Текст книги "Стоунхендж"

Она смотрела с ненавистью в его прямую спину. Калика перехватил ее взгляд:

– Клюнула?.. Думаю, зря.

Она даже подскочила от негодования:

– Я?.. Да лучше я утопну в болоте!.. Да пусть он сгорит в аду!.. Да я…

Он кивнул, будто именно этого и ожидал:

– Вот-вот, об этом и говорю.

– Эх, калика! – сказала она с сердцем. – Ты вроде бы повидал мир, но почему такой дурень? Хоть знаешь, с кем я заручена? С тем самым Михаилом Урюпинцем, о котором мы слушаем всю дорогу. А ты киваешь на этого тупого… этого…

Олег покачал головой. Михаил Урюпинец, герой и подвижник, защитник рубежей, мог бы избрать и кого-то лучше. С его славой богатыря и победителя дракона мог бы взять любую девку, знатную или не знатную. Любой князь отдаст с радостью дочь, только бы иметь такого могучего зятя.

Впрочем, подумал он печально, это он так считает. Вернее, считал тысячи лет, даже заставлял мир двигаться в ту сторону. Но ряд катастроф, срывов, неожиданных провалов заставил усомниться в своей правоте. Человек нелеп, он не делает так, как правильно. Он поступает так, что никогда не угадаешь, в какую сторону свернет и что сотворит. Так что нельзя осуждать ни Михаила, ни… Яру. Хорошо бы понять, почему так поступают. Его не устраивает премудрость вроде: «Любовь зла – полюбишь и козла»! Или козу.

Глава 4

Хоть калика сказал, что до пещеры рукой подать, но Яра уже двигалась, почти ничего не видя сквозь завесу соленого пота, что выедал глаза. Ноги стали как две колоды, на которых рубят самые суковатые поленья, да и то подкашивались, отнимались.

Ее исцарапанные руки хватались за ветви, шершавую кору, иной раз даже за корни, холодные и скользкие, и тогда она не могла понять, идет или уже ползет на четвереньках. А корни освобожденно вздымались из-под толстого зеленого ковра.

Нога подвернулась на ровном, как ей показалось, месте. Она непроизвольно вскрикнула, тут же возненавидев себя за проявленную слабость. Далекая спина рыцаря сразу напряглась, он развернулся, и Яра увидела, как расширились его синие, как озера в летний день, глаза.

Через мгновение он был рядом.

– Что с тобой?

– Нога… – проговорила она сквозь стиснутые зубы. – Да-да, ты говорил…

– Ну и что? – Усмешка на его лице была наглая. – Я знал, что такое случится. У моего дяди тоже была корова…

Он быстро опустился, умело осмотрел ногу. В сарацинских городах увечья бывали не только от ран, но и от падений камней, сброшенных с башен и стен бревен. Он умел различать вывихи, переломы, умел составлять сломанные кости не только в голени, что проще всего, но даже в коленной чашечке.

Ее стопа начала набухать, наливалась темной кровью, синела. Яра смотрела на него сердитыми глазами. Томас улыбнулся волчьей усмешкой:

– Больно?.. Ничего, будет еще больнее.

– Еще бы, – ответила она затравленно. – Давай глумись! Твое время.

– Да, – согласился он, – это мое время.

Она вскрикнула, потом закусила губу, терпела. Он ощупывал, тянул, вправлял, вслушивался, снова щупал и мял сильными пальцами. Резкая боль сменилась ноющей, но и та медленно растворялась в его ладони. Яра чувствовала снова ту странную теплоту, что начиналась от его пальцев и медленно, как морской прилив, растекалась по всему ее телу. Она словно бы погружалась в ласковую теплую воду, плавала совершенно невесомая.

Когда она услышала голос Томаса, вздрогнула, словно выдернул ее из другого мира. К своему стыду поняла, что сидела с закрытыми глазами.

– Попробуй опереться на ногу!

Она встала, придерживаясь за его плечо. Переход из сладкого расслабления к острой боли был так отвратителен, что вскрикнула и ухватилась за его плечо.

– Не можешь, – сказал он с сожалением. – Ну еще бы…

Он нагнулся, подхватил ее на руки. Она не успела вскрикнуть, как он понес ее к пещере. Сперва замерла: никто не носил на руках, разве что в детстве, когда была совсем маленькой, помнила, как удобно было в могучих руках отца, она тогда прижималась к его широкой груди…

С трудом удержалась, чтобы не обхватить его руками за шею, как обнимала отца. Да и легче так – она ж знала, что не пушинка.

Сильный голос прогудел у нее над ухом:

– Это что! У нас один был в отряде, своего коня перенес через канаву. Тоже ногу подвернул. Не он, жеребец…

Ее симпатия сразу выветрилась. Даже отстранилась от наглого рыцаря, сказала сухо:

– Опусти на землю!

– И что сделаешь, поползешь?.. Правда, змеи умеют, еще ящерицы…

Она попыталась вырваться, но он держал крепко. Его ноги шагали ровно, и хотя сравнивал ее с конем, но еще не запыхался, руки не дрожали. Она застыла, теперь чувствуя свой вес, остро жалея, что не родилась маленькой и хрупкой, таких глупые мужчины просто обожают.

– Кто еще ползает, – продолжал рассуждать он, – еще жабы, когда напуганы… Интересно, обычно скачут, но если напугать, то, напротив, идут медленно, почти ползут…

Дыхание его почти не сбивалось, а голос был насмешливым. Она все же решилась обнять его за шею, но лишь для того, чтобы опереться на плечи, переместить с его рук часть ее чудовищного веса.

У пещеры пришлось опустить на землю: вход слишком узкий. Но рядом стоял калика, глаза были насмешливые. Яра ощутила, как Томас напрягся, в эти минуты он явно ненавидел калику. Она ощутила, что разделяет с ним эти чувства. Чертов волхв всегда оказывается в самом неудобном месте и в самое неудобное время!

– Ага, – сказал он таким голосом, словно ему все давно было ясно и он видел только подтверждение, – я ж говорю… А ты – чаша, чаша!.. Высокое – оно далеко, навроде журавля в небе, а синица в руках… гм… да-а, синичка – вот она.

Томас помог ей пройти через узкий лаз. В пещере было сухо, опрятно. Под низкими сводами ни мха, ни летучих мышей – красный гранит, блестящий, словно только что сколотый.

Яра, прыгая на одной ноге, добралась в угол, там было черное пятно костра и остатки хвороста. Пещерой изредка пользовались. Пастухи либо разбойники.

– Полифем сюда не влезет, – успокоил Томас.

– Кто такой Полифем? Разве он еще живой?

Теперь Томас смотрел на нее удивленно.

– Ты знаешь, кто такой Полифем?

Яра со слабым стоном опустилась на землю.

– Как хорошо… Нет, я не знала Полифема. Его знавал один из моих пращуров. Но это было не вчера.

Томас смерил ее взглядом с головы до ног.

– Я думаю, что знал… Думаю, он даже с вами родня. Так, прадедушка, а то и дед…

Олег успел втащить в пещеру пару сушин, как за спиной обрушилась стена ливня. Дождь был по-летнему плотный, стремительный, мощный. Шум заглушил все звуки, из пещеры было видно только мерцающую стену падающей воды. Потянуло холодом.

Калика уже стучал кремнем по кресалу. Перед ним была кучка мелких сучьев с лоскутками бересты, искры прыгали и гасли, пока одна, сильная и злая, не вцепилась зубками в край бересты, не стала набирать силу сперва огоньком, потом жарким огнем.

«Все как у людей, – подумал Олег невесело. – И там слабые гибнут, сильные выживают и дают потомство. Да и зачем от слабых потомство? Род людской переведется. От людей требуется все больше, задачки приходится решать труднее, а беды приходят тяжелее».

Сухое дерево разгорелось жарко, без дыма. Огонь расщелкивал поленья, а толстый ствол сушины грыз с торца, скакал огоньками, норовил протиснуться внутрь и разломать бревно оттуда.

Томас брезгливо оглядел пещеру:

– Да, не сарацинская… Там всегда сухо, а то и песочку наметет. А здесь одни камни.

– Да, – согласился Олег, – зато какие!

– Сэр калика, я не отшельник. Я могу спать на камнях, но не ищу их нарочито. А здесь еще и грязь!.. – Он покосился на Яру. – Правда, с нами женщина… Но голову кладу на плаху, что она и убирать не умеет.

– Грязь угодна вашему богу, – напомнил Олег.

– Угодна?

– Ваши отшельники дают обеты всю жизнь не мыться, не стричь ногти, не стричь волосы… Разве не так?

– Так то отшельники!

– Ну, чем грязнее, тем ближе к богу, – сказал Олег елейным голосом. – Так что не ропщи, еще в гордынники зачислят. А гордыня – смертный грех. Ума не приложу, правда, как это сочетается с рыцарским кодексом чести?

Томас нахмурился, но смолчал. Калика, как ни противно признавать, наверное, прав. Господь в квесте позволяет нарушать строгости веры, но все же нельзя перегибать палку. Что нельзя, то нельзя. Правда, если ну очень хочется, то можно. Только надо потом покаяться и получить отпущение грехов.

Из мешка калики появились ломти мяса и коврига хлеба. Мясо было завернуто в широкие ароматные листья, а затем уже в тряпочку. Томас потянул носом, во рту появилась густая слюна. Калика так умел укладывать мясо, что даже на третий день сохраняло свежесть, а от трав набиралось запахов, что еще больше разжигают голод.

Томас смотрел голодными глазами, как тот раскладывает ломти на горячие камни. Можно бы и так, холодными, разогревать – излишество, особенно когда в животе кишки дерутся за место ближе к горлу, но язычник есть язычник, живет плотской жизнью.

Пока они спали, Яра вымыла каменный пол до блеска, а когда мужчины проснулись, сказала, вытирая пот:

– Сэр Томас, пол чист, как ты и жаждал всем своим благородным сердцем. С него можно даже есть. Что ты и будешь делать, я не сомневаюсь.

Он взглянул на ее распухшую ногу. Хоть только что обозвала его свиньей или кабаном, ощутил легкий укол вины. Пробормотал:

– Всю ночь чистила и вылизывала?

Она сделала большие глаза.

– Всю ночь? Я спала, как бревно!

Он отвернулся, в голосе проскользнуло раздражение:

– Похоже.

Его широкая спина исчезла в светлом проеме, а она осталась гадать: что он имел в виду? Что спала как бревно или что похожа на бревно?

Гроза не обложной дождь, пришла и ушла. Солнце засияло снова, правда, уже на закате, а листья засверкали драгоценными каплями, так не похожими на простые капли дождя.

Они вступили в город, когда солнце уже висело над виднокраем. Ворота были распахнуты, стражи в двух десятках шагов кидали кости. На проходящих и проезжающих никто не обращал внимания. В воротах теснились телеги с битой птицей, ободранными тушами коров, лосей, оленей. Везли горшки на продажу, груды белого полотна, бочки меда.

Томас негодующе покрутил головой:

– Какие деньги упускают!

Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови:

– Где ты видишь деньги?

Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:

– Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.

– Что такое миля?

– Верста с вытянутой шеей.

Томас нехотя разлепил губы:

– Настоящий хозяин должен заботиться о хозяйстве. Ежели снимать плату со входящих в город, то можно вместо этих подгнивших ворот – не притворяйся, что не заметил! – поставить новые, а стражу нанять из настоящих воинов, а не этих…

– А за что взимать плату? – спросила Яра ядовито. – За то, что им не повезло жить в городе?

– За то, что эти со своими телегами будут загаживать улицы, а местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки с горожанами, а для усмирения надо держать крепких воинов. Да если и появится какой-то враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со скотом, женами, детьми и узлами! Так что и расходы надо распределять справедливо… С того, кто въехал на одной телеге, – одна монета, а кто на трех – три. Ведь их кони и они сами пачкают в три раза больше, согласны?

Город уже давно не спал. Дорогу трижды перебежали бабы с ведрами, полными молока, стыдливо прятали лица: ленивые хозяйки, они должны вставать вовсе затемно, доить коров, кормить уже теплым пойлом, а тут уже разные купцы лавки отворяют, подводники разъехались по граду, развозя кому что еще вчера было наказано.

Попались спешащие на торг мужики, обвешанные с головы до ног хомутами, седлами, конской сбруей. Другие несли огромные корзины на головах, на плечах, толкали перед собой тележки.

Олег остановился, повертел головой, словно что-то вспоминая. Томас был уверен, что калика не бывал в этом городе, сколько таких на пути, но люд везде одинаков, даже он, христианский рыцарь, может в этом нехристианском городе указать, в какой стороне торг, где склады с товарами, а где живут зажиточные и сам князь с приближенными рыцарями-боярами.

Миновали еще два-три ряда хоромин, попетляли, выбирая дорогу покороче, наконец вышли на широкую и ухоженную улицу. По обе стороны росли толстые раскидистые деревья, а за дубовой оградой высились настоящие терема из толстых бревен – в два-три поверха, со светелками, голубятнями, трубами из красного кирпича, крышами из дубовой гонты.

В корчме воздух был горячий и влажный, наполнен ароматами кухни, растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь начинает струиться быстрее, жарче.

За длинными столами из струганых досок ели и пили, начинали песни, тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли чтобы скрыть, что не знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под столами, рычали, грызлись из-за костей.

Лавки были из толстых досок толщиной с руку, набитых на пни. Такую лавку не поднять над головой, сразу оценил Томас, да и стол не перевернешь одной рукой. Верх стола из половинок бревен, выструганных и повернутых кверху!

Гуляли как-то мрачно, словно задор выветрился в первые часы, а гуляки, похоже, тут и жили. Кто-то спал, уткнувшись лицом в объедки, рядом пили или боролись на руках, сцепив запястья и упершись локтями в стол. В разных углах начинали орать песни, но быстро умолкали.

Мест пустых было много, сели мирно, никого не сгоняли. Хозяин подошел сразу – не избалован, определил Томас, дела идут не ахти, дорожит каждым гостем.

– Нам просто поесть, – сказал Олег.

– И попить, – добавил Томас.

Хозяин перевел взор на Яру, но она смолчала. Хозяин поклонился. Томас понял, нехотя вытащил серебряную монетку, швырнул на стол.

– Поторопись.

Хозяин поклонился, исчез. Томас пожаловался:

– Что за жизнь? Везде одно и то же. Хоть в Британии, хоть здесь, хоть в Сарацинии: будет кланяться все ниже и ниже, но с места не сдвинется. Неужто серебро так людей портит?

– А злато еще больше, – согласился калика. – Когда его нет.

Мальчишка принес три тарелки, блюдо с жареным гусем, что истекал в собственном соку. Поджаренная корочка одуряюще пахла. У Томаса во рту набежала слюна. Вокруг гуся лежали печеные яблоки. Калика разделывал гуся настолько неспешно, что Томас не вытерпел:

– Дай я! Его нужно, как сарацина, который глотает драгоценные камни, чтобы укрыть от нас, благородных воинов Христовых… Давай покажу, как мы доставали…

Мизерикордией быстро и ловко распорол гусю брюхо, отчекрыжил крылья, лапы. Внутри гусь был наполнен гречневой кашей, пропитавшейся соком, запахом, душистым и сочным, блестящими зернами. Из разрезов взвились струйки пара, а запах стал мощнее. Желудок Томаса взвыл и стал кидаться на ребра.

– Люблю повеселиться, – пробормотал Томас, – особенно поесть… Черт! Не умеют готовить!

– Что не так?

– Горячий, как из ада!

Обжигаясь, он вонзил зубы в восхитительно мягкое сочное мясо. Во рту брызнуло соком, пряности обожгли язык, но он чувствовал, как сразу прошла усталость, головная боль, как жадно и весело завозился в нетерпении желудок, уже видя, как по горлу вот-вот провалится в него истекающее соком мясо.

Яра начала с гречневой каши, черпала ложкой, но скоро не утерпела, тоже вонзила зубы, выбрав нежную грудку. Ее лиловые глаза встретились с синими глазами, в них были сконфуженность и желание помириться.

Мальчишка принес кувшины вина, но Олег движением руки услал их на другой конец стола. Рано. На Руси мясо не запивают вином. Вино заедают мясом, другое дело, но сперва надо насытиться, на пустое брюхо только сумасшедший пьет.

Томас спросил:

– Сэр калика, а как правильнее сказать в этих краях: «Принеси мне напиться» или «Подай мне напиться»?

Голос Яры был приветливым, как дождь с градом в жаркий день:

– Для тебя неверно и то, и другое. Лучше скажи: «Отведите меня на водопой!»

Из обрывков разговоров удалось понять, что не дурость да беспечность князя виной, если охрана на воротах дремлет. Две его дочери за половецкими ханами, торговля идет шустро, а с нее хан Кучук получает больше, чем за одноразовый набег. И без крови и потери своих людей.

– А еще лучше, – говорил один за близким столом, – был предыдущий князь… Помните? Он был всем хорош, но одну серьезнейшую ошибку все же допустил. Он оставил страну без наследников.

– Как это? У него ведь было трое сыновей!

– Да, но князь был в прошлом знатный мореход, потому завещал похоронить его в море. Сыновья утонули, копая ему могилу.

Собеседник почесал голову:

– Жаль… С такими сыновьями мы бы горя не знали… Эй, парень, ты что принес? В этом супе плавает таракан размером с крысу!

Отрок подбежал, посмотрел, удивился:

– Где же он плавает? Он давно издох.

Томас и калика не успели приступить к вину, когда Олег повел носом:

– Уйдем?

– Что стряслось? – встревожился Томас.

– Будет драка.

– Впервой ли нам? – удивился Томас.

– В том-то и дело. Что за жизнь: как только в корчму, там драка. Я мечтаю найти такую корчму, где бы не дрались. Ну хотя бы в моем присутствии.

Томас покачал головой:

– Сэр калика… Мы сами носим драку. Что ж нам, не жить?

К ним подошел, пошатываясь, как на плывущем корабле, дюжий мужик. Кулаки были огромные, костяшки в ссадинах. Под глазом расплывался огромный кровоподтек. Злые глаза уставились на Томаса с такой лютой злобой, что доспехи начали нагреваться.

– Мы здесь жидов не любим, – заявил он грозно.

Томас кивнул благосклонно:

– А кто их любит?

– И не позволим им пить кр-р-ровь наших младенцев! – Его кулаки стиснулись так, что кожа на костяшках заскрипела. – Бей жидов и немцев!

Томас не успел объяснить разницу между немцами и англами, он и сам, правда, не знал, кто такие эти немцы, но мужик уже кинулся, как разъяренный бык. Томас отшатнулся, а мужику дал подножку.

Тот как падающее дерево врезался в гуляк за соседним столом, опрокинул вместе со снедью. Его подняли с двух сторон, дали в ухо, мужик с ревом разбросал, он был как медведь в стае псов, но от соседних столов подоспели еще медведи…

Завязалась старая добрая драка. Били всех, кто подворачивался, и даже друзья не могли удержаться от соблазна, когда кто-то из них оказывался уж в очень удобном месте для кулака. Били смачно, сопли и слюни вылетали вместе с кровью и хрипами, били в морду, в ухо, под ложечку, только в спину не били да лежачих не трогали, но и лежачие быстро поднимались, чтобы влупить от всего сердца если не обидчику, то хоть тому, кто оказывался ближе.

Калика сгреб кувшин и отодвинулся в угол, Яра держалась рядом. Томас остался где сидел, боялся, что заподозрят в трусости. Над ним проносились кувшины, посуда, о его голову разбивались блюда, кулаки и матерщина. Наконец остатки гуся брызнули в лицо, а вместо блюда на стол обрушился огромный сапог с толстым слоем навоза на подошве.

Томас оскорбленно взревел, поднялся, как сверкающая башня из хорошего железа. Синие глаза отыскали калику. Тот заботливо наливал Яре вина в кружку.

– Сэр калика!

Олег приветственно поднял кувшин, отхлебнул из горла. Яра неспешно пробовала из кружки. Томас ощутил себя обойденным. Ругаясь, пошел пробиваться сквозь толпу дерущихся, получая и возвращая удары.

– Теперь понятно, почему хозяин берет деньги вперед!

– Почему они все берут вперед, – согласился Олег. – В любой стране.

– Да помню, помню…

Они вышли на улицу, оставив за спиной крики и треск дерева. Воздух был свежий, с легким запахом свежего хлеба и конского навоза. Дома стояли по обе стороны мощеной улицы высокие, стены как на подбор из толстых бревен, окошки узкие, в решетках, а ставни из дубовой доски.

Томас внимательно рассматривал дома. Все та же Русь, но чем ближе к Северу, тем дома сумрачнее, не дома, а крепости. Даже заборы не от коз, как на дальнем юге, а от недобрых пришельцев со Степи. Это сейчас князь в дружбе с половцами, а завтра эти стены могут быть нужнее торгового союза.

– Значит, – решил он, – есть что беречь.

– Шкура каждому дорога, – согласился калика.

– Что шкура! Это тоже нуждается в охране.

Он похлопал себя по поясу. Вместо привычного звона, там висел мешочек с монетами, услышал хлопок по металлу. Переменился в лице, ухватил за концы веревочки. Срезаны чисто!

Калика покачал головой:

– А все в драку рвался!

– Неужто они и драку затеяли, – спросил Томас горестно, – чтобы деньги спереть?

Яра сказала ядовито:

– Не только. И крестовые походы для того придуманы!

Томас хотел ответить резкостью, но чувство вины пересилило: у него срезали, не у калики или Яры. Как еще чаша уцелела, могли и ее… Уж больно он на драку засмотрелся. Так девка смотрит на новые наряды.

Понурые, пошли вдоль улицы, заглядывая через высокие заборы, завистливо провожая лотошников с горками свежевыпеченных пирогов. Вроде бы только поели, но когда оказались без денег, сразу снова захотелось есть.

Навстречу бежал голопузый ребенок, ревел во всю мочь, размазывал кулачками слезы. Томас остановился, погладил его по головке:

– Откуда такое горе? Неужто и у тебя кошелек срезали?

– Не-а! – ответил ребенок, заливаясь горькими слезами. – Моя мама такая злая! У нашей кошечки появились шестеро котят, так она их всех утопила!

– Бедные, – посочувствовал Томас. – А ты их хотел всех оставить?

– Я сам хотел их утопить!

Яра скорчила гримаску, Томас отдернул руку, а калика сказал с волчьей усмешкой:

– Город как город, а люди как люди. Не пропадем, что-то да придумаем.

Томас прислушался:

– О чем кричит этот человек?

Внизу по улице ехали двое. Оба в дорогих одеждах, на баских конях, чванливые, с красными мордами. Один отдыхал, переводил дыхание, второй кричал, надсаживаясь и выгибая грудь, как петух:

– Жители и гости славного града Гороховца! Достославный князь Доброслав кличет вас к себе на пир. Приходите знатные и незнатные, богатые и бедные, сильные и слабые! Никто не будет забыт, никто не обижен…

Они свернули за угол, голоса затихли. Потом слышно было, как закричал второй, слова призыва были те же.

– Имеющий ухи да слышит, – буркнул Олег.

– Гм… У нас король созывает на пир только самых знатных из наиболее благородных.

Яра лицемерно вздохнула:

– Правильно… Когда самим есть нечего, чего всяких звать?

Томас вспыхнул, рука дернулась к мечу. Мгновение глазами пожирал женщину, резко повернулся к Олегу:

– Ты думаешь, надо пойти?

– А как ты думаешь?

– Мы на землях твоей Руси, ты лучше знаешь порядки.

– Да? А я уж думал, что воин Христа везде все знает и обо всем берется судить и рубить с плеча. Что ж, на дармовщину и уксус сладкий. Пойдем попируем. Ежели взашей не попрут.