялся к ним, широко расставив для объятий руки.

– Уймитесь, полковник… – бросил он затевавшему скандал багроволицему мужчине, – из-за водки уже на своих, на георгиевских кавалеров, бросаетесь. Я с ними в таких переделках был, что многим в этом зале и не снилось…

По-видимому, Крылов обладал здесь определенным авторитетом, так как сразу почувствовалось, что настроение общества изменилось, подобно графику температуры малярийного больного. Даже виновник конфликта, выпрямившись, промямлил что-то извинительное.

– Прошу к нашему столу! – Крылов хлебосольно, хозяйским жестом указал на стол, за которым сидела компания прилично одетых господ, хотя штатская одежда не могла скрыть их принадлежности к бывшему офицерскому корпусу.

– Познакомьтесь, господа! – Он отрекомендовал друзей сидевшим за столом: – Мои спасители!

Крылов вкратце рассказал о событиях восьмилетней давности, не забыв упомянуть о том, что только благодаря сведениям, доставленным группой князя Муравьева, была разгромлена крупная группировка и на длительное время приостановлено наступление красных.

С особой значимостью Крылов познакомил друзей с высоким, пахнувшим хорошими духами, в элегантном дорогом костюме человеком с гладко зачесанными назад блестящими волосами:

– Вертинский Александр Николаевич.

Было видно, что этот человек несколько разбалован вниманием окружавших его людей.

«Вертинский, Вертинский…» Когда-то эта фамилия была на слуху, но Михаил никак не мог вспомнить, где он ее слышал. Его выручил суетливо рассаживающий гостей Крылов:

– Это душа нашего измученного чужбиной общества. Его песни, его мастерство напоминают нам о трагической судьбе нашей Родины, нашей судьбе! – высокопарно заговорил он. – Во время войны в России он был самым популярным певцом. Александр Николаевич! – раздвинул Крылов в холодной вежливой улыбке свои узкие губы. – Просим вас, ради такой встречи… Исполните что-нибудь из своего.

Томно пошевелив пальцами в золотых перстнях, но тем не менее не жеманясь, артист согласно кивнул, вальяжно поднялся из-за стола и направился к сцене.

Вскоре послышался его негромкий, но выделявшийся своеобразной экзальтированной интимностью голос. Слова песни:

 
…Мне снилось, что теперь
В притонах Сан-Франциско
Лиловый негр вам подает манто,—
 

вызвали у Михаила легкую, незаметную ироническую улыбку, но изысканно-интимная манера исполнения, разнообразие интонаций, выразительность жестов покоряли…

Зал на мгновение затих, обрушившись затем шквалом аплодисментов. А Вертинский уже пробирался к своему столу.

Многие глядели на него завистливо – он жил лучше других эмигрантов и считался в Шанхае самым модным певцом.

А за столом уже царил неугомонный Лопатин, заказавший отбивные котлеты, много смирновской водки и пива. Он говорил громко, уверенно, раскатисто хохотал, рассказывал парижские новости, случаи из своей врачебной практики, фривольные приключения и скабрезные анекдоты.

В общем, вечер катился своим чередом, как и положено, когда встречаются товарищи по оружию. И хотя никакой, в общем-то, информации не было получено, Михаил, услышав, что бывший капитан, а теперь уже подполковник Крылов связан с атаманом Семеновым, посчитал, что время потрачено не зря. Когда у входа в углу раздался пьяный рев скандалиста-полковника «Боже, царя храни», он с друзьями поспешил раскланяться, расплатившись за весь стол и договорившись с Крыловым встретиться завтра.

На следующее утро Крылов зашел к ним в отель, и они целый день шатались по китайским ресторанчикам, пробовали всякую всячину: горячих, скользких, похожих на мягкие хрящи трепангов, бамбуковые ростки, морскую капусту, почерневшие, лежалые в извести яйца, пили вонючий ханшин…

Болтали обо всем, что видели, что взбредет в голову: о китайской кухне и экономике, о Гражданской войне и китайской армии, о выучке солдат и происках японцев, американцев и англичан. Когда зашел разговор о Европе, Михаил посерьезнел:

– Кстати, о Париже… Ты сказал, что служишь офицером для поручений в штабе атамана Семенова… – Он пристально посмотрел в глаза много выпившего, но еще трезвого Крылова. – Так вот. Мы прибыли к нему по поручению начальника штаба Русского общевойскового союза генерала Кутепова.

Разговор с Кутеповым у Михаила состоялся в Париже. Кутепов, вспомнив их первую встречу в Ростове-на-Дону, где он тогда командовал корпусом, благосклонно отнесся к молодому человеку. Муравьев, пожертвовав в кассу РОВС приличную сумму и сообщив генералу, что едет в Китай, тут же получил от него несколько поручений к атаману Семенову, став, таким образом, как бы негласным эмиссаром для налаживания прерванных связей. Так как между Кутеповым и председателем союза бароном Врангелем шла невидимая со стороны борьба за власть и влияние в Белом движении, то Александр Павлович Кутепов решил наладить свой канал связи с белоэмигрантской колонией на Дальнем Востоке и в случае необходимости мог подтвердить, что такое поручение было Муравьевым получено.

Михаил понизил голос:

– Нам необходимо встретиться с атаманом Семеновым, не привлекая внимания.

– Нет ничего проще, – засмеялся Крылов, закуривая подаренную Михаилом сигару. – Атаман Семенов сейчас находится в Мукдене. Туда прибывает поезд маршала Чжан Цзолиня – главнокомандующего армией умиротворения Китая, объединяющей силы контрреволюции. В его войска входят даже японские части. Власть его распространена не только на Маньчжурию, но даже южнее Великой Китайской стены. Хотя власть эта практически номинальная… Всем заправляют японцы.

Он опять засмеялся, развалясь на подушках очередного ресторанчика.

В интонациях его голоса не звучало ни капли почтения ни к японцам, ни к китайскому маршалу, ни даже к своему вождю-начальнику.

– Наш атаман, как старая проститутка, готов за деньги отдаться любому, да только никто не покупает…

Крылов, заметив протестующий жест Муравьева, продолжил:

– Да бросьте, князь… Не знаю, как у вас в европах, а в наших палестинах, к сожалению, это – реальный факт. Вот сейчас атаман поехал лизать зад японской марионетке Чжан Цзолиню, хотя от того тоже мало что зависит… Я в войсках Семенова имею свой маленький бизнес: тоже такая же блядь, как и все остальные, работаю на великую расу Ямато. Думаю, что если вы мои слова передадите, то это ничего не изменит. Я японцам нужен, а Семенов готов терпеть от них любые плевки. Впрочем… Выполняйте поручение своего генерала. Английский рейсовый моноплан летает в Мукден дважды в неделю. Завтра утром как раз отбывает. Кстати, и Вертинский летит туда же завтра, а я его сопровождаю по приказу атамана. Он хочет устроить маршалу встречу по самому высшему, в его понимании, разряду. А этому китайцу русский романс Вертинского или другого юродивого – до желтой жопы, как Семенову – до белой… Два болвана-плебея, дорвавшиеся к власти… Когда-то Чжан был главарем хунгузов – обычной шайки дорожных грабителей. В Русско-японскую войну пошел на службу к японцам. Грабил обозы, нападал на мелкие гарнизоны, стрелял из засады по русским войсковым колоннам и снова исчезал в маньчжурских сопках. Через десять лет он стал губернатором Фэнтяньской провинции, ну а теперь – главнокомандующий, мать его… – Крылов цинично засмеялся. – Так что, если хотите увидеть нашего борова-атамана, с утреца – да на моноплан. Сейчас пассажиров практически нет, места будет много…

Самолет поднялся в воздух с рассветом, когда еще не растаял утренний туман, нежно искрящийся в лучах восходящего юного солнца. Михаил сидел рядом с аристократично-надменным Вертинским. Тот курил французский темно-коричневый горьковатый табак и сквозь презрительно кривящиеся губы цедил слова:

– Это быдло, атаман Семенов, возомнил о себе Бог знает что… Носится с идеей создания русского государства в Приморье и Забайкалье с собою во главе, помыкает российскими эмигрантами, запугивая и даже уничтожая строптивых. Да со мной даже большевики не смели так разговаривать, как позволяет себе этот пузатый кукловод… А пока ничего не поделаешь… – он, как-то по-детски непосредственно-раздраженно развел руками, одновременно пожимая плечами, – приходится пока терпеть…

Вертинский умолк, сумрачно уставившись в иллюминатор на проплывающую далеко внизу грязно-коричневую землю.

Напротив сидели Лопатин с Крыловым, дружно потягивая маслянистое, янтарное бренди. Их прошлая распря, возникшая под Челябинском, была давно забыта. Правоту их действий в те кровавые годы, когда злоба и ненависть являлись путеводной звездой многих, сейчас никто не взялся бы определить. А прошедшие годы покрыли это все мудрой пылью забвения. Один Александр спокойно спал, свернувшись на кресле и подложив ладонь под щеку.

Полет обещал быть долгим. Самолет летел с посадками во всех крупных аэродромах – в Нанкине, Сюйчжоу, Цзинани, Тяньцзине…

После Нанкина зеленая долина Хуанхэ сменилась скалистыми горами, подобными пикам сонных великанов, как будто стремившихся отогнать этот самолет-муху, нарушивший их вечный покой.

Ужинали поздно в Тяньцзине, так как задержались в Цзинани, ожидая заправки самолета. После ужина, перед сном, гуляли по цветущему городу. Одна из центральных улиц – Нанкин-роуд – сияла огнями совсем по-европейски, отражаясь в зеркальных витринах шикарных отелей и магазинов.

Евгений шутил по этому поводу, что, несмотря на древность цивилизации, в названиях китайцы – далеко не консерваторы. Почти в каждом городе, где они были, есть улица Нанкин-роуд.

Правда, стоило отойти пару кварталов в сторону набережной Пейхо, как с реки, забитой баркасами, сампанами, маленькими пароходами, потянуло зловонием.

Стоя на дамбе, предохранявшей город от наводнений, циничный Крылов указал на видневшуюся недалеко группу строений с загнутыми, подобно буйволиным рогам, концами крыш:

– Это резиденция последнего китайского императора Цинской династии Генри Пу И. В три года эта обезьяна стала императором, а через два года его свергли, и теперь он сидит на государственном пансионе. Видели бы вы рожу этого экс-императора… Растянутый, как у клоуна, рот, огромные очки вполморды, даже щек не видно под подслеповатыми глазами, кривые, крупные, как у осла, зубы… Сам болезненный, безвольный… Я как-то был у него на приеме…

Крылов в своем хвастливом всезнании чем-то напоминал гоголевского Хлестакова.

– К сожалению, это беда всех императорских фамилий как Европы, так и Азии. Вырождаются… После свержения этому уроду платят до трех миллионов китайских долларов в год. Традиция!.. И хотя заправляют здесь всем японцы, каждый китайский генерал мечтает: Чан Кайши, Чжан Цзолинь – коммунисты, сделаться императором ради каких-то эфемерных божественных почестей. Но многие из них живут недолго, – закончил Крылов и, глубокомысленно подняв палец, добавил: – Конкуренция!..

И хотя он говорил правильные вещи, его хвастливо-менторский тон начал раздражать Муравьева, который пока не мог разобраться во всех политических течениях, бушевавших в Китае: японцы, французы, англичане, немцы, американцы, императоры, вице– и экс-императоры, Гоминьдан, Красная армия, атаман Семенов… Было от чего пойти кругом голове. И этот Крылов, тот еще мутный тип, зачем-то крутится вокруг них.

Михаил, показательно зевнув, извинившись, предложил закончить прогулку – поздно. Остальные, по-видимому разделяя его чувства, с радостью согласились.

В Мукден прибыли под вечер. Город был наполнен войсками, и только в отеле «Ямато» – в самом центре, где находился также атаман Семенов, они узнали о покушении на маршала. Чжан Цзолинь погиб при взрыве бронепоезда, в котором он направлялся в Мукден.

Крылов, на некоторое время покинувший их для доклада атаману Семенову, вернувшись, сообщил, многозначительно и цинично улыбаясь, когда они сели ужинать в громадном банкетном зале отеля с зелеными лепными потолками:

– Другой конец бикфордова шнура нужно искать не в Мукдене, а в Токио.

Жизнь на Востоке приучила Крылова выражать свои мысли, когда это было нужно, цветистыми иносказаниями.

– Атаман Семенов примет вас завтра вечером, после похорон. Не обессудьте…

Закончив с друзьями ужин, он быстро откланялся, разведя руками:

– Дела.

Глава 4

Сотрудник японской службы безопасности «Кемпейтай», начальник второго отдела разведывательных операций и диверсий разведки Квантунской армии полковник Ямамото осторожно подошел к открытому окну кабинета и глянул из-за шторы вниз. Гроб с телом маршала Чжан Цзолиня покоился на артиллерийском лафете, который через запрудившую улицу толпу любопытных тащила упряжка армейских коней одной вороной масти.

В траурном молчании за лафетом следовали родственники, друзья, соратники погибшего, официальные лица. Особенно выделялся наследник маршала – молодой Чжан Сюэлян, впервые надевший военную форму. Рядом шли командующий Квантунской армией, офицеры его штаба и даже капитан Кингоро из отдела Ямамото. Змеиная улыбка тронула узкую щель рта полковника – командиром диверсионной группы, которая произвела этот террористический акт, был его капитан Кингоро. По левую сторону от сына маршала шел глава японской делегации. Черный цилиндр дипломата возвышался над фуражками цвета хаки. Чуть позади дипломата шел, осторожно придерживая рукой блестящую саблю, военный советник покойного маршала – генерал Итагаки, сотрудник японского генерального штаба. Сзади почтительно тащился адъютант советника.

В общем, колонна провожающих внушала восхищенный трепет толпе зевак, стоявших вдоль движения траурной процессии. И только уже совсем в конце, затерявшись, шли, на время прекратив свои давние распри, представители русской эмиграции: дородный, с кривыми ногами кавалериста, обутыми в блестящие японские сапоги, атаман Семенов и бывший дальневосточный промышленник, экс-глава приморского правительства, один из братьев Меркуловых, поставлявший теперь мясо для Квантунской армии.

Неслышной поступью к Ямамото подошел хозяин кабинета, председатель совета директоров акционерной компании Южно-Маньчжурской железной дороги Такахаси. Он, глянув из-за плеча полковника на медленно двигавшуюся торжественную процессию, произнес своим высоким лающим голосом:

– Интересно, как будет вести себя этот сопляк? – Он кивком головы указал на наследника, юного Чжан Сюэляна.

– Этот мальчишка сейчас стал властителем трех восточных провинций. И хотя он недавно закончил японскую военную школу… власть сильно меняет людей.

Ямамото почти на равных разговаривал с могущественным олигархом, который в штабе Квантунской армии, когда-то созданной для охраны железной дороги, имел весомое слово. Ямамото же не только сам имел большой пакет акций «Южно-Маньчжурской железнодорожной компании», которая помимо вагонов, локомотивов, станционных зданий владела еще и угольными шахтами, металлургическими заводами, – но и представлял в Китае интересы одного из крупнейших держателей акций этой компании – министра двора его императорского величества, Страны восходящего солнца, графа Мацудайры.

Солидный куш, сорванный ими в 1920 году во Владивостоке, где один был начальником кемпейтай-контрразведки японского экспедиционного корпуса, а другой – генеральным консулом в России, позволил им приобрести эти акции. И теперь их благополучие целиком зависело от политики, проводимой божественным микадо в Китае.

Помолчав, Ямамото продолжил:

– Я, как многие патриоты, неотступно исповедую бусидо – закон самурайской чести. Мы без колебаний будем идти путем, предначертанным предками, по императорскому пути кодо – политики завоевания далеких и близких земель. Еще более тысячи лет назад великий император Дзимму издал рескрипт, в котором завещал потомкам: «Накроем весь мир своей крышей и сделаем его нашим домом». В древней книге «Ниппон-сики» – вся история Японии. Прислушайтесь, как звучит эта фраза: хакко итиу[12]12
  Накроем весь мир своей крышей (яп.).


[Закрыть] – звук свистящей стрелы, пронзающей пространство… Колесница императора не остановится перед гусеницей, переползающей дорогу.

– Вон, на лафете везут раздавленную гусеницу, которая стала на пути нации Ямато… Вряд ли наследник этой гусеницы опять захочет связывать свою судьбу с англичанами и американцами. Эти насекомые хорошо усваивают уроки божественной Аматэрасу. – Такахаси, надменно улыбаясь, втянул сквозь зубы воздух. – И хотя токийские газеты пишут, что убили «большого друга Японии, павшего от рук наглых террористов», что это «…дело рук партизан, сторонников гоминьдановского правительства в Нанкине, с которыми боролся покойный маршал», Чжан Сюэлян прекрасно понимает, почему тело его великого отца, – слово «великого» он произнес с явным пренебрежением, – сейчас покоится на артиллерийском лафете.

– Но на божественную Японию ему обижаться нечего, – иронично поддержал разговор Ямамото, – это дело рук русских… Отличные воины, особенно после подготовки специально отобранных офицеров в школе капитана Кингоро. Благодаря финансовой помощи нашей компании, – он сделал акцент на слове «нашей», причисляя и себя к вершителям большой политики на континенте, – школа имеет великолепный полигон и корпуса, где проводятся занятия, оборудованные по последнему слову техники, включая даже аэродром с современными самолетами. Инструкторы, сами прошедшие трудную боевую школу, воспитывают таких курсантов, что вряд ли в мире найдутся агенты и диверсанты, подобные им. Правда, их очень мало, но они стоят тех средств, которые на них затрачиваются. Сегодня капитан Кингоро сообщил, что его агент в корпусе этого паяца атамана Семенова привез в Мукден три редчайших образчика. Правда, их придется еще вербовать… Ну да капитан – большой специалист на этом поприще… Будут работать на нас, никуда не денутся… Хотелось бы взглянуть на них, но… – он пожал плечами, – через час самолет, вызывают в Токио. Приходится торопиться…

Такахаси, снисходительно посмотрев на полковника, ответил пословицей:

– Кто торопится, тот дольше идет…

Из правления Южно-Маньчжурской железной дороги, которое расположилось в Токио и где, собственно, решено было убрать маршала, до Такахаси дошли сведения, что в кабинете министров недовольны самоуправством, и кто-то должен ответить за смерть маршала.

Ямамото был истинным самураем, он привык брать ответственность на себя. В стране, где так высоко развит культ предков, таких, как он, было много. Ямамото считал, что если исполнению заветов императора Дзимму кто-то мешал, то его нужно уничтожать, и что армией должны управлять военные, а не осторожные и трусливые политики. В столице высокие армейские круги его прикроют. Там тоже считали, что врагов кодо нужно безжалостно отбрасывать.

Полковник любил риск. Тем более что экспансия Японии в этом регионе была напрямую связана с его личным материальным благополучием. Поэтому он, стараясь не показывать вида, что понял завуалированное предупреждение Такахаси, надел на лицо маску сурового воина, чья холодная расчетливость и гибкость ума сочеталась с лиричностью поэта, способного ценить прекрасное.

Еще раз взглянув в окно на удаляющуюся процессию, он задумчиво произнес строки древнего поэта, соответствующие траурной обстановке на улице:

– Как тени, наши души растворятся в аллеях сумрачных святого мирозданья…

И, вежливо попрощавшись, он покинул кабинет. Приходилось спешить – в Токио задержку могли понять превратно.

Атаман Семенов представлял собой широкого мужчину, несколько мужиковатого, с короткой багровой шеей, в плотно застегнутом кителе. На его монгольском, с высокими скулами, лице несуразно торчали длинные подкрученные усы. Он принял друзей поздно вечером у себя в номере. Как только они были представлены, атаман сразу взял с места в карьер. Быстро пробежал глазами послание генерала Кутепова и небрежно бросил его на письменный стол, громко прокомментировав:

– Когда уже наши европейцы, – он имел в виду белоэмигрантские организации в Европе, – поймут, что все их разногласия ни к чему не приведут, что единственно возможное освобождение России от большевизма должно исходить через Сибирь. Логическое завершение первого этапа освободительного движения – это создание восточно-сибирского российского государства, включая Забайкалье и Приморье. Все силы белой эмиграции должны быть сосредоточены на этом участке борьбы. Нечего распылять свои силы. Нужно, отставив свои амбиции ради спасения Родины, объединиться вокруг моих вооруженных сил. Японцы – не Европа, японцы – активная нация. И они поддерживают меня, поставляют оружие, дают займы. У меня сейчас более двадцати тысяч сабель, расположенных в Северном Китае, – он несколько приврал цифры, – но необходимо увеличить русское военное присутствие за счет европейских полков РОВСа… Барон Врангель уже стар, ему сейчас трудно принимать решения. Но, господа! – Он возмущенно повысил голос: – Стар, немощен – освободи место председателя! Я передам письмо генералу Кутепову, – закончил он, – надеюсь, Александр Павлович поймет меня и придет под мои знамена. Настанет время, и мои войска перейдут советскую границу, поведут стремительное наступление в направлении Якутска. Затем из бассейна реки Лены ударят на юг к Байкалу… Мне помогут бурятские и монгольские князьки. Связь с ними уже налажена. Закрепят удар, конечно, японские войска. Но только бы создать свою новую Россию – плацдарм, откуда всесокрушающей лавиной сомнем европейский большевизм, а там – и японцев поставим на место. Самураи, мать их…

Рванув речь, которую, было видно, атаман отрепетировал заранее, он выпил стакан лимонада и, отдышавшись (большой живот не способствовал подвижности), начал расспрашивать господ офицеров, хотя они были уже давно штатскими, об истинном положении вещей. Ему очень хотелось произвести впечатление, так как возможность прибытия новых подразделений, состоящих из русского офицерского корпуса, была бы очень кстати. Нужно было поправить пошатнувшееся доверие японцев к его обещаниям и планам, и, как следствие, увеличились бы и субсидии на содержание.

В заключение он, сообщив, что подготовит послание Кутепову через несколько дней, поинтересовался дальнейшими планами псевдоэмиссаров. Узнав, что им поручено попасть в Советскую Россию для восстановления прерванных связей с белым подпольем, он спрятал в усах злорадную ухмылку:

– Нахлебаетесь. Это вам не Европа, – и пообещал выделить проводников для пересечения кордона.

Выйдя из номера атамана Семенова, Крылов тут же предложил показать друзьям ночной Мукден. При этом он так хитро прищурился, что всем сразу стало ясно – без грандиозной попойки не обойтись.

– Господа, – продолжил он, спускаясь по широкой, застланной ковровой дорожкой лестнице в вестибюль, – хочу познакомить вас с прекрасной женщиной. Вдова полковника Никитского, моего однополчанина. Я ей помог выбраться в двадцатом из коммунистического ада… Элегантная и рафинированная женщина. Я думаю, она скрасит наш холостяцкий вечер.

И вскоре друзья, предпочтя экзотике передвижения на рикшах комфорт, подаренный цивилизацией ХХ века, на громоздком такси, что в Мукдене являлось редкостью, вместе со зрелой, но очень красивой, высокой и элегантной женщиной, мчались по направлению к какому-то знаменитому ресторану, отличавшемуся, по словам Крылова, особой экзотично-своеобразной кухней.

В ресторанном зале было немноголюдно и уютно. На небольшой сцене оркестр тихо наигрывал легкую, в основном американскую, джазовую музыку. Вышколенные рослые официанты-китайцы сновали по залу, как тени, умудряясь, исполнив любое желание клиента, оставаться незаметными.

Галина Андреевна Никитская, одарив царственной улыбкой Лопатина, отодвинувшего ей стул за еще не сервированным столом, произнесла, слегка грассируя:

– Самая большая экзотика в Китае, не обессудьте, господа, это европейский стиль.

– Но кухня здесь действительно своеобразная, – парировал Крылов.

– Что правда, то правда, – подтвердила женщина. – Евгений Сергеевич, убедитесь сами.

Она протянула ему папку в красивом переплете с меню на четырех языках: китайском, японском, английском и русском.

– По вашей грандиозной фигуре сразу видно, что вы обладаете завидным аппетитом. Поэтому порадуйте нас своим заказом, – Галина Андреевна явно благоволила к громадному Лопатину, сама будучи размерами ему под стать.

Она была чуть выше Блюма, поэтому он всегда старался находиться от нее в отдалении: слишком уж маленьким он казался по сравнению с этой женщиной. В обществе даже очень крупных мужчин он не комплексовал, зная о своем физическом превосходстве над многими, а тут…

– А-ля Шаляпин, – прочитал Евгений, буквально на вкус пробуя слова: так разыгрался его аппетит.

– На всех? – довольно сносно переспросил официант, сразу признав в них русских.

– Нет, это мне. Остальные как скажут. Попробуем, почто Федором Иванычем обозвали кусок мяса. Та-ак… Что там еще? – Он перелистал пару страниц. – Ага, а что это?.. – Он с трудом выговорил какое-то китайское слово.

– Мозги обезьяны, – вежливо растянул в улыбке губы китаец.

– Вот-вот. Мозги… Ну и салатов, соусов – на усмотрение… Мне эта морская пища за последнее время уже достаточно насто… – он хотел добавить нечто весомое, но, встретившись с веселыми огоньками в глазах сотрапезницы, понизил тон и с несвойственной ему мягкостью произнес: – Надоела.

«Ого, – подумал Михаил, глядя на неестественную веселость Галины Андреевны, – да тут нашего Евгения, скорее всего, разыграют. Судя по репликам в машине, эта Никитская – бойкая бабенка и неглупа. И поделом ему, нечего за каждой юбкой волочиться».

Он давно заметил пылкие взгляды Лопатина и на вопрос официанта предложил выбрать для них блюда старожилам. Александр присоединился к его мнению.

Никитская и Крылов, посоветовавшись, выработали тактику и стратегию ужина, и вскоре стол начал наполняться различной снедью.

В ожидании заказанных основных блюд, они перебрасывались короткими фразами, слегка утоляя аппетит легкими фруктово-овощными салатами.

Вдруг раздался торжественно-короткий звук звонкоголосой трубы, и из дверей кухни в окружении выступавших, как на параде, четырех официантов шеф-повар выкатил тележку с огромным, метра полтора, продолговатым блюдом, на котором лежал такой же огромный, под стать блюду, кусок цельного румяного мяса, украшенного различными травами, овощами и фруктами.

– А-ля Шаляпин! – торжественно провозгласил распорядитель ресторана, шествующий впереди, с непроницаемым видом глядя на обескураженного Лопатина.

Его вид больше всего рассмешил Галину Андреевну, которая звонко расхохоталась, показывая жемчужные зубы.

Но самоуверенного Лопатина трудно было смутить. Увидев, что битву с таким куском телятины он проиграет, Евгений, тем не менее, небрежным взглядом окинул стол, на котором стояли маленькие фарфоровые кувшинчики с узкими горлышками, наполненные маотаем, слегка отдающим сивухой.

– Надо отдать должное, что закуски достаточно. Правда, на первое блюдо по вечерам у меня обычно мозги обезьян. Так что поторопитесь, любезный… А вот водки не хватает. Гармония заключается в правильно выбранном соотношении закуски и спиртного… Не-е-ет… – он с сомнением покачал своей кудлатой головой, – водки явно не хватает.

Что заставило китайцев назвать огромное блюдо именем великого российского певца – осталось неизвестным, как Лопатин ни пытался выяснить это у невозмутимого распорядителя, который суетился вокруг столика. Поэтому он, подняв маленький кувшинчик с китайской водкой, походивший в его огромной ладони на наперсток, предложил выпить за новую традицию в китайской кулинарии:

– Жаль, Вертинского нет… А то назвали бы в его честь какого-нибудь жареного куренка. А что?! По голосу – и блюдо! – начал веселиться он, почувствовав кураж.

Михаила же во время этого ужина что-то настораживало. Натасканный на опасности инстинкт, еще не утерянный за мирные годы во Франции, заставил его внимательно окинуть взглядом зал. Ему не нравилось обилие японских офицеров, неестественно трезвые, как ему казалось, движения штатских, военная выправка официантов и высокий рост, редкий в среде китайцев. Внушали подозрение холодный блеск глаз и резиновая улыбка Крылова, неестественно громкий смех мадам Никитской. Но новая смена блюд на какое-то время отвлекла его внимание.

После жирного молодого поросенка «Тигровая шкура», густо посыпанного тростниковым сахаром, и неизменных бамбуковых ростков подали «Суп из хризантем», который, при ближайшем рассмотрении, оказался лапшой из змеиного мяса. Рядом поставили ядовито-острые стручки зеленого перца, обжигающего рот. Но внимание Михаила, как и всех остальных, привлекло блюдо, снова поданное Лопатину. Ему опять подкатили на низкой тележке черный, стоящий на попа́, прямоугольный ящик с красивыми узорами китайских иероглифов, выписанных на полированном дереве. В вырезанной на верхней плоскости деревянного параллелепипеда окружности диаметром сантиметров десять розовела какая-то кашица, как и все блюда обильно украшенная различной зеленью.

Хлопнув под очередной тост солидную порцию водки, Лопатин подхватил тарелку-блюдце с высокими краями, куда услужливый официант переложил часть содержимого черного ящика, и начал неуклюже палочками сгребать содержание тарелки себе в рот. Покончив с этой порцией, он с возмущением обратился к стоявшему рядом китайцу:

– Почему блюдо холодное? Непорядок!

– Но, господин! Обезьяну только что подготовили, она еще не остыла, – официант открыл боковую дверцу ящика. – Пощупайте сами.

Лопатин, несмотря на многолетнюю привычку возни в прозекторской, к запахам формалина и виду трупов, не выдержал. Его добродушная физиономия налилась кровью, глаза вылезли из орбит. И он, едва сдерживая позывы к рвоте, метнулся из-за стола.