Текст книги "Панджшер навсегда (сборник)"

Его ноги не хотели наступать на землю – камни-то не везде, тем более крупные – он передвигал ноги усилием воли, всматривался в каждый подозрительно рыхлый, подозрительно песчаный кусочек грунта, где могла быть заложена мина, саперам не доверял, разве что следам их ботинок – это еще какая-то гарантия. Когда они все-таки прошли и Паршар и Кар, он опустился на теплую влажную землю почти без сил. Пахло мятой, где-то недалеко журчал ручей. А Рыбакин сейчас балдеет на Бадаме, повезло Толику, ему всегда везет, греет теперь пузо на солнышке. Да уж, это точно, каждому – свое. А у нас опять пустые кишлаки, ни людей, ни оружия, хорошо, хоть риса и муки набрали, бойцы вечером плов с лепешками приготовят.

Следующий день начался со страшной находки. Шли невысоко, не более двух тысяч метров, весна добралась и до этих отрогов, распустилась пышной зеленью вдоль горных речушек, выпустила в полет жуков и стрекоз. Когда проходили заросли тутового подлеска, Саленко, возглавлявший дозор, этот охотник от природы, окликнул Ремизова.

– Запах.

– Весна, вот и запах.

– Другой запах, товарищ лейтенант, сладковатый, противный. Так от трупов несет.

– Я ничего не чувствую. – Приподняв лицо, он начал хватать ноздрями воздух, прислушиваясь, принюхиваясь к буйству природы и пытаясь уловить в нем нечто фальшивое. – Ты уверен?

– Почти уверен, здесь в зарослях труп.

Взвод развернулся влево и цепью начал прочесывать рощицу. Саленко не ошибся, в зарослях действительно лежал труп, останки солдата. По-видимому, дня три назад тот был еще жив. Из одежды на нем остались только совсем еще новые брюки от полевой формы. Он лежал, уткнувшись головой в ручей и подобрав руки под себя, как если бы собирался пить, здесь его и настигла пуля в затылок, отняв вместе с жизнью и лицо. От лица ничего не осталось, а без него кто сможет опознать тело неизвестного солдата? Оно начало разлагаться, к тому же шакалы истерзали ему бока, вырвав внутренности, и бойцы, собравшиеся вокруг, находились в полном оцепенении, под гипнозом этой безжалостной картины. Никому из них подобного видеть не приходилось, теперь же перед их глазами предстал итог скоротечной жизни и та цена, которую каждый из них мог заплатить за участие в этой экспедиции.

– Он был в плену, – прервал оцепенение Кныш, – эти суки гнали его по горам босым, посмотрите на его ноги, черные, в земле.

– Давить их надо, – процедил сквозь зубы и Саленко.

– Заплатят, твари.

Дышать смрадом, исходящим от трупа, становилось невозможно, кого-то из солдат уже вывернуло наизнанку, и они отошли в сторону под свежий ветер. Ремизов старался показать себя стойким командиром, но перед лицом смерти не остается ни чинов, ни званий – только дух, его-то ему как раз и не хватало. Не было сил смотреть на изуродованный труп, и он оправдывал себя тем, что эти жестокие впечатления, если их не остановить, всосутся в кровь на всю жизнь и будут возвращаться к нему ночными кошмарами. Собственно, его просто тошнило.

– Кныш, ты как?

– В порядке.

– Посмотри, что у него в карманах, и бирка на поясе брюк должна быть. Запиши номер войсковой части, может, он из нашего полка. Сможешь? Заткни нос тряпкой. Шанобаев, организуй два одеяла, завернем его. Я вызову «вертушку».

Солдат оказался из другой части, номер на бирке ничего им не сказал, и они все недоумевали, как это могло случиться, потому что широким фронтом вдоль ущелья выдвигался и их полк, и другие полки и батальоны дивизии, «духи» практически не имели шансов предпринять активные действия.

Шли молча. Хрустели ветки кустарника, шуршал щебень, бесконечно долгий и непрерывный топот ног смешивался с тяжелым дыханием. Уже никого не могла обмануть ни теплая весна, ни глупая надежда на то, что весь окружающий мир есть всего лишь видение одуревшего мозга. Им всем было очень трудно, как никогда прежде, они слишком быстро взрослели. Прежней жизни не стало, чудесное пионерское детство потерялось где-то невозвратно далеко, вместе со страной, которая готовилась встречать 1 Мая, а они, связанные серо-зеленой ротной колонной, живут теперь в другом измерении, и кроме как друг на друга, надеяться им больше не на кого.

«И какого черта меня сюда занесло, пацаны дома сезон открыли, в море теперь купаются, а тут ломай себе хребет, романтики все хотел, вот и получил. А ведь вернешься домой, в Геленджик, никто и не поверит. Ничего, ничего, как зубы посчитаю кому-нибудь, все поверят, – Кныш и в компании не особенно церемонился, а уж в мыслях… Им только дай простор. – Я-то доживу до дембеля, а что с этими сопляками будет. Да и взводный хлипкий все-таки, вроде бы и не дурак, но как морду от трупа воротил и тогда в кишлаке гаденыша пожалел. Вот черт, только бы пронесло, а то до моря и не доберешься. Поживем-увидим, но уж кровушки я попью».

Следом за Кнышем шел Ищанов. Взводный велел по сторонам смотреть, наблюдать, но, погруженный в свои мысли, он ничего не видел, кроме тропы под ногами и самих ног. Левый ботинок, правый, щебень, песок, левый, правый… «Только бы быстрей все это кончилось. Как дома, в Фергане, хорошо было, отец машину обещал подарить к свадьбе. Слава Аллаху, что осенью домой, а Олейнику еще полтора года, вон как в спину тяжело дышит. Надо в повара попроситься, может, возьмут, я и плов готовить умею».

И у Ищанова, и у Олейника глаза всегда оставались печальными. И хотя в своих служебных характеристиках они значились исполнительными солдатами, взводный никогда не поручал им обоим одну задачу, они не из числа тех, на кого он положился бы в бою. А это серьезная оценка. И Олейник не наблюдал по сторонам, в его глазах до сих пор стоял этот изуродованный труп. «Господи, что же будет, это ведь только начало. Какой он страшный, и зачем я на него смотрел. Его шакалы изгрызли, так всегда бывает, они на запах крови собрались. Только не плен, только не плен, мучить будут, лучше гранатой себя подорвать. Тогда и я буду такой же истерзанный. О Господи. Нет, меня уже не будет, главное – душа. А она спасется».

Саленко, мрачный, как и все, но о своей работе он не забывал и сейчас. А его работа в том и заключалась, чтобы наблюдать и видеть – снайперская работа. «Спокойно, Валера, спокойно. Пусть только кто-то попадется мне на треугольничек, я не смажу. Пуля красиво войдет, аккуратненько. И как же этого дурачка угораздило в плен-то. Это ж каким идиотом надо быть. От своих, что ли, отбился, но автомат-то с собой всегда. Зря он так. Его теперь мать дома ждет, а если его не опознают, так и будет числиться без вести пропавшим, а матери каково?»

Ремизов по своей конституции выглядел скорее сухощавым, чем плотным и крепким, но четыре года в училище сделали свое дело, тело обросло мускулатурой, стало выносливым, и теперь он молился на свою альма-матер, по-настоящему оценив все, что она ему дала. При всех адских нагрузках, теряя в весе, он продолжал чувствовать себя уверенно и спокойно. Спасибо тебе, физическая подготовка, спасибо вам, тактика и топография, что бы я делал без вас в горах. Последний эпизод казался ему досадной нелепостью и через час почти пропал из памяти, оставив одно краеугольное решение: надо драться, война не терпит слабых, она их пожирает.

На каменистом участке Марков догнал Ремизова.

– Арчи, – его глаза за стеклами очков казались огромными, – у Рыбакина ЧП.

– У «полковника»?

– Вряд ли он станет полковником, у него пять солдат пропало. Ушли с поста.

– Как это ушли? Куда? Это же Афган, здесь же война, куда тут уйдешь? – Он не сразу понял, о чем ему сказал Марков, в его рассудительном, практичном представлении о жизни такого попросту не могло быть.

– И я про то. Рыбакин дембелей себе на пост набрал, ну ты знаешь, какая у него свита. А вчера утром, пока он спал после ночного дежурства, они спустились с высоты в соседний кишлак помародерствовать.

– Теперь это в наших традициях.

– Кишлак пустой, людей нет, барахла всякого полно, раздолье.

– Вот сволочи! Мы за эти дни, пока они на солнышке грелись, десятки километров по горам и минам намотали, а они поразвлечься захотели. – Досада и злость вспыхнули намного ярче возникшего вначале сочувствия. – Эх, Толик… Что же ты натворил?

– Артем, так уже сутки, как их нет.

– До них не дошло, куда они попали, здесь в наряд вне очереди не ставят, на губу не сажают. Узбеки, наверное?

– Похоже, что узбеки. Они чувствуют себя здесь как дома.

– Точно. Все дерьмо наружу лезет. В Термезе из полка, как тараканы, разбегались и тут начали.

– Он думал, они вернутся вот-вот, не доложил. Ты знаешь, как бывает.

– Знаю. Он думал, что они «порядочные», проведут небольшую рекогносцировку, прихватят чего-нибудь по мелочам и вернутся. А они решили по-своему. Ну Толик, ну организовал службу. Допрыгался, «полковник».

– Злой ты все-таки, Артем.

– Какой есть. А ты добренький. Повозился бы с этим трупом, меня чуть не вывернуло, а моим-то бойцам досталось. Миша, это же трибунал!

* * *

Термез. Середина октября. Они больше часа стояли на плацу. Таков порядок, после завтрака весь полк выстраивается для развода на занятия. Построились, доложили командиру, и – вперед, кто на полигон, кто в учебные классы… Да не тут-то было. Еще только утро, а четверть полка уже куда-то разбежалась, вот командир полка в воспитательных целях и держит всех остальных. Носятся посыльные, выискивают отщепенцев по каптеркам, по подвалам, в столовой, командиры рот мечут молнии глазами, рвут глотку. Те, кого нет, в основном из подразделений обеспечения, у них командиры – прапорщики, а если и офицеры, так ведь тыловики, что с них возьмешь. Далеки они от личного состава и, наверное, счастливы этим. О построении знают все до последнего кладовщика, но каждое утро начинается, как обычно, с поиска особо приближенных и просто обнаглевших солдат, которых распирает от удовлетворения, что их ждет целый полк. И всем этим нарушителям устава и требований командира полка, что самое удивительное, не будет ровным счетом никакого наказания. Ремизова это возмущало: их же на «губе» сгноить надо, вот там настоящая школа воспитания армейских кадров! Да не сажали их на «губу», чтобы не портить показателей полка по воинской дисциплине. Молодой взводный внешне не показывал своего состояния, лишь тяжелый взгляд да плотно сжатые зубы говорили, каково ему на самом деле.

Бегала в самовольные отлучки и пехота, но… Но умнее, чем эта необузданная обслуга, потому что пехота бегала после обеда. В их пятой роте половина личного состава – узбеки. Вот такая сложилась картина: узбеки в Узбекистане, у себя дома, а некоторые из них – местные, кого родственники за взятку устроили служить по соседству. Какая уж тут «губа», если все куплено. Когда Ремизов окунулся в эту обстановку с головой и попытался навести какое-то подобие порядка во взводе, в роте, единственное, на что его хватило, на то, чтобы осознать тщетность своих усилий.

Скоро десять часов утра. Жара за тридцать. Асфальт на плацу плавится под солнцем. Тело покрылось липкой влагой. Форменная рубашка и китель застегнуты на все пуговицы, галстук под горло, ремень офицерской сумки с книгами и конспектами занятий сдавливает грудь, не дает коже дышать. За воротник рубашки, по вискам, по ребрам медленно, настойчиво стекают капли соленой влаги. Он привык, он на службе, прежде всего – выдержка, в этом и воля, и достоинство. Чего не можешь изменить – перетерпи, другого не дано.

– Вот черт, жара! – Это Марков, у него из-под фуражки по вискам струится пот, капельки выступили на лбу, протирай – не протирай, не помогает, а он механически, старательно тёр лицо белым носовым платком. – Представляешь, вчера термометр тридцать девять градусов днем показывал.

– Представляю, мы же вместе на полигоне песок топтали.

– Сейчас только утро, а уже пекло. Не могу привыкнуть, октябрь все-таки.

– А тебе рязанские хляби подавай.

– Дождичка бы.

– Увы, не дождешься, тут, наверное, вообще дождей не бывает.

– У меня второй платок мокрый.

– Не пей воды по утрам, легче будет. Точно говорю. Чай пей. Крепкий, горячий.

– И что, помогает?

– Терпеть легче.

– Надо попробовать. Долго нас мариновать будут?

– Это только Богу известно, а еще бронелобому.

– По-моему, бронелобому ничего неизвестно, даже смысл его собственных действий. Разве он знает, что хочет? – Марков разочарованно вздохнул.

– Идет тонкий воспитательный процесс, а ты критикуешь. – Ремизов холодно, без улыбки издевался, но от этого каким-то образом становилось легче.

– Никого я не критикую, просто с меня течет, как с барана. Твои все?

– Одного нет. И, судя по всему, не будет.

– В самоволке?

– Нет. Бойцы говорят, совсем удрал, служить надоело.

– Ну ни хрена себе, – и добавил с сарказмом: – Ты готов к «неспортивной гребле»?

– Не только готов, но уже получил по макушке, – спокойно, как о чем-то обыденном сказал Ремизов.

– Выговор?

– Угадал.

– Причем с первого раза. – Марков засмеялся и был прав, не стоит вешать нос из-за всяких отщепенцев, жизнь и так коротка. – Когда на поиски отправляешься?

– Сегодня оформлю командировку, а завтра с утра автобусом. Он местный. Сурхандарьинский.

– А я тебе даже завидую, хоть на пару дней вырвешься из этого дурдома.

– Ничего, и твоя очередь придет. Не сомневайся.

* * *

Еще утром все пятеро были живы. Вчера, как только взводный Рыбакин уснул после дежурства, взяв с собой пустые вещевые мешки, сержант Абдуразаков с приятелями отправился за добычей.

Они три дня присматривались к этому кишлаку. Богатенький, судя по всему. А еще внизу уютно, как-то по-домашнему журчал ручей, даже с расстояния в один километр чувствовалось, как от него веет прохладой. Нет, это все воображение, просто там отчаянно зеленела трава и дразнила глаза, ноздри, сухие рты. На берегу ручья, обращенные к нему высокими, глухими стенами стояли хорошие, основательные дома, оставленные своими хозяевами. Там есть, что пограбить, и в этом никто не сомневался. Между дувалов, в переулках просеменили несколько баранов, отбившихся от стада, их толстые зады были хорошо видны в бинокль. У Абдуразакова даже слюна побежала, как он явно представил вкус душистого плова. Тихо. Людей, пока наблюдали, так и не увидели: нужна большая смелость, чтобы светиться под стволами этого временного поста, кто знает, что на уме у шурави. Шлепнут и не поперхнутся, в зоне боевых действий гражданских лиц нет – только разведчики.

– Вы что, обалдели, какой кишлак? – Лицо у Рыбакина вытянулось и перестало быть круглым, брови полезли вверх. Он опешил от изумления, когда сержант предложил ему организовать небольшой вояж вниз.

– Ну, товарищ лейтенант, мы же быстро. Воды принесем, одеяла, ночью-то холодно. Дел-то на час, что тут такого?

– Сейчас врежу по твоему «умывальнику», и про воду забудешь, и одеяла не потребуются. – Никого бить он, конечно, не собирался, но пресечь поползновения требовалось, сержант это тоже понимал.

– Да мы же давно за кишлаком наблюдаем, там все тихо, и подход скрытный есть. А до крайнего дома рукой подать…

– Абдуразаков, хватит воду мутить, иди, занимайся окопами.

Но вопрос был поставлен, и семя сомнения прокралось в стриженую голову Рыбакина, а когда в полдень стеклянный зной повис над их высотой, он снова вспомнил о чистой ледяной воде.

Подошел Халилов, его заместитель.

– Я отправил людей отдыхать. Жара. А ночью дежурить. – И немного помявшись: – Товарищ лейтенант, может, разведку в кишлак организуем?

– Сговорились.

– Нет, просто у нас и вода, и паек кончаются.

– Я заказал «вертушку», завтра будет.

– А если нет? Или только к вечеру?

Рыбакин размышлял, понимая возможную выгоду, но принимать такое решение не мог, оно выходило за рамки боевой задачи, и обеспечить надежное прикрытие мнимой разведгруппы он также был не в состоянии. Два пулемета и снайперская винтовка на дальности около тысячи метров не эффективны, а главное, никому из трех своих сержантов он не поручил бы самостоятельную работу. Он точно знал, что они не готовы к настоящему бою, и в принципе им не доверял. Действовать на авось, на удачу? Риск, конечно, но ведь все просматривается. Вот если бы спуститься самому… Лукавую мысль он оборвал сразу, бросить пост хотя бы на час – преступление, да и кто тогда возьмет на себя службу, кто ему самому спину прикроет? Этот, что ли, Халилов, ему бы только в каптерке командовать. Вот и весь мой взвод, чтоб он скис…

– Разведка, говоришь? – Рыбакин осклабился.

– Ага, – в тон ему прогудел замкомвзвода.

– Пограбить захотелось? – Он продолжал ядовито улыбаться. – Знаю я вас, узбеков. Кого угодно готовы до нитки обчистить, и своих братьев-мусульман не пожалеете.

– Только рис и мука. Только вон в тот крайний дом – там точно есть – и обратно.

– А кто пойдет?

– Я бы пошел, – ответил он неуверенно.

– А на хрен бы ты ни пошел? – Взводный взорвался. – Ты что здесь, на прогулке? Твое дело – стереотруба и наблюдение.

– Ну тогда Абдуразаков.

– Комбат не разрешит, а без него я команду на спуск не дам.

– Хотя бы до ручья, – продолжал бубнить Халилов.

– Нет, – Рыбакин уже успокоился, – и хватит меня обрабатывать.

Не разрешил, не уговорили. Но вроде бы и сопротивлялся взводный не очень активно, во всяком случае неуверенность свою показал.

– А ты что хотел? – взвился Абдуразаков.

– Да он и сам не против, дрейфит только.

– Все офицеры такие, ответственность не захотел на себя брать. А барана принеси – и слова не скажет. По плечу похлопает, молодец, настоящий солдат, с инициативой.

– Вот невезуха.

– Могли бы и афгани найти, классно, да? – Абдуразаков сглотнул слюну, в глазах загорелся азарт, он, как гончая, почувствовал запах близкой добычи. – Короче, ты идешь?

– Куда? – Халилов на секунду оторопел.

– Как куда? А что же ты треплешься? Взводный, взводный, а у самого очко играет.

Утром, когда после долгой бессонной ночи Рыбакин провалился в свое сладкое небытие, пятерка дембелей собралась у петляющей вниз тропы. Молодые, отстояв ночное дежурство, безропотно снова заступили на посты, свежий ветерок еще бодрил, но через час-полтора поднимется солнце, и их глаза закроются от рези и усталости. Вытряхнув все из вещевых мешков и настороженно оглядываясь на камень, за которым спал командир, они обменивались последними напутствиями.

– Значит, не пойдешь?

– Но кто-то должен остаться старшим, пока взводный в отключке.

– Свисти, свисти. Землю копытом роешь, прихвостень командирский.

– Хамид, ты долбанутый какой-то. А кто тебя прикрывать будет? Эти, что ли? – Он кивнул головой на молодых. – Соображай.

– Ладно, почти убедил. Бакшиш за мной. – Абдуразаков расслабился, по-видимому, до него дошло, о чем идет речь.

– С тропы не сходите, она просматривается до самого кишлака, и там далеко не шныряйте. Если что, из пулеметов жахнем.

– Не каркай, все будет чики-пики.

– Ну вы там недолго. Управитесь за два часа?

– Чё спешить-то? Взводный спать часов восемь будет, где-то так и вернемся.

Они ушли. Абдуразаков, Ахунбаев, Султанов, Назарбеков и Зацепин, известный взводный раздолбай, приблудившийся к узбекскому землячеству по случаю своего ташкентского происхождения. Спуск занял не больше десяти минут, и вот они, уже напившись в арыке ледяной воды, с гагаканьем влетели в самый первый дом. Свобода окрыляла, здорово! Никто над душой не стоит, мозги не прессует, эх, пошмонаем! Дело пошло, полетели пух и перья из подушек, алюминиевая утварь из шкафов.

– Хамид, чё ищем-то? – Исполнительный и бестолковый Султанов хотел точно знать, что надо начальнику.

– Чё, чё, – Абдуразаков загоготал, – во, дурак-то. Чё найдешь, то и твое.

– Чарс ищи, деньги ищи. Врубаешься? – коротко уточнил Зацепин, не разгибаясь и продолжая выбрасывать из объемистого сундука всякий, по его мнению, хлам.

– Назар, давай с Ахунбаевым по подвалам. Насчет жратвы сообразите, а ты, Султан, найди одеял, только без блох, и у входа сложи аккуратно. – Те быстро исчезли.

– Понасобирали разной херни, не разберешься. Во, смотри, халат какой-то, древний, как дерьмо мамонта.

– Ничего ты, Зема, не сечешь, это ж свадебное платье. Вышивку видишь? То-то. У наших старух такие же, а ему точно лет сто.

– Еще бы, истлело уже.

– А чарс или анашу ты здесь не найдешь. Женская половина. Точно не найдешь.

– Может, пайсу где заныкали.

– Пойдем лучше в их курилку. – Комнату без окон со странными углублениями в стенах они нашли без труда.

– Тут и искать нечего, пыль одна. – Он брезгливо провел пальцем по глиняной стене. – Вот бы кальян найти. Классный был бы сувенир.

Помещение оказалось совершенно пустым, но для верности обшарили все углы.

– Ха, кальян. Зема, смотри! Вот оно. – В одном из углублений Абдуразаков нашел-таки несколько столбиков чарса в плотном мешочке.

– Повезло, – они вожделенно разглядывали местное зелье, и уже от одного предвкушения балдежа их зрачки становились шире, – то, что надо. Ну чё, забьем косяк?

– Э-э, тормози. Дело сделаем, покушаем шашлык-машлык, тогда и забьем.

– Ладно, будь по-твоему. – Зацепин нехотя согласился.

Перевернув все вверх дном и ничего толкового не найдя, они спустились во двор.

– Ну чё, мужики, – сержант самодовольно улыбался, – нашли что-нибудь?

– Мука, кишмиш, рис есть.

– Одеяла все какие-то зачуханные, мандавошки ползают.

– Э-э, одеял-мондеял, мы с травкой сегодня, – он поднял мешочек с чарсом над головой и загоготал, – сегодня праздник устроим.

– Шмальнем! – Компания одобрительно зацокала языками.

– Не сейчас. Сначала дастархан. Все должно быть как у людей.

– Хамид, – поддержал сержанта Назарбеков, – мы ж баранов в трубу видели, они тут где-то шарятся.

– Дело говоришь. Что за дастархан без барашка. Мы с Земой в соседнем доме пошмонаем, а вы втроем на охоту! – Он снова гоготнул своей шутке.

– Может, его из автомата, а?

– Давай из автомата, только чтоб со стороны поста слышно не было.

Сегодня им определенно везло. Через час разделанный баран тушился в казане, а они, расположившись вокруг очага на горе подушек, разбирали свои трофеи.

– Султан, зачем тебе эти гребешки, бусы? Лучше б дельное что нашел.

– Как зачем? Матери, сестрам подарю. Красиво, да? Ты позавидовал, наверное.

– Пайсу нашел?

– Ты, Хамид, только о деньгах и думаешь. А откуда они? Люди уходили – деньги с собой забирали. Для бумажек много места не требуется. Кто же их оставит. Ты нашел?

– Не нашел. Зато смотри, сколько мы с Земой анаши надыбали. – В руках он подбрасывал пухлый полиэтиленовый пакет. – Нам теперь и на месяц хватит.

– Да, вот бы месячишко здесь и оторваться.

– Зема, у тебя губа до пола отвисла.

– А ты отказался бы, да? Умник. Давай лучше косячок по кругу пустим.

– Давай, Хамид. Пока мясо, пока рис… Сколько ждать.

– Ну теперь можно… – По какому-то новому праву он чувствовал себя не сержантом, но кем-то более старшим, может быть, вожаком стаи, может быть, и паханом. Это признали и свои, ташкентские, Ахунбаев с Зацепиным, и эти два лоха из-под Самарканда.

Раскурив сигарету, набитую анашой вперемежку с табаком, они предались путешествию в нирвану. Краски стали ярче, очертания предметов приобрели четкость и ясность, прямые углы стали еще прямее, и сами тела готовились куда-то взлететь. Еще затяжка и – вырастут крылья.

– Пацаны, кайф…

– Кто видит розовых чертиков, не пугать, это наши братаны. – Зацепин противно засмеялся, но его шутка всем понравилась.

– У меня нет чертиков, – вяло откликнулся Султанов.

– А у меня в голове калейдоскоп какой-то, – вслед ему прошелестел Назарбеков.

– Если рис подгорит, я вам по ушам надаю, у вас обоих искры вместо чертиков посыплются. – Назарбеков было подхватился, но его походка оказалась настолько неуверенной, что всем снова стало весело. – Ладно, я пошутил, черт с ним, с рисом.

Через какое-то время мир начал возвращаться на свои места. Запели птицы, зажурчал арык, в нос ударил запах бодрящий аромат мяты. Кухонная обслуга двинулась к очагу, откуда доносился запах настоящей еды. Сощурился на солнце и Хамид.

– Жаль, Сереги Хмыря с нами нет.

– Классный парень. Мы с ним еще в Термезе отрывались вовсю. Тёлок кадрил на раз, – мечтательно вздохнул Зацепин, – сюда бы одну.

– Да, мы тут оттягиваемся, а он теперь в госпитале матрацы проминает. Не повезло ему. Теперь не до тёлок.

– Как ему морду-то разворотило, видел?

– Видел, чуть не блеванул. – Абдуразаков сморщился, невольно представив, во что превратилось лицо их приятеля, когда его разрубил осколок.

– Говорят, сейчас новые челюсти умеют делать из пластмассы. Пластическая операция и – нормалек! Ничего, выживет.

– Выживет. Он здоровый, шайтан.

– Точно. Будет красавчиком, как Ален Делон. Член на месте – и все в порядке. Опять будет по Ташкенту круги нарезать. – Зацепин мечтательно вздохнул.

– Ты чё, ему завидуешь, что ли? Те чё щас плохо? Сначала ломом по морде, а потом – красавчик? Если хочешь, мы тебе враз устроим. Ахунбаев подержит, а я пригрею. Эй, бабай, глаза разуй!

– А лом есть? – откликнулся тот, медленно выходя из транса. Они взорвались хохотом, тыча в него пальцами. Ахунбаев же таращился на них, ничего не понимая.

– Во, боец! То что надо, стопроцентный, – наконец, отдышался Абдуразаков. – Давай, сходи к корешкам, узнай, готов плов или нет? Жрать охота, уже обед по времени.

– Слышь, Хамид, а как Серега эту дуру зацепил?

– Как, как… Пошел отлить в сторонку, ну и напоролся на растяжку.

– Ротный говорил, чтоб с тропы не сходили. Я думал, он врет.

– Кто ж знал, что все так и есть на самом деле. Это просто невезуха, столько гор, столько троп, а тут шаг сделал и – готово.

– И Гайнутдину горяченького перепало. А был бы он цел, топать бы нам по горам, как миленьким, и пикник наш обломился бы. Комбат точно бы роту Мамонта на посты поставил. У него такая задница, такой мозоль, куда ему в альпинисты записываться, вот он сейчас пыхтит. Каково судьба распорядилась?

– А ты соображаешь.

– Тут особенно и соображать нечего, только представь, как сейчас четвертая и пятая роты надрываются. Не сахар.

– Ничего, им полезно, здоровее будут.

– Хамид, а если «духи» появятся?

– С чего ты взял? Тут столько войск, чистят все подряд.

– Да так. Чего не бывает.

– У нас пять автоматов, по паре гранат. Если чё, мы им дадим жару. Еще и по медали заработаем. Понял, да? – Найдя простой ответ на вопрос, который уже возникал и в его голове, он почувствовал себя почти Искандером. – Эй, повара, вы там примерзли?

* * *

Рыбакин проснулся сам. Камни сквозь плащ-палатку и сухой валежник упирались в ребра, потертый и выцветший китель х/б прилип к влажному телу, и солнце уже смело светило прямо в закрытые глаза. Спать ночью – себе дороже, а днем это не очень-то и получается. Он полежал еще немного в полудреме, ловя последние мгновенья блаженства и прислушиваясь к окружающему, в которое он собирался вернуться. Тихо. Даже тише, чем обычно. Течет струйка песка, по своим делам куда-то ползет маленький скорпион, травинки покачиваются в такт порывам случайного ветерка. Не слышно только человека. Открыв, наконец, глаза, Рыбакин сразу посмотрел на часы – уже два. Потом – на радиостанцию, она стояла рядом, под рукой, и была выключена.

– Халилов! – он резко поднялся, а ответ не заставил себя ждать.

– Я здесь.

– На связь выходили?

– Так точно, по графику.

– Что нового в эфире?

– Четвертая рота на минное поле напоролась, несколько человек без ног осталось, «021»-х нет.

– …твою мать! – Он окончательно проснулся и понял главное: наша кровушка льется. – Кто?

– Не говорили.

– Что у нас? Давай журнал наблюдений. – Здесь Халилов замешкался, и Рыбакин в ожидании поднял на него глаза: – Ну?

– Тут такое дело… Абдуразаков с четырьмя дембелями ушел в кишлак.

– Когда?

– Сразу после восхода солнца.

– Ну а ты, замкомвзвода? – По лицу взводного прошла волна тревоги и агрессии.

– А что я… – Удар пришелся прямо в нос, и из него протекла кровь, а тело неудачливого старшего сержанта отлетело на скат небольшого окопа. – А что я? – уже визгливо запричитал он, заслоняясь локтями и ощупывая лицо.

– Что ты? Кто ты? Сука – вот кто ты! Ты почему меня не разбудил?! – Новый удар пришелся снизу в челюсть. – За трусость надо платить. Ты боялся, что тебя побьют, вот и получай! – Третий удар пришелся по печени.

– Я их отговаривал. – Халилов поперхнулся и согнулся вдвое.

– А они не послушались. – Взводный держал его за горло, не давая упасть, и был готов растерзать. – Из-за таких, как ты, люди гибнут. Предатель!

– Я же их отговаривал. Я не предатель.

– А что ты в полк доложил в восемь, в десять, в двенадцать часов, в два часа? Повтори форму доклада.

Замкомвзвода замешкался:

– Я сказал, что все на месте.

– Значит, все. Вот ты и ответишь за каждое слово. Ты понял? За – каждое – слово.

Оттолкнув от себя Халилова, Рыбакин тяжело опустился на землю. Он прекрасно понимал: если что-то случится, отвечать будет именно он сам, а никакой не Халилов. И в этом заключалась не логика, а сама жизнь.

Остальные солдаты взвода попрятались, как ящерицы, под камнями, чтобы не попадаться под горячую руку командиру, они ведь тоже его не разбудили и поэтому тоже несли свою маленькую ответственность. Гнетущее напряжение сменило командирскую ярость, оно висело над постом, как грозовое облако, росло, становилось все тяжелее и невыносимее. И в этом отчетливо проступала какая-то жуткая предопределенность.

– Когда они вернутся?

– Часа через два.

– Они так и планировали с самого начала? Вот мерзавцы. Ты-то хоть понимаешь, что они бросили боевой пост?!

– Понимаю.

– Теперь понимаешь, когда юшка потекла, а раньше не понимал.

– Товарищ лейтенант, – набравшись смелости, Халилов посмотрел на взводного, – они могут не прийти через два часа. Я знаю Абдуразакова и Зацепина знаю. Они отвязные, они пределов не знают, если заведутся. Чарс найдут, не остановятся.

– Понятно, дури у них у обоих хватает. Я тоже их знаю. Но еще я знаю, что не очень-то они смелые, морды им всем лично щупал.

– Я бы так не сказал. Когда волки в стаю собираются…

– К темноте по-любому будут. А солнце заходит в восемь. Что же командиру докладывать?..

– Вы их не знаете, товарищ лейтенант. Они действительно могут не прийти, они еще в Термезе после отбоя такое творили…

– Что ты мелешь? Разозлить, что ли, меня хочешь, или тебе мало досталось? Как это они не придут, это же опасно. Здесь же «духи» есть, это точно, как белый день.

– Но мы ведь никого так и не видели за все эти дни.

– На то они и «духи».

* * *

После жирного плова, после компота из сладкого урюка и кишмиша, после травки они чувствовали себя превосходно.

– Вот это жизнь!

– Не жизнь, а кайф!

– Пацаны, я балдею…

– Не ты один, да?

– Кто бы мог подумать, что все так классно получится.

– Со мной не пропадешь.

Абдуразаков гордился своей смелой выходкой, его авторитет сейчас стал невообразимо высок. Все оказалось просто: переступаешь красные флажки, и тебя с распростертыми объятиями встречает воля. Главное – сделать это! А сделать это может не каждый – только такие, как он, избранные. Он еще себя покажет, в Афгане есть где развернуться, он себя покажет. Здесь даже законов нет, убьешь – и ничего тебе не будет.