Текст книги "Передышка в Барбусе"

Юрий НИКИТИН
ПЕРЕДЫШКА В БАРБУСЕ

Пролог

Жаба пищала в ужасе, пятилась. Голосок был плачущий, а выпученные глаза чуть не лопались. Мрак зарычал, это ж он, прежний Мрак, бояться не надо, какая ей, дуре, разница? А в волчьей личине он, может быть, даже лучше человека, ибо для жабы нет зверя гаже и подлее, каждый норовит пнуть или бросить камнем…

Но дурная Хрюндя от страшного рыка вовсе вжалась в угол пещеры, едва не ломая короткий хвостик. Дура, сказал Мрак мысленно, не решаясь распахнуть пасть. Он грянулся оземь, ушибся, не успел подняться, как обрушилось холодное, скользкое, обхватило морду зелеными лапами с перепонками. Писк сменился счастливым визгом. Толстая жаба, не давая подняться, топталась по голове, тыкалась тупым рылом в уши. Мрак брезгливо отворачивался, но обслюнявила всего, он отпинывался от ее радостных поцелуев, крикнул зло:

– Ну, поняла, дура?.. Это был я. И остаюсь им. Смотри.

Он упал на каменный пол, ушибся снова, по телу прошла болезненная конвульсия. Поднялся на четырех дрожащих лапах, все тело зудит от проросшей шерсти, и тут же по чутким волчьим ушам хлестнул отчаянный писк.

Хрюндя отпрыгнула, глаза непонимающе смотрят на страшное чудовище, возникшее на месте ее любимого замечательного родителя, снова попятилась в угол, одной лапой пыталась закрыть себе глаза, а второй в ужасе отмахивалась от страшного зверя.

Мрак зло взвыл, ну что за дура! Жаба от волчьего рыка втиснулась в стену, едва не ломая хрупкие косточки. Мрак выругался по-волчьи, упал на пол, снова ударился, на этот раз расшиб локоть об угловатые гранитные плиты, выждал, пока тело болезненно преображается в человечье, с трудом удержался, чтобы не запустить твердые когти в шерсть на груди и не чесаться долго и всласть.

– Ну, хоть теперь поняла?

Хрюндя тут же, без раздумий, с визгом прыгнула к нему, преодолев в гигантском прыжке половину пещеры, плюхнулась ему на грудь, вцепилась задними, а передними лапами обхватила шею, тыкалась тупой мордой с выпученными глазами ему в лицо.

– Ну до чего же дура, – выдавил Мрак с ненавистью. – Тупее был только Таргитай, но тот хоть пел…

Жаба задрала морду к потолку и счастливо заверещала. Трель была на редкость громкой и немелодичной. Мрак отшатнулся, попытался сбросить квакёныша, но Хрюндя уцепилась всеми четырьмя.

– Да, – сказал Мрак, – точно, второй Таргитай… Эй, смотри внимательно. Вот я. Я все тот же… Смотри…

Он осмотрелся, у выхода толстая шкура, только человек из Леса может без конца падать на голый гранит, когда такое рядом, подтащил на середину пещеры, улыбнулся жабе, грянулся… не получилось, подпрыгнул, грянулся сильнее, но толстая шкура все же превращала серьезное дело в игру. С третьей попытки подпрыгнул выше, ударился так, что в глазах потемнело, зато сразу ощутил страшный зуд, боль в костях, жилы вытягивались и стонали, но когда поднял от пола морду, жаба уже шумно дрожала в углу, отмахивалась передними лапами, пищала так жалобно, что у него защемило сердце.

– Ну до его же дура… – прошептал он. – До чего же… Эх! Но, с другой стороны, если бы любили только за мудрость, не нашлось бы ни одного на свете…

Что я делаю, мелькнуло в голове. Тут произошло такое, невероятно такое, надо забиться в пещеру поглубже, осмыслить, а то и вовсе остаться тут на всю жизнь, ибо его жизнь теперь стала бесценной. Это другим рождаться, жить, стареть и умирать, но он, после того как стер по незнанию в Книге Бытия свою кончину, теперь может жить вечно. Почти как боги, только боги бессмертные, а он, увы, смертен. В том смысле, что убить его так же просто, как и раньше. Но если не дать себя убить…

Он зябко повел плечами. Он увидит, как рождаются племена, превращаются в могучие народы, стареют и гибнут, на смену приходят новые, как на месте болот вырастают леса, потом там появляются степи, а затем и вовсе все засыпает жарким песком… А где-то горы рассыпаются в щебень, где-то высыхают моря… Он все это увидит, если не даст себя убить. А чтобы не убили, надо найти уединенное место в горах, затаиться и просто жить…

Мысли были суматошные, горячечные, настолько не похожие на его прежние мысли, всегда прямые, суровые и честные, как удар его огромной секиры, что он сам смутно удивился, забеспокоился. Мало того, что последнее приключение едва не размазало его по жизни, как мокрый след от улитки… Подумать только: дрался с чудищами, магами, даже богами – а больше всего страдать пришлось во дворце Куябы, где никаких особых врагов, а была лишь золотоволосая принцесса Светлана, уже тогда он ощутил, что стал совсем другим Мраком, совсем не тем, что повергал чудовищ, бил магов и даже у самого Рода из клюва выдрал Перо…

И вот сейчас он – уже третий Мрак: трусливый, трепещущий, внезапно осознавший сверхценность своей жизни, которая, оказывается, может длиться вечно.

Что я делаю, сказал он себе с досадой. Надо сесть и помыслить о бренности жизни вообще и о его чудо-жизни, прикинуть, как ею лучше распорядиться и как сберечь… Это раньше можно было не беречь, все равно скоро смерть, так уж лучше красивая гибель, чем угасание, когда не в силах встать с ложа, а теперь он может жить, жить и жить… а вместо мудрого планирования дальнейшей жизни он прыгает перед жабой, кувыркается, успокаивает, уговаривает! Это же просто жаба. Зеленая жаба с перепонками. Даже с бородавками. Ну пусть это не бородавки, это выпирает спинной хребет, настолько острый, что уже не хребет, а что-то вроде зачатков гребня…

Замученный, он растянулся без сил на шкуре, чувствуя, что не в силах шевельнуть пальцем.

– Ну, – прошептал он, – теперь, дура, все поняла?

Жаба с радостным визгом бросилась ему на шею, как бросалась уже десятки раз, объясняя, что поняла все, но пусть всегда остается он, а не это страшное чудище, что возникает на его месте, когда он куда-то пропадает.

Желудок начал взрыкивать, как голодный пес. Хорошо бы зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печеного кабанчика, что как издевательство над людскими чувствами истекает соком… прямо как перед глазами!.. посреди стола на блюде, где по бокам поместились еще и жаренные в собственном соку перепелки…

Он шумно сглотнул слюну. В животе громко заквакало. Жаба приподняла голову и нерешительно квакнула в ответ.

– Это не тебе, глупенькая, – объяснил Мрак. – Это мне… Не понимаю, как они медом и акридами?..

Она с готовностью прыгнула ему на руки, он сделал несколько шагов к выходу, и утреннее солнце ослепило привыкшие к полумраку пещеры глаза. Жаба заворочалась, недовольно заворчала. Мрак позволил ей выкарабкаться, она взобралась на плечо и там уселась, толстая и насупленная, оглядывая мир неподвижными глазами.

Он забросил за плечо лук и тулу со стрелами, пошел вниз по тропке. Гора сразу осталась за спиной, по сторонам побежали кусты, серые от пыли, но дальше, на продуваемом месте, – зелень как зелень, воздух свежий, земля из каменистой перешла в хороший добротный подзол, вслед за кустами стали попадаться деревья, одинокие и группками, дважды он пересек небольшие рощи.

Жаба начала дремать, раскачивалась. Ее костистые лапы цепко хватались за шкуру на плече, но все же свалилась, он едва успел подхватить на лету. Сунул в мешок, она даже не копыхнулась, только сразу согнулась калачиком на дне. Мрак закинул мешок за плечо и ускорил шаг.

Солнце поднялось над деревьями, но воздух все еще оставался чист, свеж. Потянуло близостью воды. Впереди слишком роскошные деревья, заросли кустарника, листья сытые, что значит корни тянут воду прямо из реки…

Навстречу по тропке двигалась ветхая от старости женщина. Согнутая, как в поясном поклоне, она при каждом шаге опиралась на толстую суковатую палку. Из-под серого от пыли платка выбивались такие же серые, покрытые пылью, седые волосы.

При виде Мрака остановилась, он развел руки в стороны, мол, грабить не собираюсь. Старуха настороженно рассматривала незнакомца подслеповатыми глазами, лицо ее напоминало печеное яблоко, спросила скрипучим голосом:

– Не в Барбус ли идешь, добрый человек?

– Это я добрый? – усомнился Мрак. – Может, и в Барбус, если он выскочит на дорогу.

Старуха с некоторым испугом смотрела в его широкое, побитое оспой лицо, сказала надтреснуто:

– Да уж точно выскочит…

– Откуда ведаешь?

– Потому что ведьма я. Что-то в тебе странное… дай-ка ладонь, посмотрю…

– Ведьма? – повторил Мрак. – На, смотри… Проверим, ведьма или просто людёв пугаешь.

Колдунья смотрела на его широкую твердую ладонь долго и с недоумением. Лицо застыло, потом с испугом отшатнулась, еще дольше всматривалась в странного человека.

– Да, – прошамкала она наконец, – как только твое сердце еще не сгорело?

Мрак буркнул:

– Сгорело. Один пепел.

Она кивнула.

– Пепел и головешки, сердешный. Но есть и крохотный зеленый росток на самом краю поля… Береги его, чужестранец! Завянет – умрешь.

Мрак подумал, пробормотал:

– Как раз теперь бы не хотелось.

– Понимаю, – прошептала ведьма. – Я не знаю, как тебе удалось, но я не вижу конца твоей жизни… Она теряется в той дали, куда мой взор заглянуть не может. Однако ты все же можешь умереть даже сегодня. Не от меча или стрелы, как ты думаешь!.. Ты еще не знаешь, что нельзя выронить хотя бы слезу, нельзя вознегодовать, нельзя разгневаться…

Мрак воскликнул:

– Так это и не жить!

– Это не всю жизнь, – успокоила ведьма. – Ты так истерзал сердце, что не выдержит даже самой малой слезинки… Сгорит дотла. Дай зарасти выжженному полю молодой травой. Это недолго, всего годик-другой…

– Ого! – сказал Мрак. – Нет, я не собираюсь реветь или терзаться… сам не знаю, что со мной было, затмение какое-то, но все равно, годик-другой – это же вечность!

– Ты еще узнаешь, что такое вечность, – сказала ведьма загадочно. От ее скрипучего голоса мороз пробежал по его спине. – Год-два – это меньше, чем день. Потом это будет даже меньше, чем час…

Мрак дал ей монету, покачал головой и пошел в сторону реки. В голове все еще звучали странные слова ведьмы, это же надо – не волноваться, не гневаться… как вдруг настороженные уши уловили впереди вроде бы детский плач. Раздвинул кусты, у самой воды сидит, подтянув колени к самому подбородку, худой подросток. Когда Мрак вывалился из зелени, подросток испуганно оглянулся. Мрак присвистнул. При резком движении из-за головы подростка выметнулись длинные светлые волосы. На него уставились огромные зеленые глаза совсем молоденькой девчушки. Рядом с ней на траве лук, простой, из гнутой палки, и берестяной колчан со стрелами.

– Чего ревешь? – спросил Мрак участливо.

Она от его рева подпрыгнула, губы затряслись, а глаза стали совсем как два блюдца.

– Я… я ничего…

– Чего ревешь? – повторил он. Взгляд его скользнул по воде, привычно измеряя скорость течения, крутизну берега на той стороне. – Река мелковата… Можно портки не снимать…

Он не смотрел в ее сторону, дабы не пугать, и вскоре ее несмелый голосок прозвучал почти с обидой:

– Да, это тебе… Ты вот какой здоровый… А мне с головой…

– Ну и что?

– Я плавать не умею!

Мрак покосился на маленькую женщину. Слезы уже высохли, она медленно поднялась. Голова ее едва-едва достигала ему до середины груди. Да и то не голова, а пышные волосы, похожие на яркие осенние листья. На бледном с прозеленью лице ярко выступали веснушки.

– Плавать? – удивился он. – Да ты такая легонькая, не утонешь…

В ее зеленых глазах блеснули искорки гнева. Похоже, она не так истолковала намек на свое изящество, губы сжались в тонкую линию:

– Ты сам… то, что плавает поверху!

– Бедная, – пожалел Мрак, – сколько же тебя били, что так озлобилась… Садись на плечо, я перейду вброд этот ручеишко.

К его удивлению, она словно ждала такого приглашения. Не успел присесть, как она подхватила свой лук и стрелы, покарабкалась по нему, как белка по дубу, взобралась на спину, но сесть на одно плечо явно забоялась, Мрак ощутил, как его щек с двух сторон коснулись ее тонкие колени, кожа горячая, прогретая солнцем, а босые пятки опустились на грудь. Тонкие пальцы ухватили его сперва за волосы, он хотел бы продлить этот миг, но она словно спохватилась, поспешно ухватилась за голову, закрыв ладонями уши.

– Ох и трусливая же ты, – проворчал он, но было приятно чувствовать ее маленькие горячие ладони на ушах, – да не сброшу я тебя, не сброшу…

– Вода холодная, – предупредила она.

– Это для тебя… шкилетик.

Он вошел в реку, берег понижался медленно. Он дошел почти до середины, когда вода наконец хлынула через голенища сапог. Дальше дно понизилось еще, а перед самым берегом холодная вода дошла ему до груди. Девка взвизгнула и поджала пятки.

– До чего же трусливая, – повторил Мрак. Он медленно выбрел на берег, вода с него бежала в три ручья. – Как воды страшишься… Ты не покусаешь меня?

Она удивилась.

– С чего бы?

– Да взбесившиеся волки воды боятся… Наверное, и такие лисята – тоже? Слезай, мне надо воду из сапог вытрясти.

На самом деле самому не хотелось, чтобы его шею покинуло такое теплое, даже горячее тельце, настолько легкое, что не чувствовал веса, не хотелось, чтобы ее пальцы перестали трогать его уши, волосы, хватать за щеки.

Тонкие, но крепкие ноги стиснули его шею с неожиданной силой, а пальцы в его густых волосах обрели неожиданную мощь. В тонком голоске зазвенел торжествующий смех:

– Ты еще не понял, чужеземец?

– Чего? – спросил Мрак.

– Я мавка!

Мрак переспросил:

– Ну и что, ежели мавка или нявка?.. Слезай, вода в сапогах хлюпает. Ежели бы дырявые, сама бы вылилась, а то…

Ладонь легонько и покровительственно похлопала его по щеке.

– Какой ты… тупой. Мавки боятся воды, это верно. Мне бы на эту сторону никогда не перебраться. Разве что на плечах такого вот… Но теперь я не слезу. А попробуешь скинуть, я так тебе шею сдавлю, что замертво свалишься.

Она сильнее сжала ноги, Мрак ощутил, что в девчонке больше силы, чем она выказала на том берегу.

– Вот ты какая, – сказал он горько. – Почему со мной все женщины… вот так?

Она ответила гордо и независимо:

– А потому, что мы все такие. Женщин надо любить, на руках носить, а на шею мы и сами залезем. Скинуть же нас непросто…

Он вздохнул:

– Да я знаю… Мне так и идти в хлюпающих сапогах?

Голосок над его головой прозвучал задумчиво:

– Ты выглядишь таким простым, безобидным… что даже страшно. Ладно, рискнем. Сядь на тот пень, задирай ноги. Но если попробуешь перекинуться на спину, чтобы меня задавить, то это напрасно, уразумел? Я успею сдавить шею раньше. К тому же… меня не так просто задавить.

Он покосился на загорелые ноги на его груди. Под тонкой кожей с золотистым пушком чувствуются молодые сильные мышцы. Когда она ерзала, устраиваясь на его плечах поудобнее, ее ноги касались его щек, а когда он повернул голову, стараясь увидеть ее хотя бы краем глаза, его губы уперлись в нежное, пахнущее травами колено, теплое и словно бы светящееся изнутри.

– Как у тебя колотится сердце, – сказала она удивленно. – Мою пятку просто подбрасывает!

– Это от страха, – объяснил он.

– Не боись, – успокоила она. – Я не стану грызть тебе голову. Чего ее грызть? Голова как валун, литая! Мне нужно, чтобы ты носил меня по этому краю. Ручьев слишком много, болота на каждом шагу… Тебе все нипочем, а я воды боюсь. Мне сверху видно все, я хоть оленя, хоть кабанчика подстрелю. И тебе дам поглодать косточки, я ж всего оленя не съем!

– Косточки? – переспросил Мрак. – Гм… ладно, я люблю кости. Кстати, я тоже не зря ношу лук. Когда завидишь оленя, дай знак. Поглядим, кто быстрее всадит в него стрелу.

Оленя первым учуял он. Хотел смолчать, пусть она заметит первой, но подвигались все ближе, уже и олень поднял голову, тревожно принюхивается, вот-вот даст деру, а мавка все хвастается, какого хорошего коня отловила, разомлела на солнышке, уже и колени раздвинула, и Мрак сказал тихонько:

– Олень… Вон там, за орешником…

Она вздрогнула, пробуждаясь от своих мавкячих дум. Ноги стиснули шею с излишней поспешностью, он снова ощутил обеими щеками ее нежную кожу.

– Где?.. Ух ты, какой красавец!

Он чувствовал, как она поспешно сорвала со своей узенькой спины лук. Над головой послышался едва слышный скрип сгибаемого дерева. Он схватил свой лук, наложил стрелу и выстрелил, почти не целясь, ибо над головой уже щелкнула тетива.

Его стрела исчезла в зелени. По ту сторону затрещало, в стороне колыхнулись кусты, потом еще и еще. Когда он, побуждаемой мавкой, проломился через заросли, олень еще бился, успев сделать всего три прыжка. Ее стрела торчала в горле, а его стрела пробила левый бок.

Ее маленькая ладошка погладила его по уху.

– Присядь. Я разделаю зверя… Ты в самом деле стреляешь неплохо. Прямо в сердце! Но это случайно. Ты не мог его видеть. А я прямо в горло…

Он присел, буркнул:

– Давай я сам. Это мужское дело. Если женщина разделает, то и есть будет противно.

Над головой прозвенел серебристый смех.

– Я не женщина, чужеземец! Я мавка… Но разделай, если сумеешь. Только будь осторожен с ножом, если понимаешь, о чем я… Я успею сломать шею раньше.

Он покосился на нежное колено, чувствуя сильное желание коснуться его губами. Сглотнул, пообещал осипшим голосом:

– Я буду осторожным.

Оленя он и разделал, и жарил на углях, а мавка все ерзала в нетерпении и приговаривала:

– Ну, уже готово!.. Уже!..

– Еще не уже, – сказал он. – Щас будет готово…

Он сунул руку в мешок, мавка насторожилась, но он на ощупь выдрал из-под спящей жабы узелок, мавка распахнула глаза в великом удивлении:

– Соль?.. Как здорово!

– И ты соль любишь?

– А кто ее не любит?

– Тоже верно, – сказал он. – Я видел, как козы сотни верст проходят, только бы полизать глыбу соли… Вот щас посолю… а потом вот здесь… и все, можно есть… коза.

– Сам ты… Ты знаешь, на кого ты похож?

– Знаю, – ответил он. – Но ты лучше помалкивай.

Он разделал оленя целиком и зажарил все куски. Поблизости росли жгучие травы, молодое мясо с готовностью дало сладкий сок, мавка чавкала и восторгалась, он ел быстро и жадно, чувствуя, как в груди нарастает радостное рычание большого и сильного зверя. И хотя он умел несколько дней бежать вообще без крошки во рту, но когда выпадает вот такая возможность, то надо жрать, жрать от пуза, лопать вволю и в запас, распускать пояс и снова жрать, пока не полезет из ушей.

После сытного обеда мавка возжелала малость отдохнуть, а то у нее от тряски заболит переполненный живот, но, похоже, как и Мрак, отдыхать не умела и не любила: тут же указала на выглядывающие из кустов острые рыжие мордочки:

– Им тоже поесть надо, пойдем отсюда.

– Да, – согласился он, – после тебя там остались только копыта.

– После тебя, – уличила она. – Ты ж кости грыз, зверюга!

– В костях самый сладкий мозг, – возразил он. – Вон у тебя хоть и тоненькие, а знаешь, сколько в них сладости?

– Но-но, – сказала она предостерегающе, – поднимайся!

Через четверть часа заросли остались далеко позади, мавка жадно присматривалась к новым для нее рощам, заросшим лесом холмам.

Дорога постепенно стала шире, протореннее. Мраку почудились запахи дыма, окалины железа, угля, но ветерок стих, и он не был уверен, что ему не почудилось.

– А что там? – спросил он.

Голос пояснил словоохотливо:

– Там уже веси одна возле другой, а еще дальше – стольный град Барбус. Так говорят, я там не бывала. Но мы, конечно же, туда не пойдем…

– Почему? – удивился Мрак.

В голосе мавки прозвучала насмешка:

– Ну и туп же ты, чужеземец… Тебе идти туда тоже не стоит. Пропадешь, тебя и куры лапами загребут. Там народ злой, быстрый.

Он пожал плечами, с удовольствием чувствуя, как ее нежные колени елозят по его щекам.

– А что такого? Девка сидит у мужика на плечах!.. Невидаль? Женщины и так все ездят на нас. Это ж так привычно. Никто и глазом не поведет… Впрочем, ты девка красивая, на тебя будут заглядываться… Ну и пусть смотрят. Мы еще и деньги за показ будем брать. Там еще будут драться за честь тебя самим поносить на шеях.

Она слушала, колени чуть расслабились, затем опомнилась, под кожей напряглись крепкие мышцы.

– Нет. Поворачивай налево.

Мрак продолжал двигаться прямо. На душе стало печально, он сказал с сожалением:

– Может быть, пойдем, а?

Колени начали сжиматься. Голос мавки прозвучал сдавленно:

– Поворачивай…

– Мне надо в город, – сказал Мрак со вздохом. – А так бы я лучше с тобой бродил бы в лесу. Я сам человек лесной…

Колени стиснулись с такой силой, что стало трудно дышать. Ее голос, неузнаваемый и прерывающийся, донесся с хрипами:

– По… во.. ра… чи… вай!

– Не, – сказал он сожалеюще. – Эх, надо ж было мне, дурню, пообещать жабе! А еще на Таргитая: дурак, дурак… Но слово не воробей, надо идти. А ты че там пыхтишь? Мы ж договаривались, на голову не гадить… А то уже что-то горячее бежит по спине… Как думаешь, что?

Ее колени бессильно разжались. Мрак осторожно снял ее с шеи и, все еще держа на руках, в задумчивости осмотрелся, не зная, куда посадить: ни пенька чистого, ни валежины без лишайника или кусачих муравьев.

Она обреченно лежала в его руках, как в колыбели. Зеленые глаза были полны страха и безнадежности. Даже не пыталась сопротивляться, ибо в руках, что держат ее, теперь чувствуется крепость толстых древесных корней. Голосок ее был тихим, как у мышонка:

– Мне была предсказана смерть от руки героя… Простого мужика я бы уже удавила.

– А мне от женской, – ответил он. – Может, от мавкячей? Ладно, прощай, зеленоглазка…

Он бережно опустил ее ноги на землю. Она выпрямилась, глаза неверяще обшаривали его хмурое лицо.

– Ты… отпускаешь?

– Да, – сказал он с сожалением. – Мне надо в город. Барбус, так Барбус. Лишь бы побольше.

Он тяжело сделал шаг к главной дороге. Ее голосок, прерывающийся от удивления и негодования, как стрела кольнул в спину:

– Но почему… почему ты целый день позволял сидеть на своей шее?

Мрак пощупал шею, что еще хранит ее тепло и запах, улыбка его была грустной.

– Не знаю. Наверное, мне самому понравилось.

– Почему?

– Не знаю. У меня еще никто не сидел на шее.

Деревья двигались навстречу, а когда расступились, начал расти и раздвигаться в стороны простор ухоженных полей. Справа заливной луг, медленно двигается стадо тучных голов, а дальше ровными рядами встали белостенные хаты, крытые соломой.

Мрак шагнул из тени под солнечные лучи, но едва сделал два шага, сзади зашелестело, тонкий голосок крикнул:

– Удачи тебе, герой!

Он оглянулся, мавка высунула голову из кустов, глаза зеленее молодых листочков. Он помахал ей рукой, жаба зашевелилась в мешке и что-то проворчала.

– Я просто чужеземец! – крикнул он.

– Герой! – прокричала она уперто. – К тому же от тебя странный запах… люди его не чуют, но меня он тревожил… Очень! Я даже ноги сдвинуть как следует не могла… Кто ты?

Он засмеялся:

– Если я обернусь тем, кто я есть, под тобой будет лужа побольше того пруда, малышка. И заикой станешь!..

И, не оборачиваясь, зашагал к далеким хаткам. Успел подумать, что хорошо, что не обернулся волком, когда она сидела на его плачах. Бедная мавка окочурилась бы с перепуга. Вон жаба покрепче, и то пугается.

В мешке шевельнулось, потом требовательно задергалось, заскреблось. Хрюндя словно услышала его мысли, карабкалась наверх. Он помогать не стал, она сама вылезла, взобралась на плечо, но там так топталась и пыталась слезть, даже делала вид, что вот-вот прыгнет и, конечно же, разобьется в лепешку насмерть, пусть ему будет стыдно, что он снял и опустил на теплую, прогретую солнечными лучами землю.

Жаба сразу же шмыгнула за куст, там присела, выгнула спинку. Вид у нее был в это время уморительно серьезный и сосредоточенный. А потом он неспешно спускался по тропинке, а Хрюндя неутомимо шныряла по кустам, он слышал, как гремят камни, жаба с охотничьей страстью переворачивала валуны, ее узкий язык молниеносно хватал нежнейшее лакомство: мокриц и сороконожек, не успевших убежать от прямого солнечного света. Мрак покрикивал, старался не упускать жабу из виду, а она тоже хитрила, подпрыгивала над кустами, вот я, не потерялась, а сама старалась пробежать так, чтобы между нею и Мраком оставались кусты, когда можно незаметно ухватить гроздь незнакомых ягод.

Однажды раздался истошный визг. Хрюндя неслась к нему с раскрытой пастью, по морде катились крупные слезы, в глазах стояла горькая обида.

– Что стряслось? – спросил Мрак раздраженно.

Он присел, Хрюндя покарабкалась к нему на колени. Пасть держала широко раскрытой, язык высунула. Мрак отшатнулся, язык был черный, а во рту стало сине-черным. Слышался сильный кислый привкус.

– Ах ты ж, дуреха…

Он ухватил ее поперек, Хрюндя завизжала, ее лапы бешено замолотили ему в грудь. Мрак со злостью сдавил так, что пискнула, как воробей в лапах кошки, бегом помчался вниз по косогору. Ноздри жадно ловили запахи, Хрюндя наконец высвободила морду и орала сиплым голосом. Мрак придавил сильнее, ноги скользили по крутизне, а руки заняты, не ухватишься за ветви, камешки катились впереди, подпрыгивали, исчезали то ли в зелени, то ли за обрывом.

В одном месте деревья стояли гуще, трава там зеленее, и Мрак вломился с разбега, уже чувствовал воздух влажнее, запах сырости и близкой воды.

Хрюндя высвободилась, брякнулась на землю. Мрак ухватил ее за лапу, подтащил к крохотному родничку. Хрюндя скулила, слезы бежали безостановочно. Мрак одной рукой держал ее за холку, другой зачерпнул воду, плеснул в распахнутую пасть.

Хрюндя ошарашенно умолкла, затем заскулила уже тише. Мрак плескал и плескал, а потом сорвал пучок травы и насильно вытер ей пасть. Хрюндя опять орала и вырывалась, а когда высвободиться из могучих рук не удалось, стала брыкаться, как дикий конь. Пасть ее из черной стала ярко-красной, но язык и горло еще оставались в темных пятнах.

– Это еще что, – сказал Мрак безжалостно. – А теперь вот заболит живот!.. Будешь знать, свиненок, как всякую гадость жрать.

Хрюндя смотрела с надеждой, в глазах еще стояли слезы. Мрак подавил желание схватить ее на руки и прижать к груди, все-таки ребенок, хоть и жаба, заставил себя сказать еще строже:

– А чтобы запомнила лучше, что эту гадость жрякать нельзя… нельзя… нельзя…

Он зажал ее голову между колен и звучно отшлепал по толстому заду. Хрюндя вопила так, что звенело в ушах. Вряд ли от боли, скорее – от несправедливой обиды. Ягоды сами вылезли навстречу! И еще пахнут нарочно!

На горизонте красочно заблестели под оранжевым солнцем белые стены большого красивого города. Солнце уже склоняется к краю земли, оранжевый шар начинает багроветь, и кажется, что по чистой городской стене стекают потоки червонного золота.

Дорога расширилась, длинной прерывистой вереницей тянутся подводы, по обочине мчались всадники. Со стороны гор наперерез еще дорога, поменьше, но Мрак в первую очередь рассмотрел, что на перекрестке высится огромный постоялый двор. Просто великанский двор, есть даже конюшня помимо длинной коновязи, слышен частый перестук молоточков, работают в кузне, донесся слабый аромат жженой кости.

Мрак прикинул расстояние до городских стен, сказал громко:

– До ночи не доберемся… А в потемках чего тащиться?

В мешке заворочалось и закряхтело. Мрак понял правильно: ты, мол, решай сам, мне тут и в мешке хорошо, а где заночевать – я тебе доверяю. Все равно скажу, что не так, можно бы и лучше…

Постоялый двор приближался медленными толчками. Стал яснее бодрящий запах каленого железа, конского пота, а затем пахнуло свежеиспеченными хлебными лепешками. При постоялом дворе явно есть все, что требуется путникам, чтобы в город прибыть бодрыми, сытыми и на исправных телегах.

Мрак прошел через двор, на него уважительно оглядывались. Лохматый варвар в волчовке ростом высок, в плечах – косая сажень, руки толстые, а ладони как лопаты. Такие могучие люди выходят, говорят, из лесов загадочной Славии. Еще говорят, что они едят только сырое мясо, а говорить вовсе не умеют, только мычат и показывают знаками, которые человеку не понять, а зверь лесной понимает сразу.

Перед харчевней горел забытый факел, окна светились красным. У коновязи фыркали и обнюхивались трое коней, скрипело колесо колодца, угрюмый мальчишка с натугой тащит наполненную водой бадью. Справа от крыльца на лавке отдыхают девки, одна безуспешно старалась свести вместе края разорванного лифа, но мощная грудь, обрадовавшись свободе, нагло перла навстречу солнцу.

Крепкие мужики выкатили из подвала сорокаведерную бочку и, подкладывая доски, а сзади подпирая плечами, с натугой загнали в распахнутые двери не то подсобки, не то кухни.

Мрак пошел с парадного входа, ступеньки заскрипели под могучим телом. Дверь распахнулась навстречу, но выходящий мужик отступил, прижался к стене. Мрак прошел, как могучий неторопливый тур, сознающий свою мощь среди стада телят. Помещение огромно, два десятка длинных столов, больше половины заняты крепким плечистым народом, кто ж отправит в дальнюю дорогу слабых, но три стола пустые, хотя лавки на месте, а на столешницах, как и положено, – солонки и блюдца с горчицей.

Он выбрал стол, который почище, в мешке требовательно заворчало. На него косились, но никто не решался взглянуть в упор. Он вытащил Хрюндю, она сразу встопырила зачатки хребетика, посадил рядом по левую руку. Хрюндя еще малость потопорщила хребетик, место незнакомое, много шума, чужих голосов, но ее родитель спокоен, и она, широко зевнув, припала к лавке брюхом.

Хозяин подошел сам, слуг не решился послать к мрачноватому незнакомцу, все испортят, по дорогам же разные люди, это не город, поклонился и сказал:

– Есть?.. Пить?.. Спать?

Он раскрыл рот и потыкал в него пальцем. Почмокал, почавкал, потом сложил ладони и прижал их к уху, склонив голову набок. Жаба приподнялась, заворчала, но смотрела с интересом.

– Тихо, – сказал ей Мрак. – Никто с тобой не играет. Это он говорить учится. Дикий тут народ живет, видать… Слушай, друг! Принеси поесть… хорошо поесть, понял? И вина, чтобы горло промочить. Не напиваться, а только чтоб горло промочить.

Он все это повторил знаками, копируя жесты хозяина. Хозяин вздохнул с облегчением, незнакомец явно не слаб, смерил взглядом могучую фигуру гостя, повторил:

– Только горло промочить?.. Бочонка хватит? Или два?.. Ладно, я тоже шутить могу. Все принесу сам. Впервые такую пару вижу. А ей что?

– Мух, – сказал Мрак, – но ладно уж, обойдется… Пусть жрет, не перебирая.

Хозяин с интересом рассматривал недовольную вниманием жабу.

– Что это вообще такое?

– Ящерица, – ответил Мрак.

– Ящерица? Такая толстая?

– На себя посмотри, – огрызнулся Мрак.

– Да ладно тебе… Это у тебя жаба, не вижу, что ли?

– А что такое ящерица, как не худая жаба? Однажды дура-жаба протиснулась через замочную скважину, стала ящерицей… А моя умница в дырку не полезла.