Текст книги "Я – сингуляр"

И вообще-то это первая женщина, с которой хочется общаться, просто общаться, находя в этом странное мучительное счастье.

Сегодня проснулся в раздражении, уже твердо решив, что не стоит брать Арджнуну в команду не только для штурма замка, но даже в поход на рейд-босса. Быстро и хаотично прокручивал в уме слова, которые скажу, если придется объясняться, а придется, он настырный, привык своего добиваться… и с ужасом понял, что пора начинать новую изнурительную борьбу с наркозависимостью к баймам.

Я уже сражался с нею и побеждал, как сам полагал, но это не тот наркотик, от которого можно избавиться окончательно, как от простеньких экстази, кокаина или допотопного героина. Люди, страстно увлеченные своим делом, абсолютно иммунны к этой страсти, но те, кому делать абсолютно не хрена, так же абсолютно зависимы. И никакой героин не идет в сравнение с мощной тягой к баймам.

Я же, как говно в проруби, болтаюсь посредине. Время от времени начинаю уходить в баймы на шесть-семь часов, а то и больше, в конце концов вообще их становится вполне достаточно для полноценной жизни: не надо бриться, надевать штаны, выходить из квартиры, запирать на все замки, вызывать лифт, а потом бежать к остановке троллейбуса или к станции метро.

В байме свой прекрасный мир, собираемся в команды по вкусам, привычкам и наклонностям, никакой шеф не комплектует их, как ему восхочется. Все зависит от нас самих, вместе бьем особо опасных мобов, а если общение надоедает, иду в одиночку бродить по необъятному миру, бью мобов, равных себе по левелу или слабее, собираю ресурсы, коллекции, трофеи, любуюсь красотами, захожу в древние замки и рассматриваю строения. И не надо выходить под дождь на улицу. Даже галстук не надо надевать, да и бриться незачем…

Так что постепенно удобство виртуального общения начинает теснить сперва общение реальное, ну это хрен с ним, не жалко, а дальше начинаются вещи похуже: баймы начинают отгрызать время от рабочего времени. Кто-то играет прямо на службе, на этих людях можно ставить крест. Полагают, что хорошо устроились: жалованье все равно идет, но, во-первых, это до момента, как застукает шеф, во-вторых, такой человек ничего полезного не сделает для возвышения фирмы, а это значит, что в лучшем случае проторчит на этой мелкой должности до пенсии, карьерного роста не будет.

Я играл сперва «как все», то есть из свободного времени отрывал кусочек для байм, потом играл уже все свободное время, отказываясь от предложений сходить по бабам, встретиться за пивком, отправиться к Люське или Машке, у нее сейчас собрались подруги, устроим классную групповуху… Групповуха звучит заманчиво только для тех, кто в них не участвовал, а после двух-трех раз понимаешь, что оргазмы все те же, природу не обманешь, зато условностей и сложностей прямо пропорционально числу участников. Так что лучше уж в одиночку трахать одну, а еще лучше – ручкой-ручкой под столом, глядя в экран. Здесь вообще полнейшая свобода и раскованность!

Такую борьбу с собой я начинал почти бессознательно. Все-таки есть какой-то предохранитель в каждом из нас: как только уход в мир баймы становится слишком уж, что-то поднимается изнутри, и почти каждый говорит себе, внезапно трезвея: да что это я? Это ж виртуал, а я живу в реале! Нет, надо кончать с этим, кончать, кончать!

Кончить не удается, но на этом внутреннем протесте удается в байму не заходить днями, а то и неделями. Потом начинаешь заглядывать одним глазком на полчасика, часик, просто бегаешь по локациям, отдыхаешь, любуешься, ни с кем почти не общаешься, чтобы не втягиваться в процесс. Иногда стоит даже завести нового перса, у меня их шесть, чтобы старые друзья не приставали с предложениями пойти завалить рейд-босса, выбить эпическое оружие, пройти зачарованный мост…

Потом, конечно, погружаешься глыбже и глыбже… До нового угрызения совести.

С другой стороны, если уметь ограничивать себя в баймах, то они дают больше реала. Грубо говоря, проще сдрочить под столом, сидя перед экраном, чем час ехать на другой конец города, чтобы трахнуть какую-то дуру, а затем час добираться обратно. Да за эти три часа я получу и эротики море, и мобов набью кучу, и успею в осаде замка поучаствовать или в море рыбу половлю зубастую, что на рыбака бросается…

Глава 12

Работа раздражает, хотя занимаюсь как раз тем, чем хотел заниматься: компьютерной графикой. Правда, приходится чаще всего обслуживать дурацкие шоу. Единственное утешение, что свой рабочий день определяю сам, а жалованье побольше, чем у преподающего в универе профессора.

Лариска исчезла на пару недель: гастроли. Я сходил в ночной клуб, и хотя все как обычно: потанцевал, познакомился, потрахался, но странное ощущение, что это как будто не я веселюсь, начало посещать с повторяемостью лунных приливов.

Сегодня с работы вышел поздно, кое-что наладил, чтобы завтра корячиться меньше, потом заглянул в книжный, купил пару карт и долго высматривал, не появится ли Габриэлла.

Когда наконец выбрался на улицу, город прогибается под тяжелой грозной тенью, холодный ветер несет мелкий мусор. Сверху, негромко и предостерегающе грохоча, ползет угольно-черная туча.

Народец разбежался по подъездам загодя, еще до того, как упали первые капли. Я ускорил шаг, порадовался, что теперь даже книги продают, упакованные в целлофан, а два рулона, что тащу из книжного магазина, обтянуты пленкой очень даже ничего. Когда холодные нити дождя слились в веревки, в канаты, одежда враз промокла, липнет к телу, а рулоны стали скользкими, как большие рыбы. Надо бы в любой магазин по дороге, вон как вытаращилась из-за стекла толпа народу, не понимают, гребаное большинство…

Эта мысль добила, не захотелось к этому большинству даже сейчас, когда оно право… или вроде бы право, потому что не вижу зла, чтобы пройти под дождем до своего дома, а не отсиживаться в укрытии, прячась неизвестно от чего, будто с неба не вода каплет, а раскаленное олово.

По проезжей части несутся машины, вокруг колес крутятся целые торнадо грязной воды, по тротуару вода бежит широким потоком. Поверхность похожа на спину гигантской жабы, вся в крупных пузырях, ноги в кроссовках сразу промокли. Потоки воды несут окурки, обертки от мороженого, сбрасывают на проезжую часть, где с ревом несется грязно-серый ручей, превращаясь на глазах в небольшую бурную реку.

Впереди мир закрывает сизо-черная стена туч, а по ней с учащающимися интервалами страшно раскалывает мир исполинская ветвистая молния, похожая на корень плазменного дерева. Тут же начинают истошно вопить сигнализации припаркованных машин, лают собаки, а весь мир сжимается в страхе, ощутив, насколько он мал и ничтожен перед лицом вселенской мощи.

От ударов небесного грома вздрагивала земля, я сцепил челюсти и заставил себя не убыстрять шага: до дома уже рукой подать, а бежать глупо, все равно промок до нитки. Под навесом моего дома укрылись самые храбрые, всякий раз с ликующим визгом отпрыгивают, когда сильный порыв ветра несет в их сторону водяную пыль, экстремалы, значит, а остальные жильцы, которых непогода застала на выходе, предпочитают смотреть из застекленной части подъезда.

Экстремалы меня встретили недоумевающими взглядами, что-то я слишком суперэкстремал, промок весь, это же надо, я криво усмехнулся и, оставляя потоки воды с одежды, вошел в подъезд. С меня натекла лужа, пока ждал лифта, в нем тоже образовалось озерцо, но, когда поднялся к себе, за мной протянулись разве что чуть-чуть влажные следы.

Разделся, развесил для просушки, посмотрел на себя в зеркало. Дело даже не в том, что мне моя морда, скажем, не нравится. Нет, нравится. Да и вообще мужчинам должна быть по фигу собственная внешность. Мне она не по фигу, да и никому не по фигу, это все брехня, но все-таки я своей внешностью доволен.

Раздражает только, что я намертво всажен в это тело и сделать уже ничего нельзя. В смысле, поменять, как меняют одежду. Тело, если честно, всего лишь одежда для меня, который живет внутри. Мы просто об этом никогда не задумываемся, занятые какими-нибудь сверхважными идеями вроде секса с женой босса, но правда от этого не перестает быть правдой: мы все живем в этих телах и покинуть не можем, пока те не износятся. А потом просто дохнем.

Впрочем, кое-что я сделал: накачал плечи, добавил бицепсы, а то руки слишком тонкие, как у старика, в двадцать семь лет еще рано ходить с болтающимися на костях тряпочками. Некоторые даже накачивают и морды: есть упражнения, что подтягивают кверху брови, убирают морщины у глаз, носогубные складки и прочие возрастные дефекты. Это не по мне, слишком сложно. Да и не волнует меня настолько пара морщин на морде, я лучше накачаю грудные мышцы. Это и легче, и заметнее глазу.

Впрочем… меня унижает то, что какой-то там питекантроп или кроманьонец задал конструкцию, в которую я всажен. Только такой череп, такая форма ушей, носа, губ. Поменять хотя бы из принципа…

Звякнул домофон, на экране высветилась морда, которая сперва показалась незнакомой, слишком уж типовая, потом узнал Беляева. Филателисты сбиваются в кучки, собиратели игрушечных паровозиков – в группки, даже фаны футбольных клубов ходят толпами, а мы иногда вспоминаем друг о друге на почве никому ненужности и неприкаянности. Мало ли что думаем о своей нераскрытой значимости, но после работы ничем не заняты…

– Привет, – сказал он радостно, он всегда натужно-радостный, – это я, Шурик!

– Открываю, – сказал я.

Те, кому делать не фига, обычно убивают время в ночных клубах. Там мы и познакомились. Еще с нами был третий, Вадик Тюпавин. А так как все трое неженаты или уже неженаты, общность некой масонской ложи, когда общие цели, стремления и желания, сплотила на некоторое время.

Шурик вошел веселый, шумный, с размаху хлопнул ладонью о ладонь, эхо звучного шлепка прокатилось по прихожей и юркнуло в комнаты.

– Давно у тебя не был, – сообщил он. – Ты что, новые обои наклеил?

– Иди в комнату, – пригласил я. – Кофе хочешь?

Он удивился:

– А у тебя нет ничего крепче?

– Есть виски, – ответил я. – Есть ром.

Он потряс головой:

– Это слишком.

– Есть вино…

– Плесни вина, – попросил он. – Правда, я за рулем…

– Наслышан, – сказал я, – ты какую-то крутую квартиру купил?

– И я наслышан, – ответил он, – только это не я купил, а Тюпавин. Он еще не закончил ремонт, потом загудим, отметим так, что небу жарко будет!

Я пошел на кухню, он топал за мной, но задержался в дверях комнаты, на той стене огромный постер, женщина смотрит внимательно и строго.

– Ух ты, какая… Это хто?

– Не узнал? – спросил я.

– Не, – ответил он в затруднении. – Видел где-то… крутится вот в голове имя. Но не ухвачу никак…

– Я тоже, – сказал я. – Восходящая звезда.

Он постоял, посмотрел, заходя то справа, то слева. Ее серьезные глаза провожали его всюду оценивающим взглядом.

– Да, – сказал он наконец с уважением, – новая формация…

– В смысле?

– Серьезные приходят, – пояснил он. – На смену финтифлюшкам.

– Тогда нам конец, – сказал я. – Я серьезных тоже боюсь.

– С финтифлюшками проще, – согласился он. – Потому те, что поумнее, врубились и теперь косят под финтифлюшек. Как видят, что подходишь, сразу перестают о когерентной функции в трехмерности, а начинают о шмотках…

Я пожал плечами.

– Это что-то новое, а я старомоден.

Он захохотал:

– Старомоден? В смысле, предпочитаешь раком?.. Анатоль Франс утверждает, что это самая древняя поза. Верно?

– Ну, археологи говорят…

Он хохотнул снова:

– Да это и без археологов ясно. И понятно, почему Анатоль Франс предпочитает только ее, ха-ха!

Я покосился на открытый балкон. В это время на соседнем часто торчит Катька, малолетняя дочь соседей. Я с ними в хороших отношениях, меня считают приличным молодым человеком, а у приличных по дефолту и друзья должны быть приличными.

– Держи, – сказал я, вручая бокал. – Красного или белого?

– Красного.

– А тебе можно?

– В каком смысле?

– Ты ж на новой иномарке приехал?

Я налил, он захохотал, наблюдая за красной струей, что с легким шипением, пузырясь, заполняет бокал.

– Ну ты чудак! Сейчас у всякого в кармане таблетки. Есть еще спреи. Сколько ни выпил, а пшикни в рот – никакого запаха! В любой аптеке.

– А анализ крови?

– С чего его станут делать? – удивился он. – Это если собью кого.

– А не собьешь? – спросил я.

Он отмахнулся.

– Нельзя же всю жизнь беречься! Жизнь одна, надо прожечь, а не продымить.

Я налил, ногой толкнув створку двери на балкон, Шурик по-гусарски лихо выпил, от второй все же отказался, лихость лихостью, но не переборщить, посмотрел на часы:

– Ого, через часик в клубе начнется настоящее веселье… Прибудет сама Аня Межелайтис!

– Да, – сказал я, – если сама…

– Сама, сама, – заверил он. – Знаешь, сколько ей платят?

– За что?

– За такие вечеринки? Только за то, чтобы появлялась!

– Не знаю.

– И я не знаю, – признался он. – Но говорят, с ума сойти, сколько платят.

– Наверное, много, – согласился я.

Он посмотрел на дверь ванной.

– Не против, если приму душ? День был жаркий.

– Валяй, – сказал я. – Шампунь, гель для душа там на полке.

Дверь за ним прикрылась, мы ж пока с нормальной ориентацией, хотя замок не щелкнул, я услышал шум льющейся воды, а пальцы мои, подрагивающие в нетерпении, словно наркоманьи, уже срывали пленку с длинного бумажного рулона.

Карта Марса развернулась во всей страшной красе: мертвые красные пески, камни и валуны странной формы, на Земле таких нет, над странно близким горизонтом – жутковатое небо с тусклыми звездами, хотя это день, марсианский день…

Снято последним спутником с такой четкостью, что уже нет сомнений: высадятся в намеченном две тысячи двадцатом году, обязательно высадятся. А то и раньше, чтобы опередить русских и китайцев. Для того и такие подробные карты, уже ищут местечко для научного городка…

Место на стене отыскалось между лунной картой и великолепным снимком Юпитера. Дальше сразу три фото Сатурна, не самые лучшие, но крутые и новейшие спутники к нему еще не добрались.

Я все еще стоял перед картой, когда Шурик вышел из ванной, обнаженный до пояса, капельки воды блестят на ресницах. На ходу бурно тряс кистями рук, засунув указательные пальцы в уши, морда сморщилась в наслаждении, а я впервые за долгое время рассмотрел, что у него выпирающий животик: нежный, из белого сала, мощные валики отложились на боках, раздувая талию.

– Хорошая штука, – сообщил он, – этот душ. Только жаль, что в этих проклятых метрах не по двести сантиметров! А то бы ванна поместилась.

– Да ладно, – сказал я вяло. – Меня устраивает.

Он оглянулся на открытую дверь, там синеватый свет и мягко жужжит аппаратура, освежая, очищая и деактивируя.

– А может, демонтировать? И поставить ванну?

Я удивился:

– Зачем?

– Чудак, – сказал он покровительственно. – Полежать в теплой водице, побалдеть… разве не здорово? А в твоей коробке помылся и – на выход. Больше делать нечего. Даже сесть негде.

– Нет, – сказал я.

– Денег жалко? – догадался он. Добавил покровительственно: – Я подброшу в долг. Никаких процентов! А отдашь, когда сможешь.

Я покачал головой:

– Шурик, ну чего вдруг? Это ж не та ванна, что устанавливают изначально. Я брал пустую квартиру. И душ установил сам.

Он изумился.

– Ты что? У тебя был выбор: установить ванну или душ, а ты выбрал душ?

– Да.

– Ну ты урод, – сообщил он с глубоким удовлетворением. – Душ – это для тела, а корытце – для балдежа. Да и с девочкой можно полежать, побаловаться. А у тебя что: помылись и сразу в постель? Нет в тебе романтики.

– Нет, – согласился я.

– А что вдруг?

– Да сломалось что-то. Во мне.

Он гулко хохотнул:

– Знаю, так бывает. На меня тоже пару раз накатывало. Здесь главное – не поддаваться! Будь стойким. Как только начнет такое приближаться…

– Какое? – спросил я с интересом.

Он отмахнулся с полным пренебрежением, но глаза оставались серьезными.

– Ну, мерехлюндии, сам знаешь. Надо сразу винца, и тут же звонить телкам. А нет свободных, беги на улицу, даже если ночь, хватай любую, пусть и ноги колесом, а морда ящиком!.. Это же лекарство, а лекарству можно быть и противным. Главное – держать себя все время занятым, понял? Вон Тюпавин в таких случаях просто напивается, но это недостойно мужчины! Как думаешь? Ты ж не пьешь, хоть у тебя всегда полно всякого.

Я указал на фен, Шурик отошел с ним к зеркалу, шнур позволяет, я вышел на балкон. Небо уже темное, чужое, а на нем, как на дорогом бархате, ослепительно блещет, красуясь богатством, драгоценное колье Медведицы. Как редкий алмаз горит Полярная звезда, а через всю черноту протянулась белая полоса Млечного Пути, который у южных соседей называется Чумацким Шляхом, а у северных – Серебром Дракона.

Значит, и Шурик, мелькнула мысль. Ссылается на Тюпавина, тот тоже… Даже выработали защитные меры. Но что-то не хочется глушить себя ни вином, ни бабами, ни наркотой. Пусть даже тоска по недостижимому будет все острее. Я согласен смотреть на этот черный бархат с недоступными мирами и сладко тосковать…

За спиной зашлепали ступни, Шурик появился в дверном проеме.

– Че-нить клевое?

– Вчера и звезд не было, – объяснил я, – одна луна, а сегодня откуда их столько набралось?

Он посмотрел по сторонам:

– Кого?

– Звезд, – повторил я.

Он снова посмотрел на соседние балконы, не сразу догадался задрать голову. Звонко хрустнули шейные позвонки, он поморщился, зачем-то подвигал нижней челюстью.

– На фиг тебе звезды? Я думал, поп-звезду какую увидел! Говорят, Аня Межелайтис живет где-то близко.

– В самом деле? – спросил я вяло. – Автограф возьму…

– Она в темных очках ходит, чтоб не узнали.

– Но Тюпавин как-то же взял?

– А на каком месте она у него расписалась, догадываешься?

Я сказал вяло:

– Зная Тюпавина, догадаться не трудно.

– Вот-вот! Потому и расписалась, что прикол. Такое сразу в газеты попадает. А ты ж ей блокнотик протянешь, валаамская девственница!.. Так, Славка, на фиг тебе звезды? Гороскопы вон на каждом углу!

– Люблю звезды, – вздохнул я.

Он посмотрел с подозрением.

– Я тоже люблю. Особенно – Аню Межелайтис. Она всегда без трусов поет и обязательно подходит к самому краю! Я один раз такие снимки нащелкал снизу, закачаешься! Всю ванну обклеил. А ты какие звезды любишь?

– Настоящие, – ответил я нехотя.

– Я тоже предпочитаю настоящие, – заявил он гордо. – Вот Аня Межелайтис – настоящая! А еще группа «Без комплексов», там классные девчонки. И поют, и пляшут, и сиськи здоровенные… Всем дают щупать. Я один раз излапал всех троих, так потом, веришь, неделю у меня поднимался сразу, только вспомню!.. Ну все, Славик, я готов. Пошли!

– Куда? – удивился я.

– В клуб, – объяснил он терпеливо. – Тебе клево, в соседнем квартале, а я с другого конца города пер, в двух пробках постоял. Пошли, Аня вот-вот подъедет!

– Давай на нее с балкона посмотрим? – предложил я.

– А ты знаешь, с какой стороны она пойдет?

– Нет.

– И я не знаю. К тому же она сразу из подъезда в машину с бодигардами! Пойдем, надо успеть раньше, она всегда появляется с таким шиком…

Глава 13

Я поупирался, но моя беда в том, что всегда уступаю напору, и сейчас покорно влез в машину Шурика, а тот похохатывал всю дорогу, рассказывал случаи, вспоминал других звезд, но те слабее, а хваленая Русдая вообще перестает пользоваться вниманием, потому что выступает всегда в трусиках, а сиськи ни разу не показала даже нечаянно. Какой интерес ходить к такой на концерт, а ее песни всегда можно скачать на халяву, Инет велик…

Острая мысль кольнула мозг: Шурик в самом деле никогда не смотрит в небо! И Люша не смотрит. И Константин не смотрит. Как и Тюпавин, Демьян… вообще никто из моих друзей, да что там – из приятелей даже никогда не смотрит в небо, можно пропустить на заплеванном тротуаре блеснувшую монету, упустить шанс, не заметить и не проводить взглядом вот такие сиськи или вот такенную жопу, сразу представляя, как ими воспользуешься.

А Габриэлла, послышался ехидный голос, смотрит на небо? Или выбрала удобную профессию, чтоб вдали от людской суеты, своеобразный аристократизм или эскапизм, трактуй, как удобнее?

Не трожь, сказал я внутреннему голосу угрюмо, а то изничтожу. Габриэлла – святое.

– Почему? – спросил внутренний голос. – Почему святое?

– Потому, – ответил я зло. – Что-то должно быть святым.

Переступая порог клуба, смутно удивился: на какой хрен пришел. Еще пару дней тому клялся себе, что не загляну в подобные места хотя бы с месяц, но с порога умело подобранная какой-то сволочью грохочущая музыка вошла в резонанс с чем-то во мне, мои бедра начали покачиваться, как у шлюхи, плечи задвигались. Шурик потащил к столикам, хорошо бы что-то сожрать сперва, но мои глаза с быстро краснеющими белками уже шарили по плотной толпе танцующих.

– Ты так жрать хочешь? У меня мог бы перекусить!

– И пропустить Аню Межелайтис?.. А, вон она!

Вспыхнул свет, все прожекторы повернулись ко входу и поймали в широкое перекрестье прицела женскую фигурку. Я отсюда не рассмотрел эту Аню, Лариска о ней только и трещит, народ неистовствует, телохранители оттесняют фанатов, а сама Аня, раскланиваясь и ослепительно улыбаясь, прошла быстро к будочке диджея.

Вскоре оттуда объявили, что сегодня она будет просто помощницей, постарается выбрать для нас самые лучшие мелодии.

Шурик уже распорядился насчет ужина, но не успели взять вилки в руки, как он заприметил двух девчонок, «как раз под нас, Славик», заорал, перекрикивая музыку, они даже не оглянулись.

– Ладно, – рассудил он, – тогда сперва пожрем и выпьем! Я даже не знаю, что лучше: трахнуть прекрасную незнакомку в анус или же съесть хорошо прожаренную телячью отбивную?

Он быстро сделал заказ, но телячью отбивную не заказал, зато три вида раков, мидии и еще какую-то хрень, от которой якобы повышается эта самая мужская сила.

Минут через десять перед нами появились раки, Шурик забыл обо всех женщинах мира: раков он не ел, а жрал, хотя я никогда не понимал этой страсти, предпочитаю большой хорошо прожаренный бифштекс. Рака же нужно сперва разломить, отделить головогрудь от хвоста, а уже потом отламывать защитные рачьи латы и высвобождать для пожирания нежное белое мясо, по своей малости похожее на белого червяка.

Еще можно разгрызать и высасывать мозг из рачьих клешней, это совсем уж малость, меньше капельки, но с каким азартом грызут, хрустят, чавкают, глаза горят первобытной страстью… Может, все дело в этом, что это инстинктивное напоминание о миллионолетней привычке пещерных людей?

Тот же атавизм, что заставляет вполне благополучного и небедного человека покупать ружжо и неделями бегать за бедным зайцем или выслеживать уток, хотя с его жалованьем может скупить всех уток области?

Шурик перехватил мой взгляд, широко улыбнулся и сказал сквозь треск рачьего панциря:

– А тебе что, худой рак попался?.. Возьми вот этого, это рачиха!.. Смотри, икра еще цела…

Я виновато улыбнулся, нельзя выпадать из компании, начал ломать хитиновые доспехи, отрывать клешни, совершать все нужные действа и даже делал вид, что все это не просто нравится, что я в восторге, что это мой мир и что я кайфую.

На моем блюде растет гора рачьих панцирей, хоть и не так быстро, как у Шурика, но быстрее, чем у соседа за столиком. Бедолага пока еще не наловчился их разделывать, но старается, глаза горят, и вообще старается поскорее начинать ощущать кайф, чтобы как все люди.

А что я, мелькнуло у меня. Почему все никак не начну ощущать первобытную радость? Я же вроде бы из такого же мяса, таких же костей и жил…

Когда от раков остались одни панцири, Шурик довольно рыгнул и сказал бодро:

– Славик, сейчас увидишь, насколько я был бы хорош в роли дипломата.

– Да ладно тебе, дипломат…

Он вскочил и догнал двух девчонок, те вклинились в толпу. Шурик не успел заговорить с ними, как обе начали танцевать. Он тут же завертелся возле них, танцует в самом деле здорово, о чем говорили, конечно, я не слышал, но девчонки, одна блондинка, другая рыженькая, к моему удивлению, прервали танец и пошли за ним.

Все трое улыбались до ушей, Шурик заявил с ходу:

– Это мой лучший друг, Славик, компьютерный гений, холостой и хорошо зарабатывающий!

Я помахал рукой:

– Все брешет. Девочки, вам что заказать?

– Мне пепси, – сказала блондинка.

– Мне мороженое, – сообщила рыженькая. – Жарко…

Молоденькие, явно школьницы, но уже с тем жадным блеском в глазах, когда видят столько всего, и все им отныне доступно, можно хватать и пользоваться, никаких осточертевших родительских запретов…

– Вы классные девчонки, – сообщил Шурик убежденно, – я как увидел вас, так сразу сказал Славе: вон смотри, самые классные девчонки в этом клубе! И Славик сразу понял, что я говорю про вас двоих… Правда, Слава?

– Точно, – подтвердил я. – Сразу видно, что вы девчонки смелые и самостоятельные.

Обе разом засмеялись, блондинка сказала игриво:

– Это верно, мы – девочки без комплексов. А вы?

Шурик довольно гоготнул и сказал бодро:

– Мы тоже, только мы не девочки!

Обе снова захохотали, рыженькая протянула руку:

– Меня зовут Лиза.

Рукопожатие ее было дружеским и крепким. Вторая девочка протянула руку несколько жеманно:

– Валя.

Шурик сказал с укором:

– Ну вот, еще и не потрахались, а уже познакомились… Непорядок!

Снова все засмеялись, я тоже улыбался изо всех сил, а Шурик продолжил с подъемом:

– У меня машина просторная, можно начать с нее.

Лиза наморщила нос.

– В машине… как-то банально. Мы вообще-то предпочитаем экстремальный секс. А вы?

– Мы любой, – ответил Шурик с подъемом. – А экстремальный – это когда вам морды бьют?

– Как смешно, – сказала Лиза с неудовольствием, но тут же засмеялась: – Но вообще-то прикольно, надо запомнить. Экстремальный – это когда опасно… Например, на эскалаторе.

Шурик сказал нерешительно:

– Точно морду побьют. Недавно кончился матч между «Спартаком» и «Торпедо», часа три будут переть, как слоны… И без экстремального все равно побьют! А дожидаться ночи… чтоб на эскалаторе пусто…

Лиза сказала с вызовом:

– И что, боитесь?

Шурик ответил честно:

– Да нам бы такой экстремальный, чтобы для этого не лезть на Эверест. Сейчас час пик, и без всякого секса затопчут! До ночи ждать долго… А чем сейчас будем заниматься? Вы хоть сиськи покажите!

Лиза хихикнула, с готовностью задрала майку. Груди крепкие, как очерченные циркулем, еще не отвисшие, хотя достаточно крупные, чтобы вот так хвастливо задирать и дразниться. В сосках блестят колечки пирсинга. У меня болезненно холодеет внутри, когда я представляю, как это больно, когда вот так прокалывают… но у меня здоровые реакции, а эти, с пирсингом, все мазохисты…

Валя подняла маечку чуть стеснительнее. Ее грудь мельче, зато алые кружки кажутся совсем детскими, а кончики уже вздулись, похожие на поспевшие ягоды земляники.

– Класс, – опередил Шурик с видом знатока. – Славик, правда класс?

– Класс, – подтвердил я.

– Класс, – повторил Шурик, девчонки, хихикнув, опустили маечки. – Классные сиськи. Ну что, рискнем, экстремалы?

Трахались на движущемся эскалаторе. В первый раз не успели, у меня эрекция появилась, когда опустились в самый низ. Пришлось, придерживая штаны, перебегать на ленту, ползущую вверх. Лиза довольно повизгивала, глаза горят, у нее сразу пошли оргазмы, меня же отвлекало все на свете, даже фонари, равномерно проплывающие вниз. К тому же на противоположной ленте опускается группа подростков, сразу заулюлюкали, кто насмешливо, кто одобрительно.

К концу ленты я ощутил, что уже близко, но не успел: пришлось все так же, придерживая брюки, перебежать на соседнюю, что идет вниз. Лизе проще, а мне со спущенными штанами бегать, что решать в уме квадратные уравнения. Оказавшись на ленте, я вздохнул с облегчением и поклялся, что сейчас все закончу и больше никогда ни с чем экстремальным связываться не буду. До чего же нам, мужчинам, хреново: не можем имитировать оргазм, как сплошь и рядом делают расчетливые женщины!

Как назло, повалил народ. Оказалось, судя по репликам, закончился спектакль, они всегда заканчиваются в полночь или близко к этому, и зрители спешат успеть к закрытию метро. Лиза радостно хихикала, когда эскалатор начал заполняться народом, самые нетерпеливые бегут по ступенькам, мне пришлось прижать ее к стенке. Рядом Валя старается упираться руками в движущийся с нами поручень, чтобы не тереться о стенку, она снова начала постанывать и вскрикивать, Шурик радостно заухал, как филин. Я страшился, что народ начнет останавливаться и давать советы, но театраломаны обращали на нас не больше внимания, чем на сцепившихся в коитусе бродячих собак, что иногда забредают в метро погреться.

А мы, перебежав на эскалатор, что подает ступеньки наверх, наконец-то выбрались на улицу.

Шурик раскинул руки и захохотал счастливо:

– Надо гулять, пока есть чем гулять!

– Работа облагораживает человека, – засмеялась Лиза, – а безработье делает его счастливым, верно?

Валя сказала заученно, словно читала со сцены:

– Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно, а было мучительно приятно…

– А как было? – спросил Шурик деловито.

Она потупила глазки.

– Ну вообще-то… вообще-то…

– Не тяни, удавлю!

– Было приятно, было, – согласилась она, не удержалась и расхохоталась. – На эскалаторе именно это, ну, мучительно приятно!

Шурик сказал таинственным голосом:

– У меня стоит вопрос, а у вас не чешется ответ?

Лиза засмеялась громче:

– Свингернемся?

Она посмотрела на меня, я кивнул с натянутой улыбкой. Различаются лишь два вида секса: застенчивый и безобразный, а мы вроде бы не такие уж и застенчивые.

– Что хочет женщина, того хочет бог!

– Истинно, – подтвердила Лиза. – А мы такие женщины, такие женщины…

Шмакодявка ты еще, а не женщина, подумал я, но смолчал. Спорить можно о книгах или политике, но когда предлагают выпить, потрахаться, украсть или насрать в лифте, то отказываться как-то боязно: как бы не приняли за труса, импотента или берегущего свою поганенькую жизнь от болезней – все равно помрем, так чего уж там мелочиться…

Валя повернулась ко мне с застенчивой улыбкой примерной девочки из хорошей семьи. Ее тонкие и уже умелые пальцы бестрепетно нащупали застежку «молнию» на моих джинсах и потянули вниз. На губах заиграла улыбка уже хитренькая, подняла на меня взгляд заблестевших глаз, то ли принимает экстази, то ли разожгла в себе нимфоманку, мне стало не по себе, но отступать поздно, все мы в таких делах страшимся опозориться больше, чем на госэкзамене в универе или перед директором фирмы на переаттестации.

Рядом Шурик прижал к стенке Лизу и задрал короткое платьице. Она повернула голову и встретилась ко мной взглядом, по губам пробежала довольная улыбка.

Господи, подумал я с ужасом, такая маленькая еще, а уже ей требуются такие возбудители, как свинг или публичность!