Текст книги "Фарамунд"

Глава 10

Тревога не давала даже сесть за стол. Ел и пил на ходу, потом велел оседлать коня, выехал за врата крепости, своего бурга! – пустил коня вдоль берега реки. Местность вздулась горбом, он погнал коня на холм.

Оттуда открылся вид на долину, окруженную мрачным темным лесом. Вдоль берега протянулось одно-единственное жилище, похожее на гусеницу, что решила укусить себя за хвост, но не дотянулась и заснула. Франки, как он уже знал, не выносят, чтобы их жилища соприкасались. Селятся в отдалении друг от друга, где есть река или ручей. Жилище – высокие удлиненные постройки на два-три десятка человек. В этом всегда была их сила: все нужное себе добывают сами – как еду, так и одежду. Но теперь в этом отыскалась слабость.

Седло поскрипывало, конь беспокойно переступал с ноги на ногу. Фарамунд ерзал, не понимая смутного чувства тревоги. Отсюда с холма хорошо видно такое селение. Пусть там даже пятьдесят человек: из них две трети – дети. Покорить легко, заставить платить дань – проще простого. Как и соседей, что ниже по реке. Но придется строить крепость, куда свозить все награбленное, полученное как дань. Там же отсиживаться самим, если нападут соседи. Такую же крепость, как у Свена, как у других разбойников.

Можно было ехать дальше, это теперь его село, будут платить ему за покровительство и защиту, но он все придерживал коня. Так беззащитно выглядят эти франки! Трудно поверить, что вытеснили с этих земель римские гарнизоны. Вообще-то здесь Галлия, а сами галлы, некогда покоренные могучим Римом, держатся тише воды, ниже травы. Вторгшимся франкам пришлось сражаться не сколько с ними, сколько с Римом… да и не с Римом даже, а теми племенами франков, что служили Риму, защищали его верно и отважно…

Вон в том дальнем строении, что примыкает к главному, вместе с людьми содержат и скот. В основном коровы, а также овцы и свиньи. Там же спят рабы, если они есть, вместе с хозяином деля хлеб и кров.

– И все-таки, – сказал он вслух, чтобы понять свои сомнения, – все-таки… эти франки напирают на Рим, опрокидывают его заслоны, рушат! В чем-то сила франков… или же… странная слабость Рима?

Издали донесся крик. В его сторону несся молодой воин из отряда Занигда. Фарамунд ощутил недоброе. Воин еще издали орал и размахивал руками. Конь под Фарамундом качнулся, земля понеслась под брюхом, копыта застучали часто, с холма нестись можно как птица…

– Села отказались! – прокричал воин.

– Что отказались?

– Заявили… что не будут платить!.. Не признают перехода коммендаций!..

Фарамунд стиснул челюсти. В голову ударил гнев.

– И что они хотят? Остаться без защиты?

– Они сказали, что примут покровительство Назгукла. Это хозяин крупного бурга, что на той стороне реки. У него таких деревень, как грязи!..

Фарамунд, не говоря ни слова, пустил коня обратно к бургу. Рим подождет, есть дела поважнее. Дела жизни и смерти.

Утро встало страшное, затянутое дымом. Вместо непокорной деревни остались черные груды дотлевающих бревен. Земля почернела, укрытая пеплом и золой. В воздухе витал сладковатый запах горелой плоти. Многие трупы либо сгорели целиком, либо обгорели до неузнаваемости. То там, то здесь взлетали серые облачка легкого пепла: люди искали среди догорающих деревяшек хоть что-то из имущества.

Люди Фарамунда ушли, оставив пепелище. И хотя их самих потрепали, погиб даже Занигд с частью своих людей, зато страшная слава помчалась впереди. Уходили с дороги мелкие отряды, а в деревнях, где не могли убежать с домами в леса, выходили навстречу и становились на колени. Этих Фарамунд велел щадить, заявлял, что берет под защиту.

Конный отряд, посланный Назгуклом, остановился на том берегу. Оттуда видели сгоревшую деревню, как и готовых к бою людей Фарамунда. Те расположили лучников на берегу в три ряда. Здесь удобный брод, но по пояс в воде не помчишься в бой, а лучники хладнокровно перебьют половину отряда еще в воде…

Фарамунд приглашающе помахал мечом:

– Эй, что заснули?

Вожак отряда похлопал по рукояти меча, привстал на стременах, крикнул зычно:

– А ты это видел?

– Нет, – крикнул Фарамунд весело. – Иди сюда, посмотрю!

Вожак вытащил меч, поиграл в воздухе:

– Иди ты сюда.

– Зачем? – удивился Фарамунд. – Нам и здесь хорошо. Это вы спешили сюда, да что-то передумали, да?.. Или опоздали?

Всадник дважды взмахнул мечом, словно рассекал чью-то голову. Остальные смотрели угрюмо, но без вражды. Похоже, никто вброд не отважится. Тем более что в самом деле опоздали.

– Тебе это не сойдет, – крикнул всадник. – Не только наш хозяин, все выступят и сомнут тебя, хищный волк! Никто не смеет губить овец, которых стрижем.

– Эти овцы брыкались, – ответил Фарамунд как можно небрежнее. – Возвращайся и передай своему хозяину, что я не претендую на его села. На те, что по ту сторону реки. Но по эту – стригу я! Если же он полезет сюда… то у него будут неприятности.

– Какие? – спросил всадник угрюмо.

– Просто неприятности, – повторил Фарамунд. – Так и скажи.

Он повернулся, медленно пустил коня от реки. Неизвестная неприятность пугает больше, чем определенная.

В левом боку закололо. Боль, словно кто-то нанес ему рану изнутри, пошла по всей грудной клетке, а в сердце вонзила острые зубки. Он чувствовал, как глаза защипало, с недоумением и страхом понял, что мир расплывается и двоится. Он плачет, как слабая женщина, как плачут дети! Но если женщины и дети плачем облегчают горе, то его странная горечь и тоска не оставляли грудь, а растекались по всему телу, пропитывая его ядом.

Лютеция! Все это для тебя делается, только для тебя. Но с каждым шагом он как будто отдаляется от нее.

Утром он поднялся, рывком сбросив медвежью шкуру, холодный воздух сразу охватил теплое тело. Сонный, он дотащился до бочки с водой, поверхность какая-то странная, и лишь когда пальцы наткнулись на твердую поверхность, сообразил, что вода покрылась корочкой льда.

Кулак проломил с такой силой, что струи выплеснулись едва ли не до потолка. Он зарычал, холодная вода мгновенно напомнила, что он – вождь, что находится в своей крепости и что в этих северных краях даже среди лета бывают ночные заморозки, когда только днем воздух прогревается по-летнему.

Из окна было видно, как черный, словно покрытый копотью лес окутался странной мерцающей дымкой. Снежок сыпался настолько тонкий, что и не усмотришь, но дорога вдали побелела, будто дно высохшего озера, где добывают соль.

Щебеча, пролетела стайка мелких птах. Крупные, уважающие себя гуси и всякие настоящие птицы улетели не то в те сказочные теплые края, где находится такой же сказочный неправдоподобный Рим, не то в соседний лес, который снеговая туча обошла стороной. Птичья мелочь спешила, собиралась в стаи, порхала мелкими стайками с дерева на дерево, со двора на двор, обрастая, как снежный ком.

Во дворе коза взобралась на крышу сарая, обнюхала серое небо, а когда внизу началось движение, легла на краю и стала следить подлыми глазами, будто пантера, намеревающаяся прыгнуть из засады.

Он отвернулся, жадно плескал ледяную воду в лицо. Перед глазами проносились картины вчерашнего пира, в ушах звучали голоса. Мозг холодно и трезво отсеивал мусор, а важные крупицы складывал в одну кучку. Так, молодой Унгардлик брякнул, что если вождю нравится сидеть сиднем в этом бурге, то и пусть сидит, а он скоро уйдет, хочет повидать мир, Рикигур возразил, что Фарамунд только накапливает силы, Куландж похвастал, что еще помнит дорогу к теплым морям, Вехульд выразил недоумение… в чем же? Черт, все-таки либо надо пить меньше, либо запоминать лучше…

Сейчас Рикигур дремлет, сгорбившись, как маленький несчастный тролль, огонь перед ним весело лижет чугунный котел, рассыпается бликами вдоль стены, играет весело и грозно на лезвиях мечей на стене, а наконечники копий кажутся раскаленными в пламени.

У самого ложа Фарамунд ушиб босую ногу о сундук, захваченный у Лаурса. В нем обнаружились пергаментные свитки, одни из хорошо обработанной кожи, другие вовсе из невыделанной, записи как на латыни, так и на других языках. Он различал их, хотя латинские значки оставались такими же непонятными, как и прочие, он только смутно чувствовал, что эти вот ровненькие – латынь, а остальные – остальные.

Растерся так, что кожа скрипела и трещала, оделся, затянул пояс потуже, а когда подошел к окну снова, влажный воздух страны болот мощно и властно взял свое: на месте внутреннего двора медленно колыхалась неровная поверхность неопрятного киселя. Постройки тонули, словно при половодье, он видел только крыши ближайших сараев. Дальние стены и башни не просматривались в белесой мгле.

Внизу едва слышно фыркнула невидимая лошадь. Он провел рукой по голому плечу. Пальцы скользнули по взмокшей коже. Он вдохнул холодный влажный воздух, почти физически ощутил, как такая же мокрая пленка оседает сейчас на крупы коней, на камни основания башни, на деревья, стены домов, лица, руки часовых, как отсыревает тетива, как растягиваются ремни…

Хуже того, в тумане тонут звуки шагов, хриплое дыхание крадущегося лазутчика. Он сам тогда сумел благодаря такому туману взять эту крепость, но так же точно могут захватить и его!

Брови сошлись на переносице. Мозг работал напряженно, но ничего надежного не приходило в голову. Если же часовых поставить вдоль стены на расстоянии шага друг от друга, никакой армии не хватит!

Единственное, что лезет в голову, – это захватить еще хотя бы пару бургов. Тогда при потере одного останутся два других, но главное, что на владельца трех бургов не решатся нападать простые разбойники.

Он высунулся из окна, прокричал мощно, с удовольствием ощущая свой сильный зычный голос:

– Громыхало!.. Громыхало!

Вскоре снизу донесся такой же сильный, разве что сиплый пропитой голос:

– Здесь я…

– Громыхало! – крикнул он ликующим голосом. – Надень свой лучший панцирь!.. Оседлай лучшего из коней!.. Пусть Вехульд подберет десяток воинов с чистыми рылами. Таких, которые еще не падают с коней.

Из тумана громыхнуло, как будто морская волна ударила в бревенчатую стену:

– Как скажешь, рекс. Куда едем?

– К Свену, – ответил Фарамунд так же счастливо. – К Свену из Моря.

– Ого, – сказал Громыхало. – Как скажешь, рекс.

Похоже, в тумане он едва не свалился через порог. Фарамунд услышал сдавленное ругательство, сильный удар по столбу, то ли кулаком, то ли лбом, затем шлепающие шаги по мокрой земле.

Перед поездкой Фарамунд раздал все доспехи и все оружие, захваченное в крепости. Даже Громыхало удивился, зная обычную жадность рексов, да и запас надо бы иметь, но Фарамунд отмахнулся: его лучшая дюжина должна быть вооружена и одета как лучшие из знатных франков.

В конюшне пересмотрели коней, отобрали тоже самых лучших. Фарамунд придирчиво осмотрел своих людей, объехал маленький отряд со всех сторон. Во главе на крупных конях сидели Громыхало, Вехульд и молодой Унгардлик, что рвался в неведомые дали. За ними угрюмый богатырь Фюстель, отважный Арморис, который называл себя готом, да и все остальные, уже известные по доблести, отваге и воинской силе.

Фарамунд засмеялся:

– Трудно представить более славный отряд!

Кони понеслись споро, туман рассеивался, день выдался на редкость ясный. Солнце сожгло остатки тумана первыми же лучами. Воздух стал настолько чистый и прозрачный, что оторопь брала от непривычки: уже отвыкли видеть до самого горизонта, да еще так отчетливо!

Фарамунд несся впереди отряда. Ветер трепал его длинные черные волосы, слишком длинные для франков. Сам он слегка наклонился вперед в жадном нетерпении, глаза прощупывали горизонт…

Кони обогнули лес, крепость Свена выдвинулась как на ладони. Теперь Фарамунд сразу оценил, что кустарник не вырублен, можно подкрасться под его прикрытием прямо к стенам. Ров не заполнен водой, а вал осыпался, можно одолеть, не слезая с коня. Да и стражи слишком сонные, таких легко захватить врасплох…

Он подумал с удивлением, что раньше это просто не приходило в голову. А сейчас замечает все уязвимые места и словно бы привычно намечает места для быстрого захвата этой слабенькой крепости.

– Кто такие? – закричали из башенки на крыше. Затем, приглядевшись к всаднику в дорогих доспехах: – А, это ты, Фарамунд?.. Погоди, сейчас доложу хозяину.

Фарамунд крикнул ему вдогонку:

– Помни, своему хозяину!

Громыхало спросил насмешливо:

– Боишься, что пошлет навоз возить?

– Не хочу неприятностей даже для него, – огрызнулся Фарамунд. – Иначе должен буду вбить ему эти слова в глотку вместе с выбитыми зубами… и тогда все нарушится.

– Все ли?

Глаза старого воина смеялись. Фарамунд невольно раздвинул губы в усмешке:

– Не все, но все-таки…

– Ты в самом деле надеешься уговорить ее переехать к тебе?

Слышно было, как перекликаются в доме и даже во внутреннем дворике. Звенело железо. Потом из башни крикнули:

– Проезжайте! Вас двенадцать? Остановитесь посреди двора. Помните, что сорок лучников будут наготове.

Ворота отворились, Фарамунд молча пустил коня вперед. Всадники за ним ехали гордые, все в доспехах, хоть и разных, но все же не оборванцы, а кони под дорогими попонами, уздечки не тряпочные, а красивые, кожаные, с медными бляшками. Лучники лучниками, но все равно от маленького отряда веяло силой, уверенностью.

Во внутренний двор перед домом Свена высыпала челядь. Видимо, слух о прибытии именно Фарамунда разлетелся, как черепки от разбитого горшка. За перилами галереи второго этажа показались молоденькие девушки. Глаза их горели от любопытства, Фарамунд чувствовал их обжигающие взгляды, испуганные и завлекающие одновременно.

Он остановил коня перед домом. На крыльцо вышел Свен. Еще более погрузневший, волосы всклокочены, снова в них солома, словно с первой встречи ни разу не встряхнулся. Как нарочито, вышел в затрапезной одежде, в руке обглоданная кость с остатками мяса.

Не глядя, швырнул ее псам, смерил Фарамунда недружелюбным взглядом:

– И что тебе здесь надо?.. Вспомнил, что не закончил чистить конюшню?

Фарамунд ощутил, как тяжелая кровь прихлынула к шее, поднялась и окрасила лицо, ударила в голову:

– Свен, не забывайся!

– Ты о чем? – спросил Свен насмешливо.

– Иначе я напомню тебе, зачем ты послал со мной Теддика, – предостерег Фарамунд.

Лицо Свена чуть дернулось, в глазах вроде бы мелькнул страх, но в следующее мгновение он надменно выпятил нижнюю челюсть:

– Зачем?

– Он сказал, что ты велел ему убить меня, – четко ответил Фарамунд. – Ножом. В спину!

Свен дернулся, с губ сорвалось злобное:

– Чертов ублюдок!

– Он не предал тебя, Свен, – сказал Фарамунд горько. – Он был верен тебе до конца. Но он умер.

– Его убил ты?

– Неважно. Главное, теперь я свободен от клятвы верности тебе. И моя клятва, когда я обещал не поднимать на тебя оружия, которое ты мне дал, ныне недействительна. Ты все понял?

Он смотрел на Свена с холодной свирепостью. Свен отступил на шаг. Мужчины за его спиной взялись за рукояти мечей. Слышно было, как хлопнула дверь, кто-то вышел из дома, расталкивая вооруженных людей. Это был Тревор, похожий на взъерошенного вепря. Прикрыв глаза, взглянул на Фарамунда. На его лице отразилось колебание, все-таки совсем недавно он советовал перерезать ему горло.

– До нас дошли слухи, – сказал он, – что с крепостью Лаурса что-то…

– Что-то? – удивился Фарамунд. – Я бы так не сказал. Просто крепость поменяла хозяина. Теперь она моя.

Словно холодный ветер пронесся через двор, мгновенно стер улыбки и ухмылки. Фарамунд с высоты седла оглядывал крепость, разом замечая, кто где стоит, сколько оружия.

Тревор спросил:

– Это все люди, что у тебя остались?

Фарамунд усмехнулся:

– Лаурс защищал крепость так же, как ее защищает Свен из Моря. Я потерял одного человека, а семеро было ранено. Еще один утонул в подвале, где разбил бочку с вином и захлебнулся. Наемники, которые служили Лаурсу, сейчас служат мне. Правда, теперь их осталось шестьдесят четыре… Но если учесть, что было семьдесят…

Его улыбка была похожа на волчий оскал. Громыхало поигрывал огромным боевым молотом. По левую руку Фарамунд держался Вехульд, его смуглая рука щупала рукоять боевого топора, нежно гладила, словно обещала вот-вот крепко ухватить в обе ладони.

– Зачем ты приехал?

Фарамунд искоса посматривал наверх, стараясь уловить появление Лютеции. Вздрогнул от громкого голоса. Тревор смотрел исподлобья, ждал ответа.

– Крепость, которую построил Лаурс, – заявил Фарамунд. – побольше этой! И защищена надежнее. К тому же я думаю укрепить ее еще… Да, основательнее. Потому я приехал, чтобы… чтобы пригласить господ Тревора и Редьярда… с их людьми… в мою крепость!

Во дворе громко ахнули. Всюду, куда он смотрел, видел раскрытые рты. Свен выпучил глаза, побагровел. Тревор отшатнулся, впился глазами в этого странного человека на рослом жеребце.

– Зачем? – спросил он в упор.

– Вам там будет защищеннее, – ответил он. Спохватился, добавил торопливо, – Не вам, а госпоже Лютеции. Сейчас очень неспокойное время!

Фарамунд чувствовал на себе взгляды как своих людей, так и всей челяди Свена и его воинов. Колко и неприязненно смотрел красавец Редьярд. Тревор нахмурился, сказал с колебанием в голосе:

– Надо узнать и мнение самой госпожи Лютеции.

Все чувства Фарамунда были обострены, он чувствовал малейшее движение воздуха, словно сидел с содранной кожей. Глаза его замечали искорки на крыльях пролетевшей над конюшней стрекозы, а в голосе старого воина с удивлением уловил нотку сомнения.

Он ощутил ее приближение задолго до того, как Лютеция подошла к краю перил. Он чувствовал, как она открыла дверь, это на том конце галереи, потом ноздри уловили ее запах… или тень запаха, что усиливался, до тех пор, пока у перил не возникла ее легкая фигура.

Сердце его заколотилось, а в груди возникла сладкая боль.

– Госпожа, – сказал он. Сердце заколотилось с такой силой, что в виски стрельнуло. Мир покачнулся, в душе кольнуло ужасом, что сейчас свалится с коня, как пугливый ребенок. – О госпожа…

– Не надо повторять, – прозвучал ее нежный голос. – Я слышала все.

– Госпожа…

Ему не хватало слов, он задыхался. Кровь бросилась в голову. Он чувствовал, что щеки полыхают, уже все лицо залило красным, горячая тяжелая кровь прилила даже к шее, а уши раскалились.

Лютеция стояла ровно, на перила лишь слегка опустила кончики пальцев. Голос ее звучал так же нежно, спокойно, но теперь он вспомнил, что так же приветливо она разговаривала с любым челядинцем.

– Мы приняли покровительство благородного Свена, – произнесла она спокойно. – И мы пребудет под его защитой, пока не выясним, где сейчас наша родня.

Фарамунд вспыхнул:

– Эта крепость охраняется хуже, чем охранял свою Лаурс!

– Но вряд ли в окрестных лесах есть еще разбойники, – сказала она все тем же ровным голосом, – способные захватить крепость.

Он не знал, было это похвалой или оскорблением, да и не важно, он слушал музыку ее голоса, упивался ее ангельским обликом, но в груди что-то рвалось болезненно и страшно.

– Других нет, – поспешил он заверить. – Других нет!

– Тогда мы останемся, – сообщила она. – Тем не менее… благодарю. Дядя, поблагодари!

Она сказала таким тоном, словно дядя должен был вытащить монетку и великодушно бросить ему, совсем недавно вывозившему навоз из конюшни. А он, если не поймает на лету, бросится за нею и, разгребая пыль, отыщет, осчастливленный, тут же помчится пропивать…

Тревор что-то проворчал, а Лютеция одарила всех царственным взором, перевела взгляд на крыши дома напротив, только они ей вровень, и, уже потеряв интерес, повернулась, исчезла.

Фарамунд сидел в седле как оплеванный. То, что Лютеция ушла, повергло в отчаяние, а злорадные взгляды этих… этого двуногого скота… этой сволочи… этого мяса для воронья…

Он поднял голову, все содрогнулись от его облика. Переход от стыдящегося к почерневшему от гнева был молниеносен и страшен. Глаза свернули, как пожар в ночи, губы подрагивают в бешенстве, а грудь уже раздувается для яростного крика, после которого его люди бросятся рубить и жечь…

– Хорошо же, – выдавил он страшным свистящим голосом, и всем показалось, что из почерневшего от ярости рта вырвался короткий язык огня, словно из пасти дракона, – я уезжаю!.. Но попомните же…

Он развернул коня. Свен крикнул вдогонку:

– Вы мне угрожаете, голодранцы?

Дикая ослепляющая ярость ударила в голову. Он заскрипел зубами от неистового желания выхватить меч и всех здесь посечь на куски, бросить окровавленные туши под ноги коню. А его закованные в доспехи люди без труда одолеют этих неповоротливых и сонных увальней Свена, хотя их здесь вдесятеро больше.

Не давая сказать себе ни слова, он пришпорил коня. Народ в страхе бросался к стенам. Они пронеслись как грохочущая лавина, уже в виду ворот кого-то стоптали копытами. Всадники держались сзади, никто не смел приблизиться.

От бешенства его раскачивало в седле, в мозгу горячечной чередой проносились сладостные картины, как он рубит, колет, расшибает голову Свену и всем в его замке, а Лютеция наконец понимает, от какого сказочного предложения отказалась, что никто и никогда для нее вот так не бросит душу под ее ноги, под ее изящные ступни, не падет ниц, не разорвет грудь собственными руками, чтобы она узрела его пылающее любовью к ней сердце, самое пылкое и преданное…

Конь, чуя настроение седока, перешел в галоп. Деревья проносились мимо, как серые призраки. Ветви угрожающе пытались ухватить за волосы, он пригнулся к конской гриве, холодный ветер остужал и не мог остудить разгоряченное лицо.

Горячая кровь била в голову. Сердце стучало чаще, чем копыта. Он смотрел невидящими глазами в ночь, везде ее облик, везде ее строгие глаза.

Ярость нахлынула следом за гневом. Он рычал, как зверь, рука дергалась к рукояти меча. Как, как убедить ее, что эту крепость он завоевал только для нее? Если она только поведет бровью, выказывая неудовольствие его присутствием, он тут же оставит бург! У него достаточно людей, чтобы пройти еще южнее, захватить целый город. Зато у нее будет и защита, и полная независимость от Свена.