Текст книги "Вторжение (сборник)"

Юрий Нестеренко
Вторжение (ссборник)

Вторжение

И вышел дым из кладезя бездны,

как дым из большой печи; и из дыма

вышла саранча на землю, и дана была

ей власть… На ней были брони, как

бы брони железные… Власть же ее

была – вредить людям пять месяцев.

«Откровение Иоанна Богослова»

Железной рукой загоним человечество к счастью!

Советский лозунг 20-х годов

1

Здание аэровокзала было набито битком. В воздухе стоял разноголосый гул. Протискиваясь сквозь толпу, Беланов вглядывался в лица этих людей: растерянные, испуганные, мрачные, деловитые, усталые, злые… Люди бежали из города. Одни считали, что это временно, буквально на несколько дней. Другие прощались с городом навсегда. Третьи чувствовали, что проститься придется не только с городом, но и со всем привычным укладом жизни. «Кто из них прав? – думал Беланов. – Пока, кажется, Туман ничем не угрожает. Впрочем, человек всегда боялся неизвестного… и нередко оказывался прав».

Он вышел на улицу. Моросил мелкий дождь. На стоянке такси не было ни одной машины. Беланов направился к рейсовому автобусу, как вдруг услышал:

– Артур!

Рядом с ним остановился серый автомобиль. Из машины вышел высокий нескладный человек лет сорока, в сером плаще и без шляпы, и поспешил навстречу Беланову.

– Генрих!

Они обнялись.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил Генрих.

– Пять лет. Здесь тогда все было иначе. С каждым рейсом прилетали туристы. А теперь все только бегут. И дождь этот мерзкий…

– У нас теперь всегда дождь. Садись в машину.

Автомобиль выехал на шоссе, ведущее к городу.

– Туман притягивает к себе тучи? – спросил Беланов, глядя на серое, без единого просвета небо и мокрое шоссе.

– Черт его знает, может, притягивает, а может, сам плодит… Скоро сам все увидишь.

Беланов пожал плечами.

– Что я могу увидеть, я же не специалист по проблемам экологии. Я кибернетик.

– Я уж не знаю, кто здесь нужен, эколог, кибернетик или священник. Во всяком случае, ни с чем подобным люди прежде не сталкивались.

– Что он из себя представляет? По газетам ничего толком не поймешь.

– Туман как туман, только серый и очень плотный. Ни ветер, ни дождь на него не влияют. Сейчас он занимает уже около десяти квадратных километров и хоть и очень медленно, но растет. Издали это похоже на застывший дым, только без клубов. Сплошное ровное марево. Впрочем, когда увидишься с доктором Кромвальдом, он тебе это распишет по науке.

Автомобиль миновал колонну военных машин, стоявших на обочине.

– В городе много военных? – спросил Артур.

– С каждым днем все больше.

– Но им-то что здесь делать? Какое отношение они имеют к науке?

– Первобытный человек, видя что-нибудь непонятное, хватался за дубину. Потом в сознании людей произошел поворот, и они в таких случаях стали обращаться к богу. (Беланов поморщился – он не любил религию.) Однако все возвращается на круги своя, – продолжал Генрих. – Впрочем, их тоже можно понять. Все-таки второй после столицы город Республики… летняя резиденция Президента…

Автомобиль въехал в город. Улицы были пустынны. На перекрестках мокли полицейские в длинных блестящих плащах. Наконец Генрих остановил машину. Дальше ехать было некуда. Улицу перегораживал полосатый шлагбаум. На нем красовалась жестяная табличка: «Стой! Предъяви пропуск». По ту сторону шлагбаума улицу заполняла военная техника: грузовики, амфибии, бронетранспортеры. В конце улицы виднелась еще одна загородка. За ней все терялось в серой пелене.

– Это он и есть?

– Да.

Генрих дал задний ход. Машина развернулась и покатила в объезд.

– Надеюсь, ты не надумал остановиться в гостинице? – поинтересовался Генрих.

– А почему бы и… – начал Беланов.

– Никаких «почему бы»! Ты остановишься у меня. Не бойся, ты меня ни капли не стеснишь. Я тебе тоже не буду навязывать своего общества.

– Но мне надо нанести кое-какие визиты… Я буду поздно возвращаться…

– Ничего, я сам ложусь поздно.

– А Маргарита не будет возражать?

Генрих сник.

– Я разве не писал тебе? Мы расстались. Уже больше года.

– Извини. Я действительно не знал.

– Да что там… В конце концов, поэт, у которого все хорошо, перестает быть поэтом… А вот мы и дома! – закончил Генрих, тормозя у подъезда.

2

Несколькими часами позже Артур поднимался по старой лестнице со стертыми ступенями. Дом был построен еще в прошлом веке; таких в городе оставалось уже немного, в основном в центре, и половину их уже поглотил Туман. Артур остановился на площадке четвертого этажа и позвонил. Внутри квартиры послышались шаги и смолкли у двери; очевидно, его рассматривали в глазок. Затем дверь открылась.

– Здравствуй, Эльза.

Она не казалась слишком удивленной.

– Здравствуй, Артур. Я знала, что ты приедешь.

Она провела его в комнату и села у окна. Артур устроился напротив и только тут заметил, как она изменилась. Лицо ее было бледно и устало; от глаз разбегались мелкие морщинки, веки покраснели и припухли. Взглянув на нее, Беланов сразу же спросил о здоровье.

– Нормально… Я просто устала, – она вымученно улыбнулась.

– У тебя неприятности? Впрочем, теперь у всех неприятности. Туман…

– При чем тут Туман?

Она встала и повернулась к окну.

– Вон он, отсюда виден… Триста метров до ближайшего ограждения. Соседи говорят – надо уезжать… Сейчас на окраинах много пустых квартир. А то и совсем из города… Наверное, скоро я останусь одна во всем доме. И буду ждать Туман…

– Что с тобой, Эльза? Откуда эта мрачность?

Она резко обернулась к нему.

– Ты видел наших детей, Артур? Ты можешь объяснить, что с ними происходит?!

В этот момент раздался звук ключа, вставляемого в замочную скважину. Дверь открылась и захлопнулась.

– Это он, – сказала Эльза и крикнула: – Роберт!

На пороге появился рослый и крепкий парень лет пятнадцати.

Он был в пятнистой куртке военного образца с закатанными рукавами, такой же маскировочно-пятнистой расцветки штанах и тяжелых армейских ботинках. На поясе у него висело некое самодельное подобие полицейской дубинки. На левой стороне груди был приколот странный значок: в черном овале белая буква М. Мокрые от дождя волосы были коротко подстрижены.

– Здравствуй, Роберт, – Беланов поднялся навстречу сыну и протянул руку.

– Здравствуй, – ответил Роберт. Во взгляде его читалось раздражение. Секунды две он раздумывал, пожать или нет протянутую руку. Наконец все-таки пожал, тут же развернулся и вышел из комнаты. Снова раздалось клацанье ключа, хлопнула дверь.

– Погоди… Он что, в дверь своей комнаты замок врезал?

– И ключ всегда с собой носит, – чуть не плача, подтвердила Эльза. – Я ему говорю: «Неужели ты думаешь, что я буду без разрешения рыться в твоих вещах?» А он: «А кто тебя знает! Вы ведь сейчас все трясетесь, как бы не нарушили благополучие вашего мирка! Ты же воображаешь, что это для моего же блага, а раз так, считаешь себя вправе вмешиваться в чужую жизнь!» А когда я плакала, вышел из своей комнаты, встал в дверях и говорит: «Слушай, прекрати, пожалуйста! Терпеть не могу театра, тем более такого провинциального!» Ушел и заперся.

– А я ему подарок привез… – произнес Артур и выложил на стол зеленый кляссер.

– Он больше не собирает марки. Он, по-моему, вообще больше ничем не увлекается. Хотя я о нем уже ничего толком не знаю. Целыми днями где-то пропадает, иногда и не ночует. О выпивке, куреве, тем более о наркотиках говорит с негодованием. Хорошо, если это не показное…

– У него есть девушка?

– Как-то раз я заикнулась об этом. Он отрезал, что у них есть дела поважнее и что наш разложившийся мир и без того пропитан развратом. Он вообще зовет нас прогнившими, разложившимся, говорит, что скоро всему этому будет положен конец…

– Уж не они ли собрались его положить?

– Кто их знает… Знаешь, как они себя называют? Ассистенты!

– Ассистенты?! Чьи?

– Кто же их знает! У них какая-то полувоенная организация. Ходят вечно с дубинками…

– А полиция?

– Полиция смотрит на это сквозь пальцы. У нас, говорят, рост молодежной преступности, наркомания, проституция, всевозможные агрессивные фанаты, тут еще этот чертов Туман, а вы лезете с какими-то ассистентами! Да на них, если хотите знать, молиться надо! Они по ночам патрулируют город, громят притоны наркоманов, разгоняют проституток порой лучше, чем полицейские наряды! Рэкетом они не занимаются, ни одного честного человека еще не тронули – чего ж вам от них надо?

– Уж не полиции ли они ассистируют?

– Нет, полицию они презирают, как всех нас. Но знаешь… самое страшное… – Эльза вдруг перешла на шепот, – они ходят в Туман!

– Но послушай… это же вздорные слухи… Газеты пишут, что еще никому не удавалось войти туда и вернуться… И потом – там патрули…

– Это не слухи! Во-первых, патрули перекрывают только улицы. А есть еще дома… брошенные, пустые дома вокруг Тумана… есть крыши, есть, наконец, канализационные люки…

– Ох, Эльза, это просто смешно! Чтобы наш Роберт полез через канализацию в Туман…

– Не смейся, они не такое способны! «Наш Роберт!» Сколько лет ты его не видел?!

– Я попробую поговорить с ним.

– Он тебе даже дверь не откроет.

– И все-таки попробую.

Беланов подошел к двери комнаты сына и постучал.

– Роберт!

Никакого ответа.

– Роберт, открой, пожалуйста!

Щелкнул замок.

– Хорошо, – Роберт открыл дверь. – В твоем распоряжении десять минут. Но с тем, чтобы больше ты ко мне не приставал.

– Роберт, ну зачем ты так? Я все-таки твой отец.

– Ты был им семь лет назад. Вы поднимаете глобальные вопросы, хотите сохранить свой мир, а сами не можете даже сохранить свою семью. Да и вообще, почему родители считают, что они приобретают какую-то власть над детьми только потому, что они родители? Выдумали какой-то «неоплатный долг», «любовь»… Да почему вообще ребенок, – это слово Роберт произносил с кривой усмешкой, – обязан любить родителей? Как это вообще можно быть обязанным любить? Ну ладно – мать, она еще мучилась при моем рождении. Но ты-то, прости, испытал лишь пару минут удовольствия, даже не зная, что это приведет к моему появлению на свет – и я за это должен быть тебе благодарен?

– Ну знаешь, мы все-таки растили тебя, воспитывали…

– А я сидел у вас на шее? А выйдете вы на пенсию – будете сидеть на шее у государства, следовательно, у меня тоже. Более того, учитывая отрицательный прирост населения, поскольку в большинстве семей сейчас один ребенок – нам, в процентном отношении, придется больше заботиться о вас, чем вам в свое время о нас. Так что «неоплатный долг» мы выплатим с процентами, и не лезьте в нашу жизнь.

– Послушай, Роберт, откуда такая неприязнь к нашему поколению?

– Откуда?! Да разве не вы развалили мир? Разве не вы привели цивилизацию на край гибели – если не от ядерной войны, так от экологического кризиса? Разве не вы оставляете нам в наследство это кровавое месиво мелких страстишек, низкой лжи, сладкого лицемерия, подленького честолюбия, грязного сладострастия? О, хоть бы нашли в себе смелость сознаться в этом! Но главную суть вашего мира составляет вранье, и ладно бы еще вы врали только другим, но вы врете и самим себе. Ваше христианство насквозь лживо и нелепо, попросту вредно – и дело не в том, что его извратили средневековые фанатики, оно по самой сути направлено против жизни, в пользу всего слабого, немощного, гниющего! Вы провозглашаете мораль, которой сами не желаете придерживаться! Вы рассуждаете о судьбах человечества, а сами думаете о себе, о том, как сохранить свой убогий мирок! Теперь вы глядите на нас с ужасом, а ведь мы – это ваше порождение. Только одна часть нового поколения – мы – это ваше отрицание, а другие – та шваль, из-за которой ночью небезопасно ходить по улицам, – это ваше логическое продолжение.

– Ну это уж ты хватил…

– Что хватил? Когда до сих пор ваши либералы, ваша болеющая душой, то бишь душевнобольная, интеллигенция призывает к смягчению, к методам убеждения, к всемирной отмене смертной казни! Как будто весь этот сброд, всю эту мразь, всю эту современную молодежь – да и подонков вашего поколения – можно укротить иначе, чем террором, расстрелами и концлагерями!

– Роберт, то, что ты проповедуешь – не ново. Якобинцы казнили проституток, в СССР судили за гомосексуализм – разве это уничтожило порок? Как ты не понимаешь, что демократия, гуманизм – это величайшие завоевания человечества, что от первобытной дикости…

– Какие книжные… и какие пустые фразы! Что такое ваша демократия? Власть толпы, или лучше – власть быдла! Море серых посредственностей, бездарностей, которое поглощает и перемалывает всех выдающихся! Появись Наполеон в наше время, он бы просидел в лейтенантах до старости, если бы его прежде не отдали под суд за самовольные действия под Тулоном. И, наконец, главное – власть толпы по существу таковой не является, это опять власть олигархии – но в эту олигархию, как правило, попадают не истинно достойные, а представители той же толпы, те же посредственности!

– Но кто же, по-твоему, истинно достойный?

– Тот, кто завоюет эту власть, а не получит ее в качестве подарка от лавочников и домохозяек.

– Право силы?

– Да, право силы. Силы, ведущей к величию. Только железная рука может вести общество вперед по единому плану, без шатаний вкривь и вкось.

– Но ведь это казарма!

– Казарма лучше, чем бордель.

– Послушай, Роберт, – Беланов провел рукой по лбу, – ведь это все не твое… Ты не говоришь – ты ораторствуешь на митинге, притом повторяя заученные чужие слова. Кто учит вас всему этому?

– Ты прямо как наш бургомистр, – усмехнулся Роберт. – Тот уверен, что мы поддались коммунистической пропаганде. А левая газетенка «Равенство» как-то назвала нас неофашистами. И то, и другое чушь. Фашисты зациклились на национальном вопросе, а коммунисты развалили экономику. Но и в той, и в другой идеологии немало рационального.

– Роберт, твой прадед был русский офицер, твой дед воевал в Сопротивлении…

– А мне на это плевать. С какой стати давно умершие предки должны влиять на мои взгляды?

– Роберт, я, наконец, не могу бесконечно терпеть твое хамство!

– А никто и не заставляет. Я тебя сюда не звал. И вообще – ваше время вышло. Аудиенция окончена.

3

Генрих встретил Артура у подъезда своего дома.

– Ну как впечатление?

– Жуть…Я говорил с Робертом, это какой-то кошмар. В обеспеченной, демократической стране… Когда это началось?

– Ты имеешь в виду ассистентов?

– Да.

– Первые появились на той же неделе, что и Туман. Центр города эвакуировали во вторник, а в пятницу они уже расхаживали по городу в своей униформе. Где они ее только берут?

– Ты думаешь, это как-то связано с Туманом?

– Разве о Тумане можно что-нибудь сказать определенно? Сегодня соберутся друзья, послушаешь их мнения по этому поводу.

– Кто придет?

– Доктор Кромвальд, майор Грэбс, Альберт, он теперь директор гимназии, Карл, Петер. Идем, они скоро начнут собираться.

Первым пришли Кромвальд и Альберт Хольд, за ними Карл и Петер. Пока все здоровались с Белановым и рассаживались, появился майор.

– Я вижу, все уже в сборе, – воскликнул он, входя. – О, кого я вижу! Артур! Здравствуй, здравствуй! Какая нелегкая занесла тебя в нашу проклятую богом дыру?

– Если мне не изменяет память, прежде это был второй город Республики.

– Помяни мое слово, здесь скоро вообще никакого города не останется, один серый кисель! Ведь так, доктор?

– Я бы не был столь категоричен, – развел руками Кромвальд. – Впрочем… Я только что с ученого совета…

– Да-да, расскажите, доктор, – сказал Артур. – Мне, как свежему человеку, это особенно интересно.

– Нам, как живущим третий месяц рядом с этим… – Карл сделал брезгливо-неопределенный жест в сторону окна, откуда, впрочем, Туман не был виден, – все это не менее интересно.

– Да, собственно, и рассказывать нечего. Мы знаем о Тумане не больше, чем в первые дни. Ну, знаем его форму, объем, примерную динамику роста – кстати, в последнее время он растет несколько быстрее. Знаем, что над ним можно безопасно летать, что он ничего необычного не излучает. Мы даже не знаем, что это за агрегатная среда. Сначала думали – аэрозоль, но он не рассеивается и не реагирует на ветер. Твердое тело или, что более вероятно, очень вязкая жидкость? Но почему материальные предметы проваливаются в него без сопротивления? Его совершенно невозможно исследовать. Его ничем нельзя просветить. Длинные волны его огибают, короткие в нем вязнут. Кое-что отражается, но это ничего не дает. Я уже говорил, сам он не излучает, в первые дни были сильные электромагнитные всплески, а сейчас ничего. Пробовали опускать в него приборы, брать пробы… Доставали обрывки тросов. Один вроде бы пережженные, другие просто рассыпаются в прах – разрушена кристаллическая структура, а чем разрушена – черт его знает. Факт заключается в том, что ничто, помещенное туда, обратно не вернулось. Однажды заявились к нам добровольцы, говорят, Туман – это иной разум, мы идем устанавливать контакт. Им, конечно, запретил, они как-то пролезли… Ни один не вернулся, естественно. Лично у меня сложилось впечатление, что Туман просто не дает себя исследовать.

– И какие же гипотезы у современной науки? – спросил Генрих.

– Разные, да что в них толку? Некоторые придерживаются первоначальной версии об атмосферной аномалии, вызванной экологическим кризисом. Но, по-моему, Туман слишком сложное явление, чтобы вылепиться из атмосферных осадков. Это все-таки не кислотный дождь. Другие считают Туман формой жизни, правда, сильно расходятся в оценке степени ее организации, и опять неясно, откуда она взялась. Говорят и о космической экспансии…

– И что вы об этом думаете? – поинтересовался Петер.

– Во-первых, я всю жизнь не верил во все эти тарелочки, зеленых человечков и тэ дэ. Как физик, я не знаю разумной альтернативы специальной теории относительности, я имею доказательства, что скорость света – предел для скоростей, и не имею опровержений этому постулату. А уже одно это делает межзвездные путешествия практически невозможными и бессмысленными. А во-вторых, если бы иной разум хотел нас уничтожить, он не стал бы избирать столь заумный путь. Достаточно сбросить пару атомных бомб на русских и американцев, и мы сами перебьем друг друга. А тут – Туман, явление единичное и локальное…

– Это, кстати, не факт, – заметил Петер. – Единичный случай в цивилизованных странах. А кто поручится за амазонскую сельву, африканские пустыни, Гималаи, океан, наконец?

– Как раз за это поручиться можно. Мы живем в век спутников, каждый метр земной поверхности просматривается, а после появления Тумана – просматривается особенно тщательно. Сейчас можно сказать с уверенностью: Туман – уникальное явление.

– Национальная достопримечательность, – усмехнулся Артур. – Кстати, доктор, как скоро эта достопримечательность выйдет за национальные границы и начнет кушать Европу?

– О, на этот счет нет смысла беспокоиться. Если, конечно, скорость роста Тумана не возрастет, то у нашей старушки Европы есть все шансы дотянуть до двадцать третьего столетия, а последний клочок суши – это, кстати, будет малоизвестный островок на юго-востоке от Новой Зеландии – Туман поглотит только через семнадцать веков. Вот, кстати, существенный аргумент против экспансии: больно уж затянутая операция.

– А какой же версии придерживаетесь вы? – спросил майор.

– Мне кажется интересной гипотеза о вырождении материи или пространства. В области, воспринимаемой нами как Туман, вообще нет вещества в привычном понимании. Известные структурные этажи – молекулы, атомы, элементарные частицы, может быть, и кварки – разрушены, связывающие их четыре фундаментальных взаимодействия – не работают или страшно искажены. Возможно, там действуют иные физические законы, по иному течет время… Не исключено, что Туман – колоссальный запас энергии. Правда, если она самопроизвольно высвободится – от Земли останется немного.

– Значит, реальная опасность все-таки существует? – спросил Карл.

– Я же говорил, в отношении Тумана ничего нельзя сказать. Пока единственная реальная опасность – это то, что он поглотит наш город через два года. Естественно, если мы никак не сможем замедлить его рост.

– А что думает по поводу Тумана наш доблестный генерал Граубер? – обратился Генрих к Грэбсу. – Если это, конечно, не военная тайна.

Майор пожал плечами.

– Кое-что и тайна, конечно… Кое-что я могу вам сообщить – конфиденциально, разумеется. В штабе еще не оставили мысль о том, что это – агрессия. Земная или внеземная – впрочем, военные тоже мало верят в космическое нашествие. Но в общем-то генерал Граубер рассматривает Туман с узкопрофессиональных позиций – как противника, против которого он по приказу сверху готов в любое время применить любое оружие. Вообще говоря, сам он ничего не решает, армия, как вы знаете, – структура иерархическая: генерал Граубер смотрит на министра обороны, министр на Президента, Президент, в кои веки раз – на науку, а наука, в лице нашего досточтимого доктора Кромвальда, разводит руками. И вот этот жест спускается по всем ступеням армейской иерархии вплоть до вашего покорного слуги, которому и остается повторить его перед вами. – И майор развел руками точь-в-точь как доктор Кромвальд.

– Насколько я понял, – задумчиво произнес Кромвальд, – «любое Оружие» означает вплоть до ядерного?

Грэбс энергично загородился обеими руками:

– Я ничего подобного не говорил!

– Разумеется, не говорили, майор… Но кое-кто из военных мне уже намекал на это частным образом. Я ответил ему и повторяю вам, с тем чтобы вы намекнули Грауберу: чем бы Туман ни оказался, этого делать нельзя ни в коем случае. Даже если Туман имеет вполне тривиальное объяснение, взрыв, скорее всего, не уничтожит его, а раскидает его частицы, которые могут стать зародышами новых туманов, по всей Европе. А если Туман – действительно область вырожденного или иного неадекватного пространства, последствия могут быть самыми немыслимыми. Ну, например, взрыв вашей бомбы произойдет в столице или где-нибудь в Нью-Йорке. Или послужит детонатором для высвобождения энергии Тумана, о которой я уже говорил. А может быть, бомба ухнет туда, как все прочие предметы, и никаких следов.

– Вы, очевидно, правы… Но не можем же мы сидеть сложа руки! – взорвался вдруг Грэбс. – Мы, в конце концов, вояки, наше дело – выполнять приказы. Но вы, ученые! Вы относитесь к Туману так, словно это вещество, синтезированное в вашей пробирке! Вещество, конечно, очень интересное с теоретической точки зрения, на нем можно сделать диссертацию, его любопытно понаблюдать под микроскопом, а потом заткнуть пробирку пробкой, выпить горячего чая и отправиться спать!

– Та-а-ак, – протянул доктор, медленно поворачиваясь к майору. – И что вы нам предлагаете?

– Действуйте, в конце концов! Положим, вы не знаете и не можете узнать, что такое Туман. У вас нет научно обоснованной концепции борьбы с ним. Но экспериментируйте! Обстреляйте его лазером, облучите рентгеном…

– Вы не учитываете одного, милейший майор. Если мы ничего не будем делать, мир просуществует еще многие столетия, а в результате предлагаемых вами поспешных экспериментов может взлететь на воздух в несколько секунд!

– Господи, о чем вы говорите! – воскликнул вдруг Альберт, за весь вечер не произнесший ни слова. – Ядерное оружие, рентген, лазеры… Как будто не ясно, что Туман – средство психического воздействия!

– Психического? – переспросил Кромвальд. – Как это понимать?

– Я не знаю, кто и как создал Туман, – ответил Хольд, – но я знаю, зачем. Туман не взорвется и не уничтожит нашу материю. Это оружие, но направлено оно не против нас.

– Не против нас? – удивился Артур. – Но против кого же?

– Против нашего будущего! Против наших детей. Вы же видите, что он сделал с нашими детьми! У нас были хиппи, панки, рокеры, но такого не было никогда.

– Ну почему, – возразил Карл, – мне это весьма напоминает гитлерюгенд.

– Это чисто внешнее сходство! Во-первых, они вне политики. Они считают, что всякая политика – грязь. Они не интересуются национальным вопросом. Более того, они борются с развратом и наркотиками и выглядят даже конструктивной силой. Но это деструктивная сила! У них один общий враг! Это мы, наше поколение, наш мир! Где вы видели такое количество детей, столь последовательно настроенных против родителей? Не против евреев! Не против коммунистов или буржуазии! Не против своих сверстников – панков или хиппи! Это все действительно уже было, и это хоть и скверно, но понятно, объяснимо. Но против старшего поколения, независимо от идеологии и национальности! Конечно, подростковые комплексы, молодежные проблемы… но не до такой же степени! Теперь скажите: неужели это возможно само собой? Неужели за этим не стоит Некто, готовящий из наших детей штурмовиков против нас?

– Ну вот, опять Некто, – поморщился Карл, – опять абстрактная угроза. А кто этот Некто? Иностранные спецслужбы? Пришельцы из космоса? Из другого измерения? Все эти наши разговоры гроша ломаного не стоят. Мы не имеем ни малейшего понятия даже о том, имеем ли мы дело с живой или мертвой природой, а рассуждаем о планах и психологии Тумана.

– Сам-то ты что предлагаешь? – спросил Беланов.

– Ничего я не предлагаю, Артур. Я, в конце концов, не ученый и не политик, я скромный муниципальный служащий. По-моему, раз уж мы ничего не можем с ним поделать, надо срочно эвакуировать город, обнести его колючей проволокой и жить так, как будто ничего не случилось.

– Но ведь случилось же, Карл!

– Ты меня не понял. Ученые пусть исследуют, пусть изучают. В конце концов, он растет, и это вынуждает нас действовать. Но всем остальным не должно быть до этого дела! Мы ничего не можем изменить, так незачем трепать нервы себе и окружающим. После эвакуации города я поместил бы во всех газетах интервью с крупнейшими учеными и протоколы комиссий по тему: «Туман перестал расти». Это будет ложь, но это будет ложь во спасение. Миллиарды людей во всем мире вздохнут с облегчением и вернутся к привычным занятиям. В конце концов, какая польза от того, что они будут сходить с ума, спиваться, кончать самоубийством? Это не остановит Туман. Мы, черт возьми, не заслужили, не должны нести ответственность за этот чертов серый кисель!

– Кстати, об ответственности, – вмешался Петер. – Вы знаете, мне, как врачу, приходится сталкиваться с весьма разнообразными концепциями моих пациентов. Сейчас, когда у всех на уме Туман, попадаются очень интересные. Один пациент высказал теорию, что Туман, мол – это материализованное абстрактное зло.

– Не понял, – переспросил Кромвальд.

– На протяжении многих тысячелетий люди совершали дурные поступки, и количество зла в мире возрастало. Наконец в двадцатом веке, за который было совершено зла больше, чем за всю предыдущую историю, был достигнут некий критический порог… или критическая масса… и зло из категории идеальной, не существующей вне нашего сознания, перешло в категорию материальную. Изучать Туман бесполезно, это все равно что анатомировать дьявола или пытаться понять, почему привидения не падают на землю под действием силы тяжести. Пока мировое зло увеличивается, Туман растет.

– А почему он возник именно у нас? В старой доброй демократической Европе… – произнес Артур.

– Демократия тут не имеет значения. Просто у нас был совершен тот последний злой поступок, после которого критический порог был превзойден. Какой-нибудь мальчишка кинул камнем в кошку, а в результате мы имеем Туман.

– Он действительно сумасшедший, этот ваш пациент? – спросил Генрих.

– Что значит «сумасшедший»… Люди, далекие от психиатрии, обычно представляют себе психически больных в виде двух категорий: идиот, который сидит на полу и булькает, воображая себя чайником, и маньяк, совершающий зверские изнасилования. На самом деле все куда многообразнее… Да, этот человек серьезно болен, но он умен и с ним бывает интересно побеседовать.

– А сами вы что думаете? – спросил Артур.

– Не знаю, – пожал плечами Петер. – Что бы это ни было, это далеко от моей специальности. Нет никаких оснований считать Туман массовой галлюцинацией. Говорят о нем все что угодно, и объяснения дают разные, от космических пришельцев до кары небесной. В последнее не верю, ибо атеист, а что до первого, то почему бы нет? Я не столь категоричен, как доктор Кромвальд. Межзвездные полеты нецелесообразны? Так это с нашей точки зрения. Инопланетная логика может совершенно не походить на нашу. Обычный представитель вида homo sapiens, полностью принадлежащий к нашей культуре, в результате ничтожной аномалии в мозгу становится нам совершенно непонятен. Что такое сумасшедший, не с медицинской, а с философской точки зрения? Это человек, рассуждающий по иным, нежели мы, законам. Строго говоря, мы не можем судить, правильны эти законы или нет. Мы знаем только, что они ненормальны, то есть не такие, как у абсолютного большинства и в наших условиях не годятся для жизни. Но почему не допустить, что где-то есть мир, в котором именно эти законы обеспечивают выживание? Да и вообще, восприятие чего-нибудь как ненормального может вытекать из нашей отсталости. Я уверен, что в восемнадцатом веке Эйнштейна с его теорией относительности наверняка упрятали бы в желтый дом.

– Не понимаю, как можно быть психиатром с такими воззрениями, – усмехнулся Карл.

– Ну, не следует впадать в другую крайность и считать всех сумасшедших непризнанными гениями. Болезнь есть болезнь, и больному не легче, если где-нибудь его патология является нормой. Когда у человека температура поднимается до сорока, его надо срочно лечить, хотя для птиц эта температура нормальная.

В этот момент раздался телефонный звонок. Генрих снял трубку и с удивлением передал ее майору. Тот с минуту слушал с нахмуренным лицом, потом сказал «Есть!» и положил трубку.

– Сожалею, господа, но вынужден вас покинуть. Приказ срочно явиться в штаб.

– Что там стряслось? – недовольно пробурчал Карл.

– Не знаю, а если бы и знал, вряд ли имел бы право сказать.

– Послушайте, майор, как они вас нашли? – спросил Генрих.

– Служба! Я обязан сообщать им, куда отлучаюсь.

Едва Грэбс вышел, телефон снова зазвонил.

– Это меня, – сказал Кромвальд. – Я тоже информировал, куда иду…

Доктор говорил по телефону несколько дольше майора.

– Да!.. Вы уверены?.. Когда началось?! И сколько?! Что значит «не телефонный разговор»?! Вы понимаете, чем это может кончиться? Да! Конечно, еду!!

Кромвальд вскочил. От его благодушного спокойствия не осталось и следа.

– Туман! С ним что-то происходит. Приборы как взбесились. Советую всем отправляться по домам, собирать вещи и слушать радио. Возможна срочная эвакуация.