Текст книги "Жизнь на колесах"

Розы и шипы

Сегодня мне рассказали, что когда-то известный клоун Боб О’Коннор, способный заставить публику покатываться в цирке от хохота, страдал в жизни ипохондрией. Он лечился у невропатолога. Тот прописал обтирание холодной водой, дал ряд советов, а в заключение сказал:

– Пойдите для отвлечения в цирк, где выступает смешной клоун Боб О’Коннор, и вы непременно развеселитесь.

– Боб О’Коннор – это я, – уныло ответил артист.

Из тетрадки в клеточку. Август 1960 года

На первых порах, когда мы работали коверными, нашей главной задачей было вызвать смех у зрителей. Вызвать во что бы то ни стало. Порой, особенно не задумываясь, мы вспоминали какую-нибудь старую, примитивную, но проверенную, как говорят, «битую» репризу и показывали ее на манеже. Нас радовало, что мы освоились, почувствовали публику и некоторые наши импровизации проходят неплохо. Мы выработали свой прием появления на манеже и научились, еще ничего не сделав, вызывать реакцию зала. Это нас тоже подбадривало и помогало поверить в свои силы. И все же я продолжал задумываться над своей профессией коверного. Помню, когда я впервые услышал от Карандаша фразу: «Клоуном нужно родиться», то потом долго думал об этом и все анализировал: родился я клоуном или нет?

Сейчас же, думая о профессии коверных, пришел к выводу, что стечение обстоятельств, а главное – склад характера, особое отношение к жизни, к юмору и помогают овладеть этой редкой профессией. Иногда, встречаясь с кем-нибудь, я начинаю чувствовать, что этот кто-то мог бы стать клоуном. И не только потому, что он смешной внешне, а потому, что в его характере, поведении есть что-то наше, клоунское.

К таким людям я отношу и моего приятеля, директора магазина «Минеральные воды». Как-то в разговоре с ним я заметил:

– А знаете, если бы в свое время вы пошли в цирк, из вас, наверное, вышел бы очень хороший клоун. Вы смешной по фактуре и, мне кажется, могли бы смешить людей.

Мой собеседник вдруг побледнел и, опустив глаза, сказал:

– Вы знаете, ведь это была мечта моей жизни. – И, загоревшись, добавил: – А если сейчас пойти, а? Как вы думаете?

Что я мог ему ответить? Конечно, поздно идти в клоуны – ему уже за сорок.

Через некоторое время я снова встретился с приятелем, и он мне сказал:

– Знаете, после нашего разговора я ночь не спал. Я ведь люблю цирк, часто хожу туда и очень вам завидую. Я иногда и в жизни хочу смешить людей. Но, пожалуй, вы правы – учиться поздно.

Все артисты Союзгосцирка делятся на категории: от четвертой до высшей. Я же делю клоунов только на две категории: смешных и несмешных. У смешных всегда свой репертуар, свое лицо, своя манера. Их публика любит. И я понимал, что для того, чтобы нам с Мишей пробиться, нужно готовить свой репертуар, утверждать свои образы. И конечно, важно не замыкаться в рамках цирка, а искать смешное в книгах, фильмах, рисунках и особенно – в людях, в жизненных ситуациях. В жизни немало смешного. Правда, не из всего можно сделать репризу.

Работая в цирке, я время от времени заглядывал в читальный зал библиотеки имени Пушкина. Там перелистывал старые журналы, сборники карикатур, читал юмористов – все пытался найти материал для реприз, интермедий, сценок.

В читальне-то и произошли случаи, которые могут стать иллюстрацией того, что смешным может оказаться и вовсе на первый взгляд не смешное.

Тишина. Все занимаются, слышно лишь, как переворачиваются страницы. И если у кого-то упадет ручка, все невольно оборачиваются. Чтобы не мешать друг другу, все ходят осторожно.

И вдруг среди тишины раздается громкий, уверенный голос:

– Товарищи! Минуту внимания.

Все подняли головы, ожидая, что сейчас, видимо, услышат объявление о встрече в Малом зале с каким-нибудь поэтом или о консультации по литературе для поступающих в институт. Но вместо этого молодой человек, видимо студент, сказал:

– Товарищи! Я ухожу. Всего хорошего… – И ушел. Наступила странная пауза. Потом возник смешок, а затем все начали смеяться. Люди отвлеклись от работы минут на сорок.

Я же думаю, что это, видимо, было сделано на пари.

И второй случай. Летом, когда на улице стояла жара, мы, занимаясь в читальном зале, снимали пиджаки и вешали их на стулья. Вдруг на виду у всех, явно обращая на себя внимание, какой-то парень подошел к стулу одного молодого человека, заговорщически подмигнул нам, приложив палец ко рту (мол, не выдайте, идет розыгрыш), аккуратно снял со спинки стула пиджак и вышел на цыпочках из читального зала.

Все понимающе заулыбались, а некоторые даже захихикали: вот, мол, шутник.

Прошло некоторое время. Молодой человек, закончив заниматься, начал собираться домой, смотрит, а пиджака нет.

– Товарищи, никто не видел, куда мой пиджак делся? – спросил он соседей.

– Да ваш дружок его взял, – ответил ему кто-то.

– Какой дружок?

И тогда до всех дошло: пиджак украли. Все видели жулика и улыбались. А в кармане пиджака, оказывается, лежала стипендия.

Над всеми этими ситуациями, историями я задумывался. Чем больше смотришь, сопоставляешь, анализируешь, тем больше может родиться мыслей.

В моей тетрадке в клеточку есть десятки заготовок, которые еще не стали репризами. Вот, например, заготовки для клоунады, о которой я мечтаю уже несколько лет. Условно я ее назвал «Шерлок Холмс» – пародия на детектив с героем сыщиком-неудачником, с поисками чего-то похищенного, погонями и даже стрельбой. Я и некоторые трюки уже разработал, например технику следов: преступник идет по манежу и оставляет четкие следы ног на ковре, которые он потом «заметает» обыкновенной метелкой. И трюк с собакой-ищейкой, которая вместо преступника схватит подсадку. Тема есть, трюки есть, а клоунады нет. На нее нужно искать своего автора. Такого, как Михаил Татарский, который написал одну из наших любимых клоунад – «Розы и шипы».

Все началось с того, что в день рождения жены я долго метался по Москве в поисках цветов. В магазинах, как назло, продавали лишь искусственные цветы и железные венки для покойников. А частники за букетики, которые и дарить-то стыдно, заламывали бешеные цены. В тот день я цветов так и не купил и, пока шел домой, неся торт, придумал такую сценку: человек ухаживает за девушкой, та требует цветы, а купить их негде. С отчаяния кавалер покупает венок с железными листьями, надевает его девушке на шею, и они уходят.

Но тут же подумал: юмор слишком мрачный.

Однако тему в тетрадку записал. А работая в Киеве, познакомился с местным драматургом Михаилом Татарским и рассказал ему о своем желании сделать репризу на эту тему.

– Тема-то хорошая, только нужно ее правильно выкрутить, – сказал он. – Буду думать.

И через неделю Татарский принес нам клоунаду «Розы и шипы».

Клоун хочет подарить любимой девушке цветы. А их нигде нет. Тогда клоун берет у появившегося спекулянта букет роз и преподносит девушке. При расчете выясняется, что денег у клоуна мало. (Миша здорово изображал подвыпившего матерого спекулянта. Он носил цветы в ведрах на коромысле, смачно сплевывал и очень смешно торговался со мной.) Разгневанный спекулянт выхватывает у девушки цветы и уходит. Влюбленный бежит вслед за ним и возвращается с цветами… но без брюк. Счастливые влюбленные покидают манеж.

Таня и я играли влюбленных. Миша – спекулянта. Публика хорошо принимала эту клоунаду. И мы не успевали уйти с манежа, как в зале раздавались аплодисменты.

Только один раз меня выбили из колеи. В одном из летних цирков, когда Миша-«спекулянт» вырвал букет из рук Татьяны и унес его с манежа, с первого ряда спокойно поднялась зрительница, смело перешагнула барьер и вручила мне букет гораздо лучше нашего, бутафорского. Я растерялся. Публика в зале засмеялась. То ли думали, что так и надо, то ли по моему растерянному виду поняли, что все это сюжетом не предусмотрено. Неуклюже потоптавшись несколько секунд, я подбежал к женщине, сунул ей обратно цветы и кинулся догонять Мишу.

– Что ты там делал? – прошипел Миша, помогая мне в темном проходе снять брюки.

– Потом, потом скажу, – успел ответить я и побежал к влюбленной уже с его цветами.

Конечно, финал номера в тот вечер нам испортили. А зрительница в конце представления вручила свой букет красивому и стройному наезднику Валерию Денисову.

Ежедневные представления – это работа, результат придуманного, сделанного. И очень легко в нашем жанре зачахнуть, застыть, особенно если не делать новых реприз, клоунад, интермедий. А так бывает. Сделает артист две-три клоунады, имея еще с десяток «битых» реприз, и с ними разъезжает по циркам страны. Ничего нового придумывать и не нужно. Цирков много, и в каждом городе – новая публика. Правда, иногда бывает, что приезжает артист в город и узнает, что работавшие до него клоуны два месяца подряд исполняли почти весь его репертуар. Тогда-то и хватается за голову, пытаясь придумать что-нибудь новое, или берет чью-нибудь проверенную репризу.

Брать чужие репризы – непорядочно. Но чего не сделаешь, когда показывать нечего. Однажды мы остались на вторую программу в одном из цирков, и нам позарез потребовалась еще одна новая реприза. И я вспомнил репризу «Кампания» клоунов братьев Ширман, которую видел в Москве. Реприза несложная. Братья – Роман, Александр и Михаил – с шумом появлялись из главного прохода, держа в руках транспаранты. Они выкрикивали лозунги, призывающие к борьбе с курением.

– Товарищ, брось папиросу!

– Никотин – это яд!

– Бросай курение!

Клоуны, сделав круг по манежу, замолкали. Они складывали на ковер транспаранты, садились на барьер и спокойно закуривали.

Удивленный инспектор манежа обращался к ним со словами:

– Что же вы, товарищи?! Только что призывали всех бороться с курением, а сами курите.

И Роман Ширман, самый смешной из братьев, выпуская клубы дыма, говорил:

– Кампания окончена – перекур!

Публика репризу принимала хорошо. И мы решили эту репризу пустить. Три раза прошли текст с инспектором, сделали транспаранты и вечером на премьере вышли на манеж. Сделали все вроде правильно. В конце репризы я четко сказал инспектору:

– Кампания окончена – перекур!

А в зале мертвая тишина. Мы смущенно взяли свои транспаранты и ушли с манежа.

В антракте режиссер-инспектор сказал мне:

– Что-то ты не так делаешь. У Ширманов, я их видел в Одессе, в конце были аплодисменты и смех.

– Да нет, – пытались оправдаться мы с Мишей, – вроде делали все как они.

На второй день решили повторить «Кампанию». И снова провал. Больше мы эту репризу не делали.

Реприза братьев Ширман дала нам урок. Нельзя делать то, что «не ложится» на твой характер, маску.

Брат и сестра

Жонглер Александр Кисс рассказал мне случай из жизни знаменитого итальянского артиста Энрико Растелли. Энрико во время гастролей в России женился. Свадьба была в Харькове. Гости сидели за праздничным столом в верхнем фойе цирка. Когда кто-то по традиции крикнул «горько», невеста Энрико повернулась к жениху и увидела пустой стул. Обнаружили Энрико в пустом манеже, где он репетировал, жонглируя шариками и палочками.

Из тетрадки в клеточку. Февраль 1961 года

Непревзойденным мастером, звездой первой величины считается в цирковом искусстве жонглер Энрико Растелли. Он с блеском жонглировал палочками, мячами, тарелками, горящими факелами, показывал головокружительные трюки. Всю свою короткую жизнь (он прожил тридцать три года) Энрико отдал любимому искусству. Он вставал в шесть утра и, пока на манеже репетировали лошади, без устали кидал в фойе цирка шарики, мячи, булавы, тарелки, палочки. Когда освобождался манеж, он продолжал репетицию на арене. Обед и завтрак ему приносили прямо на манеж.

За два часа до представления Энрико брился, переодевался, возвращался в цирк и продолжал репетировать до своего выхода. Если что-то во время исполнения номера получалось не так, как ему хотелось, он оставался после окончания представления и снова репетировал, пока не добивался безошибочного исполнения трюков, полного автоматизма.

Энрико Растелли настолько легко и свободно подкидывал и ловил предметы, что, казалось, палочки, шарики, тарелки, факелы притягивались к его рукам, как к магниту. При этом артист обладал поразительным обаянием, пластикой, легкостью. Невероятная техника, артистизм, бешеный ритм – все это обеспечивало ему успех.

Если какой-нибудь артист выступал в гамбургском «Винтергартене» («Зимнем саду»), то он мог быть спокоен – участие хотя бы в одной из этих программ обеспечивало ему надежные контракты в лучших залах мира. Редко кому удавалось получить приглашение выступить там два сезона. Энрико Растелли получал приглашение в «Винтергартен» двадцать раз!

Ни успех, ни восторженные статьи в газетах, ни бешеные гонорары не могли отвлечь прославленного жонглера от постоянной работы над своим номером. Он продолжал репетировать по двенадцать часов в день. Все время придумывал новые трюки, комбинации и оттачивал технику до неимоверного совершенства, жонглируя порой даже с закрытыми глазами.

О славе великого жонглера как-то рассказал клоун Кисс своему восьмилетнему сыну. Про таких, как его сын, принято говорить, что они «родились в опилках». (Впервые он вышел на манеж в два с половиной года, участвуя в пантомиме «Наполеон в Египте».) Рассказ отца произвел сильное впечатление на мальчика, и тот заявил:

– Хочу быть таким же. Буду жонглером. Как Растелли, а может быть, и лучше.

С этого дня у Саши Кисса началась напряженная работа. Все его сверстники в свободное время гуляли, читали книги, играли, а он кидал шарики, палочки, булавы. Сначала освоил три предмета, потом четыре. Освоив простые комбинации, он перешел к сложным. Занятиями руководил отец, всячески поощряя стремление сына стать вторым Энрико Растелли. Впрочем, если говорить точнее – отец хотел, чтобы Саша стал знаменитым Александром Киссом, со своим лицом, своей манерой, стилем и неповторимостью.

Разъезжая с родителями, Саша внимательно приглядывался к работе жонглеров. Все они работали хуже Энрико Растелли. Но и у них было чему поучиться.

Саша расспрашивал всех о жизни Растелли и настолько хорошо знал его биографию, трюки, что казалось, лично знал самого артиста.

У Киссов родилась дочь Виолетта. Когда девочке исполнилось четыре года, шестилетний Саша начал обучать жонглированию и ее.

Брат и сестра, легко овладев акробатикой, балансом, начали принимать участие в групповом жонглировании на лошадях.

Я никогда не видел на манеже Энрико Растелли, но помню выступление Виолетты и Александра Кисс. Это лучшие жонглеры, которых я видел.

Помню, когда мы занимались в студии, в нашу комнату заглянул Александр Борисович Буше и сказал:

– Мальчики, сегодня начинают работать жонглеры Кисс. Это не имеет никакого отношения к клоунаде, но посмотреть их надо. Получите удовольствие.

Я остался на представление и действительно получил огромное удовольствие.

Никакой, как у нас говорят, эффектной «продажи» трюков. Но какие трюки! Они показали более пяти фантастических по сложности и красоте трюков и исполняли их так легко, будто это им не составляло никакого труда. Будто для них это просто забава и игра. Когда я смотрел их в первый раз, рядом со мной стоял скупой на похвалу жонглер Жанто. Он следил за их работой и восхищенно приговаривал:

– Этого никто не делал! Этот трюк новый. Это поразительно…

В Москве Виолетта и Александр работали около двадцати раз. И всегда, приезжая в Московский цирк, они показывали что-нибудь новое, вызывая профессиональную зависть у артистов.

Наблюдая непрерывный каскад летающих предметов, стоек, прыжков, балансирования, я чувствовал удивительную дружбу этих людей. Думаю, это понимала и публика. С какой нежностью и теплотой артисты смотрели друг на друга! Перед сложным трюком Александр, тяжело дыша (публике казалось, что он делал все легко, и она не замечала этого тяжелого дыхания), на секунду останавливался и, положив нежно руку на плечо сестры, с улыбкой смотрел в ее глаза, как бы говоря: «Ну, соберемся, и… давай, милая, покажем, на что мы еще способны».

Александр выглядел на манеже слегка застенчивым, скромным. Виолетта – с точеной фигуркой, изящная – легко «выходила в стойку», заразительно улыбалась, и от нее точно излучалось счастье, радость. Вот она вместе с братом здесь, на манеже, выступает перед публикой; и это им доставляет удовольствие. Ведь это так приятно – жонглировать, балансировать и смотреть друг другу в глаза.

Публика принимала их хорошо. А я наблюдал за ними и невольно думал: здесь мало аплодисментов – нужна овация.

Я понимал, что за каждым трюком, каждой комбинацией скрываются многочасовые ежедневные репетиции. К этому времени, занимаясь в студии, я научился жонглировать тремя предметами и вспомнил, чего мне это стоило.

Виолетта делала на голове брата стойку и ногами жонглировала бочонком. А потом, стоя на голове брата на одной руке, быстро вращала ногами палку, а другой рукой – обруч. Александр же одновременно на ходу жонглировал четырьмя предметами. Красивое зрелище!

Потом я увидел, как в затемненном зрительном зале Александр в бешеном ритме жонглировал пятью горящими факелами. Виолетта в это время находилась на трехметровом перше (перш, длинный шест, брат держал на своих плечах) и жонглировала ногами двухметровым, горящим с обоих концов факелом, который забрасывал ей на ноги Александр.

Александру тогда было, как и мне, двадцать пять лет. Но выглядел он моложе. Виолетта же казалась совсем девочкой. Потом, встречаясь с ними в разных цирках, я часто во время их выступления стоял в проходе и смотрел. Каждый раз они работали так, будто это их последнее выступление и они хотят показать все, на что способны.

В дни каникул, когда все артисты сокращали свои номера, Киссы показывали номер полностью. Они не могли позволить себе упростить работу. Это было не в их характере. Усложнить – пожалуйста, сделать проще – ни в коем случае.

Ассистировала артистам интересная пожилая женщина с длинными седыми волосами. Она стояла в глубине манежа и время от времени подавала им реквизит. От манеры держаться, от ее внешнего облика исходило благородство. Когда брат и сестра исполняли особо сложные трюки, она напряженно смотрела, и чувствовалось, что она мысленно как бы вместе с ними делает этот трюк, переживая за них и волнуясь. Никто из зрителей не знал, что эта женщина – мать Александра и Виолетты. Раньше она работала наездницей. К детям относилась с нежностью, заботой, и, когда видела их работу на манеже, для нее был праздник. А после представления эта красивая, суровая с виду женщина становилась обыкновенной доброй бабушкой и с удовольствием возилась с детьми Александра. Хорошая, добрая цирковая семья.

– Ты понимаешь, – говорил мне Шурик, – артистами нас с Виолой сделал отец. Он приучил нас трудиться. Если у нас что-то не получалось, он рассказывал мне о Растелли, и я успокаивался. Отец ведь видел его репетиции.

Помню, как Арнольд Григорьевич Арнольд говорил:

– Шурик и Виола – мои любимцы. Талант! Вы посмотрите, как работают Киссы – ни одного завала. Никогда!

Завалы, конечно, случались, но редко.

– Арнольду просто везло, когда он смотрел нас, – говорил Шурик, – я действительно работал на каком-то подъеме, когда видел его.

Каждый завал становился для Кисса трагедией. Если вдруг у него падала тарелка (трудно жонглировать шариками, еще труднее палочками и булавами, сложно обручами, но тарелки – самое сложное), Александр поднимал ее, выдерживал паузу, повторял трюк – и он у него получался. Отработав номер, поклонившись публике, Александр уходил за занавес, меняясь на глазах. Он становился злым. Со сжатыми губами, побледневший, нервный, шел он в свою гардеробную, а через минуту оттуда доносились грохот и стук. Это взбешенный артист швырял, как бы наказывая, непослушный реквизит. Он раскидывал костюмы, стучал кулаком и кричал, чуть ли не плача. Злился на все, но прежде всего на себя. Виолетта старалась, как могла, успокаивать брата.

Как-то я спросил у Кисса: ну стоит ли так расстраиваться – подумаешь, один завал на сто представлений! Некоторые жонглеры специально роняют предметы, чтобы подчеркнуть сложность трюка, и, когда повторяют его чисто, получают еще больше аплодисментов. Шурик посмотрел на меня своими серыми усталыми глазами и сказал:

– Я обязан работать без завалов. Обязан! Пусть считают меня блаженным. Пусть! Виноват я сам. Надо больше репетировать. Или не пускать в работу трюк. Энрико работал без завалов. И я должен!

На следующий день Александр репетировал в два раза больше.

Трюки Кисс придумывал сам. Часто он ходил по цирку с отсутствующим взглядом. Это означало, что он что-то придумывает. Но бывало и такое. Как-то на репетиции к нему подошел Николай Акимович Никитин. Посмотрел, как он репетирует, поманил пальцем к себе и сказал:

– Вот когда я в Италии жил, то видел у Растелли такой трюк: он отбивал два мяча головой и одновременно жонглировал четырьмя палочками. Впечатляло. Никто этого трюка после него не делал.

С этого дня Шурик завелся. Решил повторить трюк Растелли. Стал репетировать не по пять-шесть часов в день, а по восемь-девять. Месяца три он бился, репетируя трюк своего кумира.

Наконец, когда трюк «пошел», он пригласил Николая Акимовича на репетицию. Тот насупленно посмотрел, а потом подошел к Шурику, неожиданно поцеловал его и сказал:

– Ну ты молодец! Не ожидал. – И, помолчав, добавил: – Растелли-то этого трюка не делал. Я его сам придумал.

Но Кисс не обиделся. Наоборот, он был горд. Так появился у него еще один трюк, который никто не исполнял. Даже в выходной день Шурик умудрялся репетировать.

– Пойду покидаю немножко, – говорил он. «Немножко» – это несколько часов. А между репетициями он сидел в гардеробной и вечно что-то клеил, пилил… Кольца, булавы, катушки, на которых он балансировал, трюковый пьедестал – все делал он сам.

– Ты знаешь, – говорил он мне, – никто не может сделать мне реквизит. Когда кольца делаю я, то заранее знаю, как они будут летать. Понимаешь, если одно кольцо окажется тяжелее другого на несколько граммов, я почувствую это в работе.

Александр Кисс жил своей профессией. Самое главное для него – работа. Высшая радость – новый трюк. Застенчивый в жизни, он не умел спорить с начальством, «выбивать» материал для реквизита, костюмы, не требовал рекламы, как некоторые артисты. Он просто работал. Работал с утра до ночи. И если ругался, то только с сестрой. Во время репетиции или после нечеткой, по его мнению, работы они стояли друг против друга и спорили до хрипоты. А через полчаса отходили и как ни в чем не бывало шли, обнявшись, домой, чтобы через несколько часов вернуться в цирк на очередную репетицию.

Каждый трюк требовал времени. Так, например, свой трюк с бочкой Виолетта готовила три года. Артисты, видя ее после репетиции мокрую от пота и измученную, говорили:

– Да брось ты мучиться. Скорее волосы вырастут на ладони, прежде чем ты осилишь этот проклятый трюк!

Виолетта не обращала внимания на эти слова, улыбалась в ответ и репетировала.

И трюк осилила.

Бочку крутят ногами многие артисты (их называют антиподистами). Но они не делают в это время, как Виолетта, стойку на голове у партнера, который при этом еще и жонглирует.

Никто из артистов не знал, что у Виолетты порок сердца. Бывали случаи, когда ей просто не хватало воздуха. Я помню, как в Кемерове (мы давали по три представления в день) она до своего выхода бегала к реке, чтобы надышаться кислородом.

Четверть века отработали вместе Виолетта и Александр. Четверть века они усложняли свой номер, удивляя всех новыми трюками и неожиданными комбинациями.

Директора многих цирков нарасхват приглашали эту пару к себе. С успехом они работали и во многих странах мира. Казалось, время не властно над братом и сестрой – они выглядели молодо, работали энергично, красиво. Виолетта рассказывала мне, как около года, никому не говоря, она готовила себя к уходу с манежа. И этот день наступил. В день закрытия программы в Горьком, перед самым выходом на манеж, сестра подошла к брату и спокойно ему сказала:

– Шурик, сегодня я работаю последний раз.

Шурик не успел ничего ответить. Заиграл оркестр, и они вышли как ни в чем не бывало к зрителям. В этот вечер работали как никогда. А потом за кулисами оба плакали.

Виолетта перешла на работу в цирковое училище и выпустила много отличных жонглеров. С каждым из учеников она занималась с той самоотверженностью, с какой репетировала сама, и так, как будто из каждого хотела сделать Энрико Растелли. Одновременно она училась в институте и потом с успехом защитила диплом по театроведению.

А брат продолжал работать, но уже с другой партнершей.

Обычно жонглеры покидают манеж в сорок лет. Александр Кисс ушел с манежа в 53 года. Выглядел моложаво, выступал отлично и собирался еще несколько лет поработать. Но внезапно умер отец, а вскоре и мать. Александр не репетировал больше месяца. Получил разнарядку в новый Московский цирк и вдруг перед премьерой почувствовал усталость, неуверенность.

– Понимаешь, – говорил он мне, – мы, жонглеры, не можем себе позволить прожить без репетиции и дня. Трудно с переездами. На них уходит три-четыре дня, и потом сложно войти в форму.

А тут – без репетиции столько времени. И он решил уйти из цирка за два дня до очередной премьеры.

– Надо оставлять искусство раньше, чем оно оставит тебя. Надо найти в себе силы уйти вовремя, – сказал он мне.

И он ушел. Ушел, оставаясь в памяти всех, кто его видел, как непревзойденный артист, жонглер высшего класса, многие трюки которого никто не может повторить.

Покинув после двадцати семи лет работы манеж, он остался в цирке. Александр Кисс стал руководить мастерской жонглирования и акробатики в студии циркового искусства, учить молодых артистов. Придумывая им новые трюки, без устали репетируя с ними, он часто сам выходит на учебный манеж и легко жонглирует.

Своим ученикам он любит рассказывать об Энрико Растелли. Рассказывает о том, как, будучи в Италии, он побывал на могиле прославленного жонглера и положил цветы у памятника своему кумиру.

Александр Кисс во время гастролей цирка в Италии получил почетный приз Энрико Растелли, который ежегодно вручают по традиции лучшему жонглеру мира.

Иногда я бываю у Александра Кисса дома. Мы вспоминаем наши встречи, работу. И как-то Шурик сказал мне:

– Помнишь, шел такой фильм «Балерина»? Там в конце картины есть эпизод. Сходящая со сцены балерина репетирует со своей дочкой. Дочка стоит у станка и без конца поднимает и опускает ногу, выполняя очередное упражнение, а мать считает: «Раз… два… три… Раз… два… три…». Девочка устала и спрашивает: «Мама, а долго мне это еще делать?» А балерина отвечает: «Всю жизнь».

И ты знаешь, – он посмотрел на меня, грустно улыбаясь, – в этом месте я прослезился: «Всю жизнь…». Это так похоже на нашу работу. Это ведь и про нас, жонглеров.