Текст книги "Панджшер навсегда (сборник)"

– Хамид, а когда на пост будем возвращаться?

– Ну ты козел, весь кайф обломал. Когда, когда? Спешишь, что ли? Завтра. Все нормально, не дрейфь. Кроме нас, здесь никого нет.

– А как же Рыбакин?

– А что Рыбакин, что он сделает? Жратвы принесем, будет доволен. Он теперь в штаны наложил, а мы вернемся – вот будет ему радости. Да и вообще, надо взводного приручать, с ним можно договориться. У нас деньги будут – и ему перепадет. Понял?

Пожалуй, что все они и всё поняли правильно, а потому отдых получился на славу. Помылись в ручье, постирали обмундирование, не проходило ощущение, что это какой-то обалденный пикник, классный туризм где-то в районе Фирюзы. Блаженство, первый раз за последнюю неделю вместо мерцающих звезд над ними был потолок, может, и не беленый, как у русских и немцев, и не синий, как дома, но все-таки потолок. Спали в куче матрасов в самом богатом доме, это они, конечно, заслужили, а как же иначе, ведь это впервые, после того как пересекли границу, бери больше – после того как ушли из дома. Какая тут, к черту, война…

«Духи» пришли к рассвету. Обычный дозор, обычная войсковая разведка. Старый Сахиб, который не захотел уходить на восток вместе со всем кишлаком и к которому теперь пришли гости от Масуда, ничего не ждал от жизни, да и от смерти ничего не ждал. Ему все одно – что прозябание на жалких черствых лепешках, что тихий уход в райские кущи. Аллах примет, Сахиб не нарушал заповедей ни в дни мира, ни теперь – в джихад. И эти молодые нервные парни, что теперь тыкали в его грудь автоматами, ему безразличны. Чужие? Шурави? Да, есть несколько человек, ходили вечером по кишлаку, стреляли. Сколько? Кто же их знает, одному Аллаху известно.

Утро выдалось прохладным, добрым, лучи солнца, вырвавшись из-за ближнего хребта, играли тысячами бликов в горном ручье. Не отойдя толком ото сна, эти самые шурави по-кошачьи потягивались, дурачились друг перед другом, зевали.

– Пойдем, отольем, что ли? – Ахунбаев открыл один глаз, щурясь на молодое солнце.

– А тебе подержать? Сам не можешь, ослаб совсем? – Зацепин беззлобно заржал, его вяло поддержали все остальные.

– Ладно, идем к ручью, освежимся. У кого я вчера мыло видел?

– Да вот оно на камне.

– Давайте вперед, а я следом, ботинки зашнурую, – бросил Абдуразаков.

– Потом опять расшнуровывать, охота тебе.

– Э-э, стволы кто оставил?

Зацепину же с утра не только ботинки не хотелось шнуровать, но тем более таскать четырехкилограммовый автомат и магазины в подсумке.

– Да ну их на…

– Я кому сказал! Совсем тут оборзели. Мое слово – закон, сказал взять, значит, взять. – Со своим автоматом Абдуразаков не расставался никогда, но это скорее привычка, чем правило. Правил он не любил, хотя некоторые из них не только признавал, но и педантично выполнял.

– Чё ты заводишься? Вспомнил, что начальник, что ли? Гражданин начальник, разрешите сесть, разрешите встать?.. Сбегай взводному доложи, он дергается теперь.

– Закрой хлеборезку, пока не врезал.

Холодная вода, бежавшая откуда-то с ледников, быстро приводила в чувство, поднимала тонус, она не позволяла ни зевать, ни кукситься. Усевшись на крупном валуне, каких поблизости было много, Абдуразаков веселился больше всех, глядя на картинные мучения своей компании.

– Куда? Назад! Отмокай.

– Хамид, кончай!

– Ага, щас кончу, – ему стало еще веселей, – ты покритикуй, а я как раз кончу. Упор лежа принять! Всех касается!

– Вода ледяная.

– Хватит менжевать, солдат должен быть крепким и закаленным.

– Хамид, Хамид! Во, блин, ты влево смотри!

Из-за угла ближнего дувала, с трудом переставляя слабые ноги, показался высохший от времени одинокий старик. Вот он остановился, опершись двумя руками на толстую суковатую палку, служившую ему посохом, уставился равнодушным взглядом на оторопевших солдат.

– Я думал, тут никого. Мы же в трубу никого не видели, откуда он взялся?

– Во, старый козел. Смотри, какая у него борода. Точно, как у козла.

– Зема, сам ты козел. Что ему надо? Откуда он взялся?

– Откуда, откуда, из норы вылез. Щас попытаем аксакала насчет пайсы, обстановочку разведаем, вот и узнаем. Правильно я говорю, Хамид? – Зацепин на этот новый экзотический персонаж смотрел спокойно и думал по-прежнему только об одном – что из этого можно извлечь.

– Правильно, Зема, правильно, только не нравится мне все это.

– Да брось ты, встряхнем аборигена, расколется, где и что у них в этом поганом кишлаке.

– Назар, Султан! Давай ко мне, возьмите стволы на всякий случай. Бабай, ты по-таджикски шаришь, спроси, кто он такой, чё ему надо, чё из норы вылез, «духи» где?

– Эй, ты! Бача! Инджабиё. – Ахунбаев сделал два шага навстречу старику и больше не смог. Первая пуля ударила его в спину и бросила лицом на камни. Но не успел он упасть – вторая и третья пробили лопатки, ребра, легкие. Потом прошуршал долгий и медленный выдох, и все… Остолбеневший от ужаса Зацепин обернулся на хлесткий грохот выстрелов, пытаясь нелепо закрыться от них руками, но свинцовые струи достали и его, пробили несерьезную защиту и воткнулись в мягкое человеческое мясо.

Сахиб смотрел на то, как умирают чужестранцы, такими молодыми и такими глупыми, как бараны. Он не жалел их, пусть умирают, значит, так угодно Аллаху, на все его воля. В старческих глазах давно стояла печаль, слишком много вокруг смерти, завтра, а может быть, сегодня она придет и за ним. За его спиной, прикрываясь камнями и толстой чинарой, изготовились к стрельбе два таких же молодых моджахеда. В их глазах азарт охотников, они думают, что они панджшерские львы, а на самом деле – тоже бараны и умрут чуть позже.

Назарбеков и Султанов не успели к своим автоматам, оставленным на берегу ручья. Им предназначалась другая судьба. С противоположной стороны, разбрызгивая осколки щебня, шипя красными жалами трассеров, по ним ударили два автомата. Один из трассеров перебил Назарбекову бедро и, завертевшись, обжигая изнутри, ушел куда-то в брюшину и выше. Надрывный крик наполнил легкие, горло и странно осекся в гортани, толчками выдавливая из нее дикие хрипы и струйки тяжелой крови. Султанов, оглушенный визгом и грохотом пуль, в первое мгновенье упал на мокрые речные камни, потом неловко приподнялся и на дрожащих руках и коленях медленно пополз к воде. Он что-то жутко выл себе под нос, тряс головой, в его безумных глазах стекленел ужас.

Сержант в какую-то долю секунды сумел соскочить с каменной глыбы, которая вместе с другими валунами поменьше стала последним рубежом его обороны, и сделал несколько беспорядочных очередей в разные стороны. Он все видел, что произошло и что происходило теперь, но уже ничего не мог изменить. Рядом с ним пули буравили землю, уходили вглубь и взбивали фонтаны песка, щебня, он вертелся между камней, уходя из-под чужих прицелов, снова стрелял, снова куда-то полз, раздирая в кровь колени и локти. В нескольких метрах в стороне, сваленные в кучу, лежали автоматы с пристегнутыми магазинами, подсумки, вещевые мешки с гранатами, но ему до них не добраться, только высуни нос, и – конец.

Короткая очередь в четыре пули прошла над его головой и отметилась ровной строкой на поверхности речной заводи, где недавно они умывались. Он оглянулся. Все так же на четвереньках Султанов по самые локти зашел в ледяную воду и, вжав голову в плечи, повернувшись к стрельбе задом, продолжал что-то мычать про себя. Отличная мишень, но в него не стреляли.

– Султан! Возьми автомат. Ну возьми же.

– Ы-ы-ы-ы…

Абдуразаков внезапно и окончательно понял, что остался совсем один. Жуткая звериная тоска навалилась на сердце.

– Султа-ан! Султанчик. Ну всего два шага! Возьми автомат!

«Духи» меняли позицию и ненадолго прекратили стрельбу. Вот они мелькнули между деревьев, залегли, сержант прицелился, аккуратно положив афганский тюрбан на мушку своего автомата, и плавно нажал на спусковой крючок. Боевая пружина мгновенно бросила вперед курок, и тот, как тысячи раз раньше, хлестко рубанул по ударнику… Выстрела не последовало. Магазин был пуст. В этой тишине осечка показалась ему отчетливой и громкой, а может, и не показалось вовсе, потому что «духи» поднялись и молча, без стрельбы, держа его укрытие под прицелом, направились прямо к нему. Их было четверо. Худые, невысокие, еще нестарые. Точнее не скажешь, движения свободные, легкие, а лица уже загрубевшие, морщинистые. Они окружили Абдуразакова, с любопытством рассматривали его, хотели забрать автомат, который тот прижал к груди и не отдавал. «Духи», возбужденные легкой добычей, о чем-то быстро переговаривались между собой, потом кто-то кивнул в сторону Султанова, наверное, спрашивал, что с ним делать, а получив ответ от старшего, засмеялся и пошел к воде, поднимая автомат для стрельбы.

– Вай, сарбоз, час стрелят будем, час умират будем, – потом добавил несколько гортанных слов на своем языке и снова засмеялся, приложил приклад к плечу, целясь своей жертве в шею.

Все ждали. Султанов по-прежнему стоял в реке и продолжал что-то мычать себе под нос, а Абдуразакову показалось, что он звал маму.

Длинная очередь прогремела внезапно и страшно, заполнив собой глаза, уши, сердце и целый мир вокруг. Обезглавленное тело Султанова упало в реку. Сержант с ужасом смотрел, как вода вокруг него становится красной и медленно уходит все дальше вниз по течению, вниз, в никуда. На него смотрели чужие солдаты, а своих солдат он погубил. Всех погубил. Это ведь он привел их в кишлак. Абдуразаков думал о себе в третьем лице и удивлялся, как он может так сам о себе думать…

Когда в глубине кишлака началась стрельба, Рыбакин понял все и вдруг успокоился. Это не он принял решение, это судьба сделала свой выбор вместо него, но это и есть главное – принятое решение, такое состояние мира, когда все приходит в гармоничное движение, а мысль и воля согласованы и неразделимы. Доклад командиру полка прозвучал холодно и четко, и, когда радиоволна в ответ принесла ему взбешенный голос командира, он только глухо бросил в эфир:

– Я отвечу…

– Ты ответишь, сукин сын, ты за все ответишь!

В полдень в кишлак прибыла разведрота полка и еще взвод из третьего батальона, оказавшийся поблизости. Они устроили лихую и быструю проверку всех домов и других построек. В некоторые особенно темные помещения, в подвалы даже не входили – бросали гранаты или короткими очередями щупали дальние углы. Разведчики, мстительные и злые, как черти, никогда сами не знали таких потерь и теперь разумно опасались напороться на засаду, на внезапный огонь в упор. Тела всех ребят нашли быстро, они так и лежали на берегу своей последней реки, нашли и отсеченную голову Султанова, которую потоком унесло до каменистого переката. Такого в полку еще не знали – пять убитых за одно утро. У тела Абдуразакова разведчики задержались и застыли с каким-то внутренним холодом. Он все также сидел, прислонившись спиной к камню на своем последнем огневом рубеже и сжимая в руках автомат, свою единственную и бесполезную надежду. Заматерелый старлей-разведчик тронул его за плечо.

– Крепкий был парень, по всему видно. Четыре дырки в груди. Смотри, Петров, смотри на настоящего сержанта. Погиб, как воин, с оружием в руках, не выпустил. У него в глазах сама смерть застыла.

– Я вижу. Он и сам – смерть. Теперь ночью сниться будет.

– А ты что хотел, руки умыть и забыть? Ни хрена не выйдет, чем больше запомнишь, тем злее будешь. Вот как они с нами! Ты понял? Послужишь с мое – все поймешь. Ты в своей жизни кому-нибудь закрывал глаза?

– Еще не приходилось.

– Закрой ему, он твоим первым будет и вряд ли последним. У него и вправду в глазах смерть, он видел Её.

– Как это?

– А вот так. Видел, и все тут, потом поймешь. Закрывай и забери у него автомат.

Молодой разведчик с брезгливостью и почтением прикоснулся к мертвому телу, провел рукой по лицу, опуская уже остывшие веки. Попытался взять автомат, но у него ничего не вышло. Ставшие синими пальцы намертво обхватили цевье и шейку приклада и не разжимались. Именно намертво.

– Он не отдает.

– Не отдает? Значит, уже и не отдаст. Проверь магазин и канал ствола. – Петров отстегнул пустой магазин, отвел назад затворную раму.

– Ни одного патрона.

– Так и должно быть. Вот это смерть у парня. Настоящая. Кто-то и позавидует.

– Чему же тут завидовать?

– Смерти воина.

Из замшелой норы выволокли и Сахиба. Ему снова тыкали в грудь стволами, что-то кричали. Но он ничего толком не мог сообщить. Пришли кяфиры, много смеялись, стреляли барана, утром умывались на реке. Пришли воины Аллаха, моджахеды. Стреляли в кяфиров, тоже смеялись, потом ушли. Он смотрел в глаза безумных от злости разведчиков, бормотал бессвязные слова, хрипел, когда его тащили по земле за бороду и наступали на горло сапогом, но так и не смог объяснить, что те пятеро уже на пути в рай.

В его душе не осталось сил ни для ненависти, ни даже для обиды. А вокруг такая хорошая весна, в такую весну хорошо умирать. Аллах милостив…

* * *

– Товарищи офицеры, – Карцев, мрачный и сосредоточенный, стоял перед старшими офицерами полка, упершись руками в стол, – у нас в повестке дня совещания несколько вопросов. Итак, Рыбакин, командир взвода со второго батальона, за гибель своих солдат будет отдан под трибунал. Сейчас прокуратура проводит проверку, на время ее работы он откомандирован в Баграм, в распоряжение командира дивизии. С ним разберутся. А вот что с тобой делать, Усачев?

– Что положено, то и делайте. – Комбат-два тоже встал, развернул плечи и тяжело посмотрел в глаза командиру полка.

– Хватит демонстрировать мне твердость характера, и у меня твердости хватает. – Брови командира жестко сошлись у переносицы, но во всем его облике, в этом задубевшем от ветра лице ощущалась незавершенность мысли, которая вот-вот должна разрешиться. – Да тебя самого вместе с Рыбакиным под трибунал отдать надо!

– С какой формулировкой?

– За потерю управления в батальоне! Пойдет такая? Как ты вообще мог этого «щенка» поставить командиром поста у нас в тылу? Это он так полку спину прикрывал?

– Он виноват. Но здесь не только его вина. У меня среди взводных ни одного старлея нет. Выбирать не из кого.

– Не ты один в таком положении.

– А кем комплектовали рядовой и сержантский состав батальона перед отправкой?

– Я в курсе, только это дела не меняет. Теперь это твои солдаты.

– Кто бы спорил, – пробормотал Усачев, сдерживая эмоции. – Но как же не меняет, а с кем Рыбакин службу нес? У него, у кого-то другого это рано или поздно случилось бы.

– Должно было, говоришь, но случилось именно у твоего взводного. Не умаляй роли командира! Родителям что будешь рассказывать? Что это должно было случиться?

– Ну это ниже пояса, они – преступники, а уж потом жертвы, вот о чем родителям надо рассказать! Что касается меня, то я не отказываюсь от ответственности, но должен доложить, что Рыбакин – подготовленный офицер, может быть, лучший. Я и сейчас на этом настаиваю.

– Смело, слишком смело с твоей стороны. Я все-таки советовал бы гонор поубавить, еще политотдел своего слова не сказал. И я уверен, что это слово будет не в твою защиту. Про комплектование постарайся больше не вспоминать, месяц прошел, как твой батальон здесь. Боевая подготовка, политико-воспитательная работа… Все проведено. Так? Батальон участвовал в зачистках и блокировках, получил хорошую практику. Так? Все поняли, где они находятся, что это не Термез. Так?

– Все так, только дело не в боевой подготовке…

Офицеры – заместители командира полка, командиры и начальники штабов батальонов, командиры рот, – защищенные от посторонних глаз полуразрушенными стенами дувалов и маскировочными сетями, молча сидели на длинных лавках и старались не встречаться взглядами ни с Карцевым, ни с Усачевым. Если бы кто-то из них попал в эту ситуацию? Что бы он делал на месте Усачева? А эти двое уперто и бестолково отстаивали каждый свою правду, и, кажется, оба понимали, что ничего не докажут друг другу, отчего сам вопрос становился острее и переходил из категории служебных в категорию личных. А ответ на вопрос… Он же очевиден. Очевиден, как старый солдатский котелок, который в походе что мать родная, как автомат, который не успеваешь почистить от боя к бою, как жизнь, за которую каждый отвечает сам.

– Да, дело не только в боевой подготовке – дело в готовности к бою. Я всем скажу. Вы вот что… Если до кого-то не дошло. Это не учения. Здесь обед не по расписанию. Это – война! Лучше сейчас понять. А когда отпевать начнут – тогда, извините, поздно. Я защищать никого не буду, за нами солдатские жизни, кроме нас, их уберечь некому.

В минутной паузе вдруг почувствовалось некоторое облегчение, словно пик напряженности, взаимного неприятия пройден и настало время собирать камни и завоевывать доверие, думать о том, что будет после.

– Ладно, теперь второй вопрос. Был я сегодня в хозяйстве Усачева, посмотрел у него минометную батарею. Всего-то десять дней рейда, а солдаты страшно исхудали, кожа да кости. Минометчикам с их трубами и плитами тяжелее всего, да и другим немало досталось. Надо срочно принимать меры. Заместитель по тылу, начальник продовольственной службы, – Карцев остановил на них взгляд, – сегодня же организуйте выдачу дополнительного пайка всему личному составу. Сгущенное молоко, сыр, лосося в банках, ну и так далее, все, что возможно.

– Но, Александр Иванович…

– Знаю, знаю. Что можно, сколько можно, кому… Ну что я объяснять, что ли, буду, и так же все ясно. Надо, Николай Петрович, надо, ответственность разделим поровну. Ваше дело организовать и организовать быстро, чтобы через два-три часа подразделения все необходимое получили.

– Есть. Понял. Я все организую, но как списывать будем?

– У нас с начала месяца два «Урала» на минах подорвались.

– Да. Один в танковом батальоне, другой – в роте материального обеспечения.

– Ну и что ты спрашиваешь? Когда будешь оформлять их на списание, покажи в документах, что они были загружены еще и продовольствием. Сколько надо, столько и напишешь, потом представишь мне расчет. Все ясно.

– Ясно.

– Начмед, теперь ты. В первом и втором батальонах, в разведывательной и саперной ротах сегодня же провести проверку. Выявить всех дистрофиков и забрать к себе в санчасть, будешь держать, пока не откормишь. Задача ясна?

– Так точно.

– Теперь последний вопрос. Тыловики все свободны, идите, работайте. – Когда они ушли, командир полка продолжил: – Поступила серьезная оперативная информация, и ее надо реализовать. Одним словом, полк получил боевую задачу. Выдвигаемся в Малый Панджшер, вот сюда. – Карцев ткнул карандашом в висевшую на щербатой глиняной стене штабную карту. – Первый батальон выдвигается до Дуава, по мосту пересекает Панджшер, и далее – вдоль Хазары. Особое внимание на скалистые откосы здесь, здесь и вот здесь. Могут быть долговременные огневые сооружения. Главная задача – район кишлака Пизгаран, здесь должны быть склады с оружием и боеприпасами. Контрольное время – четыре часа дня. И его, и другие кишлаки в этом районе зачистить – каждый дом, каждый дувал. Вести наблюдение, соблюдать предосторожность. Склады, если они есть, охраняются. После зачистки начинаете подъем и выходите на гребень, здесь ночной привал. Второй батальон выдвигается вдоль Хисарака, вот здесь поворачивает на восток и дальше двумя колоннами по отрогам поднимается к основному хребту. К ночи занимает высоты к западу и юго-западу от Пизгарана… Разведывательная рота в резерве, получит задачу отдельно по мере развития обстановки. Саперы обоим батальонам придаются повзводно, расчет прежний. Огневую поддержку обеспечивает наш артиллерийский дивизион, позывные прежние… К концу второго дня выйдем к «пятитысячникам», там нам задачу уточнят. Выдвижение на исходные рубежи начинаем сегодня. Таков общий план мероприятий. Вопросы?

– Командир первого батальона капитан Королев.

– Слушаю.

– При таком рельефе местности и таких перепадах высот я со всем своим хозяйством к четырем часам дня к Пизгарану не выйду.

– Срок выполнения задачи не обсуждается.

– Это не обсуждение, товарищ подполковник. Я уясняю задачу оцениваю обстановку а перед принятием решения мне нужно разобраться в деталях. К указанному сроку на рубеж задачи батальон может выйти при одном условии: если будет выдвигаться вдоль Хазары, по долине, то есть без прикрытия. Вы отдадите такой приказ?

– А ты готов его выполнить? Так, нечего загонять меня в угол – задача поставлена. Срок остается прежним, у меня нет полномочий его менять. – Помедлив, добавил вполголоса: – Доведу до вас информацию ограниченного распространения. Командование округа уже отчиталось перед Москвой, перед политическим руководством об освобождении Панджшера от банд формирований Ахмад Шах Масуда. По афганскому телевидению и радио местная власть выступила с обращением к народу. Наверное, поторопились. Завтрашняя операция идет вразрез с этим докладом, с обращением, и лишнего часа нам никто не даст. Королев, своим решением выделишь роту или два взвода для прикрытия, определишь им маршрут по уровню выше маршрута батальона, но лучше по гребню. Ну и командира потолковей поставь. Все у вас получится. Еще вопросы?

– При такой постановке задачи должна быть огневая поддержка и с воздуха.

– По замыслу командира дивизии, при необходимости в интересах полка будет работать звено «горбатых», за ними общее прикрытие. Кроме того, из приданных сил у меня в резерве, считай – у тебя, реактивный дивизион артиллерийского полка из Чарикара. В общем, комбат, вся артиллерия с тобой, авиация… А свои минометы ты сосчитал? Да у тебя в строю будет полторы сотни «штыков», не считая роты «зеленых». – Карцев приободрился после убедительного монолога и с высоты своего изрядного роста покровительственно посмотрел на Королева. – Выполняй приказ.

– Есть!

* * *

– Мишка, – Ремизов остановился на узкой, крутой тропе, ползущей вверх по гребню хребта, мечтательно потянулся и сбросил с окаменевшей спины вещевой мешок, – сегодня тридцатое апреля. Моя сестра позавчера замуж вышла, свадьбу играли, представляешь, а я только сейчас вспомнил. Свадьба! Я совсем обалдел, такое событие! А у меня в голове черт-те что…

– Отречемся от старого мира… У тебя все как в песне. Ты уже отрекся. Три дня семью не вспоминал, вот вам и настоящий вояка. Арчи, так нельзя.

– Почти отрекся. Я и представить не могу, что где-то другая жизнь. Вишни, яблони вот-вот зацветут, а впереди – май, впереди – счастье…

– А что у нас впереди? – Марков по натуре не романтик и не философ, и за этим риторическим вопросом явственно просматривались и снеговые вершины, которые им предстояло покорять в ближайшие дни, и неблестящие рыбакинские дела. День назад Толик отправился в прокуратуру давать показания, а они с Толиком четыре года учились вместе в Ленинграде.

– Шанобаев! – Замкомвзвода, всегда шедший во взводе последним, откликнулся сразу. – Взводу привал десять минут. Проследи, чтобы консервы не доставали, обедать позже будем. По моей команде. С тропы не сходить.

– Шанобаев, передай по цепи и в мой взвод Умарову – привал. – Шедший следом взвод Маркова сориентировался самостоятельно, но во всем должен быть порядок. Солдаты тяжело валились на тропу, закрывали глаза, они уже научились отключаться даже на эти короткие десять минут.

– Спешить нам сегодня особенно некуда. Ну что, закурим? – Ремизов предпочитал «Ростов», получал на складе только эти сигареты, и его легкие с удовольствием принимали их сладкий дым, даже когда надрывались от работы и недостатка кислорода…

– Можно и закурить. А сколько твоей сестре?

– Восемнадцать лет, дитя еще, поторопилась. Что тут поделаешь, не терпится.

– А мы оба, Арчи, не поторопились, когда женились сразу после «бурсы»?

– «Вот пуля пролетела, и ага, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…» Ты это имеешь в виду? Или Толика? Или все вместе?

– И то, и другое, и третье.

– Ну детей мы еще не народили, сирот после себя не оставим. А что касается жен… Быть молодой вдовой почетно. – Ремизов произнес это легко, беззаботно, и даже в голосе чувствовалось, что его душа в этот теплый апрельский день ничем не отягощена.

– Господи, кто командует третьим взводом! Тебе же солдат доверять нельзя.

– Что значит – нельзя? Ирка мне себя в жены доверила. А ты знаешь, она какая? О-го-го. Осторожная.

– Что пишет? – Марков спросил по инерции, потому что в чужих письмах интересного нет почти ничего.

– Что – неважно. Важно как. Меня не покидает ощущение, что это письма из другой жизни. Тот прежний мир все еще существует, он такой же, как и был, он не изменился. А наш, в котором мы с тобой, стремительно деформируется. Она пишет, что там, дома, тоскливо, ждет меня в отпуск, просит, чтобы письма чаще писал, чтобы большие, на нескольких страницах. Эх, мне бы до очередного перевала дойти, упасть под камень и уснуть. Мы теперь на самом деле в разных мирах.

– Моя вспоминает, как хорошо мы жили в Термезе.

– Я тоже вспоминаю, – Ремизов помолчал, – но лучше не начинать.

– На тебя этот старый пессимист Хоффман плохо влияет.

– Совсем он не старый, а в остальном… Он просто ко всему относится критически, отсюда его английский сплин, вот так-то, Миша.

– Наверное, на этой почве они с Мамонтом нашли полное взаимопонимание, теперь Костя состоит при нем как начальник личной охраны, да и напрягается не больше.

Все эти альпийские восхождения Маркова тяготили, стояли как кость в горле, и потому он немного ревновал к более удачливому соседу, совсем чуть-чуть, но все-таки. Да и как не ревновать, если тот со своими бойцами в настоящий момент где-то внизу, в долине, безмятежно сопровождал семипудовое тело ротного, пока два взвода прикрывали их сверху, штурмуя каменистую гряду.

– Брось, я давно понял – дураков нет. Все ищут выгоду. Вот что мы на гребне делаем? Мы делаем то, что должны, задачу роты выполняем, так почему же командир роты не с нами? Он там, где легче, где удобнее. – Сегодня Ремизов не злился, в такую славную весеннюю погоду нельзя злиться, но пока он вытаптывал рыхлый горный снег и искал место в камнях, куда поставить ногу, то думал именно об этом и теперь рассуждал вслух. – Пока мы карабкаемся по гребню, он в безопасности.

– Чужими руками жар загребает.

– Соображаешь. – Ремизов хитро улыбнулся и многозначительно поднял палец. – Командир без необходимости не должен разбрасывать роту, распылять силы, чтобы не потерять управление. Это горы. Мы не видим друг друга, не чувствуем локоть. Скоро час, как я потерял их из виду. Мы даже не знаем, где они сейчас.

– И в эфире тишина.

– Если с нами что-то случится, они не помогут.

– Мужики! – Сверху из-за осыпи камней быстрым шагом, перескакивая с валуна на валун, тяжело дыша, к ним приближался Горелов, офицер инженерно-саперной роты, чьи люди работали со вторым батальоном. – Мужики, первому батальону конец. Их на куски рвут, уже двадцать убитых, только что по связи передали.

– Двадцать убитых? Что ты такое говоришь?

– На засаду, похоже, напоролись.

– Мы здесь как глухие, наши Р-148-ые первый батальон не берут. А кто передал?

– Не знаю, мы их волну поймали. Там мясорубка! Их расстреливают, и все! – Горелов кричал, жестикулировал, из него жгучими искрами рвалось нервное возбуждение.

– Как это – всё?

– Не знаю как! У связиста истерика. А может, это и не связист вовсе. Говорит, комбата убили. И все управление батальона положили под пулемет. – Сапер от волнения задыхался, говорил быстро и бестолково, распираемый страшной вестью. – Всех связистов ротных завалили.

– Слушай, что-то на «духов» не похоже, слишком грамотно, даже профессионально. Наверное, по антеннам вычисляли.

– Еще бы не вычислить. Ну и тех, кто рядом, под гребенку. А рядом командиры, вот и весь расклад. И что тут мудрого?

– Что делать будем, мужики? – Сапер переводил взгляд с Маркова на Ремизова, словно ожидал от них совершенно простого, но крылатого решения, которое уже витало над их головами, совсем близко, рядом. Только протяни руку, только открой последнюю страницу недочитанного учебника тактики, где собраны все подсказки.

– Их спасать надо, – тупо выдавил из себя Ремизов. Над его головой не витало ничего, он только прислушивался, пытался уловить звук отдаленной стрельбы, но жужжащая в отдалении пчела так и не дала ему ничего услышать.

– Кто спасать будет, ты, что ли? Там двумя взводами не обойдешься, – поежился Марков, нечаянно представив, что их ждет.

– Не нам решать, двумя взводами или двумя ротами, – не согласился Горелов.

– И Мамонта на связи нет. Где же он есть? Где его черти носят?

– И не ему решать, – вскользь бросил Ремизов. – Ну-ка, прикинем по карте.

Прикидывать оказалось нечего. Расстояние в семь-восемь километров для солдата и не расстояние вовсе, но на этом участке между ними лежал крутой горный кряж, из которого вырастали заоблачные пики Гиндукуша. Надо было дважды спуститься в долины и дважды подняться на хребты, перейти через них без троп и перевалов, и только тогда они оказались бы в районе Малимы, того кишлака, где сейчас умирал первый батальон.

– Мы ничего не сможем сделать. – Голос Ремизова ослабел и потух.

– Нам потребуется часов десять, а то и больше. – Стало очевидным, что теперь все они только статисты, а драма жизни идет на другой сцене.

– А если налегке?

– Арчи, ты сбрендил, кому мы там нужны налегке?

– И потом, это мы сможем, а бойцы – нет. Они и так еле живы, а здесь бежать надо, чтобы хоть как-то, хоть к чему-то успеть.

– Значит, ребятам хана?

– Ты не врубился. Мы ничего не сможем сделать. Ты не понимаешь?..

– Как раз понимаю. При любом раскладе надо подойти ближе. Никто не знает, что и когда потребуется. Куда же пропал Мамонт?

* * *

Получив боевой приказ и выйдя с совещания, Королев обозвал себя перестраховщиком и успокоился. Карцев, ставший полтора месяца назад из командира танкового полка командиром мотострелкового, внушал ему неподдельное уважение. Больше года на войне, спокоен, уравновешен, но при этом обладает харизмой, однажды принятых решений не меняет, все дела доводит до конца. И организатор что надо, и мужик стоящий. В общем, его полк работал как часы. Каждый офицер в глубине души мечтает служить в таком полку, где предсказуем каждый день, где есть порядок во всем, начиная с того, как приготовлена солдатская каша.

С рассвета третья рота продолжила движение по правому хребту. Мины к минометам, дополнительные гранаты к подствольникам Королев разрешил не брать, но это все, что он мог позволить роте прикрытия. Оставить людей без пайка, без воды? Снять с них половину боекомплекта? Вот головная боль! Ни первого, ни второго делать нельзя, это ясно как белый день. А из этого следует, что при полном боекомплекте они будут отставать от батальона, передвигаясь по отрогам и осыпям, и не смогут обеспечить полноценное прикрытие на своем фланге. Впереди по берегу Хазары шли саперы, разведчики, выполняя роль головной походной заставы, следом – группа управления батальона, вторая рота, гранатометный взвод, минометная батарея. Нет в этом перечне только первой роты, которая после подрывов мостов на Кабульской трассе обеспечивала охрану района. Королев позволил себе паузу в тридцать минут, пока рота прикрытия поднималась на указанный ей уровень, и, убедившись, что ни в какие предполагаемые нормы по времени она просто не вписывается, начал движение основными силами. Действовать приходилось по обстановке, но в этом нет ничего нового, на то она и война. Разогнав туман, начинался по-весеннему теплый, солнечный день, он совсем не располагал к тревожным мыслям, не вызывал беспокойства. Кто-то же должен помнить, каким выдался этот день, кто-то же помнит…