Текст книги "Самая страшная книга 2023"

₄

Денег, конечно, не дали. Рыжий, похожий на гигантского хомяка парень битый час что-то вбивал в компьютер, а потом, деловито шепелявя, сообщил:

– К сожалению, в кредите отказано.

– А если в другом… – начал было Жилин.

– Нигде не дадут, – оборвал рыжий. – У вас кредитный рейтинг – красный.

Красный! А каким еще он мог быть после пяти совместных лет с Иркой?! Это с древнегреческого «Ирина» переводилось как «мир» и «спокойствие», но у древних греков, видимо, были свои, совсем другие Ирины.

Жилин шел по серым улицам, бездумно мусоля грязный, обжигающий пальцы снежок. Потом кинул его в ворону и нырнул ладонью в подвернувшийся по пути сугроб, зачерпывая еще снега. Новый снежок ни с того ни с сего растаял в руке. Да так быстро, будто попал на раскаленную сковороду. Ледяная вода скользнула между пальцев, а ладонь вдруг оказалась перепачканной кровью. Жилин вытаращился и воровато сунул руку в карман.

– Простите, вам помочь?

– Что?

– Мне показалось, у вас кровь.

Девушка стояла в паре метров. Невысокая, стройная, в коротком полушубке, джинсах и высоких сапогах. Взгляд карих глаз беспокойно метнулся в сторону спрятанной в карман руки. Лицо показалось знакомым, и Жилин прищурился, всматриваясь. Но неожиданно в этот самый миг густо посыпал снег, и девушка оказалась отделена белой завесой.

– Да нет, ничего страшного. Все нормально.

– Точно? А то я тут рядом в школе работаю, в отделе кадров. Можем дойти, вас в медкабинете перевяжут.

– Не надо, спасибо. В отделе кадров, вы сказали?

– Ну да. А что?

– Возьмете меня на работу?

Жилин тут же устыдился своего вопроса, но девушка не растерялась.

– Конечно, – она вдруг хихикнула. – Вы такой видный мужчина. Приходите завтра к девяти с паспортом и трудовой. Охраннику скажете, что в отдел кадров. К Ирине. Будете у нас обэже преподавать.

Карие глаза тепло блеснули сквозь белую пелену, и девушка исчезла в пучине снегопада. Жилин осторожно вытащил руку из кармана – крови не было.

5

Утро началось с чистого листа. В шесть часов, как в армии. И сразу зарядка, дыхательная гимнастика, контрастный душ, бритье до синевы, а затем комплексный завтрак из каши, сосисок, яичницы и крепкого кофе. В итоге к девяти Жилин был уже в отличной форме – чистый, бритый, сытый, пышущий жизнью.

– Я в отдел кадров. Меня ждут, – дерзко заявил он на входе, нависнув над седым охранником.

Старик на голову ниже Жилина под напором такой первобытной силы отступил и буркнул:

– Налево по коридору, третья дверь.

Но вчерашней девушки за нужной дверью не оказалось. Среди бесчисленных гераней, фиалок, кактусов и бог знает чего еще сидела пожилая, интеллигентной наружности женщина, уставившись куда-то сквозь монитор.

– А? Вы ко мне?

– Вообще я к Ирине. На девять.

– К Иришке? – Женщина вздохнула и скорбно покачала головой. – Иришку с ковидом госпитализировали. На ивээле лежит. Поражение легких – восемьдесят процентов. Ее делами я сейчас занимаюсь. Мария Максимовна меня зовут. А вы по какому вопросу?

– Да нет, я… Ни по какому. Спасибо. Извините.

Жилин вышел в коридор и тут же понял, что надо вернуться. Узнать номер больницы и контакты родственников, созвониться, связаться, встретиться и расспросить, что требуется, чем помочь. Ведь эта Ирина еще только вчера сама хотела помочь, и теперь нужно было сделать для нее все возможное. Ну и что, что ивээл?! Ну и что, что восемьдесят процентов?! Человек жив, а значит, надо бороться, надежда есть. Надежда умирает последней, верно? Но даже когда умирает, оставляя от себя лишь призрак, даже тогда…

– Мужчина, вы пьяный?!

– Что?

Жилин открыл глаза и обнаружил, что завалился на стену, а перед ним стоит – руки на поясе, ноги на ширине плеч – шарообразная дама с химической завивкой а-ля восьмидесятые.

– Вы зачем хулиганите?! – строго спросила она.

– В смысле?

– В смысле, ворвались в учебное заведение, обманули Федор Соломоныча, – дама кивнула в сторону седого охранника. – Кто, интересно, вас ждет в отделе кадров, хотелось бы знать? К кому вы?

– Я к Ирине. На девять, но… Мария Максимовна мне уже все рассказала. Так что я теперь, наверно, в больницу и…

– Это правильно, – дама ядовито закивала. – В больницу. Лучше в психиатрическую. Потому что никакая Ирина и никакая Мария Максимовна у нас не работают, а отдел кадров – это я, – для наглядности она хлопнула себя ладонью по груди. – И с вами мы ни о чем не договаривались. Так что покиньте учебное заведение.

– Как это не работают?! – в тон даме возмутился Жилин.

Он заглянул в кабинет и удивленно застыл – ни интеллигентной женщины, ни даже гераней с кактусами внутри теперь не было. Да как это так?! Захотелось возмутиться, взбунтоваться, рассердиться, заспорить. Упереться рогом и потребовать, чтобы и женщину, и кактусы вернули на прежние места. Но через секунду все прошло. И Жилин, рассеянно почесывая затылок, прошагал под конвоем Федор Соломоныча к выходу.

Снаружи снег творил, что хотел. То кружил медленно, спокойно, как в новогоднем мультфильме. То начинал яростно мести прямо в лицо, мигом превращая вальсирующие снежинки в злобный колючий рой. А то и вовсе обращался ледяным дождем, отчего все тротуары и дороги тут же – на радость детям и на беду старухам – становились сплошным катком. В общем, снег бросался из крайности в крайность, и будь он пациентом Ивана Игнатича, то наверняка получил бы ударную дозу амитриптилина.

Жилин шел, то и дело поскальзываясь, а встречные прохожие опасливо шарахались, понимая, что падение двухметрового амбала ничем хорошим не кончится. На углу местного супермаркета, где под навесом разместился елочный базар, послышался знакомый голос:

– Сынок, а помоги до дому донести. Сама-то не дотащу – вон какой гололед. А мой дед вообще сиднем сидит, никуда не ходит.

– До дому, бабуля, это еще тыща сверху.

– Да что ты, сынок? Тыща за елочку, тыща за «донести»?! Рядом ведь живу!

– Ну если рядом, то и сама дотащишь, бабуль, – щербатый парень-продавец ухмыльнулся. – А цены не я устанавливаю.

– Давайте-ка помогу, – вмешался Жилин, решительно забирая у старушки елку. – Благо живем рядом. А ты, коммерсант, – бросил он в сторону продавца, – прокисни.

Парень повернулся, уже открыв рот, чтобы как следует ответить, но уткнулся взглядом в широкую грудь, потом поднял глаза на квадратную челюсть. Рот закрылся сам собой, ухмылка исчезла с лица.

– Спасибо, спасибо. Дай вам бог здоровья! – зачастила старушка. Она, похоже, все силилась вспомнить имя Жилина, а честные голубые глаза над медицинской маской светились надеждой и благодарностью.

₆

За предновогоднюю неделю отношения более чем наладились. Жилин стал «Олежкой» и тем, кого «Господь послал», а старуха была теперь то «бабой Любой», то просто «Никитишной».

– С моим именем-отечеством нужно сразу старой рождаться, – повторяла она и смеялась.

Они с Жилиным вообще как-то легко нашли общий язык и теперь часто смеялись. Пока шли в магазин, пока стояли очередь в аптеке, пока следили за электронным табло в Сбербанке – благо пенсию получали оба.

И пусть старушка не слишком хорошо слышала, не все понимала, но неизменно чувствовала, когда Жилин пытался пошутить, и с готовностью хохотала. А потом принималась болтать. Разглагольствовала об отварах, которые помогут «и от контузии, и от всего», ругала врачей, Минздрав и соцработников, а еще сетовала, что «Басков уже не тот», и, конечно, то и дело поминала своего деда.

– Привет ему, – каждый раз говорил Жилин, но ответного привета так ни разу и не получил.

Старик, судя по всему, был совсем не так доверчив, как жена. Нелюдимый, желчный, подозрительный – вот каким он заочно виделся Жилину. Такой мог стать проблемой, помехой на пути к заветной цели. Причем благой цели. Ведь старухиной квартиры с лихвой бы хватило, чтобы Ирка расплатилась со всеми кредиторами – и с нынешними, и с будущими. Может, еще бы и на лечение в Израиле осталось. Но об этом Жилин думал скорее мельком. Важно было, что сказать Ирке, чем обнадежить, когда она позвонит с очередного незнакомого номера. Но обнадежить пока было нечем, и оставалось только вздрагивать, если в кармане запевал Цой.

«Белый снег, серый лед…»

– Олежка, звонка от кого-то ждешь? – участливо поинтересовалась баба Люба по дороге в магазин.

– Да нет. Так.

Конечно, он ждал. Да еще как ждал! И в супермаркете, среди снующих масочников и антимасочников, решил повысить ставки – купил старухе большую банку красной икры.

– Вот. Это вам на Новый год.

– Олежка, я не могу. Ты что?! Такие деньжищи!

– Берите, берите. Отмечать надо как следует. Особенно теперь.

– Что ж, – баба Люба смущенно спрятала банку к себе в сумку, помолчала немного, будто на что-то решаясь, а потом твердо произнесла, почти приказала: – И ты приходи.

– Куда? – Жилин притворился, что не понял.

– Как куда? К нам, на Новый год. А то что ж я, одна буду эту икру есть?

– Почему одна? С мужем. Он, кстати, не рассердится, если я приду?

– Муж объелся груш, – проворчала старуха, но тут же смягчилась. – Он у меня щас все больше жиденьким питается – кашки, кефирчики. Но от икры небось не откажется. А рассердиться… пусть только попробует. Приходи, обязательно приходи, – она кивнула в сторону кармана с мобильным и лукаво подмигнула. – С барышней приходи.

У Жилина даже рот приоткрылся – баба Люба подкинула отличную идею. Как же он сам не догадался, что напрашиваться в гости нужно было не одному, а с Иркой?! Эта бестия могла расшевелить и очаровать любого мужика, даже угрюмого деда. К тому же ей, как никому другому, полагалось участвовать в начатом предприятии и быть заинтересованной в его успешности. А еще – и это самое главное – Жилин горячо желал встретить Новый год именно с Иркой. Как раньше. Как в старые добрые времена. Несмотря ни на что.

Вот только ни по одному из своих многочисленных номеров она не отвечала, и Жилин решился на крайнюю меру – навестить Иркину мать.

₇

Иркина мать была не в своем уме. Мягкая, интеллигентная, спокойная на вид, она наглядно иллюстрировала пословицу «в тихом омуте черти водятся». Потому что мысли в ее голову приходили совершенно безумные, а отстаивала их Иркина мать прямо-таки с одержимостью.

– Олежек, здравствуй. Проходи-проходи.

– Да нет, я на минутку.

– Да нет, ты проходи-проходи. Щас тапочки достану.

– Я там внизу видел, надписи посмывали, да? Позвонили б мне – я помог бы.

– Какие надписи?

Иркина мать всегда смотрела куда-то сквозь собеседника. Даже сейчас, когда настороженно повернулась к Жилину.

– Какие надписи?

– Ну, Ирка мне сказала, что коллекторы в подъезде понаписали гадости всякие и… В общем, черт с ним! Стерли – и хорошо. А с коллекторами мы порешаем, не волнуйтесь.

– Олежек, – взмолилась женщина. – Ну не надо. Прошу!

– Да нет-нет, не бойтесь. Без мордобоев, ничего такого. Уладим финансовые проблемы финансовым путем. Только мне Иркина помощь нужна, а все ее эти новые номера не отвечают. Вот я и подумал, что, может, вы чего-то знаете. Она, когда последний раз звонила, сказала, что вас иногда навещает, и…

– Хватит! Хватит, Олег! Замолчи! – крикнула Иркина мать и болезненно скривилась. Позабыв про тапочки, она вцепилась Жилину в рукав пуховика и потащила в комнату. Усадила в кресло, часто зашептала на ухо: – Я же все помню. Помню, как ты Иришку любил. Да и она в тебе души не чаяла. С самой первой вашей встречи. Мне еще говорила, мол, такой видный мужчина к нам устроился, обэже будет вести. И смеется – ему самое то, говорит, у него как раз инициалы – О. Б. Ж.

– Мария Максимовна, я…

– Подожди, Олежек. Помолчи. Послушай. Досталось тебе, понимаю. И так-то жилось нелегко с контузией, с инвалидностью, а тут еще Иришка. Вот уж кто умел проблемы находить. А отдуваться тебе, верно? Мужчина, муж. А ты человек крепкий, горячий. Я ведь помню, как вы тогда ночью ко мне приехали. Оба бледные, ни живы ни мертвы, и руки у тебя в крови. Но ведь обошлось! Бог миловал! Нет, не того мерзавца, конечно, но тебя миловал. А то, что Иришка потом на развод подала, не думай, выбрось из головы. Она ведь не тебя боялась, а за тебя. Боялась, что в другой раз тебе уже сухим не выйти, отвечать придется.

– Мария Максимовна, послушайте…

– Нет, Олежек, ты послушай. Я все помню. Помню, какое у тебя лицо было, когда ты приехал, а я сказала, что Иришка на ивээл. Дурочка моя ненаглядная! А еще ведь до того-то тебя подкалывала. Привился, мол, Жилин, весь такой правильный, зубы сводит. Но ведь это она не со зла. Любя. Любя, понимаешь? А ты прими, Олежек. Ради бога, прими как есть. По-другому уже не будет!

Жилин, грустно усмехаясь, покачал головой. Можно было догадаться, что этим все кончится. Нет, он, конечно, не осуждал Иркину мать и даже жалел в глубине души. Разве человек виноват, что в голове у него все перепуталось, ум зашел за разум, а навязчивые идеи полностью завладели сознанием?

Жилин поднялся из кресла и подошел к окну. Встал у подоконника, заставленного бесчисленными геранями, фиалками, кактусами и бог знает чем еще. Потом задумчиво прошагал к серванту и вгляделся в одну из их с Иркой совместных фотографий. На Красной площади, у ГУМ-катка.

Вот они – Давид и Голиаф во всей красе. Ирка – на две головы ниже Жилина, стройная, красивая, раскрасневшаяся на морозе – стояла в коротком полушубке, джинсах и высоких сапогах. Карие глаза тепло блестели.

Рядом с сервантом на стене висела репродукция Айвазовского в дешевой «позолоченной» раме под старину. «Девятый вал». Вершина творчества прославленного живописца, жемчужина Государственного Русского музея, выдающееся полотно о борьбе со стихией и т. д. и т. п. Несколько человек, потерпевших кораблекрушение, отчаянно вцепились в обломок мачты, а на их головы вот-вот обрушится мощная, разрушительная волна. А там, позади волны, из-за туч уже выскальзывает солнце, но увидят его лишь те, кто выстоит, выдержит натиск природы.

– Девятый вал, а за ним – надежда, – задумчиво произнес Жилин.

Он снял картину и перевернул, прочел на обороте – «Ирке от Жилина. Июнь 2015».

– А что, если нет надежды? – глухо спросила Иркина мать. – И после девятого вала десятый. А потом одиннадцатый. И ни спасения, ничего.

– Ладно, Мария Максимовна. – Жилин повесил картину на место. – Вы простите, я пойду. Ирке надо помочь, и если вы не знаете, где она, то…

– Знаю. Знаю, где она. На кладбище. Ириша на кладбище.

Даже эти страшные, безумные слова она сказала, глядя куда-то сквозь. Сказала глухо, без выражения, безразлично. А вот Жилин такого уже не выдержал – терпение лопнуло, лицо перекосило злобой.

– Дура! – яростно выкрикнул он, подскочил к Марии Максимовне и замахнулся, собираясь ударить.

А та только зажмурилась, сжалась в комок, как собачонка, и все так и стояла, когда Жилин уже захлопывал за собой дверь.

8

Снегопад бушевал весь день, и к вечеру город оказался погребен под белой толщей. Дороги сровнялись с тротуарами, во дворах будто сами собой выросли снеговики, а припаркованные вдоль домов машины оказались забаррикадированы метровыми снежными насыпями, оставшимися после проезда снегоуборщика.

Цивилизованный григорианский мир готовился встречать Новый год, и всё вокруг притихло в томительном ожидании. В окнах мигали гирлянды и телевизоры, на темных балконах вспыхивали огоньки сигарет, где-то за домами уже вовсю грохотали фейерверки, бесцеремонно руша волшебную «михалковскую» тишину.

«Говорят, под Новый год, что ни пожелается…»

Навстречу в продолжение стихотворения показался метр с кепкой мужичок в костюме Деда Мороза. Весь вываленный в снегу, с перекошенной белой бородой и зажатой в руке красной шапкой, он удивленно уставился на Жилина снизу вверх, словно на какого-то ледяного тролля, а потом с пьяной искренностью посетовал:

– Из-за леса, из-за гор навернулся я в сугроб.

Жилин ничего не ответил, только оттолкнул пьяного в сторону. Тот повалился в снег, но не обиделся и, лежа на спине, затянул «Кабы не было зимы».

– Мама, смотри – Дедушка Мороз! – обрадовался какой-то карапуз у подъезда. Чуть подумал и добавил: – Отдохнуть прилег. А он к нам, да?

– Надеюсь, что нет, Лешечка. Идем домой.

Жилин пребывал в отвратном настроении, совершенно не понимая, что делать дальше. Дозвониться до Ирки по-прежнему не получалось, а ее дура-мать чуть не заставила поверить в свои сумасшедшие бредни. Может, безумие было заразным, как ковид? Или еще заразнее? Может, важней надевать не медицинскую маску, а шапочку из фольги? Или что там теперь носят конспирологи и параноики? Хотя нет, вряд ли. Как говаривал Папа из Простоквашино – с ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют.

В подъезде привычно пахло морозом и гнилью. Жилин успел сунуть ногу в закрывающиеся двери лифта, и внутри увидел вездесущую уборщицу с пухлым пакетом в руках. Поначалу даже не узнал ее без швабры, а когда узнал, то не нашел ничего лучше, чем буркнуть:

– Опять окна пооткрывали.

– Ваняет. Нада праветриват.

Неприязнь явно была взаимной, находиться в обществе друг друга не хотелось ни Жилину, ни уборщице. Поэтому, когда поднимающийся лифт дернулся и замер с закрытыми дверьми, оба встревоженно вздрогнули, уборщица – сильнее.

– Нелся, нелся, ни смагу, – пробормотала она и застучала пальцем по кнопке диспетчера. – Але. Лиф сасрял. Сасрял лиф!

– Застрял лифт? Принято. Высылаю мастера, – деловито отозвалась диспетчер и почему-то хихикнула.

– Ага, – хмуро заметил Жилин. – Высылает она, конечно. Пьют, небось, с этим мастером, а нам здесь час сидеть.

– Нелся час! Ни смагу! – перепуганно вылупилась уборщица.

Растерянно засуетилась, заметалась на месте, а потом вдруг кинула пакет в угол и, безостановочно твердя «нелся» и «ни смагу», принялась раздеваться.

– Эй, ты что?! Чокнулась?!

– Нелся. Ни смагу.

Под ноги полетела зимняя спецовка с наименованием жилконторы, следом серая шерстяная кофта, а поверх нее вишенкой на торте упал лифчик. «Уборщицы топлес» – такой слоган годился для рекламы какого-нибудь элитного жилого комплекса, но совсем не скрашивал нынешнюю ситуацию.

– Да стой, дура! Прекрати раздеваться!

Чувствуя себя абсолютно по-идиотски, Жилин инстинктивно отступил и вжался в стену. Брезгливо подумал: «Еще и горбатая», словно, кроме горба, его все устраивало. А уборщица согнулась в три погибели на манер гюговского Квазимодо и, взглянув на Жилина, жалобно выдавила:

– Ни магу тирпет.

Она схватила свою спецовку и торопливо закусила рукав, когда горб вдруг шевельнулся. Уборщица взвыла и скрутилась в комок. Тощие обвисшие груди прижались к коленям, лицо исказилось невыносимой мукой, серые зубы болезненно оскалились. Горб шевельнулся снова, наливаясь – ему явно хотелось чего-то большего.

– Глюки. Просто глюки. От таблеток, – задыхаясь, прошептал Жилин и, не переставая таращиться на скрюченную уборщицу, застучал наугад по всем кнопкам сразу.

– Але. Да. Я же сказала – мастер идет, – включилась диспетчер. Прозвучало это довольно пьяно.

Горб тем временем с нарастающей силой рвался наружу. Яростно бился под кожей, а та все натягивалась и натягивалась, пока наконец с хрустом не лопнула. Уборщица снова взвыла, не разжимая зубов, и из ее спины плюхнулся на пол сгусток плоти. Зашевелился, задергался, разбухая и обрастая очертаниями.

Тут Жилин уже не выдержал и зажмурился. Застыл, будто перепуганный ребенок, с ужасом вслушиваясь, как что-то гадко чавкает, сипит, хрипит и булькает. И совсем уж диким в сочетании с этими мерзкими, болезненными звуками показался голос диспетчерши. Она, похоже, забыла выключить связь и теперь игриво, с придыханием убеждала кого-то в динамике, что «не такая».

Когда Жилин решился открыть глаза, уборщиц в лифте было две, и обе торопливо одевались. Одна, с окровавленной спиной – в свое, разбросанное. Другая, поблескивающая слизью – в одежду из пакета. Точно такие же штаны, шерстяную кофту и спецовку с наименованием жилконторы.

– Ни нада… – начала первая.

– Пажалста, – попросила вторая.

– …никаму гаварит.

– Это…

– …ниабхадимаст.

– Па-другома…

– …ни справитса.

– Не скажу, – буркнул Жилин, опасливо переводя взгляд с одной на другую.

Теперь, когда обе оделись, очень хотелось убедить себя, что они просто близняшки. Самые обычные близняшки.

– Не скажу, – повторил он. Чуть подумал и добавил: – А вы окна не открывайте. Суки.

С потолка вдруг хлынула жгучая, кислая жижа. Жилину ошпарило глаза, он вскрикнул, поперхнулся и потерял сознание.

9

«Белый снег, серый лед…»

«Прям ледом пакрылас?»

«Здоров, не хвор, а хвор – не приговор».

«Вакцинировалась и хожу себе спокойно… А вот деда моего не заставишь…»

«А над городом плывут облака…»

«Мне нормальная помощь нужна. Нормальная, понимаешь?»

«У вас кредитный рейтинг – красный».

«А я вот читал, что в Израиле…»

«…По имени Солнце».

«Девятый вал, а за ним надежда».

«Ириша на кладбище».

«Надежда».

«На кладбище».

«Надежда».

«Белый снег, серый лед…»

Поначалу Жилин даже не понял, что у него звонит мобильный. Решил почему-то, что песня играет по радио. А когда сообразил и рванулся рукой в карман, телефон уже затих. Номер был незнакомый. Жилин торопливо перезвонил – тишина. Ну то есть буквально тишина – ни гудков, ни сообщения о том, что «абонент не абонент». Ирка, наверняка Ирка.

Жилин стоял, прислонившись к какой-то двери, а когда всмотрелся, понял, что это дверь его собственной квартиры. Отпер ключом и, рассеянно почесывая затылок, вошел. На куртке обнаружились следы рвоты, во рту отдавало кислятиной. Значит, его просто вырвало в лифте и все?

«Таблеточки сильные принимаете – побочечки могут выскакивать».

– Таблеточки сильные, – повторил Жилин вслух и неожиданно понял, что будет делать дальше.

Не подумал, не предположил, даже не решил, а именно понял. В мыслях все уже было сделано, со всем покончено, и теперь оставалось только повторить это на практике.

Жилин стремительно прошагал в кухню. Из холодильника достал непочатую бутылку водки, из аптечки – пузырек антидепрессантов. Водку открыл и выковырнул ножом дозатор, а таблетки растолок массивным гранитным пестиком и высыпал получившийся порошок в бутылку. Коротко покосился на стену – ледяная.

Ну ничего, ничего. Скоро все кончится. Не будет ни льда, ни амитриптилинчика. В Израиле все подлечат. Хотя при чем тут Израиль? Все это ради Ирки. Только ради Ирки.

Жилин несколько раз встряхнул бутылку, размешивая порошок. Наступало время встречать Новый год.