Текст книги "Вторжение (сборник)"

– Сказано «крупные теракты».

– Ну, крупные… масштаб – вещь относительная… Вот если бы было четко сказано – два взрыва домов, адреса, число погибших – тогда да. А так – совпадение. Как с Нострадамусом: все его предсказания оказываются верными лишь задним числом, при правильно подобранной трактовке.

– А Милошевич?

– А что Милошевич? Балканский кризис – самый тяжелый и затяжной в современной Европе. В 93-м это уже было вполне ясно. Уж если предсказывать какую европейскую заваруху, называй Югославию – не ошибешься. Опять же, Милошевича скинули после подтасовки исхода выборов. А о том, что в 2000-м будут выборы, и что Милошевич не остановится перед любыми подтасовками, опять же было известно заранее…

– Не слишком ли много совпадений?

– Знаешь, если подсчитать, сколько совпадений понадобилось, чтобы любой из нас появился на свет, получится, что мы вообще не можем существовать.

– А кому и зачем, по-твоему, нужна такая мистификация? Денег он не просил. Версия насчет «обелить путчистов» не катит. Зелинцев их, собственно, и не обеляет, лишь говорит, что подтолкнул их к тому, чего они и сами хотели. И что Союз был нужен лишь для того, чтобы окончательно надорвать пуп в гонке с Америкой, но заставить ее эту гонку вести.

– Ну а зачем всякие идиоты звонят о якобы подложенных бомбах? Чтобы сидеть потом дома, читать о своей проделке в газете и прикалываться, сколько народу напугал.

– Тот мужик на прыщавого недоумка не походил.

– Мужики тоже разные бывают… А вообще – знаю. Какой-нибудь оголодавший инженер, работающий на космос и оборонку, решил таким образом вернуть престиж и финансирование своей отрасли. Не, серьезно. По-моему, идея достаточно безумная, чтобы быть гениальной.

– Все может быть, конечно…

Меня осенила еще одна мысль:

– А самого Зелинцева ты искать не пробовал? ФИО известны, год рождения тоже…

– Пробовал.

– Ну и? – я приготовился к очередной реплике «не нашел, но это ничего не доказывает – раз он работал в секретном отделе…»

– Нашел. Только без толку. Застрелился он. Тогда же, в сентябре 91-го. Я пытался что-нибудь у его вдовы узнать, но она не захотела разговаривать. Удалось его бывшую соседку найти, бабулька оказалась словоохотливой, но сам понимаешь, он с ней служебными секретами не делился…

– Но он хоть был кэгэбэшником?

– Не знаю. Бабулька утверждает, что был, но если бы я спросил, был ли он американским шпионом, она бы и с этим согласилась. Однако, стрелялся он явно не из пальца, и это о чем-то да говорит.

– Помимо жены и соседки, о Зелинцеве и его самоубийстве могли знать и другие люди. И кто-то из них мог сыграть роль следователя.

– Мог.

– Но ты так не думаешь?

– Я не знаю.

– Ну хорошо, – сказал я, – а почему ты не стал печатать материал сейчас?

– Так ведь я сейчас в том же положении, в котором был следователь, когда пришел ко мне. Он знал, что кассета записана до октябрьских событий, но не мог это доказать. Я знаю, что она записана до взрывов домов и победы над Милошевичем, но не могу это доказать. Какой-нибудь совсем дешевый таблоид ухватился бы и за такой материал, но… ты сам слышал, что сказал на сей счет Зелинцев.

– А зачем ты отдал кассету мне?

– Ну я ж говорю – можешь сделать из этого фантастический рассказ.

– Ты думаешь, ему поверят больше, чем статье в таблоиде?

– Да нет, конечно. Ему вообще никто не поверит, но, может, хотя бы напечатают в чем-то более долговечном, чем однодневная газетенка. И если в будущем всплывет что-нибудь об управлении «Ч», будет ясно, что ты это не выдумал.

– Ну, насчет «напечатают» – с этим сейчас сложно… Но можно, конечно, и написать. На тебя ссылаться? – спросил я полушутливо.

– Знаешь, – ответил он, подумав, – лучше не надо.

Этот разговор состоялся три дня назад. Как видите, рассказ я написал – если это можно назвать рассказом. Теперь вы знаете то же, что и я. Возможные объяснения (кроме самого простого: что все изложенное на кассете – правда) вы прочли выше. Замечу лишь напоследок, что даже если это и правда, отсюда никак не следует правота Зелинцева. По-моему, его идея о том, что единственным выходом была коммунистическая диктатура и холодная война – это не более чем отголосок вечных мессианско-мазохистских идей о том, что предназначение России – жертвуя собой, спасти мир. Во всяком случае, после августа 91-го мир уже развивается по несколько иному пути, чем предсказал Акимушкин. Поможет ли нам это в августе 2057-го? Я не знаю. Как не знаю и того, чем окончился бы успех Зелинцева – может быть, тотальной войной задолго до прибытия планетоида? Я знаю лишь, что, если бы перенесся на 10 лет назад – снова пошел бы защищать Белый Дом. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Если как следует вдуматься – вполне здравая мысль…

23–26 августа 2001 г.

В двух шагах от моря

Живые:

Джордж Робинсон, в прошлом – хозяин дома, 53 года

Магда, его жена, 48 лет

Эдвард, его брат, 43 года

Дэвид Норфилд, кузен Джорджа, 45 лет

Томас Хорсмэн, в прошлом – друг Джорджа, 51 год

Арнольд Робинсон, сын Джорджа и Магды, 22 года

Тони, сын Баффитов, 19 лет

Элис Робинсон, дочь Магды, 16 лет

Мертвые:

Дэниэл Робинсон, близнец Эдварда

Памелла Робинсон, жена Эдварда

Мелисса Баффит, младшая сестра Магды

Ричард Баффит, ее муж

Энн Хорсмэн, жена Томаса

Клэр, кухарка

– Все-таки карты – величайшее изобретение человечества, – заметил Эдвард, перетасовывая колоду. – Шахматы наскучили нам уже на третий год.

– Еще бы они тебе не наскучили, раз ты мне все время проигрывал, – усмехнулся Дэвид. Он не принимал участия в игре, а сидел в кресле-качалке в углу, перелистывая «Нью Йоркер» за 2005 год. Еще несколько журналов лежало у него на коленях.

– Неправда! – возмутился Эдвард. – Я выиграл у тебя 30 партий!

– 29, – невозмутимо уточнил Дэвид. – Свел вничью 42 и проиграл 356. Так что тебе только и оставалось, что тешить свое самолюбие с беднягой Томасом, хуже которого играет, кажется, только Джордж, до сих пор вряд ли отличающий коня от слона.

– Уймись, Дэйв, – брюзгливо посоветовал Джордж, рассматривая свои карты. – Мы все знаем, какой ты мистер Умник, но двадцать лет назад это не слишком бы тебе помогло, если бы не я. Вы, парни с гарвардскими дипломами, и тогда были непрочь посмеяться над провинциальными тугодумами, вроде старины Джорджа. Как же, холодная война окончена! Америка осталась единственной сверхдержавой! Мир во всем мире! Только параноик станет зарывать деньги в землю!

– Что старое вспоминать, – миролюбиво произнесла Магда. Хотя она уже двадцать лет как вынуждена была бросить курить, в голосе ее так и осталась легкая хрипотца, которая кое-кому нравилась, а иных – в частности, Дэвида – безумно раздражала.

– Признаю, что тогда я действительно недооценил степень человеческой глупости, – ответил он. – Мне следовало помнить, что на планете, населенной идиотами, именно идиотские поступки и оказываются самыми разумными.

– А что мы должны были делать? – воскликнул Эдвард, эмоционально взмахивая своими картами. – Молча смотреть, как эти красные китайские ублюдки хапают Тайвань?

– Если тебя интересует, что должны были делать мы, – Дэвид подчеркнул последнее слово, – то, полагаю, именно то, что мы и сделали: собраться в доме у Джорджа. А если тебя интересует, что должно было делать правительство Соединенных Штатов, то, во-первых, еще в девяностых не давать Китаю режима наибольшего благоприятствования в торговле, а во-вторых, никак не позже две тысячи шестого выгнать к черту из ЦРУ тех болванов, что недооценили китайский ядерный потенциал.

– Джентльмены, – напомнил Томас, включая, вероятно, в это понятие и Магду, – вы будете играть?

– Твоя ставка, Том, – откликнулся Джордж.

– Я ставлю Питсбург.

– Прям сразу Питсбург? – Джордж еще раз внимательно осмотрел свои карты, словно надеясь, что они от этого станут лучше. – Знаешь, я, пожалуй, пас.

– Сент-Питерсберг, – объявила свою ставку Магда.

– Э, эй! – возмутился Томас. – Какой еще Сент-Питерсберг? Там жителей чуть ли не вдвое меньше!

– Зато он на юге, во Флориде, прямо на море, – непреклонно возразила Магда. – Не то что твой вонючий Питсбург, где летом не продохнуть от дыма. И потом… там прошел наш медовый месяц с Джорджем.

– А наш медовый месяц с тобой прошел здесь, – ядовито ответил Томас. – И что из этого?

– Том, я бы попросил… – досадливо поморщился Джордж.

– Ладно, – перебила Магда, решив не развивать эту щекотливую тему, – Сент-Питерсберг вместе с Тампой, ты доволен?

– С какой это стати ты разбрасываешься чужой собственностью? – взвился Эдвард. – Тампа – моя!

– С каких это пор она твоя? – накинулась на него Магда.

– С тех пор, как я ее выиграл! Два или три месяца назад!

– Да, но я ее у тебя выменяла обратно! На два города в Колорадо!

– На кой мне сдалось твое Колорадо? Пыль, жара, духота… Никогда не любил западных штатов.

– Уж не знаю, что ты там любил, а Тампа моя! Где наши записи?

– Вот, пожалуйста! – Эдвард зашуршал страницами замусоленного атласа. – Видишь, против Тампы написано – «Эд»!

– Жулик, ты тайком исправил! Джордж, скажи ему, что Тампа моя!

– Понятия не имею, чья Тампа, – страдальчески поморщился Джордж. – И вообще, прекратите орать. Голова от вас раскалывается.

– Нет, это нельзя так оставлять, – кипятилась Магда. – Если каждый станет жульничать…

– То ровным счетом ничего не изменится, – перебил их Дэвид. Магда невольно поперхнулась и уставилась на него. Эдвард тоже повернул голову.

– Вы на себя-то посмотрите, – продолжал Дэвид все тем же спокойным тоном. – Готовы в глотку друг другу вцепиться, выясняя, кто у кого украл город, где лучше климат и больше жителей… Климат сейчас везде одинаковый, и число жителей тоже. Но самое смешное, что вы, похоже, уже всерьез вообразили себя собственниками этих радиоактивных развалин.

– Ннуу… – протянул Джордж.

– Я иногда думаю, – Дэвид не обратил на него внимания, – жив ли еще Президент. Тогда ему было 57, сейчас, значит, 77… вполне мог дожить. Уж он-то наверняка сидел в бункере еще тогда, когда наши самолеты атаковали китайские силы вторжения в Тайваньском проливе. И вполне возможно, что он сейчас занимается тем же, что и вы. Кучка старых маразматиков в выцветших мундирах сидит над стратегической картой и играет на куски Америки… Надо признать, юридически у них для этого чуть-чуть больше оснований, чем у вас. Но фактически это, разумеется, точно такая же чушь. У них теперь не больше вашего шансов властвовать над этими городами – или хотя бы просто увидеть их.

– Ну, Дэйв, надо же нам чем-то заниматься, – сформулировал наконец свою мысль Джордж.

– Стоило спасать жизнь, чтобы тратить ее на игру в карты и грызню из-за несуществующих городов?

– Можно подумать, то, чем занимаешься ты, умнее! – перешла в наступление Магда. – Сидишь тут, листаешь старые журнальчики…

– Ты прекрасно знаешь, что я пишу монографию о последнем периоде американской истории, – неприязненно ответил Дэвид.

– Ну и кому она на хрен нужна, эта твоя монография? Через десять лет, если доживешь, сам же ей подотрешься.

«Сука, – устало подумал Дэвид. – Старая жирная развратная корова. Боже, до чего же у нее мерзкий голос».

– Видишь ли, Магда, – ровно сказал он, – для всякого мыслящего существа научная и творческая деятельность самоценны. Но, поскольку ты не относишься к мыслящим существам, тебе этого не понять.

– Эй, мистер, вы оскорбляете мою жену, – набычился Джордж.

– Ах, да! – воскликнул Дэвид тоном театрального раскаяния. – Прошу прощения, Джордж. Прошу прощения, Эдвард. Прошу прощения, Томас. Это все, Магда, или в число твоих «мужей» уже входит и Арни?

– Ну, знаешь! – Джордж вскочил с места.

– Правило номер один, – с усмешкой напомнил Дэвид, – ни один из нас ни при каких обстоятельствах не применит первым физического насилия к другому. Ты прекрасно знаешь, что бывает в противном случае. И вообще, какие претензии? Единственный мой тезис, который не является общеизвестной истиной, я сформулировал в виде вопроса.

– Не обращайте на него внимания, – посоветовал Эдвард, – он просто завидует.

– Трезвенник не завидует пьянице, – повторил Дэвид в который уже раз. – И вообще, даже если бы я не был противником секса – глядя на вас, я бы им стал.

– Между прочим, он не так уж неправ, – изрек вдруг Томас. – Я имею в виду, насчет Арни. Нет, конечно, Арни не трахнет собственную мать («Я и сам в последнее время делаю это через силу», – мысленно добавил он, брезгливо глядя на расплывшуюся фигуру Магды), но вот насчет Элис я не уверен. За парнем нужен глаз да глаз.

– А если даже он ее и трахнет, что с того? – неожиданно спокойно заявила Магда.

– Но ведь он ее родной брат! – чуть не задохнулся от возмущения Томас.

– Дети Адама и Евы тоже были родными братьями и сестрами, – ответила Магда. – По-твоему, в этой норе откуда-то может появиться посторонняя девушка? А парню уже 22, и он все еще девственник.

– Мне 45, и я девственник, – парировал Дэвид. – И прекрасно себя чувствую.

– Сдается мне, Томми, – продолжала Магда, в упор глядя на Хорсмэна, – Арни заботит тебя только потому, что ты сам непрочь поразвлечься с Элис.

– Уж не ревнуешь ли ты, Магда? – криво усмехнулся Томас.

– Это тебя-то? Не смеши. Просто интересуюсь, откуда у тебя вдруг такая трогательная забота о девичьей чести.

– Так ведь… никто не знает, чья она дочь, – нашел убедительный аргумент Томас. – Может, и моя. Вероятность 33 %, как-никак. Имеет право отец позаботиться о собственной дочери?

– Если она – твоя дочь, то Арни ее брат только наполовину, – возразила Магда. – Это даже лучше, чем если она дочь Эдварда, который, как-никак, приходится Арни дядей. Хотя, конечно, остается еще шанс, что она дочь Джорджа… Сколько, говоришь, выходит процентов? 33? Мне всегда казалось, что меньше. Процентов двадцать, от силы. А то и пятнадцать.

– Магда! – не выдержал, наконец, Джордж. – Неужели та жертва, на которую я пошел ради всех нас…

– Это ты-то пошел на жертву? – Магда повернулась к нему, упирая кулаки в жирные бока. – Может, это тебя трое озабоченных мужиков трахали во все дыры чуть ли не каждый день?

– Ой, только не надо строить из себя невинность, Магда, – поморщился Эдвард. – Тебе всегда нравилось, когда тебя имеют во все дыры. Когда мы с тобой занимались этим первое время, я просто не мог понять, кто из нас кого трахает. Даже если бы Джордж не дал официального согласия…

– Мерзавец, я никогда не изменяла Джорджу, пока мы жили наверху!

– Зато, спустившись вниз, решила наверстать упущенное, – осклабился Эдвард. – Держу пари, ты и Дэвида пыталась соблазнить.

– Ты выиграл, Эд, – невозмутимо подтвердил Дэвид. – Разумеется, я ее отшил, и в очень грубой форме. Боюсь, что иначе она бы не поняла.

– Когда это было, Дэйв? – хмуро спросил Джордж.

– О, не волнуйся, Джорджи, уже после этого вашего… соглашения. Хотя на твоем месте я бы все-таки волновался. Если внизу ей не хватало троих, то вряд ли наверху она довольствовалась тобой одним.

– Подумаешь, немного пококетничала, – фыркнула Магда. – Мне просто интересно было проверить, действительно ли он такой твердокаменный. Хотя, по-моему, он просто импотент.

– Глупой суке вроде тебя, Магда, – ответил Дэвид все так же спокойно, – даже не придет в голову, что назвать меня импотентом – это все равно, что назвать меня блондином. То есть это попросту неверно, но никак не может быть обидным. Если бы я мог сменять эту дурацкую потенцию на что-нибудь полезное, скажем, на возможность жить при радиации, ноги бы моей не было в этом вашем склепе.

– Ах, простите, мистер Умник! – сгримасничал Джордж, – мы и забыли, какую честь вы нам оказываете своим присутствием!

Томас с досадой швырнул на стол карты, которые все еще держал в руке.

– Вот так всегда! – воскликнул он. – Стоит только прийти хорошей карте, как они вместо того, чтобы играть, начинают собачиться!

– А кто начал? – возмутилась Магда. – Ты же и начал!

– Я?!

– Ну не я же! И предупреждаю тебя, Том: не вздумай лезть к Элис! Может, она и для Арни, и для Тони, но уж точно не для тебя! И я не посмотрю, какое там правило Номер Один или Номер Два…

– Краткое содержание предыдущих серий, – пробормотал Дэвид, словно бы ни к кому не обращаясь. – Те же и там же. Как я жалею, что у Дэниэла тогда перекосило патрон.

Тем временем в соседней комнате, на пыльном истертом ковре, покрывавшем холодный бетонный пол, сидели трое – худенькая девушка и два юноши слева и справа от нее. Старший юноша был длинноволос и бородат, младший – тщательно выбрит и более-менее аккуратно, насколько это возможно при отсутствии парикмахеров, подстрижен, отчего разница в возрасте между этими двумя казалась большей, чем на самом деле. Кожа всех троих была неестественно бледной и не слишком чистой – кожа людей, даже в детстве не знавших солнечного света.

Дверь между помещениями, как и все двери в убежище, была плотной и тяжелой, но с годами резиновая окантовка растрескалась и оборвалась, так что теперь воздух свободно проникал в щель под дверью, донося, хотя и не слишком внятно, звуки из соседней комнаты.

– Опять они ругаются, – вздохнула Элис.

– Ну их к дьяволу, – откликнулся Тони. – Давайте лучше видик посмотрим.

– Что там смотреть, – брюзгливо отозвался Арни, – все фильмы уже по миллиону раз видели.

– Все лучше, чем пялиться на эти голые стены, – не согласилась Элис. – Мне уже не важно, что там происходит по сюжету. Лишь бы смотреть на мир, каким он был когда-то. Города… горы… леса… море… Подумать только, ведь мы всю жизнь живем в двух шагах от моря, и никогда его не видели!

– Я видел, – сказал Арнольд.

– Врешь! – с неожиданной злостью повернулся к нему Тони. – Тебе было всего два года! Ты не можешь помнить!

– А я видел и помню, – упрямо повторил Арни. – В воду меня, конечно, не пускали, посадили на песок, он горячий такой, и еще там круглые камешки… гладкие-гладкие… А вода, когда откатывается от берега, так шипит… ну, знаете, почти как кола. Только запах совсем другой. И видно, как песок на глазах высыхает, а потом его следующая волна мочит. Мокрый песок – он такой плотный и вязкий, совсем не похож на сухой.

– Ты это все в книжках вычитал, – стоял на своем Тони.

– А потом отец поймал крабика и принес мне показать. А я ухватил его, и он меня укусил. Тогда я заплакал, а мать стала ругать отца.

– А вот и врешь! Вот и попался! – восторжествовал Тони. – Крабы не кусаются! У них клешни!

– Сам знаю, что клешни. Но тогда-то я маленький был! Я просто почувствовал – больно, вот мне и запомнилось, что укусил. И вообще, что ты наезжаешь? Скажи уж прямо – завидки берут.

– Мальчики, не ссорьтесь. Что вы прям как эти… – Элис мотнула головой в сторону соседней комнаты, и ее волосы упали на лоб. Она откинула их рукой.

– Ладно, пойду кассету принесу, – поднялся Тони. – Тебе про море что-нибудь, Элис?

– Да. И лучше из старых, не позже шестидесятых прошлого века. А то в этих новых фильмах или монстры сплошные, или всякая тупость и непотребство.

Тони открыл дверь чулана; официально на схеме убежища это помещение именовалось не чуланом, а «резервным складом #3». Некогда здесь царил образцовый порядок, все предметы, ящики и контейнеры были аккуратно рассортированы и разложены по своим местам, снабжены бирками и этикетками. Но за двадцать лет от былой упорядоченности не осталось и следа, пластиковые упаковки были разорваны, контейнеры вскрыты, вещи столько раз извлекались и запихивались обратно, что совершенно перемешались, и поиск чего-нибудь редко используемого в этом хаосе иногда занимал не один час (при этом попутно обнаруживались предметы, о существовании коих никто уже и не помнил). Кассетами, впрочем, пользовались часто, так что Тони быстро выволок из пыльных недр нужный ящик. За угол ящика зацепилась какая-то яркая лента, и Тони остановился, чтобы исследовать свою находку.

– Смотрите-ка! – обернулся он к остальным, демонстрируя свой трофей. – По-моему, это купальник, прямо как в фильмах. Только почему-то сшитый из лоскутов.

– Это… это я сшила, – смутилась Элис. – Как подарок себе на день рожденья.

– Ах да, у тебя же день рожденья на днях! – вспомнил Тони.

– Сегодня.

– Ух ты черт, а мы и забыли! Ничего, я про собственный тоже забываю, пусть тебя это утешит.

– Зачем тебе купальник, Элис? – спросил Арни.

– Не век же мы будем сидеть в этом бетонном гробу!

– А что делать? – пожал плечами Арни. – Наверху радиация.

– Дядя Дэвид говорит, что радиация со временем снижается, и наверху будет можно жить.

– Но никто не знает, когда это произойдет, – жестко констатировал Арнольд.

– Ладно, давайте фильм смотреть, – поспешно сказал Тони, вставляя кассету.

После заставки кинокомпании экран залила глубокая синева – в старых фильмах вообще все цвета были насыщенней – а затем на синем фоне возникли желтые буквы: «РОБИНСОН КРУСО».

– Я часто думаю, – сказал вдруг Арни после первых кадров, – что Робинсоны – очень подходящая для нас фамилия. Что он на своем острове, что мы в Убежище…

– Вот только корабль за нами никогда не придет, – мрачно откликнулся Тони.

– Значит, мы должны выбраться сами, – решительно заявила Элис.

– Подожди еще восемь лет, – хмыкнул Арни. – Он, помнится, провел на острове двадцать восемь…

– А почему не сегодня? – воскликнула девушка с таким жаром, что остальные поняли – это решение вызревало у нее давно. – Почему не сейчас?!

– Ты знаешь, почему, – ответил Арни.

– Мы не будем лезть на рожон! Мы только выглянем, и если там все еще опасно – сразу назад.

– Как ты это определишь? Радиация – такая штука, ее нельзя почувствовать…

– Да очень просто! Если наверху нет жизни – значит, еще опасно. И потом, дядя Дэвид говорит, где-то должен быть прибор…

– Да, – подтвердил Тони. – Я даже пытался его найти, но так и не нашел. А Джордж сказал, чтобы я не забивал голову глупостями. Только, по-моему, нет ничего глупее, чем сидеть здесь и даже не пытаться узнать, что делается снаружи.

– Не думайте, что мне не хочется увидеть внешний мир, – сердито сказал Арни. – Мне, может, хочется больше вашего – я ведь еще помню… Но здесь безопаснее.

– Безопаснее? – сощурилась Элис. – Ты лучше на них посмотри! Во что они превратились за 20 лет? А мы? Ты не заметил, что вы все чаще цапаетесь с Тони? Да и меня порой такая злость берет, что… Если мы отсюда не выберемся – все кончим, как тетя Мелисса. Или как дядя Дэниэл.

Тогда, двадцать лет назад, июль выдался необычайно жарким. И не только в метеорологическом смысле. Обстановка вокруг Тайваня накалялась с каждым днем, и становилось все яснее, что обычным обменом громкими заявлениями на сей раз дело не ограничится. И все же миллионы людей во всем мире до самого последнего момента не верили в непоправимое и продолжали жить обычной жизнью – или, по крайней мере, делали вид. Те, кто съезжались в те дни в дом Джорджа и Магды, делали вид, что просто едут отдохнуть к морю и повидать родных и друзей. Никто из них не упоминал вслух то обстоятельство, что Джордж был одним из немногих, если не единственным, чудаком в Америке, который все последние годы – годы полной гегемонии США на мировой арене – упрямо, вкладывая в это уйму труда и денег, отстраивал под своим домом противоядерное убежище автономного типа, способное поддерживать жизнь своих обитателей в течение многих десятилетий. Но именно тот факт, что об убежище не говорили, и указывал яснее всего на истинную причину паломничества в дом Робинсонов – ибо прежде дорогостоящее «хобби» Джорджа служило неизменной темой шуток.

И все же они не верили. Не верили до самого конца, даже когда по телевизору прозвучали заявления, каких Америка не слышала со времен Карибского кризиса. Столбик термометра поднялся до 92 градусов Фаренгейта, и в доме быстро заканчивались прохладительные напитки (огромные их запасы хранились на складе в убежище, но это, естественно, был неприкосновенный запас). Рик Баффит вызвался сгонять на своей машине в супермаркет и привезти пару ящиков; он принадлежал к тому многочисленному племени американцев, которые, несмотря на вовсе не бедственное материальное положение, предпочтут мчаться куда-то по жаре, нежели переплатить несколько долларов за доставку. Его провожали шутками (много, даже слишком много веселились в те дни в доме Робинсонов!), и кто-то даже осмелел настолько, что сказал «смотри, не опоздай к началу войны!» – словно речь шла о футбольном матче. И только жена Рика Мелисса смотрела тревожно, все норовила взять мужа за руку и просила не задерживаться.

А через четырнадцать минут прервались все передачи, завыли сирены, и на всех телеканалах и радиочастотах зазвучал голос, объяснявший оцепеневшей от ужаса Америке, что это НЕ учебная тревога, повторяю, это НЕ учебная тревога…

Они как раз смотрели тогда телевикторину, и ведущий задал вопрос, ответа на который никто из них не знал, даже Дэвид. И, похоже, парень, надеявшийся выиграть на этом вопросе сто тысяч долларов, тоже пребывал в затруднении. Начнись ядерная война на минуту позже – и ведущий успел бы объявить правильный ответ. Дэвид потом перерыл все найденные в убежище справочники в поисках ответа, но безуспешно.

Мелисса очень не хотела уходить в убежище, ее пришлось тащить силой. Она кричала и вырывалась, требуя, чтобы они дождались Рика. И они действительно подождали еще четыре минуты, уже стоя внутри, прежде чем наглухо задраить внешний люк.

Прошло еще три минуты. Мелисса потом не могла простить им этих трех минут после закрытия люков, утверждая, что Рику не хватило именно их… Потом бетонные стены содрогнулись от могучего удара, и где-то в глубине убежища упало что-то незакрепленное. Свет мигнул несколько раз и погас на несколько мучительно долгих секунд, однако потом зажегся снова. Начиналась новая жизнь.

В течение первого же часа выяснилось, что внешние датчики не работают. То ли их разрушило слишком близким взрывом, то ли произошел еще какой-то отказ, но отныне обитатели убежища были лишены всякой информации о том, что происходит за пределами их бетонного мира.

Приглашая родных и друзей «погостить в июле», Джордж просил мужей приезжать с женами и наоборот – да и сами они были того же мнения. Исключение составляли Дэвид и Дэниэл. И если Дэвид, чьи антисексуальные взгляды были хорошо известны, опасений не вызывал, то с Дэниэлом дело обстояло гораздо хуже. Дэниэл был классическим шалопаем и плейбоем; жениться он не собирался, да и подружки редко задерживались у него больше чем на три месяца. В тот момент он как раз расстался с очередной и пока перебивался пляжными знакомствами-однодневками. Из всей компании он был единственным, кто даже в глубине души ни на секунду не допускал возможности ядерной войны. На слова о Тайваньском кризисе он отвечал: «Помяните мое слово – наши надерут красным китайцам их желтые задницы», и хохотал, полагая это весьма остроумным. Короче говоря, Дэниэл Робинсон был самым неподходящим человеком для многолетней жизни в противоядерном убежище – но не мог же Джордж отказать в спасении родному брату?

И вот, когда после гибели Рика численность мужского и женского населения убежища оказалась сбалансированной, у Джорджа зародилась слабая надежда, что со временем, когда первый шок пройдет, Мелисса и Дэниэл смогут утешить друг друга. Надежда была слабой, ибо Джордж понимал, сколь сильно характер Мелиссы отличается от легкомысленного нрава Дэниэла – но в сложившихся обстоятельствах…

Дэниэл, очевидно, питал ту же надежду – но никак не Мелисса. После гибели Рика она вообще постоянно находилась на грани нервного срыва и смотрела на остальных обитателей бункера, как на врагов, а уж когда Дэниэл попробовал подлезть к ней со своими обычными сальными шуточками, дело чуть не кончилось дракой – так что растерявшийся плейбой, чудом избежавший сильного удара в самое чувствительное свое место, оставил дальнейшие попытки обольщения «этой чокнутой».

Через некоторое время, впрочем, выяснилось, что для повышенной нервности Мелиссы были и другие основания, помимо скорби о погибшем муже и погибшем мире – Мелисса была беременна. Тони был зачат в одну из душных июльских ночей перед катастрофой, на кровати в комнате для гостей дома Робинсонов.

Новость эта отнюдь не обрадовала жителей убежища. Ни у кого из них не было никакого медицинского образования. Правда, Джордж заблаговременно собрал в убежище кое-какую медицинскую литературу, в том числе и по педиатрии – ведь у хозяев рос маленький Арни – однако ему как-то не пришло в голову обзавестись справочником по акушерству или, тем паче, используемыми в этом деле инструментами. Не было в запасе и детских питательных смесей, из коих Арни уже вырос. Оставалось полагаться лишь на удачу и организм Мелиссы (который, однако, не был особенно крепким).

Меж тем Дэниэл оставался один на один со своей сексуальной озабоченностью. Формально в убежище была еще одна незамужняя женщина – кухарка Робинсонов Клэр, но она уж никак не годилась в подружки 23-летнему плейбою. Это была пожилая степенная негритянка, словно сошедшая с экранов фильмов об эпохе Гражданской войны. Секс ее никогда особенно не интересовал, а с тех пор, как пятнадцать лет назад умер ее муж, она вообще не вспоминала, что это такое.

Неудивительно, что Дэниэл начал обхаживать замужних женщин, причем сразу всех трех – Магду, жену Томаса Энн и жену Эдварда Памеллу. Дело это было, впрочем, почти безнадежное, и не только потому, что все браки были заключены относительно недавно, и супруги не успели надоесть друг другу, но и по более прозаичной причине – в убежище было слишком мало места для тайных уединений, парам и для «законного»-то секса не всегда удавалось найти свободное помещение, так что спустя какое-то время они, отбросив стыд, уже занимались этим в присутствии друг друга. Надо сказать, что если поначалу из-за всеобщего стресса сексуальная жизнь в убежище текла вяло, то позже, на почве всеобщего вынужденного безделья и дефицита развлечений, пошла еще активнее, чем до войны.

Беременность Мелиссы протекала достаточно трудно, пару раз казалось, что выкидыш неизбежен, и это еще в лучшем случае – однако все обошлось. Но еще до того, как родился Тони, в убежище случилась первая смерть.

Умерла Клэр. Ей еще не было семидесяти, она не жаловалась на здоровье и, не разразись ядерная война, могла бы прожить еще долгие годы. Но, как видно, теперь, когда наверху все умерли, она попросту не видела смысла продолжать жить. Она угасала молча, ни на что не сетуя, и даже продолжала исполнять свои обязанности кухарки – а однажды утром просто не проснулась.

Это была единственная мирная смерть в убежище за двадцать лет его существования.

И эта смерть вскрыла еще одну проблему, о которой Джордж и те, кого он нанимал для строительства, в свое время не подумали. Что делать с трупом? Наружу его не вынесешь, там по-прежнему радиоактивный ад (тогда, в первый год, в этом не могло быть сомнений). А универсальный мусоросжигатель не был рассчитан на предметы таких размеров. Чтобы засунуть туда труп, его надо было разрубить на три части.