Текст книги "Возвращение Томаса. Башня-2 (сборник)"

Звонкие звуки труб возвестили о начале пира. Томас вошел под выкрики мажордома, он перечислял его титулы, а также всех, кого он победил при дворе короля Гаконда, словно продавал породистую корову на торгу. Томас слушал с приклеенной улыбкой, он втайне надеялся, что здесь каким-то образом узнали о его подвигах в Святой Земле, потом вспомнил калику, как тот говорил, что их подвиги никому не нужны, все торгаши и подлые люди, обязательно наврут, что в крестовые походы ходили ради грабежа, и сердце облилось кровью, неужели все так и будет? И подвиги рыцарей Храма будут забыты?

Он перехватил внимательный взгляд калики, он в сторонке, его наверняка отведут за другой стол, где самые бедные и неродовитые, но калику это не волнует, смотрит почему-то с сочувствием и предостережением в холодных зеленых глазах.

На помосте яркими одеждами привлекли внимание герольды. При появлении гостей задрали к небу длинные трубы, чистые серебристые звуки заставили спины выпрямиться, кровь взыграла. Томас невольно подумал, что они, рыцари Храма, все равно герои, и подвиг их забыт не будет никогда.

Герольды дудели громко и довольно слаженно, пока его вели через зал, и разом оборвали мелодию, едва Томас опустился в указанное ему кресло через одно кресло слева от герцога Гере. По другую руку герцога – герцогиня, а его сыновья почтительно застыли за креслом, внимательно и настороженно рассматривают гостей. Герцог даже в кресле выглядит высоким и внушающим почтение, он в простой серебристой тунике, расшитой золотом, на груди герб, короткие волосы на лбу прижимает небольшая корона с крупными рубинами в основании зубцов.

Томасу показалось, что он посматривает в его сторону с некоторой иронией, пришлось еще шире распрямить плечи и выпрямить спину, он не безродный рыцарь, а Томас Мальтон из Гисленда, отмеченный славой и замеченный всеми королями, стоявшими во главе крестового похода в Святые Земли. И, кстати, его самого рыцарство Суссекса совсем недавно избрало королем, так что он вправе не склоняться даже перед королями, а поклонится всего лишь более старшему по возрасту и жизненному опыту человеку.

Да и вообще, подумал он мрачно, чем Эссекс лучше Суссекса, не больше, чем Уэссекс, о котором за его пределами никто и не знает. Нет, все-таки герцог посматривает с радушной улыбкой, нельзя подозревать всех, иначе опустится до уровня язычника. По одну руку Томас обнаружил элегантно выпрямившуюся в кресле ослепительно-красивую женщину, настоящую королеву по осанке и облику, а по другую сторону – очень юная тоненькая девушка с красивым кукольным личиком и дерзкими глазами.

– Милая кузина, – обратился к ней герцог. – Позволь представить тебе нашего гостя, благородного сэра Ричарда. Он проделал трудный путь, позаботься о нем за столом. Сэр Ричард, позволь представить мою кузину, маркизу Жанель из рода Кродо.

Томас поклонился, юная маркиза ответила очаровательной улыбкой, подождала, вдруг да рыцарь что-то сумеет промямлить, но Томас благоразумно смолчал, и тогда голос ее прозвучал совсем смиренно и жалостливо:

– А вы в самом деле не в состоянии отрезать себе мяса?

– Нет, – вздохнул Томас, внезапно нахлынула злость: все здесь такие элегантные да чистенькие, все смотрят с пренебрежительным высокомерием… он вспомнил манеру разговора своего ученого друга, калику усадили на самый дальний край стола. Вообще-то удобная манера, как будто трехслойный щит воздвигаешь между собой и противником. – Когда мои глаза не отрываются от вашего декольте, это у вас там сиськи, да?.. правда?.. то я могу отрезать себе палец, если вот так не глядя…

Ничуть не смутившись, она прощебетала с прежней сладкой ядовитостью:

– А вы не заглядывайте туда, куда не нужно!

– Можно? – спросил Томас с надеждой. – А то я думал, что это обязательно. Спасибо! За это я и за вами поухаживаю… Вам салатика? Ах, у вас с фигурой пока в порядке… тогда жирненького? Этой вот ветчины с салом?

Она смотрела за его руками, малость обескураженная, а Томас, мысленно возблагодарив грубые манеры калики, еще как пригодились, умело нарезал мяса, руками хватал куски и тащил на обе тарелки, себе без прожилок сала и жира, а маркизе… ну, она ж о фигуре не заботится, пусть жрет, не жалко, не мое.

Мясо тает во рту, желудок обрадованно хватал все и требовал еще, но Томас насыщал его осторожно, впереди еще не одна перемена блюд, а потом еще десерт, надо и для сладкого оставить место, хотя вроде бы не по-мужски, это женщины и дети могут быть сластенами, а мужчина должен рычать и алкать недожаренного мяса с кровью…

– Похоже, – произнесла маркиза насмешливо, – вы из очень голодного края.

– Очень, – согласился Томас. Быть грубым, оказывается, очень удобно. Это как добавочный панцирь. – Потому растем такие мелкие, хилые, скрюченные. Когда голод, все мелкие, правда?.. У вас ничего не болит? Живот, к примеру?

Она оскорбленно выпрямилась.

– С чего вы взяли?

– Бледная какая-то, – сказал он сочувствующе. – Вон служанки и то красномордее. И это… мяса бы вам кое-где нарастить. Хотите вон тех перепелиных яиц? Я достану. Даже если что-нить опрокину, для вас не жалко, не мое. В перепелятине, говорят, самое лучшее мясо, хотя какое мясо в перепелятине? Зато она хороша от головы. Или для головы, не помню.

Она следила за ним большими синими глазами, Томас видел, как подбирает ядовитый ответ, но малость сбита с привычного пути, на котором он должен был сыпать заученными комплиментами, а она красиво отбривала бы заготовленными фразами. Любовная игра шла бы по накатанной трубадурами колее, где даже нужные фразы расставлены, как ориентиры на поворотах, но он сумел выкарабкаться из глубокой и обязательной для галантных рыцарей ловушки, еще раз спасибо грубому калике, что-то спасительное в его прыжках в сторону есть, есть…

– А вы сами, сэр Томас, – сказала она с непонятной интонацией, – что принимаете?

– От головы?

– Скорее, для головы, – уточнила она.

– А ничо, – заверил он бодро. – Голова у меня как котел! Все варит.

Она фыркнула.

– У мужчин обычно все варит, но рыцарь должен отбирать тщательно, что положить в котел! Иначе может свариться совсем не то, что хотелось бы.

Она посмотрела многозначительно, глубокий вырез на ее платье как-то умело оттопырился. Взору Томаса открылась не только белоснежная выпуклость груди, но даже алый венчик розы, украсивший кончик. Он мысленно взмолился Пресвятой Деве, чтобы уберегла и сохранила от искушения. Надо держаться, калика прав: когда вот так настойчиво ведут любовную игру, то нужно притормозить, осмотреться, не стоит играть по чужим правилам, даже если их предложила очень красивая женщина.

Он улыбался, держал спину прямо, а плечи развернутыми, рыцарь и христианин всегда следит за собой, за словами, жестами, даже за мыслями, посматривал иногда на дальнюю сторону стола, там Олег в своей скромнейшей одежде то ли ремесленника, то ли бродячего торговца, как бы ни старался затеряться, все равно выделяется среди остальных гостей второго ранга, как орел среди надутых индюков.

Олег рассеянно слушал песню, исполняет ее скорее всего глимен, у скопов голоса обычно получше. Песня старая, воспевающая подвиги предков, что защищали эту землю задолго до прихода веры Христа. Хорошо поет, прочувственно, явно глимен, им достаточно иметь хорошие голоса, они только исполнители, в то время как скопы сами и складывают песни.

В исполнении и самих интонациях ясно звучит любование прошлыми временами, а время Христа – говно, чему он, Олег, охотно поддакнет, хотя бы из чувства протеста перед тотальной христианизацией, однако же если вспомнить ради справедливости, что языческие жрецы строго запрещали записывать любые стихи и песни, то невольно снимешь шляпу перед монахами. Это они первыми начали записывать все старые песни, стихи, легенды, сказания.

Вообще-то, если уж совсем честно, то одна только христианская религия проявляет интерес к другим религиям, народам, культурам. Остальным все по барабану, замкнулись в себе: хоть китайская, хоть индийская, хоть все буддийские, вместе взятые. У них все нацелено на сохранение статус-кво, все новое отметается, превыше всего – власть авторитетов. Христианство полно любознательности ко всему окружающему миру, эту черту вкладывали как непременное условие развития и выживания…

И если хоть когда-то китайский, индийский и прочие восточные миры проснутся от спячки, то лишь после очень сильных толчков со стороны агрессивного христианского духа, нацеленного на обретение нового, а не сохранение старого.

Пир длился, длился, после холодных закусок долго подавали различные блюда с горячим мясом. Все изысканно и очень умело приготовлено, потом птицу, рыбу. Вина тоже сменялись, от простых белых до горячащих кровь красных, куда явно добавили какие-то жгучие травы, Томас непрестанно твердил про себя молитвы, ибо искушение поднимает голову, еще как поднимает, но дело не только в согрешении, это Бог простит, он всепрощающий, а что-то более серьезное, калика не зря посылает через стол предостерегающие взгляды.

Наконец слуги подали пироги, сдобные булки, мед и сладкие напитки на меду. Гости распустили ремни, поглядывают по сторонам и друг на друга благодушно, подобрев от обилия сытной пищи. Кувшины с крепким вином исчезли, быстрые руки ставили на их место темное душистое пиво. Один из пирующих, величественный седой вельможа, очень холеный и богато одетый, Томас сразу решил, что этот никогда вообще не надевал доспехи, поднялся с кубком в высоко поднятой руке.

– Дорогой герцог, дорогой Рихард!.. В вашем присутствии вроде бы негоже поднимать тосты за ваше здравие, обвинят в лести, но я просто не могу не сказать пару добрых слов в вашу честь…

Герцог кисло улыбнулся, словно неуверенный, что не издевка, сделал понимающий вид, кивнул, однако у Томаса сложилось странное впечатление, что и это умелая игра, роли распределены, даже если вельможа скажет грубость, это будет нужная грубость, здесь все свои и свои изощренные правила, которые трудно понять настоящему рыцарю.

Все кричали здравицу, герцог наконец поднялся с кубком в руке. Все умолкли. Герцог поднял кубок и сказал проникновенным голосом:

– Вы помните, что совсем недавно мы были малым и слабым поместьем. Однако вся наша гибкость проявляется в выборе сеньора, которому приносим присягу. Нет-нет, если кто подумал, что отрекаюсь от короля, он глубоко ошибается! Однако, будучи разумными и глубоко просвещенными людьми, мы начинаем понимать, что не все догмы, которыми нас потчуют, верны. Больше я ничего не скажу, пусть для вас будет пища для размышлений. Я же поднимаю кубок за просвещение! И за того, кто за ним стоит!

К нему протянулось множество кубков, Томас протянул тоже, почему не удариться краями кубков с хозяином в поддержку девиза насчет просвещения, все верно, все хорошо, просвещение – это замечательно.

Олег, которому не дотянуться через длиннющий стол к знатным господам, приятно улыбался и тоже поднял кубок. Зеленые глаза бросали быстрые взгляды по залу, схватывая лица собравшихся.

Но Томас такие глаза видел у сэра калики только перед трудным боем.

Томас продолжал оказывать галантные услуги соседке, что медленно и упорно ломала его сопротивление, приноровившись к манере его защиты. Он чувствовал себя крупной сильной мухой, которой мелкий паучок уже спеленал крылья, а теперь неторопливо набрасывает липкие нити на лапы.

– И вообще, дорогой сэр Томас, – тянула она медленно и нежно, глаза ее раскрывались все шире, и он тонул, тонул в них, – любовь слепа, противиться ей невозможно…

– Любовь слепа, – пробормотал он пугливо и посмотрел украдкой по сторонам, – но соседи все видят.

– Ах, – сказала она с непередаваемым пренебрежением, – что они увидят нового?.. Для них всегда все одинаково. И только для влюбленных все вновь и все иначе…

– Любовь – это все, – выдавил он из себя еще одну подслушанную где-то мудрость, – но это все, что мы о ней знаем.

– Ах, – воскликнула она, – как интересно! Скажите, скажите что-нибудь про любовь еще!

Он подумал и брякнул:

– Любовь добра, полюбишь и… бобра.

Она вскинула брови, оглянулась на грузного немолодого рыцаря, который в одиночку ухомякивал молочного поросенка.

– Вы имеете в виду графа Винцельма?.. Или виконта Мезебуля? Но у виконта в гербе не бобр, а сурок, только похожий на бобра, а вот у графа настоящий бобер, только я его не любила, мы всего лишь развлекались в его замке, в моем поместье, на дорогах и при гостях… Куда же вы, любезный сэр Томас?

Томас поднялся, пробормотал, что у него что-то затяжелело в одном месте, да не в том, а в кишечнике, нужно бы освободить место для продвижения новых яств, торопливо выдвинулся из-за стола, поймав взгляд калики, а когда проходил мимо, услышал негромкий голос:

– Ну и кто кого?

– Мы победили, – ответил Томас тихо. – Я проиграл.

На выходе из зала столкнулся с вереницей слуг, все еще несут нескончаемые пироги, торты, пирожные, всевозможные сладости, а в самом зале толпа хорошо одетых и мордомордых слуг в почтительном ожидании прислушивается к застольному шуму, похожему здесь на отдаленный рев прибоя, что то спадает, то нарастает с новой силой.

Томас протолкался к выходу, на лестнице тоже снует вверх-вниз роскошно одетый народ, богато живет герцог, ничего не скажешь, даже внизу в холле не то чтобы толпились, но ощущение такое, что герцог насозывал гостей то ли на великий праздник, то ли намеревается закатить какое-то торжество, чтобы запомнили богатством и великолепием все соседи…

Он выбрался во двор, с жадностью вдохнул свежий воздух с запахами конских каштанов, свежих помоев и ароматами выделываемых кож. Еще приятно несет дымком из кузницы, там трудолюбиво стучат по железу, Томас огляделся, чувствуя себя в этом огромном замке, как рыба в воде, ибо все здесь создавалось под руководством опытного воина, все предназначено для защиты, и другому опытному воину, особенно такому, который первым ворвался на башню Давида, понятно назначение каждой башенки, каждой бойницы и каждого зубчика на стене или воротах.

Если посмотреть на старый королевский замок, в котором сейчас живет герцог, с высоты птичьего полета, он покажется четырьмя высокими стенами, возведенными вокруг пустого места. Ровный массивный четырехугольник, а внутри прилепившиеся к стенам множество домиков, в восточной части двора конюшни, стрельбище, место для упражнений воинов, в западной – небольшой базар, где местные умельцы выставляют свои изделия из железа и кожи, а взамен получают от приехавших из сел крестьян мясо, рыбу, зерно, муку, сыр и все, чем богаты села.

Сам герцог обитает, как рассказывают, по большей части не в замке, а в городе, там у него большие роскошные дома, а здесь его крепость, в которой фамильные ценности, гарнизон, оружейная, где постоянно собираются верные ему рыцари, а также те, кто у него на службе. Стены настолько толстые, что помещений внутри них вполне хватает, чтобы разместить всех солдат, а в случае необходимости скрытно перебрасывать их с места на место.

Крепость велика, все вполне могли бы поместиться в одной башне, остальные пустуют в ожидании еще большего наплыва гостей. Здесь принято вваливаться целыми отрядами, останавливаться надолго, и никакой хозяин не смеет поинтересоваться, долго ли пробудут: это хуже, чем беспримерное хамство, это – неучтиво.

На него и здесь глазели с интересом, Томас с гордостью подумал, что рыцарь Храма заметнее тех, кто доспехи и мечи заказывает для вида и бахвальства, но это внимание одновременно и раздражало, он развернулся и пошел к дальней двери, где, по логике, будет ход, по которому он с легкостью и почти по прямой придет к отведенным им апартаментам.

– А там уже я буду спрашивать, – пробормотал он мстительно, – с кем это сэр калика пьянствовал, почему от его воротника пахнет женскими притираниями, а на ушах какая-то странная пудра…

В проходах между мрачными и нежилыми с виду залами никого не встретил, только над головой прохлопали крылья, то ли голуби, то ли вороны, но когда вскинул голову, под сводами темно и неуютно, словно в недобром лесу.

Он ускорил шаг, впереди послышались торопливые шаги, он сразу насторожился, и тут из полумрака вынырнули человеческие фигуры. Они показались огромными, все в полных рыцарских доспехах, у всех одинаковые треугольные щиты на локте левой руки, и каждый держит в руке обнаженный меч.

Томас резко остановился.

– Назовитесь! – потребовал он.

Пятеро загородили дорогу, а двое начали заходить со спины. Сердце Томаса дрогнуло и замерло, невозможно одному драться против семерых и уцелеть, но тут же забилось с утроенной, удесятеренной мощью. Кровь вздула мышцы так, что им стало тесно в стальном панцире доспехов, рукоять меча будто сама скользнула в ладонь.

– Трусы! – выкрикнул он. – Я Томас Мальтон из Гисленда, вызываю вас на честный бой!

Он рявкнул страшным голосом и сам бросился навстречу.

Он застал их врасплох, слишком понадеялись на полное превосходство, и два тяжелых удара повергли двоих на землю, однако сразу же зазвенело железо, посыпались удары, Томас ревел и рубил во все стороны, враги везде, он только заставлял свои ноги постоянно переступать из стороны в сторону, наклонял корпус, чтобы помешать прицельно ударить сзади, а его меч рубил и рубил, встречаясь в воздухе с другими мечами, ударяясь о щиты, высекая снопы искр о добротные доспехи нападавших.

Они тоже кричали, вернее, вскрикивали, сперва победно, потом растерянно, затем уже раздраженно. Звон стоял такой, словно десять молотобойцев одновременно бьют молотами по листам железа, а мечи сверкают, как молнии. Томас чувствовал, как чужие мечи и топоры крушат стальные листы его доспехов, ноги налились тяжестью, он из последних сил наносил удары, в голове мерцала только одна мысль: стоять, стоять, стоять! Упадешь – добьют, как связанного кабана, так лучше же принять смерть стоя…

Кровь и пот заливали глаза, он с трудом поднимал отяжелевшую руку с мечом. Вторая, на которой щит, онемела, но он заставил себя вздернуть ее и с силой двинул краем щита прямо в чужое забрало. Там хрюкнуло, рыцарь исчез, а Томас, дрожа и хватая раскаленным ртом воздух, вдруг понял, что перед ним остались только двое, и эти двое тоже сражаются из последних сил.

– Умрете все… – просипел он, меч поднялся с великим усилием, но обрушился, как падающая с высокой горы наковальня. Шлем раскололо, как глиняный горшок, ответный удар второго рыцаря рассек стальную пластину на плече. Он ощутил жгучую боль, но заставил себя ступить вперед и снова двинул расколотым щитом в лицо.

Противник настолько устал, что даже не уклонился. Удар, вернее, толчок, заставил его отшатнуться, Томас шагнул следом и, выронив щит, ударил кулаком в стальной перчатке в забрало. Пальцы ожгло, однако он слышал скрип сминаемой решетки и даже слабый хруст костей. Рыцарь вскрикнул и упал навзничь.

Томас оперся на меч, рука онемела и уже поднять его не могла, в груди ревел ураган, иссушая легкие, сердце выпрыгивало, он страшился упасть, но когда сбитый ранее щитом начал приподниматься, сумел шагнуть к нему и ударил ногой в голову. Удар получился на диво сильным и точным, прямо в забрало, рыцарь упал и замер, раскинув руки.

От лестницы раздались крики, несколько воинов в простых доспехах латников бросились к нему с алебардами в руками.

– Сэр, – закричал один обеспокоенно, – кто это были?

Томас прохрипел, едва удерживаясь на ногах:

– Вам… виднее…

Он чувствовал, что если и это враги, то он упадет, как только на него замахнутся, однако командир латников подбежал, нагнулся над первым упавшим, озабоченно покачал головой, перешел к другому, третьему. Томас видел, как лицо его серьезнеет, вытягивается, а когда оглядел всех, в глазах стоял откровенный ужас.

– Сэр, – повторил он, – этих людей не было в замке!

Томас сказал все еще хрипло:

– Но сейчас… есть?

– Есть, – повторил командир, – но как… мимо стражи проникнуть невозможно! Мы знаем всех-всех в лицо, узнаем издали!.. Джонатан, бегом за хозяином!

– Уже послали, – ответили ему.

Стражники деловито переворачивали убитых и отволакивали под стенку, где сложили лицом вверх красиво и в ряд. Сочленения доспехов пузырятся, в слабом свете факелов чудится, что вытекает густая черная смола, тела как будто влипли в нее накрепко, не оторвать.

Герцог появился запыхавшийся, с ним несколько рыцарей, некоторые забежали вперед и, бесцельно обнажив оружие, всматривались то в убитых, то в темный коридор. Двое стражей по взмаху руки герцога ухватили факелы и бросились вдоль стен, заглядывая во все ниши.

– Это вы… их? – спросил герцог. Его глаза с недоверием всматривались в Томаса. – Всех?

– Что делать, – ответил Томас, он уже справился с дыханием, – если больше не было.

– Сэр Томас, – сказал герцог, он нервно облизнул губы, – я вне себя от стыда! В моем замке такое…

Томас небрежно отмахнулся.

– Пустое. Гостей надо же чем-то развлекать? Одних женщинами, других вином… у вас прекрасные запасы!.. третьих – вот такими удалыми схватками. Я не в претензии, сэр Рихард!

Герцог перевел дыхание, порывисто пожал руку Томасу.

– Но я все равно не понимаю… Откуда? У меня такая стража на воротах, муха не пролетит!

– Колдовство, – предположил Томас. – Ваши земли, дорогой герцог, совсем рядом с Адовым Урочищем? Вот и смущает Враг рода человеческого слабые души. А если находит лазейку, тут же запускает какую-нибудь гадость…

Герцог вздрогнул, мгновение смотрел на него остановившимся взглядом, затем губы изогнулись в слабой усмешке.

– К счастью, нас от Адова Урочища отделяет широкая река. Врагу не перебраться.

– Враг везде, – возразил Томас. – А в Урочище только его войска. Извините, сэр Рихард, я с удовольствием бы смыл слюни и черную кровь этих… существ.

Герцог спохватился, воскликнул:

– Простите меня, сэр Томас! Я так потрясен случившимся, что просто сам не понимаю, что говорю… Конечно же, вам нужно снять доспехи и отдохнуть. Наш лекарь посмотрит ваши раны и ушибы, а оружейники исправят железо. Прошу вас, сэр Томас, позвольте, вас проведут в ваши покои…

Томас ответил улыбкой, но спорить не стал, рыцари окружили его, словно живой щит, и так поднялись в отведенные для них апартаменты. Примчались слуги, помогли снять доспехи, Томас без сил повалился на ложе. Вскоре пришел лекарь, с ним двое слуг с дурно пахнущими горшками, Томаса раздели, омыли, один оказался умелым массажистом и прошелся по всем костям и суставам, проверил связки, разогнал кровь по мышцам и заверил, что кровоподтеки исчезнут за два-три дня.

Лекарь смазал ушибленные места мазью, что приятно покалывала кожу и оказалась вовсе не дурно пахнущей, как в горшке. Сказал успокаивающе:

– Я слышал, что леди Жанель очень обеспокоена. Она обязательно придет навестить вас, сэр Ричард!

– О, Господи, – вырвалось у Томаса.

– Она из очень знатного рода, – сказал лекарь. – И очень могущественного.

– Что меня и пугает, – пробормотал Томас. – Она и сама… весьма и весьма могущественна.

– Это должно радовать, – сказал лекарь. – Отдыхайте, сэр. Постарайтесь меньше двигаться.

Он ушел, Томас распластался на ложе и некоторое время лежал в неподвижности, отдаваясь блаженному покою. Сперва одна только мысль вертелась неотвязно: где калика, – потом остро кольнула другая: а если леди Жанель уже идет сюда?

Постанывая, он сполз с постели, торопливо оделся. За дверью послышались неторопливые мужские шаги, стихли, потом снова, но уже в обратном направлении.

Он выглянул за дверь, по длинному коридору взад-вперед расхаживали вооруженные до зубов стражи. Один, заметив Томаса, сразу же откозырял, доложил громко по-солдатски:

– Хозяин велел охранять подступы к вашим апартаментам!

– Да это лишнее, – пробормотал Томас.

– А вдруг не лишнее? – ответил страж. – Такого еще не было, чтобы в замке чужие! Хозяин в ярости.

Томас вяло отмахнулся.

– Ладно, ему виднее. Передайте мою искреннюю благодарность за любезность и заботу.

Страж махнул напарнику:

– Ганс! Иди за сэром… да, за сэром.

– Зачем? – удивился Томас.

– Охрана, – ответил страж лаконично. Ухмыльнулся: – Конечно, вы так изрубили семерых на подковы, что это от вас надо охранять… но если что случится, Ганс успеет позвать на помощь.

Томас буркнул:

– Это я и сам могу.

– Что?

– Позвать на помощь.

Страж покачал головой.

– Не позовете. Вы – гордый, за милю видно. Умрете, но не позовете. Вон маркграф Роланд только перед смертью протрубил в рог…

Томас молчал, возразить нечего, да и не дело рыцаря препираться с простым воином, тот лишь выполняет приказы хозяина, повернулся и отправился кривыми дорожками на задний двор, туда уж леди Жанель пойдет его искать в последнюю очередь. Или скорее всего не пойдет вовсе: это не так интересно, как застать его в постели.

Во дворе трое копейщиков довольно вяло тыкали длинными палками в мешок с шерстью, а в самом углу молодой изящный воин в подростковых доспехах активно наступает на воина с громадным щитом в одной руке и длинным мечом в другой. Доспехи подростка отличаются хорошей выделкой и прекрасной подгонкой деталей, Томас сразу обратил внимание на тщательность исполнения. Это кто-то из очень могущественных сеньоров снабдил своего сына такими доспехами, что через год-два станут тесными.

Он остановился понаблюдать, став у стены так, чтобы его не сразу увидеть из окна, но подросток немедленно прекратил бой, направился к Томасу, где отсалютовал ему мечом красиво и очень любезно по очень сложным правилам, Томас даже не уловил всего рисунка движений, сказал с поклоном:

– Весь замок гудит, как растревоженный улей. Вы стали героем, сэр Томас!.. Я – Джон Траббер, сын короля Зассекса.

Он поднял забрало, на Томаса взглянуло юношеское лицо и сияющие глаза. Томас с усилием поклонился.

– Приветствую вас, ваше высочество.

Принц воскликнул восторженно:

– Вы стали героем у всех дам, а мужчины все разбирают вашу схватку. Ваши противники – очень сильные мужчины, в прекрасных доспехах, оружие у них тоже великолепное. Но ваше мастерство просто невероятно!

Томас еще раз поклонился, чувствуя, как кольнуло в поясницу, а кровоподтеки заныли с новой силой.

– Я рыцарь Храма, – ответил он с достоинством. – В Святой Земле это обычное дело, когда дерешься один с тремя или больше противниками. Тот, кто дрался недостаточно умело, был погребен в жарких песках. А мы прошли дальше, взяли Иерусалим, освободили Гроб Господень, вернулись с победой.

Принц спросил порывисто:

– Вы наблюдали, как мы сражаемся… Я правда был великолепен?

Улыбка невольно скользнула по губам Томаса. Он сказал преувеличенно серьезно:

– Более чем, ваше высочество. Более чем.

Принц насторожился, глаза его впились в лицо Томаса.

– Я что-то делал не так?

– Да, ваше высочество, – ответил Томас вежливо.

Принц капризно надул губы.

– А мои наставники говорят, что я все делаю верно. И что я просто бесподобен!

Томас усмехнулся.

– Я не ваш наставник, мне льстить и врать нет нужды. Утром я уеду, и, возможно, мы никогда не увидимся. Так что могу сказать вам честно: здесь вам могут поддаваться изо всех сил, но в первом же турнире вас сшибут, как мешок с зерном. А если, не приведи Господи, вам придется участвовать в настоящем бою, я не дам за вашу жизнь и скорлупки выеденного яйца.

Принц мерил его злым взглядом, чувствовалось, что вот-вот взорвется, но затем словно вспомнил, кто перед ним, впервые настоящий боец, только что доказавший свое умение, это не привычный придворный льстец, спросил сердито:

– А в чем ошибка?

Томас взял из его руки меч, взвесил на ладони, сделал несколько взмахов. Принц следил неотрывно, Томас остановился, вернул ему оружие.

– Я сражался в Святых Землях, где у сарацин совсем другое оружие. Я сражался с разными народами, у одних мечи длинные и узкие, как ножи, у других – загнутые, как орлиные клювы, у третьих заточены только с одной стороны, у четвертых… словом, у каждого свои приемы, основанные на размере, весе, способах заточки. Сарацинский меч легок, я им рассекал платок из тончайшей ткани, подброшенный в воздух, зато этим вот мечом я могу перерубить железную рукоять топора!.. У вас именно такой меч. Фехтовать им не удастся, все ваши движения должны быть строго выверенными и рассчитанными на два-три движения вперед: рыцарский меч тяжел, если противник увернется, вы можете «провалиться», упасть, даже улететь за своим мечом…

Принц слушал со скептической ухмылкой, но, когда заговорил, голос был серьезным и достаточно почтительным:

– Но это все-таки меч, а не топор или молот, не так ли?

Томас покачал головой.

– У рыцарского меча то же назначение, что и у боевого топора или молота. Он предназначен раскалывать стальные панцири, стальные шлемы. Сарацины редко носят тяжелые доспехи, потому у них мечи легкие и очень острые, вовсе не для того, чтобы рубить железо, а наши мечи… увы, это те же колуны. Потому такие тяжелые, толстые и длинные. Острота лезвия значения не имеет. Глупо затачивать до остроты бритвы то, что при первом же ударе о стальной панцирь превратится в… сами понимаете, во что.

Принц не сводил с него пристального взгляда.

– Но вы своим мечом не раскалывали панцири, когда на вас напали!

– Совершенно верно, ваше высочество, – согласился Томас. – Но это уже вторая ступенька владения оружием. Когда привыкнете махать мечом без устали от завтрака и до обеда, можно учиться попадать в сочленения доспехов. Здесь нужна большая точность, потому нужна очень твердая и верная рука, а ее можно выработать только долгими упражнениями. Очень долгими! И если ваши наставники вам говорят, что вы уже хорошо владеете оружием, что ж… им так хочется поверить, правда?

Он церемонно поклонился, взгляд постарался сделать при всей почтительности холодноватым и отчужденным. Принц в растерянности оглянулся на молчаливого наставника.

Томасу, как герою дня, представляли гостей герцога, все стремились познакомиться с таким отважным и могучим рыцарем. Он отвечал на приветствия, забывал имена сразу же, едва называли следующего. Непонятно, как герцогу удается запоминать по двадцать-тридцать человек в день, для этого нужна голова больше, чем у коня, но у герцога голова хоть и поменьше, но как-то справляется, а Томас только кивал, улыбался, снова кивал, да и пусть, все равно утром поедут дальше.

Леди Жанель подхватила его под руку, Томас поулыбался ей, она усадила его рядом, сияющая и веселая, проворковала томно:

– Сэр Томас, вы всех женщин просто очаровали!

– Надеюсь, – пробормотал он, – эти чары не противоречат учению святой церкви?

– Ах, – ответила она еще обворожительнее, – вы все шутите! Все только и говорят о вашем подвиге!