Текст книги "Метро 2035: Эмбрион. Поединок"

Просидеть неделю в засаде, поджидая удобный момент, чтобы разом положить и мордатого приятеля Ката, и его самого, и так досадно проколоться! Мордатый тоже приговорен, его как раз убрать было бы легче всего – и выходил чаще, сперва по делам, а потом просто пошататься пьяным по поверхности. Но если застрелить – Кат спрячется как черепаха в панцире, а меня начнут искать. Я же предпочла бы избавиться от всех троих – бритая девка, похожая на подростка, тоже в планах – сразу.

Я же – Охотница. Лучший боец Великого пламени, а не припадочная дурочка – стрелять в первую же доступную мишень. Поэтому я ждала. Несмотря на холод, не обращая внимания на довольно неудобную огневую позицию. Запас взрывчатки в рюкзаке, но эту идею я отвергла сразу. Завалить вход в убежище этих… драконят? А что потом? Во-первых, у них есть запасные выходы, не может не быть. А во-вторых, это опять же означает открыть на себя охоту. Как бы я ни была хороша в бою, сотне бойцов на знакомой им территории мне противопоставить нечего.

Так что я ждала.

И прошляпила, уснув не вовремя. По крайней мере я так поняла: мордатый не появлялся у входа второй день. Ката и его бабы тоже не видно. По всем признакам я сторожила пустую нору.

Пришлось дождаться на любимой тропинке одного из лысых и прояснить ситуацию. Моя внешность который раз помогла мне – сложно всерьез опасаться невысокую хрупкую девушку. Красавицу с точеным личиком, принцессу с пышной копной волос. Вот и неведомый мужичок потерял всякую осторожность на свою беду. Не скажу, что это стало ему уроком – мертвые лишены жизненного опыта. Напрочь. Зато я узнала, что поганцы действительно ушли еще позавчера утром. Большим успехом стало узнать, в какую сторону ушли. Мне больше ничего и не нужно, за городом на открытом пространстве эта троица становилась беспомощной дичью.

Главное, побыстрее догнать их.

На юго-восток? Не самый плохой выбор. По крайней мере там бывшие трассы, а по хорошей дороге я настигну их за пару дней. Когда очень нужно, во мне просыпаются многие способности, данные Пламенем. Бежать с парой десятков килограммов груза в рюкзаке на протяжении светового дня, например. И с ходу вступить в бой. Да еще и победить при этом, как ни странно.

Тело великовозрастного ребенка дракона с аккуратно перерезанным горлом я на всякий случай не стала прятать в развалинах возле убежища, а подтащила почти к машине, маскировавшей вход. Пусть побегают, поищут противника. Могут даже ввязаться в небольшую войну с соседней бандой, если захотят. Чем меньше их – тем проще нам, а о серых братьях я тоже должна думать всегда.

Идти по левобережью было довольно легко. Говорят, на Базе и в целом на другом берегу этого района побаиваются. Чепуха. Если ты слаб, тебе везде страшно.

Я прошла наискосок, выбирая не безопасность, а наиболее короткий путь. Шуганула свору каких-то доходяг, почти никого не задев, и вышла на окружную дорогу. Поворот на тамбовскую трассу немного зарос деревьями, но в целом вполне различим. За спиной остались остатки гигантских магазинов прошлого – «Метро», какие-то автосалоны. Сталкеры выгребли оттуда все интересное еще в моем детстве, но сами коробки моллов, ржавые, с разбитыми стеклами, гниющими на парковках машинами – все еще впечатляли.

И – холодно, черт его раздери. Уже очень холодно. Хотя снега почти нет, начало настоящей зимы. Есть снегоступы, но на дистанции это – не то. Через неделю-другую стоит обзавестись лыжами, на них будет всяко лучше, чем пешком. Но через несколько дней я упрямо рассчитываю вернуться в Великий лес и зимовать там, в лагере братьев. Так что – вперед, легкой трусцой, покрывая бесчисленные мертвые километры.

Ближайшее горячее пятно, задевающее трассу, по карте только через пятьдесят километров. Не просмотрю, замечу. И сверну вовремя.

Шоссе заросло так, что местами понять направление можно с трудом. Молодые деревья, взломавшие асфальт, кусты, редкие бугры навсегда вставших машин. Здесь хотя бы без скелетов – и от Шиловского леса далеко, и от крепко пострадавшей Нововоронежской АЭС. Люди-то выжили, хотя многие и ненадолго. Белая чума потом подобрала остатки населения некогда миллионного города и его окрестностей. Пережевала и выплюнула аккуратными запасами костей для наших лесных храмов.

Людей мне было не жалко. Никого из них.

Они видели, как приближается смерть, разрушение всего, чем они жили, и никто даже не тявкнул против. Спокойно спали, иногда друг с другом, сытно ели и на величайшее чудо – электричество – смотрели как на надоевшую данность. Вот и поделом.

Первым я убила Кима. Смешной и толстый, он просил о пощаде там, возле форпоста «Площадь Ленина», где он жил после возвращения из Великого леса. Торговался. Что-то пытался мне объяснить. Урод. Конечно, он умер. Какие-то люди бежали ему на помощь, но я ушла с места казни раньше, оставив толстую тушу остывать на земле.

Я бы с удовольствием убивала всех встреченных людей, жаль, такого приказа не дал Господин. Только сталкеры. Остались от отряда Кат и Винни. Ну и эта девка – это уже я сама включила ее в приговор. Вдруг она носит семя этого проклятого сталкера?

Под нож. Всех их под нож.

Хотя я прекрасно стреляю, нож остается моей любимой игрушкой. В тяжести стали есть что-то окончательно верное, не в пример изменчивым пулям – той иногда попадешь, а иной раз и нет. Неприятно получается. А нож – это окончательно.

Вердикт, как любил говорить отец, по другим, правда, поводам.

После выкидыша он меня избил. Пьяный, разумеется, как всегда пьяный. Орал, что я шлюха, мелкая блядь, и прямая дорога мне в подстилки викингам. После всего предыдущего даже страшно не было, я сжалась в углу на полу, закрывая голову руками, и просто ждала, когда он устанет. Выдохнется.

Так и случилось.

Мама стояла рядом с ним и плакала, даже не пытаясь меня защитить. Из-за грязного куска скатерти, служившего нашему отсеку убежища занавеской, выглядывали и сразу прятались любопытные лица. Морды. Твари, хоть кто-нибудь бы из них остановил отца!

На следующий день он проспался и проворчал, что погорячился. Впрочем, это роли уже не играло: я рассмотрела его судьбу и вынесла приговор. Исполнение задержалось почти на месяц, но в этом деле осторожность была важнее скорости.

Мстила ли я? Наверное. Но не только ему. Всем. И двум этим солдатам без лиц, от которых осталась только вонь гнилых зубов и раздирающее кожу на груди ощущение жесткой пятнистой формы. И придуркам из нашего убежища, только что не молящимся на две заветные лампочки и старенький электромотор, который дядя Виктор запустил, чтобы мешать в баках какую-то грибную дрянь. И чертовым предкам, навсегда лишившим меня нормальной жизни, одежды, школы, в которую я так и не пошла. Машинам, на которых так и не проехала ни разу по чистым, без кустов улицам. Всем.

Он взял меня с собой охотиться на крыс. Мешок для добычи, старый, но прочный канат, чтобы спускаться в подвалы, минуя обрушившиеся лестницы, да странная вилка на палке – вот и все инструменты. Вилку, а точнее острогу, отец называл «подводным ружьем». Очередной пьяный бред, все же знают, что ружья стреляют только на воздухе.

Нашей целью было давно изученное место, яма под бывшим овощным магазином. Когда-то длинный, вдоль всей пятиэтажки подвал, стал родным домом для целых полчищ серых тварей, источником мяса и шкурок, из которых тетка Варвара, мать и еще пара женщин шили тяжелые, но теплые покрывала для зимы.

Естественно, вниз полез отец. Мое дело было страховать узел, завязанный на обрезке трубы, и в целом присматривать за округой. Ближайшее крупное убежище было под институтом МВД, но и сюда иной раз доходили случайные охотники. На всякий случай отец оставил мне нож – он и сейчас со мной, на бедре, в ножнах. Я думаю, что отнять его у меня можно только вместе с жизнью.

– Так, подстилка… – Он примотал канат к трубе и зло сплюнул в черный проем подвала. – Факел бы… Ладно, хрен с ним. У входа буду, там сверху светло. Не тупи! Давай сюда острогу. Стой спокойно, если что – дергай за веревку, я вылезу. Не ори, дергай, поняла? Бестолочь ты, черт тебя…

– Я все поняла.

– Охренительно. Ну, стой тогда. – Он обвязал себя за пояс другим концом каната, подергал узел на трубе, убеждаясь в надежности, и полез вниз.

Больше я его не видела, о чем совершенно не жалею.

Дождавшись, когда он спустится на дно, к мелким злобным тварям, я перерезала канат и скинула его вниз целиком. Если успеет, может там повеситься, мне плевать. Потом разрезала узел и бросила вниз его ошметки. Насколько я знаю крыс, и от веревки не останется следа уже через полчаса.

Отец что-то орал снизу. Кажется, умолял и даже называл меня по имени, чего года три уже не случалось, но я уже уходила оттуда. Прошлась вдоль Южно-Моравской, разглядывая ржавые таблички: надо же, библиотека! А вот еще магазин, как раз в доме, где я родилась.

Мама давным-давно сказала наш адрес, но попала к себе домой я только сейчас. Выломанная железная дверь подъезда, воняющая мочой и мышами лестница. Пятый этаж. Дверь квартиры тоже выбита, внутри все вверх дном, но мне ничего и не нужно было там. Кроме одного.

Стараясь не порезаться о битые стекла, я дошла до окна и села на подоконник, глядя вниз, на парк. Да. Именно отсюда я и смотрела все детство. Подняла взгляд и вгляделась в полосу многоэтажек за разросшимися соснами. Туда? Возможно, и туда. Но чуть позже. После этого я неторопливо вернулась в убежище. Выдержала много вопросов, но стояла на своем – узел развязался сам. Отец и виноват, не мне же за ним следом прыгать. Мама рыдала всю ночь, а вот у меня слез так и не было. Да и не надо. Ящерица оторвала свой хвост сама и скормила крысам.

Им нужнее.

Ага, трасса повернула и пошла мимо заброшенного села. Это сразу ясно, что пусто: ни звука, кроме завывания осеннего ветра. Низкие, местами обвалившиеся домишки, в некоторых окнах даже стекла сохранились. Но все вместе умерло вместе с хозяевами. Собак не слышно. Я даже не замедлила бег, только посматривала в сторону развалин, чтобы не пропустить нападение. Но никого и ничего, что и к лучшему. Мне еще бежать и бежать до вечера, а вот потом уже придется где-то заночевать. Еда с собой, вода тоже, оружия вдоволь. Бывшая испуганная девочка давно превратилась в абсолютное оружие, меч Великого пламени.

Немного туповатый меч, но только не в бою. Просто мы, адепты Черноцвета, чуть медленнее думаем, чем обычные люди – что правда, то правда. Однако это не сильно мешает, а данные многим из нас возможности с лихвой покрывают скорость мышления.

5
Эх, дороги…

«Люди делятся на две неравные части.

Одни живут в поиске смыслов, другие – тепла и патронов. Дух и тело. Так было, есть и будет, только предки читали философские книги или копили доллары, а суть никак не поменялась. Или смысл, или – тепло.

Тот, кто мог бы совместить это, лично мне не повстречался ни разу. Вопрос везения? Думаю, что нет.

Почему-то умные люди чаще небогаты, а богатые зачастую глупы. Разная стартовая мотивация зависит… Я даже не знаю, от чего она зависит. Я же не философ, я – скромный летописец никакого времени, не больше.

Мне не стать старостой убежища, не получить большие звезды на погоны, даже не разбогатеть случайно на товаре, как друзьям-сталкерам. Меня тащит вперед за шиворот желание знать, как все было, и острая, сосущая под ложечкой мечта догадаться, предвидеть, почувствовать, что ждет всех нас впереди.

Боюсь ли я будущего? Скорее, нет. Смерть с самого рождения стоит за спиной каждого из нас, она не пройдет мимо. Не поспешит и не опоздает. Все будет вовремя и к месту.

А пока я пытаюсь понять грядущее. Понятно, что будущее выживших после Черного дня – не под землей. Не на Базе и не на форпостах. Нам пора активно осваивать поверхность, избегая горячих пятен. Морты? Это следующая большая война. Люди всегда были доминирующим видом на планете, и так будет дальше. Или мы сдохнем в бою, что тоже меня не удивит.

Одни останутся в руинах, держась до последнего за стены домов предков, которые нам не то что не построить заново – даже не отремонтировать. Другие уйдут в необжитые края области, где должно было остаться какое-то население. Обязано. В Черный день сельские районы не пострадали – какой дурак будет тратить довольно дорогое оружие на разбитые дороги, свинарники и беззащитных людей. Наше будущее, скорее всего, там.

Да… И – Чистый Град. Тот странный парень не мог врать, когда умирал у меня на руках. Он оставил мне по наследству шар, теперь пустой и мертвый, но я видел свет внутри. Я сам его видел, и я верю рассказу странника о городе, где исполнилась мечта быть равными.

Смысл и тепло там неразделимы.

Жаль, умирающий не успел ни слова сказать о направлении, придется гадать самому. Логика, известные факты; надо подумать и решить, куда идти навстречу земному раю. Он есть, я искренне в это верю и сейчас. Но стеклянная сфера мертва в моих руках, я никому ничего доказать не смогу. Не хватает неких способностей? Вероятно, так. Сдаваться рано.

Какое-то будущее всех нас все равно ждет».

По краям дороги – конечно, эту полосу условно ровной поверхности так назвать сложно, но ведь не лес? – виднелись установленные еще предками отвалы. Эдакие бортики для извилистой трассы из княжества в жестокий внешний мир.

Конечно, можно было сделать огромный крюк, идя по бывшей широкой дороге областного значения Е38 – так вроде по карте, но смысла не было ни малейшего. Напрямую гораздо быстрее.

Груздь шагал первым, упрямо приминая снег подшитыми снизу серыми валенками. За ним вприпрыжку торопился бродячий певец – Кат только сейчас понял, что ни еды, ни оружия у него нет, навязался же нахлебник… Сам сталкер замыкал колонну, время от времени оглядываясь назад.

Земли князя Серафима кончились как-то слишком быстро. Небольшой отряд миновал покосившийся столбик на обочине, увенчанный дурной копией княжеской короны. С противоположной стороны никаких знаков не наблюдалось, как и пограничников или кого-то вроде.

Дружинник на ходу стянул с себя треух и поклонился коронованному столбику. Потом немного криво напялил шапку обратно и пошел дальше.

– А деревенские не заморачиваются со своими метками, – заметив интерес Ката, весело сказал Садко. – Флаг себе изобрели с мушиным роем, да и хватит.

Груздь гулко засмеялся, но сразу посерьезнел:

– Вот так шутканешь в деревне Союза – и на дыбу. Не любят они это название.

Кат понял, что это они про желтый флаг со звездами, виденный им на колонне боевой техники. Мушиный рой? Ну да, ближе к истине, чем звезды.

Вдоль дороги на столбах время от времени попадались обрывки проводов. Видно было, что дефицитный теперь металл срезали второпях, неаккуратно – вон какие пучки оставили. Попался брошенный прямо среди дороги ржавый трактор: то ли сломался когда-то, то ли просто солярка кончилась, теперь уже не понять. Стоит себе наполовину развалившимся памятником былой человеческой мощи. На промятой крыше гнездо чье-то из сухих веток, дверцы отломаны, только гусеницы – хоть и рыже-черные от ржавчины, но все еще крепки на вид.

Дальше дорога была скучной. Лес поредел, через него стали проглядывать давно заброшенные людьми поля, небольшие холмы. Обычный пейзаж, черно-белый, как старинные фотографии. Вон одно яркое пятно, да и то – прибитые морозом рябиновые грозди. И низкое серое небо сверху, словно крышка на кастрюле.

– Скучно так идти, молча-то! – вдруг оживился Садко. – Может, споем чего?

Он покосился на Ката. Тот, не говоря ни слова, показал ему кулак.

– Ну и ладно… Тогда я вам расскажу что-нибудь. И мне теплее, и вам познавательная польза.

– А расскажи-ка про порчей, мил человек! – сказал Кат. Сейчас сказки пойдут, конечно, но все лучше, чем песни. До сих пор в ушах звенит от этого акына.

– Тьфу! Да сказки это все! – возмутился Садко. – Нет, ходят людишки какие-то, глупо спорить. Но что людей воруют, это чушь полная. А уж про шары – это вообще бред чей-то. Пьяный. Поменьше картофельного чемеркеса жрать надо. Или хотя бы закусывать плотнее. Надо же! Шары…

Кат навострил уши. Шары? У порчей? Так-так. А вот с этого момента подробнее бы.

– Какие шары, Садко? – лениво уточнил он. Жгучий интерес выдавать этому толстячку не хотелось. Да и дружиннику ни к чему знать, что конкретно сталкеру важно.

– Так это… Стеклянные вроде. – Садко попытался перепрыгнуть рытвину посреди дороги, которую Груздь обошел, и едва не свалился вниз. – Ходит такая байка, что порчи ловят человека, вокруг него втроем становятся, достают эти самые шары и смотрят, а в них – внутри – светится что-то. Я ж говорю, самогон виноват. Людишки они странные, но вам-то что?

– Никакой не бред! – веско сказал бородач. – Мужики проверенные рассказывали.

Кат с бродягой тоже вполне мог бы поспорить. Одна такая несуществующая вещица лежала у него в рюкзаке, плотно завернутая в тряпку рядом с записками Книжника. Мог бы, но не стал. Больше слушать, меньше говорить – все как учили.

Садко, ухватившись за фразу дружинника, начал спорить, бросая чьи-то неведомые Кату имена, даты, названия деревень и вовсе уж мелких хуторов. Груздь вяло огрызался, больше от скуки, но стоял на своем.

Есть что-то такое у порчей, и точка.

Пока спорили, дошли до брошенной деревни. И в хорошие времена так себе было место – избушки деревянные, даже кирпичей не видно, с краю у леса длинные сараи, сейчас все в прорехах, с осевшими крышами. Один сгоревший наполовину. Мрачно все выглядит, неуютно. Оставленные людьми дома и так похожи на надгробные памятники ушедшему времени, а здесь еще и нищета налицо. Без всякого Черного дня.

– Это место знаю! – прервав на полуслове Садко, сказал дружинник. – Год назад я ходил здесь. Дед Иван жил тогда, да, видать, помер уже. Упрямый дед, корову держал.

– Они у вас не вымерли, что ли? – удивился Кат. – Коровы, в смысле? В Воронеже все, кроме свиней, передохло. Ну и морты еще теперь есть…

– А расскажи про мортов, а? – заинтересовался Садко. – Я слыхал, что жуть, а сам не видел.

– Не вымерли, – наконец откликнулся Груздь.

Неспешный он в разговоре, да… Но только в разговоре: когда с крыши одной из избушек, громко хлопнув крыльями, взлетела птица, Кат только автомат с плеча уронить успел, а бородатый уже стоит, расставив ноги, карабин в руках и стволом ведет за птицей. Та громко каркнула, сделала круг над домами и скрылась в сарае.

– Ни хрена себе! – сказал Кат. – Ворона, что ли? А чего здоровенная такая?

– Засрали землю-матушку… – неопределенно откликнулся Груздь, опуская карабин. – Вот и здоровенная. Раньше мелкие, говорят, были. Я-то сам не помню.

Будто отвечая на его слова, пошел снег. Мелкий, назойливый из-за ветра, старающийся запорошить глаза. Хутор с птицей давно остался позади, снова дорога, лес по обочинам и ни малейшего признака людей. Даже три неровные цепочки их следов старательно заносило снегом.

– Еще три часа – и привал, – сказал дружинник. – Там жилая деревня будет, заночуем. Иначе в лесу придется, а это нехорошо.

– Шишовка, что ли? Есть такая, если не вымерла, да. А платить чем? – поинтересовался Садко. – У вас чеки-то есть? У меня совсем пусто. Деревенские жадные, даром не пустят. Я, конечно, концерт могу…

– Нет! – в один голос сказали Кат и Груздь. Потом дружинник достал на ходу самокрутку и прикурил, выпустив богатырское облако дыма:

– Есть у меня чеки, не ссы. Марко дал на дорогу.

Потом закашлялся и выплюнул попавшие в рот табачные крошки.

Разговор скис сам собой. Дальше шли молча, только изредка матерясь на забивающий глаза и настырно лезущий в нос снег.

Первым признаком близкого жилья стала могила. Неровный холмик возле дороги, с косо вбитым почти по перекладину деревянным крестом, на котором ветер шевелил остатки венка из еловых веток. Такое вот напоминание о бренности бытия. Потом впереди над деревьями показались редкие дымки печек, и только позже послышался нестройный собачий лай.

Кат слегка напрягся. Здесь, в области, многое казалось ему странным после жизни под поверхностью в Воронеже и рейдов среди мертвых многоэтажек в поисках товара. Просторы удивляли, редкое и почему-то всегда маленькое жилье, обилие растительности. Но самыми странными, непривычными, заставляющими постоянно быть внимательным оказались собаки. В областном центре их просто не осталось – пошли на корм мортам, которые, по слухам, из собак же и мутировали. В Рамони стаи подчинялись ментальным командам Призрака и тоже казались… ну, если не разумными, то организованными – точно. А вот в этих краях псины были обычными спутниками человека. Соседями. Иногда сторожами, а чаще просто побирушками. Но всегда чем-то одиночным и вроде как неопасным.

Но привыкнуть к ним Кат пока не смог.

– А что? Дошли… – выдохнул Садко, снял шапку и вытер мокрую от пота лысину. – Если чеки есть, так и горяченького похлебаем. А там к ночи и на боковую.

Из первой же избы – побогаче, кстати, чем те, заброшенные по дороге: низ кирпичный и крыша железная, – опрометью выскочила женщина. Была она странной на вид даже по меркам редких воронежских нищих. Цветастый платок, длинный, перевязанный на груди и под мышками крест-накрест, жилет из толстого бурого меха и рубаха до колен. Ноги были голые, да и босиком она по снегу бежала, не заморачиваясь. Лицо в обрамлении распущенных седых волос было веселым. Слишком веселым, неестественным, как на виденных Катом рекламных плакатах прошлого.

– Димка! Димка вернулся! Ой, люди, Димка, сын приехал! – заорала она, подбежав, и с размаху бросилась на шею к Кату. Сталкер оступился от такого напора и чуть не упал.

– Семен, держи дурочку, – гораздо тише сказала вышедшая вслед за ней на крыльцо дома женщина. Она не смотрела на путников, обращаясь к кому-то внутри дома. Оттолкнув ее, по ступенькам сбежал сгорбленный седой мужик в одном валенке и наспех наброшенном на плечи тулупе.

– Или сюда, Матрена! – догнав странную женщину и с трудом оторвав ее от Ката, успокаивающе сказал он. – Иди домой. Не Димка это, обозналась.

Босая доверчиво прижалась к мужику и пошла за ним в дом, шлепая красными от холода пятками по снегу.

– Не Димка? – она обернулась на ходу к Кату.

– Нет. Точно не он, – заверил ее сталкер. Все закрутилось так быстро, что он только сейчас понял, что седая не в себе. Видимо, сына убили. Или пропал. Вот она и поехала крышей.

– У нее когда просветление – венки плетет и на могилу носит. Видели на дороге могилку-то? – так же негромко спросила вторая женщина и спустилась с крыльца. – А потом накрывает и вот… Как сейчас. Во всех сын мерещится.

Кат кивнул. А что здесь скажешь?

– Здорово, Вера Викторовна! Я ж Садко, ты меня-то признала? – вылез вперед толстячок и брякнул по струнам своего инструмента, наполовину облепленного снегом.

– И тебе не хворать, поэт-песенник. Мы вас вчера еще ждали, люди добрые подсказали, что пойдет кто-то от князя, – степенно ответила женщина.

Кат и Груздь обменялись понимающими взглядами. Да уж, новости разлетаются, что та ворона. А ведь никто перед ними по дороге не шел, заметили бы следы. Неужто по полям напрямую бегают? Кат задумался, а потом вспомнил – ну да, говоруны же! Хрен где спрячешься, если они знают.

– Груздь. Дружинник я княжеский.

– Кат. М-м-м, странник… – Сталкер запнулся, представляясь. А действительно, как себя здесь обозначить? Странник и есть.

– Вера Толмачева. Ну, Вера Викторовна, если уж полностью. Для молодежи.

Женщине было крепко за пятьдесят, поэтому путники молчаливо приняли ее старшинство. Викторовна так Викторовна, язык не сломается.

Не Гудмундсдоттир, в конце концов.

– Пойдемте ко мне, что ли… – не спрашивая, утвердительно сказала она. – Я ж местная староста, мне и гостей принимать.

– Ведьма она местная, – подскочив поближе к Кату, шепнул ему на ухо Садко. – Осторожнее с ней, она здесь власть.

Если Вера Викторовна и слышала его шепоток, то вида не подала. Как шла впереди, так и не обернулась. Кат кивнул бродяге, показывая, что понял.

Прошли пару улиц, свернули налево к стоящему на отшибе дому за добротным забором из листового железа. Деревенька и до Черного дня была невелика, от силы полтора десятка улиц, а сейчас и вовсе ужалась. Редкие явно жилые дома перемежались с наполовину разобранными, наполовину разрушенными пустыми жилищами.

Под ноги Кату бросилась небольшая рыжая собака, выскочив из щели в покосившемся заборе. Автомат, до того мирно висевший на плече, словно ожил в умелых руках, успев – как бы сам собой – и спрыгнуть вниз, и даже сняться с предохранителя.

Собака щелкнула зубами, чуть не сломав клык об оказавшийся перед самой мордой компенсатор, взвизгнула и отскочила назад.

– А ты шустрый… – с иронией протянула староста. – Чуть Шарика не порешил. Он смирный вообще-то, просто чужих не любит.

Кат немного виновато улыбнулся и вернул оружие на место. Рефлексы, что поделать. На самом деле пистолет вытащить было бы уместнее.

– А как погиб сын этой женщины? – зачем-то спросил он у Веры Викторовны.

– Чего сразу погиб?! Умер он. Замерз по пьяному делу прошлой зимой. Триста метров до дома не дошел, упал, да и уснул, наверное. С утра и нашли ледяного. А ты думал, героически как-то? Нет, мы тут мирно живем. Из тыщи двухсот населения дай Бог полторы сотни осталось, не до подвигов. Хотя ополчение есть, конечно.

Над домом старосты висел флаг Союза деревень. Издалека солидное зрелище, а вблизи – украшенная пришитым неровным кругом пуговиц старая скатерть.

– Заходите, гости дорогие! – скрипнув калиткой, сказала женщина и лукаво улыбнулась. – Собаки у меня нет, особо нервные могут не бояться. Поедите, отдохнете.

Кат на всякий случай внимательно осмотрел двор. Ничего примечательного: сарай в углу, большой, с высокими воротами – видимо, бывший гараж. Пара построек поменьше, для кур или кроликов. Поленница под куском рубероида. Расчищенные недавно дорожки, высокая будка туалета и непосредственно дом. Добротный, двухэтажный, целиком из кирпича. Хорошо местная власть живет, зажиточно.

– Вы пока располагайтесь, вон вешалка, да к печке идите, грейтесь, – проведя гостей через узкие сени, заставленные пустыми банками, коробками и прочим скарбом, захлопотала хозяйка. – А я на стол соберу.

То, что они оказались в глухой деревне, внутри дома выдавала только пузатая, торчащая краем вглубь комнаты печь. По ней сразу было ясно, что не потом встраивали, а вместе с домом и сложили. В одно время. Ну да, труб газовых по деревне не видно, так и топили здесь. Просто раньше угольком, а после Черного дня на дрова перешли.

Все остальное – как Кат много раз видел в заброшенных городских квартирах. Светлая мебель, пол из подогнанных друг к другу деревянных плашек – как же его… паркет, кажется. На стене висел давным-давно не работающий плоский телевизор, аккуратно укрытый наброшенной сверху тряпкой. Небольшой столик в углу со стопкой книг и валяющимися в беспорядке карандашами. По центру обеденный стол – настоящий монстр, человек двадцать усадить можно разом; в доме и стульев-то, наверное, столько нет.

На столе стояли три разномастных подсвечника, в общей сложности свечей на десять, которые хозяйка первым делом и бросилась зажигать. Комната озарилась довольно ярким после снежной полутьмы улицы светом.

На стенах старые фотографии, много. Кат с любопытством прошелся вдоль галереи, глянул. Да, на некоторых угадывается совсем молодая хозяйка. Вот она в Воронеже – зеркальная шайба «Пролетария» за спиной у нее и двух смеющихся подружек. Проспект Революции – совсем не такой, как сейчас, блестящие витрины, машины, аккуратно подстриженные редкие деревья. И люди, множество людей на тротуарах. Вот в горах. А это, видимо, у моря – ничем другим бескрайняя, уходящая вдали под небо плоскость воды и быть не могла.

– Мужики! – сказал Садко. – А вы выпить взяли?

Груздь что-то проворчал. Интересная у него привычка: вроде как и откликнулся, а что именно сказал – загадка.

– У меня точно нет, – ответил Кат.

Ох, ты ж! А вот интересная фотография… Двое военных в форме, молодые, подтянутые. Лейтенанты. Обоим не больше двадцати пяти. Того, что слева, Кат в глаза не видел, а вот справа…

– Это же Зинченко! – не удержавшись, сказал он вслух.

– Брат мой двоюродный, Жорка. Ты его знаешь, что ли?! – охнула бесшумно подошедшая сзади староста. – Он живой? Правда живой?!

– Уже нет, – тихо ответил Кат, не оборачиваясь. – Погиб. Смертью храбрых…

Врать не хотелось, но и рассказывать женщине, что сам, своими руками отправил этого упыря к подземным богам, как-то… не очень.

– Ты ж его знал, да? Слушай, расскажи, мы с двенадцатого года не виделись. Он там большим человеком стал, наверное? Жорка умничка был, это я, дура, всю жизнь здесь просидела.

Кат промолчал. Неловкую паузу заполнил Садко, который очень кстати вспомнил длинный и несмешной анекдот, запутался в конце, но все же разрядил обстановку. Вера Викторовна странно посмотрела на сталкера, но дальше пытать о судьбе брата не стала.

И на том спасибо.

От развешанной одежды в тепле пошел мощный дух, привычный только солдатам и арестантам. Даже видавшая все на свете староста слегка морщилась, но деваться было некуда. Споро выставила на стол тарелки, налила наваристый борщ с плавающими в нем островами мяса. Хлеб был самодельный, видимо, из этой же печки, но вкусный. Кат такой после общения с викингами и не ел. Откуда-то появилась заткнутая тряпкой мутная бутылка.

Садко внимательно посмотрел на Ката: помнишь, мол, что я говорил? Но тут хозяйка подала пример, хлопнув рюмку безо всяких тостов, и бояться отравления стало как-то глупо. Выпили все. Закусили ароматным борщом, разлили по второй.

– А что, хозяюшка, вы о порчах думаете? – вдруг спросил Садко, весь красный, слегка заляпанный отлетавшими каплями борща.

– Я? Да ничего не думаю. Мое ли это дело, о бродягах размышлять. Ходят и ходят какие-то, не мешают никому, и ладно. Своих забот до черта, прости меня, грешницу, Господь Горящий!

Она замысловато перекрестилась. Вроде все как обычно – сверху вниз да справа налево. Только каждое движение по два раза. К удивлению Ката, за ней это повторил дружинник, а потом – помедлив – и Садко.

– А ты в нашего Господа не веришь, странник? – спросила староста. – Тоже, небось, Сварога да разных других старых идолов подкармливаешь?

– Я… Ну к другим богам больше… – замялся Кат. – С детства.

– У него жена гадалка! Ему можно, – хохотнул Груздь. На бороде у него висел шматок картошки из борща, глаза от выпитого немного заплыли, лицо было блаженное. Много ли надо для счастья деревенскому бойцу.

– Гадалка? Ну надо же… – Вера Викторовна рассматривала теперь Ката в упор, словно некое диковинное создание. Эдакого золотого таракана с рубиновыми глазами. – А я ведь тоже… умею. Погадать вам, княжеские?