Текст книги "Самая страшная книга 2023"

В тот же день с ней связался сербский юрист. Аня унаследовала квартиру в Белграде.

* * *

На похороны Аня не успела. Да и не пыталась особо успеть. Она сомневалась, что фальшивое горе у гроба что-либо даст ее отцу, матерому атеисту, а папина подруга сказала в телефонной беседе: Лука позаботился о своем погребении, денег не надо, приезжайте посмотреть квартиру и подписать документы.

Было дивно вновь говорить по-сербски. В Ростове, на птичьих правах в доме сестры, мама перешла на русский. Чтобы не забывать родной язык, Аня почитывала в оригинале Милорада Павича и Иво Андрича, но без практики словарный запас оскудел.

В мае – отец уже неделю как разлагался в земле – Аня забронировала билеты. Трезвая, взволнованная, разглядывала клубящиеся за иллюминатором облака. Двадцать с лишним лет назад Максимовичи бежали в Россию от надвигающейся войны. Сегодня Аня бежала на Балканы: от Собчак, чертова фильма, повышенного внимания прохожих и от бывшего любовника.

Для интервью она надевала платье популярного московского дизайнера; из аэропорта имени Николы Теслы выпорхнула в стоптанных кедах, черных джинсах и красной толстовке с надписью Devil. К капюшону были пришиты мягкие рожки. Худая женщина, макияж маскирует круги под глазами – метки бессонных ночей. За спиной нетяжелый рюкзак. Шажок – и слилась с толпой. Никто ее здесь не знает. Никому она здесь не нужна.

Изобретатель Тесла задумчиво смотрел на Аню с динаров, которые она приобрела в пункте обмена валют. Киоскер снабдил проездной карточкой, и шаттл-бас покатил в центр, к площади Славия.

Первый взгляд на сербскую столицу был взглядом туристки. Избалованную Москвой Аню встречали обветшалые фасады, постсоциалистический бардак. Бросалась в глаза безвкусная мешанина застройки: вперемешку старинные черепичные крыши, небоскребы-миллениалы, «коммиблоки», православные церквушки. Русский дух, выраженный в кириллице, цветах флага, магнитиках с Путиным. В матрешках, алкоголиках, похмеляющихся у памятника Николаю Второму, в панельных коробках, изуродованных кондиционерами, спутниковыми антеннами и застекленными вразнобой балконами.

Но постепенно место туристки заняла девочка, вскормленная этим по-своему уютным городом.

Белград изменился. Двадцатый век здесь подытожили восемьдесят тысяч тонн взрывчатки, кассетные бомбы, превращавшие дома в пыль. Буш-младший или Дональд Трамп могли восприниматься карикатурными злодеями, но Аня ненавидела Билла Клинтона, играющего на саксофоне, извиняющегося за Монику, смеющегося рядом с Ельциным. Это симпатичный Билл проектировал руины, оставлял черные проплешины на теле ее города. Спустя два десятилетия разрушенные дома сносили и отстраивали, но до сих пор сохранились покалеченные остовы, стыдливо прикрытые баннерами патриотического содержания.

Белград стал совсем другим, как папа после войны. Но что-то менялось в лучшую сторону. Отгрохали в византийском стиле пышный собор Святого Саввы. Снесли цыганский поселок, которым маленькую Аню – Хану тогда – пугали подружки. Реставрировали набережную, высадили платаны, вычистили старый город. Туристы наводнили улицу Князя Михаила, местный аналог Арбата. Влюбленным парочкам и хипстерам в кафе было не до бомб.

Что-то же, наоборот, осталось прежним. Теплоходы, курсирующие по Дунаю. Старенькие трамвайчики, минские троллейбусы. Сладость баклавы – пропитанного сиропом слоеного пирога. За соседним столиком серб пыхтел сигарой, и дым окуривал посетителей ресторанчика. Обедая, Аня думала об отце.

Лука Максимович выплывал из прошлого сутулым, скованным, немногословным человеком. Скупой на эмоции, навсегда испуганный хорватским военным конфликтом, он всех подозревал в предательстве: демократов, сторонников Милошевича, соседей, коллег. Клеймо предателя получила жена, спасавшая дочь от точечных ударов коалиции. Пока они паковали вещи, он расхаживал по кухне, бормоча: валите! Никто вас не держит! На коленях приползете, предатели!

Даже Хану он не простил. Она скучала, писала письма из Ростова. Отец не ответил ни на одно. Вернее, ответил, но через восемнадцать лет, будто выжидал, чтобы супруга умерла. Хана уставилась потрясенно в телефон. Олег прижался сзади эрегированным членом, Аня высвободилась.

– Что случилось? – спросил Олег, протягивая ей косяк.

– Или это галлюцинации, или мне написал батя.

Совместить в одном предложении отца и социальные сети – сложная задача. Но в семьдесят лет (Аня была поздним ребенком) Лука Максимович зарегистрировался в «Фейсбуке» и отыскал дочь. Рассказал, что рыбачит на пенсии, познакомился с женщиной, окончательно оглох. Ни намека на извинения за то, что пропал, – наверное, он ждал извинений от Ани.

Папа приглашал в гости. Выслал фотографию со здоровенным лососем. Ане было не до Сербии – настоящее било ключом. Они переписывались более-менее регулярно, поздравляли друг друга с праздниками.

И вот его нет.

И нет ни чувства утраты, ни пустоты. Погожий день. Голубое небо. Сладкий пирог.

Из ресторана Аня позвонила папиной подруге, Бранке. Вызвала такси и отправилась, покусывая нижнюю губу, в спальный район с двухсоттысячным населением: Нови-Београд.

Дом, в котором она прожила двенадцать лет, громоздился посреди загаженного пустыря. Словно натовские «Томагавки» выжгли квартал, но так было задолго до крылатых ракет. Аня и не представляла, насколько это место мрачное.

Урбанистический крепыш в четырнадцать этажей родился при диктатуре Тито: будущие родители Ани въезжали в новенький жилой комплекс. Годы истрепали дитя советского модернизма, истерли грубую фактуру.

Чтобы казаться выше, здание забралось на пригорок и раздавило его своим весом. Вдобавок оно опиралось на колонны, которые вместе с наружной стеной технического этажа образовывали длинную галерею. По этой галерее Хана любила носиться, оседлав велосипед. Сегодня колонны напомнили ей зубы, а само здание – череп без нижней челюсти. Нечто некомфортное, брутальное; архитектурный монстр с полотен сюрреалиста Бексиньского.

Здесь властвовал бетон. Бетонными были лавочки, клумбы, кадки с хилыми деревцами, нефункционирующий фонтан. Бетонная лестница вела к магазинам и подъездам, бросая тень на бетонный оголовок бомбоубежища. Часть окон закупорили фанерой. Жильцы спасались бегством: не только от войны, но и от мыслей о самоубийстве, которые не могли не посещать в этом гетто.

Аня смотрела, задрав голову, и не услышала, как уезжает такси. Солнце вдруг спряталось за тучами, по издырявленной твердыне поползла тень.

«Снять тут кино? – подумала Аня рассеянно. – Позвать Олега на главную роль?»

Она поднялась по замшелым ступенькам. Новшества ограничивались пластиковыми рамами и современным хранилищем мусора. Социалистический заповедник мог гордиться своим постоянством.

Аню обуяла ностальгия. Вывеска «Канцтовары» пробудила в памяти аромат гуаши и восковых мелков. Заколоченное досками «Мороженое» – вкус пломбира. Она обернулась, словно ожидала увидеть саму себя, играющую в галерее. Коридор, похожий на тюремный, кутался в полумрак. Колонны изрисовали граффити: теги, символы банд, портрет Гаврилы Принципа, лозунги: «Косово – это Сербия!» и «Цигани смрде».

Отворились стеклянные двери подъезда, девушка в хиджабе подозрительно прищурилась на Аню и пошла по галерее, превращаясь в призрак.

Аня испытала когнитивный диссонанс, прочтя свою фамилию на домофоне: с перевернутой буквой «ч». Будто ей приснились Москва, Собчак, ВГИК, режиссура, и она не покидала Белград, и скоро начнется война.

Аня поймала себя на том, что выискивает среди жильцов фамилию «Крстович». Крстовичей не было. Она шмыгнула в подъезд.

* * *

Дверь открыла пожилая сухощавая женщина с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет. Бранка Четкович, последняя пассия отца. Аня удивилась, ощутив на талии ее руки, на груди – лицо. Оторопело погладила Бранку по спине.

– С возвращением, Хана.

Бранка отступила, впуская ее в квартиру. Изучала гостью, пока та разувалась. А Аня изучала прихожую. Хоть убей, не могла вспомнить, были ли при ней эти голубые обои, собирающий пыль искусственный плющ.

– Смотрите, смотрите, – умилилась Бранка. – Все ваше!

«Не все, – подумала Аня, озираясь. – Половина, сказал адвокат».

Отец завещал часть жилплощади госпоже Четкович. И кто Аня такая, чтобы осуждать его выбор или злиться на человека, доглядевшего папу вместо родной дочери?

– Вспомнили? – спросила женщина, следуя за Аней по пятам.

– И да и нет. – Аня пыталась вписать в эту небогатую старомодную обстановку отца. Как он спит на диване, поджав мосластые ноги, как сутулится возле телеэкрана, проклиная немо кривляющихся политиков, как каркает «что?» безразличным теням. Тени в углах Аня, кажется, впрямь вспомнила. И только их.

– Он о вас часто говорил.

– Правда?

– Хвалился, что вы окончили престижный университет.

«Не окончила», – Аня провела рукой по полке над телевизором. С фотографий в копеечных рамках улыбалась первоклашка Хана. Хвостики топорщатся асимметрично, клонится к асфальту тяжелый букет хризантем.

– …что вы кино снимаете.

– Снимаю, – согласилась Аня.

– А о чем кино-то? Я бы посмотрела в Интернете, но оно, наверное, по-русски.

– Не многое потеряете, если не посмотрите.

– Ну, зачем вы так? Уверена, мне понравится. Особенно если там любовь есть!

Любовь…. В голове возник стоп-кадр: эрегированный член Олега.

– Ой, – всполошилась Бранка, – вы же проголодались с дороги! Я, уж простите, похозяйничала по привычке. Суп сварила, испекла хлеб.

– Я поела в центре. Как папа умер?

– Как все, – Бранка вздохнула.

– Он болел?

– Болел потихоньку. Кости, знаете, позвоночник. Но он не жаловался. Я его ругала, чтоб на рыбалку свою не ездил – с таким-то здоровьем! Мало ли…. А он в коридоре упал. Я скорую вызвала, госпитализировали. В больнице и умер Лука. На второй день. Так что нет, не страдал он.

– Спасибо. – Аня посмотрела в светлые до прозрачности глаза женщины.

– Да чего там! – смутилась Бранка. – Я считаю, Бог все видит. Я хорошо к людям, и люди – ко мне. Вдруг встречусь еще с вашим папой на небе?

– Он в Бога не верил, – сказала Аня на пороге комнаты, некогда бывшей ее вотчиной. Папа перетащил туда двуспальную кровать и выкинул книжный шкаф.

– Главное, чтоб Бог в нас верил, – парировала Бранка. – Может, по чуть-чуть? За знакомство?

– Не откажусь.

– Другой разговор! – И Бранка спросила уже из коридора: – А вы Никиту Михалкова знаете? Его фильмы у нас показывают. «Солнечный удар» – ох, большое кино!

– Нет, не знаю.

– Врангель ведь у нас похоронен. В церкви Святой Троицы.

– Какой Врангель? – Аня вошла на кухню. Бранка сервировала стол: хлеб, овечий сыр, бутылка без этикетки.

– Генерал ваш. Вы «Солнечный удар» видели?

– Нет.

– Обязательно посмотрите. Шедевр.

Аня подумала, что «Чужаки» и «Муравейник», ее детища, вызовут негодование госпожи Четкович.

– Присаживайтесь. Ваш стул. Все ваше. Вы надолго в Белград?

– Нужно дела утрясти. – Аня приняла рюмку, понюхала.

– На яблочках, – похвалилась Бранка. – Ну, за раба Божьего Луку.

– За Луку.

Ракия обожгла горло. Аня закусила сыром.

– А я вас прекрасно помню. – Бранка утерла салфеткой губы. – И вашу маму. Такая красотка была! Вы в нее удались.

– Вы где-то рядом живете?

– Так в этом же подъезде. Двумя этажами ниже. У меня сын вас старше лет на пять. Ромео, беленький такой.

– Простите…

– Да что нас запоминать-то? – засмеялась Бранка, наливая. – Мы – соринки.

– Бранка, – Аня подняла взгляд. Над кухонными ящиками стена выдвигалась квадратной трубой. Зарешеченное окошко словно прыгнуло на Аню, словно заговорило с ней голосами мертвых. – Бранка, вы помните Крстовичей?

– Хм. Кто такие?

– Они жили напротив. Я дружила с их сыном Марко.

– Марко… который в полиции работает?

– Нет. Марко, который пропал без вести давным-давно.

– Ох, деточка. Как нас бомбили – столько детей пропало!

– Он исчез раньше. Осенью девяносто восьмого.

Бранка выпила и покивала, хмурясь. Вторая порция вошла в Аню, как водичка.

– Крстовичи. Конечно. Мальчик-заика.

– Это он.

– Съехали его родители, родная. Не дождались сыночка и съехали. Район тут, знаете… преступление на преступлении. В нулевых младенца прямо у лифта похитили. Мама по телефону разговаривала, оборачивается, а коляска пустая. Еще в подземном гараже труп девчонки нашли. С глазами выковырянными.

– Господи…

– Ему и молимся, чтоб защитил. Продать-то квартиру – не проблема. Но сколько за нее дадут…

– Сколько бы ни дали.

– Вы, естественно, своих оценщиков пригласите. Поговорите с юристом…

– Я завтра к нему поеду.

– Правильно. Но я вам так скажу: пятьдесят тысяч – это потолок. Рассчитывайте на сорок-сорок пять.

– Но здесь квадратов…

– Да-да, квартира большая. В новом районе за однушки шестьдесят гребут. Но этот дом…

– Что ж. Сорок так сорок. Все честно разделим, – Аня не привыкла говорить о деньгах. Финансовые вопросы выбивали ее из колеи.

– Я вот про что. – Бранка зазвенела рюмками. – Вам же все равно – давайте я вашу половину выкуплю. Деньги сразу, наличными – сын скопил. И вам быстрее, и я к квартире прикипела. А лоб мой тридцатисемилетний пусть сам живет, девок водит – он до девок охоч. – Бранка хихикнула. – Но двадцать пять не потяну. Двадцать две – да.

– Я только за. Но… – Аня замялась.

– Я не давлю! Вы подумайте, проконсультируйтесь. Найдете цену выгоднее – не обижусь! Свое предложение я сделала.

Аня с удовольствием проглотила ракию. Двадцать две штуки баксов, упавшие с неба – совсем неплохо! – Она умудрилась сварганить сериал за полтора миллиона рублей, взятых в долг у дружественных чуваков с ТНТ.

– Я подумаю, – сказала Аня. – И дам вам ответ.

– А язык-то вы не забыли! – Бранка по-свойски приобняла Аню. – Ох, ударил в мозг дистиллят! А мне оболтуса кормить – жрет за двоих.

– Да и мне пора. – Аня достала телефон.

– Куда? – озаботилась Бранка.

– В гостиницу.

– Вы оплатили номер?

– Нет пока.

– Родная, вы дома. Вот ключи. Зачем мотаться туда-сюда?

– Ну… – Аня поколебалась.

– Простыни чистые в гардеробе. Все убрано, – «убрано мной», – подразумевала Бранка. – Вон Ромео мой в Крагуеваце гостиницу по Сети выбрал, заехал, а там – бордель.

– Если вы так считаете, – Аня сдалась без боя. Ракия действительно била в голову. Лень сморила, щеки горели румянцем. Бранка рассказывала об отце, о похоронах, о жизни в Сербии. Аня слушала, переносясь во времени, из двадцать первого века в двадцатый и обратно. К имени, мигая, как сломанная неоновая вывеска, то добавлялась, то исчезала буква «Х».

* * *

У Ханы Максимович был друг Марко. Рыжий, с утиным носом, он заикался, а волнуясь, заикался сильнее. Он научил Хану «делать Брюса Уиллиса». Вентиляция была устроена таким образом, что дети могли проползти с одного конца дома в другой, наблюдая сквозь решетки, чем занимаются обитатели одиннадцатого этажа в каждом из подъездов на этой стороне здания.

А потом Марко пропал. И Хана сочинила байку, в которую истово уверовала. Будто ее друга украло чудовище Франкенштейна из экранизации Мэри Шелли…

Бранка удалилась, пожелав хорошего вечера.

Стоя на пороге ванной в нижнем белье, Хана рассматривала вентиляционное отверстие.

Детская психика защитилась от травмы, смоделировав сказочную ситуацию. В архив памяти угодил беллетризованный файл. История трансформировалась по мере взросления. К четырнадцати годам Аня убедила себя, что в пустой квартире прятался никакой не мертвец, а наркоман. Наркоманов в их районе всегда хватало, шприцы скапливались у входа в подземный гараж и возле бомбоубежища. В шестнадцать Аня решила, что та странная квартира ей вовсе приснилась. Марко исчез при совсем иных обстоятельствах, она не была свидетельницей его похищения. С годами и «делание Брюса Уиллиса» казалось сном. Аня плохо разбиралась в архитектуре, но разве шахта вентиляции не должна выходить наружу кратчайшим путем? Какой смысл прокладывать ее параллельно фасаду? Что она в таком случае вентилирует?

Зеркало отразило сосредоточенное, разрумянившееся лицо. Аня расстегнула лифчик, сняла стринги и залезла в ванну. Зашумела вода. Папа оставил немного геля во флаконе.

Намыливаясь, Аня прикрыла глаза. Перед внутренним взором встал четкий образ: девочка двенадцати лет, потерявшая друга, верящая в монстров, дрожит от страха под душем. Ей мерещится, что из зарешеченного оконца кто-то смотрит на нее, кто-то перешептывается, и голос шелестит в шахте, словно крылья нетопырей.

– Марко? – спрашивает девочка тихо. – Ты там?

Тень скользит по кафелю и всасывается в оконце. В стенах ползут мертвецы.

Аня тряхнула волосами, прогоняя наваждение. Папа был аккуратистом, поэтому этажерка забита чистыми полотенцами. Аня вытерлась, надела трусы и пошлепала босыми пятками по ламинату. Солнце клонилось за горизонт, окрашивая квартиру в багровые тона.

Тоска подкралась и прицелилась клешней. Но не успела атаковать. В замочной скважине, хрустнув, провернулся ключ. Аня содрогнулась от неожиданности, сорвала кофту со спинки кресла и прикрыла наготу. Входная дверь заскрипела.

– Здравствуйте! – раздался мужской голос.

– Одну секунду! – крикнула Аня. Попятившись вглубь гостиной, она нацепила кофту. Нога никак не попадала в штанину. Хмель давал о себе знать, и Аня беззвучно чертыхалась.

– Тук-тук-тук! – В дверном проеме мелькнула белобрысая голова.

– Подождите! – выпалила Аня, раздражаясь. Влезла, наконец, в джинсы и вжикнула молнией.

В папином коридоре прихлебывал пиво из бутылки жилистый блондин с физиономией хорька. Аня просканировала предвзятым взглядом сандалии, спортивные шаровары, надпись «Црвены Звезды» на футболке. Требовательно изогнула бровь:

– Вы кто?

– Ромео, – наивно ответил блондин. – А ты, случаем, не Джульетта? – он хохотнул.

Злость вскипела в Ане.

– Вы – сын Бранки? Она не сказала, что квартира занята? Откуда у вас ключи?

– Эй-эй, Москва, не части! – Блондин примирительно поднял руку. – Ключи мне твой старик дал. Я ему тяжести помогал носить, за продуктами бегал. По-соседски, по-христиански.

– Нужно было позвонить, – смягчилась Аня.

– Мы тут люди простые. Зла не держи.

– Хорошо, Ромео, – «ну и имечко!» – Аня подбоченилась. – Вы что-то хотели?

– Да так, – сосед пожал плечами. Близко посаженные глаза бесцеремонно оценивали фигуру Ани. Она вспомнила, что не надела лифчик, под кофтой проступали напрягшиеся соски. – Поболтать заскочил. Развлечь гостью.

– Я не скучаю. И ко мне вот-вот придут друзья.

– Да ладно? – У блондина были желтые зубы, прореженные металлическими коронками. – Друзья тоже снимают кино?

Ане не нравилась ухмылочка Ромео. От нее разболелось в висках.

– Снимают. Так что, простите, вы не вовремя.

– О’кей. Вас понял! – Блондин качнулся к дверям и хитро сощурился. – А пока мы ждем друзей, выпьешь со мной пива?

– Вы меня не услышали? – гнев заклокотал в груди.

– Да ладно! Не скромничай, – Ромео шагнул к Ане. Она сделала шаг назад. По бутылочному горлышку потекла пена. – Ты же любишь выпить. Я читал интервью.

– Сейчас же уйдите, – отчеканила Аня, бледнея. – Я не стану повторять.

– Ой, какие мы грозные. – От Ромео пахло потом и перегаром. Асимметричное лицо усеивали родинки. – В Сербии так не принято. Если предлагают выпить – отказываться нельзя. Посидим, расслабимся. Или, по-твоему, мне не о чем говорить в приличной компании? По-твоему, я фильмов не видел?

– О господи, – утомленно выдохнула Аня. Достала из кармана телефон. – Я звоню вашей маме.

– Да ухожу я! – Ромео поставил бутылку на тумбу. – Я только спросить хотел. Вот кино твое – оно о чем?

– Мое кино, – отчеканила Аня, – есть в Интернете на пиратских сайтах. Скачайте и составьте собственное мнение.

– Так я смотрел, – Ромео почесал запястье с блеклой наколкой: синим кондором. – Что я тебе скажу? Бред какой-то. Это говно, а не фильм.

– Прекрасно. – Цифры двоились в глазах, никак не получалось разблокировать мобильник. – Я вас услышала.

– Тебе по кайфу подсматривать? Посмотришь на мой стояк?

– Ну, все! – ахнула Аня. – Я вызываю полицию.

Ромео осклабился и махнул руками. Левой выбил телефон. Правой ткнул Аню в живот. Воздух вышибло из легких. Она согнулась пополам, но Ромео взял ее за затылок и заставил выпрямиться.

Как-то в Ростове Аня подралась с одноклассницей, измывавшейся над ее акцентом. Одноклассница была крупнее и ударила Аню в солнечное сплетение. Тот хук не шел ни в какое сравнение с болью, которую причинил ей Ромео.

– Что, сука, прикольно тебе?

– Не надо…

Он намотал ее волосы на кулак и потащил в гостиную. Толкнул так, что Аня пролетела через всю комнату и врезалась в батарею.

– Хотела мою мамку поиметь?

Глаза Ани наполнились слезами. Она не верила, что это происходит в реальности.

Ромео вынул из штанов серебристый предмет, и щелчок выбросил в сторону скорчившейся Ани лезвие.

– Кто ты такая, сука? Моя мамка жопу вытирала этому глухому ублюдку. Ты на похороны не приехала. Но за бабками – тут как тут. На готовенькое.

– Помогите! – завопила Аня, и Ромео вторил ей:

– Спасите! Убивают! – Он засмеялся. – Ори на здоровье. Здесь всем плевать.

– Мне не нужны ваши деньги. – Аня вжалась в чугунные ребра батареи. – Отпустите меня, я уеду в Россию.

– Это вряд ли. Ты поедешь со мной.

– Куда?

– В лесок. Тут недалеко. Покуражимся и поедем. Раздевайся. Раздевайся, сука, или я срежу твои шмотки вместе со шкурой.

– Хорошо, хорошо. – Она встала, вспоминая рассказ Бранки о девочке, которую нашли в подземном гараже с выковырянными глазами. В поле зрения попал журнальный столик: стеклянный круг на плетеной основе. – Я разденусь. – Аня поковыляла вперед, так, чтобы столик оказался между ней и подонком.

– Тебе захочется еще. – Ромео сунул пятерню за резинку спортивок.

«Лучше сдохнуть!» – Аня схватила ничем не закрепленную столешницу и выставила перед собой как щит. С этим щитом она ринулась на Ромео и в последний момент бросила тяжелое стекло в ошарашенную харю. Столешница не достигла цели, но, падая, рубанула по стопе Ромео Четковича. Тот вскрикнул и присел. Аня шмыгнула в коридор, к двери, дернула ручку, обломала ногти о цилиндр накладного замка. Дверь не поддавалась.

– Нужен ключ, – просипел Ромео, хромая навстречу. Стальное жало торчало из кулака, губы кривила похабная ухмылка. – Иди, получишь свой ключик.

Аня вскрикнула отчаянно. Оттолкнулась и побежала в ванную. Хлопнула дверью, надавила на кнопку защелки. Ригели послушно вошли в запорную планку.

Ошеломленно таращась на дверь, Аня пятилась, пока ее ягодицы не вдавились в рукомойник.

Обезумевшее, колотилось сердце. В коридоре запиликал телефон, и слух уловил отдалившийся голос Ромео:

– Все в порядке. Под контролем. Да не верещи ты, ну.

Аня подняла глаза к потолку, к условному Богу в поднебесье. К оконцу над головой.

* * *

Решетка, некогда отвинченная Марко, легко выскользнула из ниши. Аня прислушалась, балансируя на этажерке, как на стремянке. Ромео болтал по телефону – с мамашей, Аня не сомневалась. Скоро он придет, чтобы выломать пинком дверь, чтобы погружать в незадачливую жертву фаллические предметы разной степени остроты.

Выход был один.

Аня поставила решетку на полочку и ухватилась за край отверстия. Изнутри повеяло сквозняком. Аня уперлась коленом в кафель, подтянулась, грудью легла на бугристый бетон. Ступня заскользила по плитке, но Аня удержалась и, извиваясь всем телом, вползла в кроличью нору.

То ли шахта монотонно гудела, то ли шум рождался в черепной коробке. Пульс зашкаливал. Аня сместилась влево, высунулась из оконца, чтобы подобрать решетку и вставить ее на место. Она вообразила изумленную крысиную морду Ромео, как он обшаривает ванную, в поисках пропажи заглядывает в бачок и унитаз. Он, конечно, поймет, куда делась добыча. Но бросится ли вдогонку? Он достаточно худой, достаточно бешеный, чтобы броситься.

Тусклый свет просачивался в шахту сквозь кухонное окошко, а дальше была тьма. Аня приглушила панику, заставила себя думать о ноже, кариозных зубах Ромео и девчонке с вырезанными глазами. Она вдохнула затхлый воздух и поползла по прямой кишке этого социалистического рая. Кофта задралась, бетон царапал нежную кожу, обжигал холодом пах. Аня отталкивалась пятками и мысленно повторяла: это просто такой сон. Я проснусь в своей кровати, в Москве. Это не взаправду.

Ужасно не хватало Марко, ползущего впереди. Локти истерлись в кровь. Трусики слезли, обнажив ягодицы. Спустя вечность правое плечо коснулось чего-то металлического. Решетка ванны с прилаженным вентилятором. Тьма за стальными жалюзи.

В памяти аукнулось: З-здесь живет блондинка. У н-нее н-н-нет волос на п-п-письке.

Аня шмыгнула носом. Из ноздрей капало.

Воздуховод кухни заткнули гофрированной трубой, соединяющей шахту с вытяжкой. Аня просунула в гофру руку, точно в рукав, и помахала эластичной трубой.

– Помогите, – сдавленно выговорила.

Черта с два! Отдышавшись, она полезла вперед. Казалось, локти изодрались до кости. Казалось, бетон эпилировал холмик лобка. Казалось, сзади ползет, оскалившись, с ножом в зубах, Ромео.

Аня провела пальцами по стенке и нащупала стальные пересечения прутьев. Погруженная во тьму ванна дяди Пердуна. За ней – кухня, озаренная закатным светом, безлюдная, но давшая робкую надежду.

– Помогите! – выдохнула Аня, прижавшись губами к решетке. – Я здесь! Помогите, вызовите полицию!

Аня врезала кулаком по прутьям и расплакалась.

«Соберись, – шепнул голос в голове. – Н-не хнычь».

Аня заскрипела зубами. Она бороздила мрак, будто пловец в затопленной штольне. От кухни к ванной – пустой и темной, от ванной к кухне, где ее когда-то облаял йоркширский терьер.

– Помогите мне! Кто-нибудь, помогите!

– Н-никого н-нет дома, – сказала тьма печально.

Аня сморгнула слезы.

– Марко! Ты тут?

Ответом был полный злобы рык, разнесшийся по воздуховоду. Ромео нашел кроличью нору. И, судя по звукам, узкоплечий и тощий Ромео прямо сейчас протискивался в нее, чтобы догнать беглянку. Аня скинула оцепенение и поползла как червь. К блеклому квадрату, вырезанному в первозданной тьме.

Сон про пустую квартиру не был сном. Она смотрела потрясенно в залитый закатным багрянцем коридор за отворенными дверями ванной. Шок длился мгновение. Не имея запасных вариантов, Аня вывалилась из шахты и неловко приземлилась на четвереньки. Затравленный взгляд скользнул по ванне, заполненной на четверть вонючим черным смальцем.

Аня перешагнула трухлявый порог, чувствуя, что может упасть без чувств: отслоившиеся обои и сгнивший плинтус расплывались, размазывались, как в психоделическом мультфильме, словно Аня закинулась наркотой. Пятки оставляли следы на слое пыли.

«Он за углом, – кричал внутренний голос. – Он ждал тебя все эти годы».

Коридор изогнулся. Красноватый свет лился на вздувшийся линолеум из гостиной. Впереди маячил выход. Дверь в лоскутьях исцарапанного дерматина.

«Не оборачивайся. Не смотри туда».

Аня таращилась под ноги. Мерещилось, удары сердца способны разбудить жильцов во всем подъезде. Если только подъезд заселен, если здесь не все квартиры такие: устланные пылью, с тенями, затаившимися, словно хищники в засаде.

На полу, в уменьшающейся полосе света, лежала отвертка. Аня наклонилась и стиснула ледяными пальцами ребристую рукоять. На периферии зрения мелькнула тень, кто-то встал в дверном проеме, заслоняя истаивающее солнце. Этот кто-то пах цементом. Возможно, он был тут всегда. До того, как возвели здание. До социализма. До кельтов и римлян.

– Не трогайте меня, – прошептала Аня.

Существо заскрипело, как мел о школьную доску. И будто незримая сила взяла Аню за голову и повернула: смотри! Оно нависало над ней утесом, прикидывалось человеком, мужчиной средних лет. Взгляд Ани вскарабкался по вороту рубашки, кадыку, гладко выбритому подбородку и канул в раззявленный рот. Все было серым: рубашка, шея, безразличное лицо, язык. Голосовые связки порождали скрипучий звук. Пыль гримировала хозяина квартиры.

Он протянул к ней свои огромные неловкие руки. Аня зарыдала и ткнула отверткой. Металлический стержень легко погрузился в горло мертвеца.

Кровь не хлынула из раны. С таким же успехом Аня вонзила бы нож в головку твердого сыра. Серый человек окольцевал толстыми пальцами рукоять и вынул отвертку из горла. Обронил на пол.

Растопыренная пятерня медленно поплыла к жертве. Аня больше не сопротивлялась.

Мальчик явился из-за пелены слез, из царства теней и шорохов. Он заскрипел, вторя звуку, издаваемому серым человеком: словно две калитки на проржавелых петлях открылись от сквозняка. Мальчик протянул серую руку и взял мертвеца за локоть.

Аня прислонилась к стене. Она смотрела, зажав ладонью рот, как переговариваются на языке рассохшихся половиц и старых деревянных лестниц два припорошенных цементной крошкой фантома, два творения Франкенштейна, большое и маленькое. Волосы мальчика, не повзрослевшего ни на день, утратили свою рыжесть, обретя взамен цвет пустых городов и брошенных жилищ, бомбоубежищ и разрушенных надежд. Глаза прятались под веками, а одежда – та же, что была на нем двадцать один год назад, собрала пыль столетий.

– Марко… – прошептала Хана.

Мальчик не удостоил ее взором. Он развернулся и пошел в сторону ванной, и мужчина послушно двинулся за ним. В ненасытные сумерки, туда, где в шахте чертыхался, подползая все ближе, Ромео. Длинные ногти мертвецов скреблись о линолеум.

Хана смотрела вслед неуклюжим фигурам, покуда те не исчезли из виду. Потом она вытерла слезы предплечьем, открыла дверь и вышла в подъезд.

Она ехала в лифте, глядя невидящими глазами на надписи, призывающие к убийствам людей, и думала, что будет, если ползти дальше и дальше по вентиляции: пусто́ты с сидящими смирно – до поры до времени – чудовищами? Или мавзолей на том конце и саркофаг припорошенного пылью диктатора? Или солнце и сливочное мороженое в награду?

А шахте вовсе не было конца, она пронзала толщи миров, одинаково угрюмых и безотрадных, и те, кто по ней ползли, ужасались, глядя на живых сквозь решетки, и полагали, что их собственная участь не так страшна, как вот это вот все.