Текст книги "Я – сингуляр"

Шурик пропыхтел:

– Страстные женщины хороши до безобразия… а также во время безобразия… и после безобразия…

Он говорил яркими фразами, но я это слышал сотни раз, ими все такие вот говорят и отвечают, все это я читал в Инете. Хорошая шутка благодаря Инету становится известной всему миру в тот же день, и когда говорят вот так, им и отвечают тем же, и хрен поймешь, как бы человек говорил на самом деле.

А может быть, ну его, как бы он говорил сам?

Потом вернулись к машине Шурика, все это время хи-хи и ха-ха как на улице, так и в салоне, приколы, гэги и шуточки вперемешку с анекдотами. Мы развезли девочек по домам, чем очень удивили, все-таки их обычные партнеры-подростки до таких высот рыцарства не поднимаются, помня о равноправии.

Шурик с облегчением вздохнул, вырулил на автостраду, где погнал в левом ряду по опустевшей магистрали.

– Ну вот, – сказал он голосом поработавшего человека, – а я уж думал, день пропадет зря.

– А не пропал?

– День пропал, – согласился он, – зато вечер спас! Люблю вот таких. Заметил, даже провожать не надо. А изнасилует их какая пьяная компания по дороге к дому, ну и что, отряхнутся, как курицы после петуха, и пойдут клевать дальше… что они там клюют?

– Пшено, – сказал я, поправил себя: – Просо. Но мы ж их развезли по домам.

– Да, показали себя! – сказал он и тут же добавил обеспокоенно: – Правда, старомодными показали. Уважать не будут… Нет, эти клюют червяков, жучков и блошек. Это же вольные курочки, а не сарайные! А ваще круто было… На эскалаторе, надо же… да, теряем мужские позиции, как движущаяся сила прогресса. Надо же, девчонки опередили… Всегда именно мужчины придумывали что-то новое, а тут вдруг девчонки начали… это, двигать прогресс.

– Регресс, – сказал я.

– Че-че? – переспросил он заинтересованно.

– Женщины, – пояснил я, – консервативная сила. Мужчины идут за горизонт в поисках мамонтов, а женщины обустраиваются в пещере. Так и этот экстремальный… это не прогресс, а обустройство в уже обжитой пещере. Те же стены, тот же очаг, вообще все то же, только шкуры перекладывают чуть по-другому.

Он подумал, почесал голову.

– Тоисть, – сказал с неуверенностью, – новое все равно придумываем мы?

– Да, – утешил я. – Оргазм все равно тот же. Хоть в пещере, хоть на эскалаторе. А придумали его мы.

Он снова подумал, почесал уже не только голову, но и в подмышках, в паху, наконец расплылся в улыбке.

– А ты рубишь в этом деле! Сразу усек. Я вчера вывернул все карманы, дисковод поменял. Теперь не только читает блюрейки, но и пишет, представляешь? И не четыре и семь, как на дивидишках, а сразу пятьдесят гигов, с ума сойти! Вот это да, разница. А телку как ни поставь, ты прав, оргазм всегда одинаковый… Хрень эта вся камасутра, деньги выманивают только такими книжками разводилы всякие…

Лицо оживилось, глаза заблестели, размахивал руками, отпуская баранку, и рассказывал, как втиснул всю коллекцию хард-рока на одну болванку, вот это прогресс, это не камасутра дурацкая.

А он не совсем дурак, подумалось в удивлении. Просто конформист, как и я. Ему сказали, что экстремальный секс на эскалаторе клево, – он и говорит вместе со всеми, что это клево, круто, отпадно, рулезно. И даже сам добросовестно старается что-то в этом увидеть. А когда вот так поймаешь на нестандартном, тут и проговорится, что думает совсем не так.

Говорит, как и все, чтобы принимали таким, какой есть, что не желает подстраиваться под требования общества, но так все перепуганные подростки говорят, хорохорясь и вроде бы отстаивая свою независимость, а на самом деле с величайшей готовностью принимая любые правила стаи… нет, даже стада.

– Я тоже заменил на блюрейный, – сообщил я. – Но я ради фильмов. Все-таки высокое разрешение.

– Ну да, у тебя ж экран!

– И экран, – согласился я. – И вообще удобно загнать архивы на одну болванку, чем потом искать, где че. Ты прав, это в самом деле прогресс.

Он хохотнул:

– Но и сексу не мешает, верно? Только ну его на фиг, этот экстремальный… Им ничо, а нас могут повязать и пришить изнасилование.

– Да, – согласился я поспешно. – Скажут, маньяки какие-то.

– Сейчас все маньяки, – сказал он авторитетно. – Мода… Одна так и говорила в телевизоре: я без материальных и жилищных проблем, у меня все есть и всем обеспечена, хочу секс-маньяка.

Я поежился:

– Опять ты прав. Не фиг ради простенького вообще-то дела лезть на крышу или на движущийся эскалатор.

– Во-во!

– Ну, бывай, до встречи!

Машина остановилась у подъезда моего дома, мы пожали друг другу руки, уже как сообщники, что признались в некой постыдной тайне, которую нельзя выдавать слишком требовательному обществу.

Отъезжая, он махал из окна, а я подумал, что и в таком деле приходится таиться, надо же, как влипли с этими новыми модами, что построже любой свирепой диктатуры.

Глава 14

Сегодня я придумал и красочно намечтал, что у меня дома большая страшная собака. Бульмастиф, Фила бразильеро или еще что-нить покрупнее и поужаснее. Но я ее принес в дом еще щенком, было лето, выпускал во дворе, он играл со всеми детьми, матери умилялись, когда детишки возились с толстым, как колобок, веселым цуциком.

Потом щенок подрос, но и когда он ростом со взрослого пса, еще с год остается щенком, дурным и веселым, во дворе с ним играют все так же, потому что рос незаметно на их глазах, и все еще тот же щенок, а вот чужие пугаются, верещат, а мамаши их уже сами успокаивают, что, мол, это замечательный щеночек…

А дальше у меня множество сюжетов: то как он догнал преступника, за которым гонится милиционер, и повалил, тот даже не понял, что щенок с ним играет, милиционер добежал и надел наручники… этот сюжет я прокручивал с удовольствием несколько раз, всякий раз помещая действие на разные улицы, но обязательно – центральные; то вот зима, у щенка замерзли лапки, он взобрался на колени сидящей на лавочке девочке, как обычно забирается ко мне, там пригрелся и мирно заснул, а ее мать, когда увидела, чуть не померла от ужаса. А девочка говорит с обидой: мама, чего кричишь, бедная собачка набегалась и спит! А бедная собачка в два раза больше самой девочки…

Это даже лучше, чем предыдущий сюжет, его время от времени прокручиваю заново, добавляя детали: я в школе, мне лет четырнадцать, но уже со всем моим нынешним опытом, да и мышцы у меня как стальные, так что еду-еду не свищу… Словом, приключений и возможностей море, купаюсь в грозной славе, гоняю гадов, девчонки по мне просто мрут, а я иду такой загадочный и красивый, ни на кого не смотрю…

На работе я узнал, что Лариска дает сольные концерты, Демьян в самом деле где-то что-то перераспределил с потоком финансовой помощи. Молодец мужик, а я думал, что просто брешет, чтобы потрахать молодую сочную телку. У Лариски теперь и режиссер другой, и подтанцовщики классом выше.

Появились афиши с ее лицом и полуоткрытым в рамках приличия платьем. Дважды увидел ее имя в новостной рубрике о поп-музыке, только я как то самое, даже не в проруби, а вообще в стоячем болоте, все на месте. Сам знаю, что не так, я ж умный, а вы все дураки, но что-то не так идет, в то время как у дураков все получается, и вообще дураки счастливы.

Правда, если бы я мог получать приливы счастья от экстремального секса, то и я, наверное, сказал бы, что жизнь удалась.

Звонок в домофон, весь экран закрыла широкая рожа Люши. Из-за его плеча выглядывает торчащий чуб, похожий на гребень петуха, ага, Люша явился с Барабиным.

Я нажал кнопку с нарисованным на ней ключиком.

– Открыл.

Люша вывалился из грузового лифта, на ходу прижав к двери вспикнувшего Барабина, обнял сердечно. Я провел их в комнату, Люша сразу полез в холодильник и достал три баночки пива, но, когда Барабин протянул руку, подгреб к себе и погрозил пальцем.

– Ну что? – спросил он бодро. – Славик, ты раньше был скор на решения.

– Какие? – спросил я непонимающе.

Люша хохотнул:

– На всякие. А сейчас телишься, словно слона рожаешь. Чудак, о чем мы все время говорим? У тебя ж тоже отпуск в августе? Ну, самое то! Золотое время. Всей компашкой махнем в Египет. Там и отели уже приличные, обслуживание на уровне, а какие пляжи! Я уж не говорю, что на пирамиды посмотрим своими глазами, пощупаем собственными, представляешь, дланями!.. Даже отковырнешь, если удастся незаметно, какой кирпичик от пирамиды.

Я покачал головой:

– Я законопослушный. И памятники уродовать не стану.

Барабин заявил авторитетно:

– На самом деле отковыривать не надо. Туда каждую ночь привозят десятки самосвалов камешков и разбрасывают у пирамид, вроде бы отколовшиеся… Это чтоб турист мог спереть, себя особенно не утруждая, а потом бахвалиться, что от самой пирамиды Хеопса отколупнул!

Диван жалобно вздохнул и прогнулся под широченным задом Люши. Толстая волосатая рука нырнула в раскрытый зев сумки, у меня сердце вздохнуло, как и диван, но Люша вытащил не упаковку пива, у него всегда с собой, чтоб и в дороге, в его толстых сосисочных пальцах очутился огромный рекламный буклет с полуголыми экзотическими красотками на обложке и роскошными пальмами.

– Вот смотри! – велел он.

– Смотрю, – ответил я покорно, такому напору попробуй воспротивься. Среди бабуинов Люша был бы признанным вожаком не только стаи, но и объединения стай. – И что?

– Да это и есть Египет, – сказал он наставительно. – Судан и прочие только похожи, но там пирамид нету, хотя пляжи такие же… а цены, говорят, даже дешевле. Или ниже, не помню. Вот сюда и поедем, смотри, какая красота!.. Особенно для тебя.

– А почему для меня?

Он вздохнул:

– Я только меню читаю. На блюда смотрю и облизываюсь… Не понял? Мы же с Василисой едем, а она у меня почему-то ревнивая… ха-ха! Зато тебе раздолье. Оторвешься вовсю. Девки там горячие, умелые, все сделают в лучшем виде, желания угадывают по глазам. Натренировались на интернациональных запросах.

Барабин захохотал:

– Когда русского видят, сразу становятся раком!

– А еда там такая, – продолжал Люша, – что можешь трахаться с утра до ночи, а потом снова до утра – откуда и силы берутся!

– Афродизиаки подмешивают, – сообщил Барабин авторитетно. – Правда, я не против. Когда еще, как не в отпуске, и оторваться вовсю и во все щели?

– Я тоже не против, – буркнул Люша. – Хотя мне хватает и просто жареного мяса со специями. Только Василису удается спровадить на час-другой очень редко. Правда, девочки там все понимают, используют каждую свободную минуту, ха-ха. Ублажают клиентов по-всякому, чтобы в следующий раз снова приезжали… Так что скажешь? Едем? Заказывать путевку и на тебя?

Барабин сказал так же авторитетно:

– Конечно, заказывай. Куда он денется! Не оставаться же в душном городе, где жара и где в августе асфальт плавится от солнца? А там море…

– Бабы, – сказал Люша мечтательно и вздохнул: – Хорошо вам, барбосы!

– А тебе обламывается, – заметил Барабин, – когда Василису спать укладываешь после обеда…

Люша довольно хохотнул:

– Да, к счастью, поспать она любит и днем. Но бабы есть везде, их как муравьев, а вот море… пальмы… золотой песок… до пирамид и всяких там сфинксов рукой подать…

– Там другие бабы, – заметил Барабин. – Жарче.

– Да ладно тебе, – возразил Люша, – бабы везде одинаковы.

– Они говорят, что мужики.

– Мало ли что говорят женщины!

– Ладно, – уступил Барабин примирительно, – жарче твоей Василисы уже и не бывает!

Люша вздохнул:

– Там другой жар, как в сауне. А моя Васса – это как в русской парной бане. Словом, Славик, тебя включать в список?

Я поколебался, ну не могу говорить «нет», конформист проклятый, мягкотелость интеллигентная, приспособленец, независимец только на словах… Перед глазами встала сценка в книжном магазине, когда Габриэлла подняла от альбома внимательный взгляд, краем глаза уловил краешек фото на стене в прихожей, и я выдавил, сам удивляясь своей стойкости:

– Нет, не надо.

Люша удивился:

– Чего?

– Не включай, – повторил я. – Не нужен мне берег турецкий…

– Так не в Турцию едем, – сказал он втолковывающе, – а в Египет! Это в Африке!

– …и Африка мне не нужна, – закончил я. – Не хочу в Африку. Я европеец. Нет в Африке такого, что лучше европейского…

Люша задохнулся от возмущения, а Барабин сказал авторитетно:

– Ты прав, европейки все делают не хуже. Даже лучше. Дело в смене, понимаешь?.. Здесь переползаешь с блондинок на брюнеток, с толстых на худых, а там добавляется еще и чернокожесть! Это такой стимул, что эрогенит до мозга костей. Как будто с шимпанзой или орангутангой совокупляешься, а это так заводит!

Люша возразил с негодованием:

– Ну ты даешь! Среди черненьких такие красотки попадаются, что всю Москву обойди, таких не отыщешь!

– Это кому что надо, – ответил Барабин снисходительно. – Красоток и в Москве хватает, а в Африке я всегда выбираю самых страшных и представляю, что трахаю обезьян.

– Извращенец, – пробурчал Люша и с требовательным видом повернулся ко мне. – Ну?

– Я не еду, – повторил я уже тверже.

– Проблемы с отпуском?

Я заколебался, была трусливенькая мысля соврать, сослаться, что дадут только зимой, а когда подойдет август, пойти в августе и снова соврать, что внезапно появилась возможность, вот меня и пустили… но на заднем плане, как через матовое стекло, за мной следят требовательные глаза Габриэллы.

– Нет, – повторил я, – в Африку что-то не хочется.

Оба посмотрели на меня, как на оживший скелет, Люша открыл пасть для рыка, но Барабин опередил деловито:

– А куда хочется?

Я подумал, решился:

– Щас покажу.

– Ну давай, показывай…

Я снял с полки альбом с видами космоса, звездный отдел не стал листать, все равно не поймут, открыл «Планеты», отыскал с видами красных песков Марса.

– Вот.

Оба уставились с предельным непониманием. Наконец Люша с облегчением улыбнулся:

– Гы-гы, вот прикололся!

Барабин тоже начал улыбаться, я сказал настойчивее:

– Какой на фиг прикол? Я говорил, в самом деле хочу туда. В отпуск. Хочу пройтись по этим пескам. Может быть, даже пробежаться. Да, гравитация там слабее, именно – пробежаться!

Оба посмотрели на фото, на меня, друг на друга, потом снова на меня. Люша прорычал непонимающе:

– Ты чего?.. Туда ж не летают!

– Полетят, – заверил я.

– Когда?

– Лет через пятнадцать, – сообщил я. – А лет через тридцать будут летать туристы.

Барабин быстро подсчитал на пальцах, сбился, перебрал их снова.

– Ты че, все-таки прикалываешься? Тебе ж будет почти шестьдесят!

– Ну и что, – ответил я бодро, – основная масса туристов – пенсионеры, которым делать не фига, не заметили?

– Так то здесь, – возразил Барабин, – а до Марса пока долетишь, рассыплешься! Туда здоровье надо иметь.

Я ответил чуть увереннее:

– Над здоровьем работаю.

– И не пустят туда, – заявил Барабин. – Полет обойдется в сто миллионов долларов на рыло! Ну, может, чуть дешевле. Где у тебя такие бабки?

Люша молчал, качал огромной головой, щеки колыхались, наползали толстыми слоями друг на друга.

Я подумал, сообщил:

– Так у меня ж еще тридцать, а то и больше лет в запасе? Буду стараться собрать такую сумму. Как думаете, если каждый месяц по сто долларов откладывать, насобираю?

Они ушли, уверенные, что прикалываюсь, а я, закрыв за ними двери, сообразил наконец, что в самом деле настолько хочу бродить по пескам Марса, что для собственного душевного спокойствия должен в самом деле начинать готовиться к этой туристической поездке. Всерьез, без всяких приколов. А может быть, удастся поехать не только туристом, тогда обойдется намного дешевле. А то и вовсе бесплатно.

Протест против «куда поедешь отдохнуть» – у меня вообще-то стихийный, как у зверя, что упорно не желает идти туда, куда ему идти не надо. Во-первых, ни в какие египты не хочу, для этого надо куда-то ехать, будто здесь я в каком-то аду, во-вторых, достает слушать это дурацкое «надо отдохнуть» от тех, кто за весь год палец о палец не ударил и даже хвастал, что у него «работа – платят хорошо, а делать ничего не надо».

Еще понимаю тех, кто долбит уголь в шахте, хотя и там теперь комбайны, не надо киркой развивать мускулы, но от чего отдыхают эти простейшие?

Но стихийный протест – это стихийный, он для тех, кто не в состоянии объяснить мотивы своих поступков. А я же вроде не дурак? Надо подвести базу. А база у меня та, что я в самом деле очень хочу поехать в отпуск, но, увы, туда пока поезда не ходят и самолеты не летают.

То, что брякнул со злости и с вызовом, на самом деле не эпатаж, я очень хочу, просто жажду ходить не по пескам Египта, а по пескам Марса. Хочу увидеть не Южный Крест, который можно узреть только в южных широтах, а хочу посмотреть на шаровое скопление звезд нашей Галактики вблизи, без всякого телескопа. Хочу промчаться не через прерию или тайгу, а через гиперструны пространства, нырнуть в туннель многомерности и выскочить под лучи зеленой звезды, где физические законы совсем иные…

На экране домофона видно, как Люша с Барабиным пересекли площадку, вот сели в лифт, а через сорок секунд внизу в холле раздвинулись дверцы грузового лифта. Первым вышел Барабин, Люша выдвинулся неспешный, как айсберг, потопивший «Титаник».

Я перешел на балкон, отсюда видно обе раскоряченные фигурки. Чувствую себя уродом и не могу понять, ну почему, почему не рвусь в эту гребаную Грецию смотреть на греческие развалины, почему отказался ехать в Индию смотреть на гребаные индийские развалины и почему не взял горящую путевку для поездки в Египет, где целых две недели по льготной цене можно смотреть на гребаные египетские развалины?

И вообще, почему меня не бьет истерический восторг при виде ночного горшка Рамзеса Второго? Только лишь потому, что сейчас унитазы намного удобнее?.. Но, во-первых, горшок самого Рамзеса, во-вторых, этому горшку пять тысяч лет!

Ну и хрен с ним, ответил я мысленно, что мне с этих пяти тысяч. Унитаз в моем туалете куда эстетичнее. И удобнее. И вода подается прямо в этот современный горшок, который даже по форме изящнее, красивше. Словом, не понимаю этого щенячьего восторга… Почему? Что со мной не так?

Глава 15

Стараясь справиться с депрессией, вот уж не думал, что я интеллигент до такой степени, самому противно, будто перешел на вкусную и здоровую пищу, подсчитал финансы и купил в кредит хонду, новенькую, сверкающую. Еще лет десять тому такая была бы верхом роскоши, но сейчас, увы, эконом-класса. Да и то в кредит.

Насобачился ездить довольно быстро, все мы еще в школе учимся водить машины, а коммуникатор показывает все улицы и переулки, предупреждает о поворотах, знаках и пробках.

Портрет Габриэллы, как ни странно, действует подобно иконе на православных. У православных мир – это одно, они – другое. Мир в том значении, старом, уже забытом, от которого осталось разве что «мирской», «мирские», а «Война и мир» переводится нашими придурками как «War & Peace», а не «War & World», как было бы правильно.

Еще пару раз Люша, Барабин, Константин и даже Тюпавин пытались меня затащить ехать дружной компашкой на Кипр, я устоял, за что зауважал сам себя и поблагодарил наблюдающую за мной со стены Габриэллу.

В последних числах августа они наконец отбыли на дальние юга, а я, ухлопав пару недель всего лишь на работу, додумался ездить к универу, занес в наладонник расписание всех лекций на астрономическом, и наконец однажды сердце затрепетало в ожидании чуда.

Я еще не понял, чего это оно всполошилось, будто собака, рядом с которой запустили фейерверк, но голова сама повернулась так резко, что хрустнули позвонки.

Пару мгновений я всматривался в веселую стайку девушек, сбегающих по ступенькам.

– Господи, – пробормотали мои губы сами по себе, – дурак, почему я раньше не сообразил, не пришел…

Габриэлла вздрогнула, когда я притормозил у бордюра машину и распахнул дверцу.

– Ага, попалась!

– Кто… А, это вы, Вячеслав?

– Садитесь, – сказал я, – не уверен, что здесь можно парковаться.

Она заколебалась, бросила беспомощный взгляд на приближающийся троллейбус.

– Мне вообще-то близко…

– Меня сейчас оштрафуют, – сказал я. – А я бедный, как вагант.

Она вздохнула и опустилась рядом на сиденье. Я торопливо вырулил и ввинтился в поток. Габриэлла сидит прямая, как на экзамене в пансионе благородных девиц, чуть-чуть косит на меня настороженным взглядом.

– Куда ехать? – спросил я.

Поколебавшись, она назвала адрес, не так уж и рядом, я указал точку на коммуникаторе, там сразу пролегла по карте извилистая линия. Габриэлла с интересом наблюдала, как пунктир сокращается, а женский голос своевременно предупреждает о поворотах и возможных пробках.

– Здорово, – сказала она. – Это через спутник?

– Да. Правда удобно?

– Очень, – согласилась она. – Скоро и рулить вместо вас будет?

– Да, – ответил я. – Чтобы руки водителю высвободить! Ха-ха!.. Извините, просто на эту тему масса шуточек. Вон тот дом-башня ваш?

– Нет, мой следующий. Поменьше, не такой помпезный.

Я подрулил к подъезду, Габриэлла посматривала вопросительно, но я наступил себе на горло и заставил вежливо и сердечно попрощаться. Адреналин распирает, как динамит шахида, вот-вот взорвусь от ликования. Габриэлла вышла, не дожидаясь, пока выскочу и, обежав машину, открою перед нею дверцу.

Я понимал, что не успею, потому и не пытался, так получилось значительнее и достойнее. Да и как бы намек, что мы – друзья, а не самец с самочкой, перед которой обязательны ритуальные танцы с распусканием перьев.

В следующий раз я выловил ее только через неделю. То ли не ходила на лекции, то ли есть другой выход, я уже проклинал себя, что упустил в тот раз, а вдруг вообще перевелась в какой-нибудь зачуханный Лондон по какому-нибудь дурацкому обмену, как будто где-то в Галактике может отыскаться ей достойная замена, и когда наконец увидел, сердце подпрыгнуло в ликовании и тут же рухнуло в пропасть: вдруг решило, что я дурак и у меня глюки.

Габриэлла все так же сбежала по ступенькам, легкая и грациозная, одухотворенная, как святая в ранней юности, когда еще не знает, что станет иконой, я так же подкрался сбоку на машине и распахнул дверцу:

– Привет! Карета подана.

Она вздрогнула лишь чуть-чуть, но подошла к машине, с легкостью проскользнула, словно компьютерный персонаж, на соседнее сиденье и улыбнулась:

– Здравствуйте, Вячеслав.

– Рад вас видеть, Габриэлла! Даже не могу выговорить, насколько рад.

Она посмотрела на меня с недоверием во взгляде.

– Глядя на вас, можно поверить, что в самом деле рады.

– Я в самом деле, – заверил я. – Еще в каком самом! Ехать к вашему дому или…

– Что? – спросила она чуточку настороженно.

– …или по дороге заскочим в кафешку на ваш выбор? – закончил я, словно у меня не было других мыслей. Самое странное, что в самом деле не было. От ее присутствия такой кайф, что даже не пытаюсь вообразить ее голой и с задранными мне на плечи ногами. – Я видел, там есть два, а еще открывается третье…

– Уже работает, – ответила она.

– Как там?

– Не заходила. Но хожу мимо, слышно музыку, народ входит и выходит…

Я перевел дыхание, чтобы голос не выдал, спросил как можно нейтрально-дружелюбнее:

– Зайдем проверим? Заодно и перекусим. А то я, честно говоря, в обед успел только чашку чая с булочкой.

– Бедненький, – пожалела она. – Бутербродное питание, говорят, чревато боком.

– У меня здоровый желудок, – похвастался я.

– Наверное, вы оптимист?

– Сейчас да, – ответил я. – Но кем бы я стал, если бы вы отказались…

Она удивилась:

– Я вроде бы еще не согласилась…

– Ну вот, – сказал я убито, – уже чувствую язву желудка, коронарные спазмы и артрит…

– Бедненький, – повторила она участливо. – Как вы это делаете?

– Что?

– Вы в самом деле побледнели…

– Я же в артистическом мире трусь, – ответил я с горечью. – От них каких только блох не подхватишь.

Она улыбнулась, после паузы сказала тихо:

– Ладно, сворачивайте. Там удобная парковка прямо перед кафе.

– Какие они молодцы, – вырвалось у меня. – А то перед старыми не предусмотрены.

По ее приподнятым бровям я видел, что кровь снова вернулась на мои щеки. Я перевел дыхание, даже не знаю, что, если бы отказалась: умолял бы или молча направил машину к ее дому?

Припарковать удалось почти перед входом, всего три машины на стоянке, но в кафе половина столиков заняты, ритмичная музыка, скудно одетая девчонка танцует у шеста, несколько пар двигаются на пятачке.

Я заказал ужин на двоих, Габриэлла протестовала слабо и, когда принесли холодную закуску, принялась за ассорти из рыбы без всякого жеманства. Потом ели горячее, понравился десерт, я даже не намекал на вино, я за рулем, а Габриэлла явно не той породы, чтобы в одиночку.

– Вячеслав, вы занимаетесь компьютерной графикой?

– Все мы барахтаемся в грязюке, – пробормотал я, – но иные из нас глядят и на звезды. Вы постоянно, я иногда, но всегда счастлив, когда смотрю…

Она сказала с укором:

– Какая же грязь? Все только и говорят о компьютерной графике!

– Я работаю, – пояснил я, – не в лучшей области, где ее применяют. Компьютеры созданы, чтобы на них работали, а я только развлекаю… Хотя бы умных веселил, а то… Сами знаете, какие у массы запросы! Вот и выдаю.

Она покачала головой:

– Наш преподаватель говорит, что если человек может мыслить и созерцать солнце, луну и звезды, он не одинок и не беспомощен. А вы, как мне кажется, из тех редких людей, которые смотрят на звездное небо, даже если вокруг вспыхивают фейерверки!

Я развел руками:

– Габриэлла, вы меня поймали. Я именно из тех придурков.

Она мягко улыбнулась:

– Вячеслав, не лопните от гордости. Вы не одиноки.

Она ложечкой аккуратно снимала толстую стружку с последнего шарика мороженого. Я засмотрелся, как она отправляет это в рот, ничего общего с распространенным демонстративным облизыванием женщинами ложек, показывая, как умело сосут пенисы. Габриэлла просто красиво и грациозно ест мороженое, с удовольствием и наслаждением. И смотреть почему-то приятнее, чем на сосущих ложки или что там у них в руках.

И на этот раз я отвез ее тут же домой, даже не намекнул на какие-то варианты. Да какие варианты, я счастлив каждый день ждать ее у входа, счастлив видеть, как легко сбегает по ступенькам, теперь уже заранее выскакиваю и открываю перед нею дверцу машины.

Габриэлла тоже принимает это без протеста, я приручаю ее медленно и терпеливо, словно перенеслись в какой-то допотопный век, когда вот так считалось нормой. Габриэлла садится рядом, легкий аромат духов едва-едва касается моих ноздрей, и я, словно лизнувший валерьянки кот, не могу удержать ликование.

Затем кафе, в последний раз у нее нашлось чуть больше времени, и мы заехали в книжный магазин. Там настолько долго бродили вдоль бесконечных полок из отдела в отдел, что, когда я увидел секцию, переоборудованную под крохотное кафе, Габриэлла тут же согласилась еще по чашечке кофе.

Я наслаждался каждым мгновением, и, как почудилось в какой-то момент, Габриэлла тоже чувствует необычность и некий романтичный флер.

– Вы совсем не курите, – заметила она, аккуратно отделяя ломтики пирожного, – здоровье бережете?

Я отмахнулся:

– Зачем мне здоровье? Раз живем… Просто начинаешь курить, чтобы доказать, что ты мужчина. Потом пытаешься бросить, чтобы доказать, что ты мужчина. А из меня плохой боец… Я никогда никому ничего не доказывал. Потому курить даже не начинал.

Она улыбнулась:

– Да? А почему тогда купили атлас звездного неба? У вас же есть, как вы сказали?

– То новое издание, – пояснил я, – улучшенное и поправленное. Вернее, дополненное.

– Которые не бойцы, – заявила она настолько уверенно, что я заподозрил подвох, – покупают классику, а из современных – тех авторов, которые на слуху. Но надежнее покупать классику!

Я примирительно улыбнулся, что можно понять и как согласие, и как то, что прикол понял и оценил. Давно померших писателей я перестал читать практически в детстве, вдруг сообразив, что они жили в те времена, когда мир был другим, потому глупо искать вечных истин в их трудах.

– Потому вы купили сборник легенд? – спросил я. – Как самую что ни есть классику?

– Верно, – согласилась она. – Легенда заслуживает больше уважения, чем история. Легенду творит целое племя, а книгу пишет одинокий шизак.

Брови ее сдвинулись, она торопливо взглянула на часы.

– Ого! Мы засиделись. Мне пора…

Я вскочил, бросил деньги на стол.

– Успеваем.

Она улыбнулась:

– Не сомневаюсь. Машину водите лихо.

Лариска дала два сольных концерта, оба собрали полные залы. Продюсер в восторге, хотел развивать успех и начал договариваться о турне, но Лариска заупрямилась: есть новые фишки, их надо опробовать и освоить, нет-нет, турне откладывается.

В наш медиацентр набрали еще ребят, мне повысили оклад, я теперь начальник отдела компьютерной графики, но работы не уменьшилось. Лариска нарасхват, вся в делах и заботах, только сегодня уже к полуночи высвободилась, удивилась, видя в вознесенной почти к потолку будочке яркий свет.

– Ты идешь, – крикнула она снизу, – или останешься ночевать?

– Уже закончил, – ответил я. – Но ребятам придется попотеть до утра, пока все не выправят.

– Правильно, – одобрила она. – Хотят работать, спустя в рукава, пусть прут в бюджетники.

Я сбежал по лесенке. Лариска, несмотря на шестнадцатичасовой рабочий день, выглядит так, словно готова работать без перерыва еще столько же, двужильная.

Она подхватила меня под руку, я сказал с невольным восхищением:

– Ну ты и пашешь…

– Я должна подняться на вершину, – отрубила она твердо. – Жилы порву, но вскарабкаюсь. Даже если свои красивые ногти обломаю.

– Вверх и вверх, – сказал я. – На самую вершину Фудзиямы? Выше только звезды?

Мы приближались к выходу, Лариска еще больше выпрямилась, словно там выход на сцену, гордо запрокинула голову, а великолепные сиськи подала вперед.

– Я сама стану звездой! А на вершину горы взбираются не для того, чтобы увидеть небо.

– А для чего?

– Чтобы увидеть равнину!

– Ты взберешься, – сказал я, – ты настойчивая.

Она фыркнула еще презрительнее.

– А ты знаешь, сколько таких, как я? И все готовы на все, чтобы вскарабкаться…

– Стоит ли? – спросил я. – Я слышал, что любая поп-звезда сидит на сахарном троне под проливным дождем. А это знаешь ли… недолго.

Она ответила гордо:

– Лучше год орлом, чем триста – вороной… как там дальше, не помню.

– Двойка по литературе? – поинтересовался я. – Пушкина знать надо.

– А как там?

Я подумал, признался:

– Тоже не помню. Но в детстве нравилось. Ты еще в детстве, значит?

– Да, – ответила она гордо, – я еще молода.

Вертящиеся двери выпустили нас в ночь, Лариска огляделась:

– А где твоя машина?

– У второго входа, – ответил я. – Тут мест не было.

– Сейчас здесь пусто, – сказала она с мрачным удовлетворением, – это хорошо. Пусть раньше уходят, пусть спят, телевизор смотрят, книги читают…

– А чем книги плохо? – спросил я.

– Книги? – переспросила она. – Книги – хорошо. Мешают думать в те часы, когда телевизор выключен.