Текст книги "Месть Ледовой Гончей"

Глава одиннадцатая
Пустыня

Мне снились огненные твари, мелькающие среди обломков ледового лабиринта. Я бежал от них невероятно ловко, быстро, не чувствуя ног. Отталкивался от льдин и взмывал в воздух, будто снежинка. Потом вновь падал, озираясь, и вновь взмывал к черным небесам, еще выше. Дыхание в груди замирало. Мне казалось, что теперь-то я точно разобьюсь, что просто не смогу оттолкнуться в следующий раз. Но раз за разом я взлетал все выше и выше, а внизу, слева и справа от меня неслись по Пустыне огненные фигуры неведомых зверей, и лед за ними оплывал, словно китовое сало на сковороде, и проваливался в небытие. Из щелей прорывались на свободу скользкие щупальца Темного бога, и я ждал, когда же он вырвется наружу целиком.

Компас я держал перед собой, словно ребенка, защищая его от преследователей. Прыжки мои становились все выше, преследователи все ближе, и вот наконец я понял, что падаю прямиком на оскалившуюся пламенем пасть чудовища. Сверкающие, голодные глаза твари мигнули, и перед тем как огненные зубы схватили меня, я понял, что это Эльм.

И тут лязгнул запор на двери. Я вывалился из обжигающей пасти монстра прямиком в темную кухню и подскочил, слушая, как быстро колотится сердце.

Моряки зашевелились, встревоженно оглядываясь.

– Что это было? – пробормотал спросонья Крюкомет. Кто-то, я не увидел кто, толкнул дверь и выругался.

– Заперто! Нас заперли! Что за дела? Откройте!

Орал Сабля. Перемежая требования открыть дверь с ужасающей руганью, он барабанил в глухую преграду, но с той стороны никто не отвечал. Скотти выскочил в наш старый зал проверить дальний выход в коридоры, но вскоре вернулся обратно с вестью, что и там выход заперт.

– Что это значит? Что происходит? – завыл Зиан. – Что это, капитан?

Мертвец поднял руку, призывая к тишине, и мы услышали, как что-то загудело снаружи, заскрежетало, словно корабль застонал от отчаяния.

– Что это? – тихо спросил Фарри.

– Это подъемник. Наши товарищи с верхней палубы спускают вниз лайар, – охотно поделился Половой. – Есть что пожрать, Айз?

Кок не сразу понял просьбу старшего матроса, а потом просто отмахнулся.

– Что значит спускают лайар? – крикнул Зиан. Его возмущение резало мне душу. Я даже поморщился.

– Это значит, что… как там сказал наш новый капитан? Только вместе, только прикрывая друг друга, спасемся, да?

– Это не смешно! – заорал Зиан. – Совсем не смешно.

– По-моему, как раз смешно, – пожал плечами одноглазый. – Это Пустыня. У нее свои законы. Старик спасает своих людей, хе-хе.

– Это не смешно! – Голос Зиана исказился, в нем появились металлический лязг и басовитые нотки.

Изменения заметил не только я. Сабля отвлекся от двери, уставился на молодого шамана, но тут что-то громыхнуло, и гул исчез.

– Все, спустили. Сейчас заведутся и поедут с песнями до Приюта, а там всех рассудит Пустыня. – Половой демонстративно зевнул. – А мы тут сдохнем, запертые.

– Точно? – привычным голосом спросил резко успокоившийся Зиан. – Точно спустили?

– Ага, – кивнул Половой.

– Ну, неужели, – вздохнул шаман. – Дождался.

Он сделал странный жест, будто вытолкнул из себя что-то.

Я почувствовал, как мои мышцы онемели, словно обратились в лед, и плюхнулся без сил на топчан. С глухим стуком на лежаки и на пол попадали те моряки, кто был на ногах. Остался стоять только Зиан.

– Я люблю лайары. Ими можно управлять в одиночку, без участия кого-либо еще. Знаете почему? Потому что если где-то что-то можно испортить, то вы, люди, делаете это с успехом! Потому что у вас всегда что-то происходит! – Ан Варр сорвался на крик.

Мертвец что-то прохрипел. Он прикладывал титанические усилия, чтобы хотя бы повернуться к Зиану, который, как мне показалось, стал даже выше ростом.

– Вот не надо так надрываться! Расслабься, так ты угаснешь быстрее и почти без боли. Я кое-что знаю о вашем устройстве. Годы научили меня многому, хотя я до сих пор ошибаюсь в оценке ваших умов и душ.

Внутренности холодели, дышать становилось все тяжелее, но я не сводил взгляда с Зиана. С того, кто когда-то был Зианом. Светлый бог, с души ан Варра свалилась броня, за которой полыхала кипучая ненависть!

– Конечно, я должен сказать вам спасибо! Если бы не вы, не ваша жажда наживы и любопытство… Если бы не тот старик, ищущий новые знания, – я бы не смог ничего сделать и так бы и лежал в заваленной каюте в компании с капитаном Жалем. Но, будьте вы прокляты, даже голодные ледовые волки не жрут собратьев в эпоху трудностей. А вы! Боже, капитан Жаль пожертвовал собой, когда раскрыл меня! Он приказал запереть дверь, прежде чем я взял его. У вас такие герои бы нашлись?! Вот не думаю! О, славный «Сын героев» без единого человечка с хоть каким-то признаком дара на борту. Не то что у вас. Три носителя – это великолепно, правда! Еще бы команда попалась достойная!

Фарри лежал на соседнем топчане, пристально наблюдал за Зианом и нервно трясся, закусив нижнюю губу. Мне показалось, что он собирается заплакать. Но видел я это уже сквозь дымку. Глаза стекленели, я не мог даже моргнуть от слабости. Сердце стучало все тише, не справляясь с загустевшей в венах кровью. В ушах зазвенело, горло сдавили невидимые тиски. Зиан орал на нас, выплескивая напряжение. Я чувствовал, как негодование уходит из того, кто поработил ученика Балиара.

– Я должен был взять этого мальчика до того, как ваша посудина ушла из Приюта. Но я никак не думал, что такая с виду успешная команда так спасует перед трудностями! А этот ваш шаман… Проклятье, ну нельзя так завидовать и бояться старости! Я бы помог ему, а он! Тупица! О, какие были планы! Отправиться в Содружество, где заклинателей льда гораздо больше, чем на хилом севере. Но этот дряхлый дурак, пусть его душа застрянет между Темным и Светлым богами и никогда не обретет покоя, – сорвался! Не смог усмирить гордыню, голод и все испортил своей спешкой, да еще и впутал этого сумасшедшего калеку. Нет, был шанс, что мне повезет и его план сработает. Но ваши юнги… Да… Череда людских совпадений и мои замыслы вновь пострадали. Это обидно.

Он чуть успокоился, глубоко вздохнул:

– Кстати, за кем из вас охотится тварь южных колдунов? Я помню, когда их по льдам ходило в достатке и они сильно мешали жить, но сейчас мне казалось, что гончие перевелись. Я думал, что капитаны больше не высовывают носа из-за своего Южного Круга. Ошибаюсь? За кем он охотится, а? Не люблю я их чар, они заставляют чувствовать себя слабым.

Зиан с интересом оглядел нас, лежащих в бессилии. Мертвец опять что-то прохрипел, но шаман его словно и не заметил. Фарри в ужасе дрожал у себя на топчане, и я не мог понять, почему в нем нет того чудовищного спокойствия, как в сердцах умирающих вокруг корсаров. Жизнь утекала из «Звездочки» по воле того, кто вселился в тело юного заклинателя. Из всех, кроме Фарри. Тот словно не был подвластен темным чарам.

– Впрочем, это уже не суть важно. Добраться на корабле до Содружества мне не суждено, спасибо вашему калеке, будь он проклят. Товарищи ваши, сверху, меня с собой брать не стали, что обидно, но похоже на вас, людей. Лайар спустить в одиночку, я знаю, невозможно. Но вот управлять им я смогу. Жаль, придется обойтись без штурманов, но ничего. Рискну.

Вновь заскрежетал засов. Фарри вздрогнул.

– Самое обидное, что все это я делаю, чтобы избавить мир от Пустыни. Когда-то давно у меня почти получилось, но человеческая слабость сделала свое дело, и теперь обо мне вспоминают как о сумасшедшем. Где те шаманы, что прокляли мое имя за то, чему я научился? Даже памяти о них не осталось! А я…

Дверь отворилась, и на пороге появилась фигура. Пошатываясь, она вошла в кухню, и я узнал Шона. Бедный моряк был похож на ожившего мертвеца.

– Прощайте. – Зиан отвернулся.

И тут Фарри вскочил с топчана, отбросив в сторону шкуры. Странно всхлипнув, он ринулся вперед, наступая на тела недвижимых моряков. В его руках появился узкий клинок.

Зиан обернулся, глаза шамана расширились в изумлении, он отшатнулся, но Фарри настиг его и одним ударом повалил заклинателя на пол. Взметнулась рука с мечом. Один раз, другой – и злая волшба, приковавшая меня к лежаку, отступила.

В другой руке Фарри сжимал компас.

Моряки зашевелились, кто-то пытался подняться, но вновь падал. Мертвец встал на колено и опустил голову, борясь с дурнотой. Шон тряпичной куклой упал навзничь, гулко стукнувшись затылком о металлический настил.

– Оружие в руки и бегом. Бегом! Я на верхнюю, кто-то должен спуститься вниз, к лайару! – прохрипел Буран. Он встал первым и, пошатываясь, бросился к выходу. – Они не должны уйти!

Я еле сел. Сердце вновь билось мерно, но слабость еще кружила голову. К горлу подкатила тошнота. Нащупав рукоять дальнобоя, я поднялся на ноги и двинулся за Бураном. Если с людьми Старика произошло то же, что и с нами, – у меня была фора.

Фарри стоял на коленях у трупа Зиана.

– Вставай, Фарри! Вставай…

Он тупо посмотрел на меня.

– Ну же, Фарри!

Я потянул его на себя, и мой друг покорно встал.

– Давай! Идем!

Откуда-то сверху раздался приглушенный вопль. Так кричит от боли попавшее в капкан животное, а не человек. Мне стало холодно от понимания: если сила шамана повалила на лед всех людей в округе, то этим не мог не воспользоваться Эльм.

Мимо пробежал шатающийся Скотти, за ним посеревший лицом Сабля. Глянув на меня, последний сухо бросил:

– Оставь его.

Я послушался и потопал за хромающим Саблей.

Эльм видел, как посреди ночи люди выбрались из своего корабля. Небо затянуло тучами, сдерживающими сине-алые огни Светлого бога. Свет не мог пробиться к Пустыне, запертый в черные контуры тяжелых облаков. Но силачу и не нужна была помощь небесного властителя. Сосуды восхитительной жизни пестрели перед глазами красными прожилками, различимыми в любой темноте.

Их было шестеро. Всего шестеро.

Гончая подобрался. Сейчас его время. Он без труда разорвет на части слепых в ночи моряков. Выпотрошит каждого, поодиночке. Чем меньше корсаров останется на борту корабля, тем проще будет раздобыть компас.

Мысли об артефакте причиняли Эльму боль. Он вздрагивал, когда вспоминал о том, как близка была добыча в том городке, что знаменовал его перерождение. Если бы знать… Если бы хозяин нашел его раньше.

Если бы он не нашел его вовсе…

Бывший силач вздрогнул от калейдоскопа лихорадочных воспоминаний, несущих только страх и боль. Все эти метания по жизни, встречи и разочарования. Сейчас все было ясно и просто. Он почти не скучал о тех временах, когда принадлежал лишь себе.

Эльм склонился и осторожно выбрался из расщелины, не сводя взгляда с фигур людей. Четверо копошились на верхней палубе. Он отчетливо слышал, как металл ударяется о металл, как скрежещут цепи и гудит под ногами моряков промерзшая обшивка. Двое торчали у распахнутых дверей на втором уровне.

Что они делают?

Очередная вспышка с неба попыталась пробиться сквозь облака, и Эльм увидел черты небольшого кораблика, что раньше торчал на верхней палубе ледохода, а теперь повис в воздухе, обвязанный цепями подъемника. Лайар… Они спускают лайар? Думают уйти от него? Уйти от хозяина?

Слуга Черного капитана ощерился и крадучись пошел к кораблю. Под ногами тихо шуршал снег. Пустыня молчала. За эти дни он привык к ее голосу. К песни ветра, к стону льдов. Они умиротворяли. Но сейчас воздух разносил скрип металла и возгласы.

– Давай, осторожно! – крикнул кто-то из людей. Эльм видел его кровь. Моряк стоял на крыше лайара, вцепившись в цепь. – Чуть правее! Так, отлично!

Трое наверху. Двое на второй палубе, тщетно пытаются разглядеть в ночи хоть что-нибудь. Один на крыше. Силач припал ко льду, чтобы его ненароком не увидели с борта посудины, и пополз к добыче.

Лайар наконец достиг льда. Со скрежетом задел траками гусеницы шаппа, отчего моряк на крыше выругался. Эльму оставалось не больше ста шагов до ничего не подозревающего корсара.

Или подозревающего? Силач замер, наблюдая за второй палубой. Эти двое наверняка следили за происходящим и пытались сквозь прицел нашарить во тьме опасность. Радаг велел беречь себя. Радаг будет недоволен, если его новая Гончая исчезнет.

У Эльма не было дальнобоя. Он полагался на свои силы, да и громоздкое оружие во льдах только мешало. Верный крюк – лучшее средство для борьбы. Но сейчас он бы не отказался от одного выстрела. Сбить пирата с крыши и раствориться в темноте. Пополнить счет.

– Спускайтесь! Волк, Сиплый, вы – первые. Март, Валенгайм, Рэмси, прикрывайте сверху. Этот ублюдок где-то рядом.

Эльм кивнул словам матроса. Тот даже не представлял, насколько рядом «этот ублюдок».

По металлическим ступеням внешнего трапа застучали тяжелые ботинки моряков. Силач подполз почти к самым тракам шаппа и затаился меж наметенных Пустыней сугробов, почти поглотивших поддерживающие катки.

Когда моряк вдруг рухнул на крышу лайара и кулем скатился вниз, грохнувшись о палубу разведывательного кораблика, Эльм нахмурился. Сверху послышались звуки падения – два пирата безмолвно повалились на ребристую поверхность технического хода. Лязгнули о сталь упавшие дальнобои. С верхней палубы неторопливо соскользнуло вниз оружие одного из стрелков, упало на крышу лайара, и оглушительный выстрел надорвал молчание Пустыни.

Эльм прищурился. Ловушка? Что они задумали? Потянув носом воздух, он настороженно подался назад. Тот, кто рухнул с лайара, вряд ли сделал это специально: от такого можно и кости переломать.

Переждав минуту, Гончая тихо снялся с места, в несколько секунд оказался у корабля-разведчика и ловко забрался на броню. Упавший моряк лежал на спине, глядя перед собой раскрытыми от изумления глазами. Изо рта лениво поднимались облачка пара. Правая рука была выгнута под неестественным углом.

Любой другой на месте пирата давно бы уже верещал от боли.

Встретив взгляд Эльма, плечистый корсар попытался пошевелиться, но не смог. Бывший силач присел над моряком и улыбнулся. Показал крюк, так, чтобы недвижимый пират его увидел. От страха в глазах добычи по спине Эльма пробежали мурашки удовольствия.

– Привет, – сказал он и оскалился. Крюком вспорол темную парку моряка, наслаждаясь его ужасом, а затем медленно воткнул сталь в живот пирата. Тот даже не закричал, захрипел. Пары крови ударили в нос Гончей, и тот закрыл глаза, впитывая сладкую жизнь. Что-то случилось у них на корабле. Что-то потрясающее.

Когда сердце корсара остановилось, Эльм, пьяный от счастья, поднялся на ноги и прислушался. Тишина. Его ждало настоящее пиршество! И компас!

Гончая ловко перепрыгнул с борта лайара на траки шаппа, перемахнул через поручень и поспешил к трапу на вторую палубу. Где, он это видел, остались открытыми двери внутрь. Хранилище крови.

Эльм едва не взвыл от предвкушения.

Один из сторожей пришел в себя как раз для того, чтобы получить крюком в горло. Крепкий длинноволосый мужчина стоял на коленях, опираясь на дальнобой, когда Эльм возник перед ним и с размаху разрубил замотанную в шарф глотку. Капли крови взмыли к небу и осыпались миллионами чуть видных кристалликов розового льда.

Выстрел ожег грудь Эльма пламенем и отбросил его назад. Ощущение было, словно приложили осадным тараном. Взмахнув рукой, силач оступился и свалился с хода вниз, грохнувшись спиной о металл. Слава Радагу, что не в голову попали!

– Нет уж, собачий сын! – заорал Эльм. – Ты знаешь, что меня этим не взять!

Огонь в груди быстро угас, уступив место злости. Второй стражник разразился руганью. Он окликал товарища:

– Сиплый! Сиплый?! – и торопливо перезаряжался. Гончая прыжком поднялся на ноги и поспешил наверх.

Наверху кто-то кричал от боли. Там же раздался выстрел. Эльм почувствовал прилив возбуждения. Веселье началось! Из брюха ледохода слышались крики, на первую палубу кто-то выскочил.

Да и на второй появились гости. Эльм взметнулся по трапу наверх, чтобы увидеть, как проклятый стражник стреляет в кого-то из моряков, отчего тот замертво валится на настил. Из чрева шаппа выскакивает еще один пират, ощутимо припадающий на ногу, и сторож ударом приклада посылает его в отключку. А затем…

Гончая оскалился. Щенок. Ледовый щенок! Он узнал бы ублюдка из тысячи! Собачий Эд! Стражник, коренастый, крепкий, не успел увернуться от удара малолетнего подонка. Он даже заслониться не успел. Хрюкнул, получив сталь в живот.

– Сученыш… – прохрипел пират и упал на колени. Паренек, не сводя с Эльма взгляда, ногой оттолкнул тело корсара и освободил меч. Гончая бросился по металлическому настилу, глядя на важнейшую из добыч.

Останавливаться он не стал. Увернулся от бессмысленного замаха собачьего недоноска, затем одним ударом выбил у него из руки меч, насладившись вскриком подлеца, и схватил его за горло. Внутри Эльма все пылало от счастья.

– Время поквитаться, собачье ты дерьмо. Время платить по собачьим счетам!

Сверху вновь кто-то вскрикнул. Гончая давно уже стал специалистом в таких звуках. Это означало, что кто-то умер. Не ранен, не отделался легким испугом или ушибом, а именно что – умер.

Мальчонка хрипел, одной рукой пытаясь освободиться от хватки Эльма. Боролся. Из облаков на миг пробилось сине-алое сияние, и в нем блеснули глаза Эда. В них плескался ужас, и для Гончей не было высшего счастья.

Кто-то вывалился из ледохода, споткнувшись о тело. Эльм отпрянул, встряхнул Эда, а затем всадил ему крюк в живот. Мальчишка заверещал, словно скотина на забое.

– Время поквитаться, – повторил Эльм.

Что-то холодное коснулось его подбородка. Гончая понял, что даже в агонии собачий ублюдок смог свободной рукой откуда-то вытащить ручной дальнобой и приставить его к голове Эльма.

– Э… – почти испугался бывший силач, но в следующий миг прогремел выстрел.

Гончей не стало.

Часть III
Надежда

Глава первая
Богатые и счастливые

Во многих историях приходит пора, когда мелодия бардеров стихает и рассказчик негромко говорит подвыпившим посетителям что-нибудь вроде «прошло несколько лет». Мне всегда было интересно, как же герой жил эти годы, чем дышал окружающий его мир. Я считал несправедливым это «прошло», будто моего любимца лишили нескольких лет жизни.

Теперь же мое мнение изменилось.

Что я могу рассказать о тех неделях, что балансировал между бредом и явью? Ничего. Обрывки образов, жар кабины лайара и проникающий снаружи мороз, когда мои товарищи забирались в тесное, пропахшее болезнью и нечистотами нутро однопалубного кораблика в желании отогреться. Белесые от холода брови, бороды; тихие, низкие голоса, раздающиеся будто с того света. Рокот двигателей, вой вьюги, постоянная тряска и черный омут беспамятства, что захватывал меня после каждого мимолетного пробуждения. Согбенная фигура у штурвала, промерзшее стекло с расчищенной снаружи смотровой щелью. Силуэт склонившегося надо мною Квана. Мерзкий привкус настоев, чудовищная слабость.

И боль. Много боли. Сама Пустыня мстила мне за что-то, подсовывая под траки корабля обломки льдин.

Фарри сказал, что тот путь во льдах, на броне лайара, был праздником для спасшихся матросов. Их не страшили всепроникающий мороз и неудобство поездки. Они радовались каждой мелочи, как дети – искусству иллюзионистов. Никто словно и не вспоминал жутких нескольких дней, предшествующих смерти «Звездочки». Корсары обсуждали, как будут тратить солидную долю, которая по ледовому закону должна была быть поделена между уцелевшими. Мертвец забрал корабельную казну и накопления покойного капитана, пообещав, что каждый получит все по чести. Деньги, по словам моего друга, выходили очень даже нешуточные.

Кровавые, но нешуточные.

Фарри рассказывал мне об этом с улыбкой светлых воспоминаний. Я завидовал его чувствам. Проклятое приключение залило мою душу беспросветным мраком, и мне кажется, окажись я на броне со всеми – это бы помогло прогнать его прочь. Избавиться от грызущих сердце сомнений. Правильно ли я все сделал? Не оказался ли я, именно я, виновником всех этих бед?

Получалось, что без меня им всем было бы лучше…

Я не хотел в это верить, и во мне бурлило желание довести начатое до конца, доставить компас тем, кто сможет хоть как-то насолить Черному капитану, разрушившему мою жизнь. Добрым, злым, плохим – не столь важно, лишь бы они смогли остановить Радага. Судьбы мира, древние легенды – пусть это будет что угодно, главное – оборвать череду несчастий, преследующих меня и людей рядом со мною.

Потом был Приют. Его я помню лучше. Комната в таверне (я даже не знал, был ли это «Лед и Пламя» или какой-то другой трактир) превратилась в лазарет с тремя ранеными людьми. Кван настоял, чтобы нам отвели большой номер, и обязательно с окном (иногда доктор закутывал нас в одеяла и впускал в теплое помещение свежий морозный воздух).

Я любил смотреть на улицу сквозь подмерзшее стекло. Полулежал-полусидел на подушках, до подбородка натянув одеяло, и часами разглядывал мир по ту сторону тепла. Вид из окна выходил на черную ратушу Приюта, ее купол искрился от снега, и над ним красовался герб «Китов и броненосцев». А дальше было только небо. Синее ли, затянутое тучами, или вспыхивающее ночными огнями – все равно. Там царил простор, там властвовали мороз и снег, а я лежал здесь, в тепле, под довольно чистым одеялом, и около моей кровати на железной тумбочке всегда был горячий отвар. Кван тщательно следил за тем, чтобы я своевременно пил эту, признаюсь, жутко неприятную на вкус гадость.

Живот болел постоянно, но после отвара становилось легче, и потому я охотно протягивал руку за теплой кружкой, не сводя глаз с вечности за окном и слушая хриплое дыхание соратника по лазарету. Топчан, отделяющий меня от окна, занимал Шон. Моряк, сломленный ужасом льдов, не приходил в сознание после того падения. Кван кормил его с помощью каких-то переплетенных трубок, игл и еще пары странных приспособлений, на которые я старался не смотреть. У меня были окно и множество мыслей.

У правой стены располагались койки Квана и Тороса. Порядок и хаос. Доктор всегда тщательным образом заправлял свою постель, подолгу выверяя, как лежит одеяло. Торос же, когда стал покидать комнату, сваливал все в груду у изголовья.

Кван запрещал мне разговаривать и попросил Неприкасаемого не отвлекать меня беседами. Молчун не спорил. Торос вообще большую часть времени спал, но когда бодрствовал – слушался заветов врача, будто тот был богом. Кван раненым волком смотрел на Фарри, который приходил ко мне поболтать. Как-то я слышал из коридора, как наш унылый врач объясняет моему другу, что если вдруг тот вздумает шутить, то пусть представит сначала, как из меня вываливаются внутренности через разошедшийся от смеха шов. Или как переваренная пища находит трещинку в сшитых кишках и попадает не туда, куда ей нужно, и начинает гнить.

Я покрылся липким потом, представляя себе такие последствия. На Фарри слова Квана тоже подействовали, он стал серьезен, осторожен и целую неделю держался очень отстраненно, тщательно сдерживаясь от лишних слов и заглядывая ко мне не так часто, как прежде.

Меня расстраивало такое поведение друга, потому что в тишине в голову лезли воспоминания. И все чаще я думал о Лайле. Так хотелось услышать ее голос. Закрыть глаза и представить все ее рассказы вживую. И может быть, коснуться ее руки, нежной, изящной и очень теплой.

Вот только я никак не мог нарисовать перед собой ее лицо, отчего-то вместо него постоянно всплывало личико той служанки, открывшей мне тайну женского тела. И от этого хотелось плакать. Образ восхитительной сказительницы, ради которой я терпел побои Эльма и часами пропадал в зимних улочках Снежной Шапки, – казался испорченным. Словно то предосудительное…

«…но восхитительное…»

…осквернило Лайлу.

Иногда мне снилась та девушка из Приюта, и мне не хотелось просыпаться. Почему-то ее образ не пострадал, и мне спокойнее было думать о проститутке из городка торговой гильдии, чем о Лайле. Было не так больно.

Мысли о служанке волновали меня, но при этом отталкивали своей пустотой.

Еще чаще мне снился компас. Он то пожирал мое тело, то его крали ледовые демоны, или отбирали простые люди. Я терял его – и рыдал от обиды. Я много раз погибал благодаря проклятой игрушке и просыпался в липком поту и со вздохом облегчения.

В часы бодрствования в голове неустанно крутились мысли о том, что же будет дальше. Теперь они перестали быть абстрактными. Слишком многое случилось со мною по вине чертова подарка Одноглазого.

Я очень хотел поговорить с Мертвецом, спросить, что он собирается делать дальше и как будет искать своих Добрых, затерянных во времени и Пустыне. Как он планирует использовать компас, и когда мы уже начнем путь в города Содружества.

Но наш мрачный союзник ни разу не появился в лазарете за все это время. Потому я смотрел в окно, обкусывал губы и бесполезно думал, перебирая возможные варианты дальнейших событий, спотыкаясь о щемящий сердце образ Лайлы и вспоминая глаза мертвых моряков там, на «Звездочке».

Говорят: многие безумцы начинают именно так. Думают о чем-то еще неизведанном, закрытом. Представляют события и реакции, которых еще не случилось. Представляют и реагируют на них сердцем. Уходят в своих поисках прочь от реальности.

Среди троих пациентов я оказался самым жалким. Самым беспомощным. Доктор две недели ночевал рядом с моим лежаком, вытаскивая меня из невидимых щупалец Темного бога. Ему как мог помогал Фарри. А других моряков я и не видел, кроме разве что Бурана, заглядывающего к своему товарищу и недобро поглядывающего на меня.

Унизительно положение человека, неспособного даже самому сходить по нужде и вынужденного ловить такие взгляды.

– Он считает, что ты сам виноват. Что ты ничего бы не смог сделать глупее, чем выбраться на лед сражаться с матерыми абордажниками.

Я молчал, памятуя наказы Квана, хотя считал, что все сделал правильно. Если бы не я – Волк, застреливший Скотти, прикончил бы и Саблю. Да и Эльм…

Не люблю вспоминать того момента. Этот ужас, перемешанный с невероятной болью. Ты словно оказался на гарпуне гигантского охотника, который приподнял свое орудие, желая взглянуть на добычу. И ты чувствуешь, как холодная сталь рвет тебя изнутри, как твои ноги отрываются от тверди, и от этого становится еще больнее. Мне казалось, что мои внутренности намотались на крюк Эльма, и в любой момент они, объятые паром от мороза, вывалятся на замерзший металл. Я не знаю, как мне удалось достать дальнобой капитана и прекратить страдания.

У меня ведь был выбор тогда, был. И лишь животная жажда жизни направила дуло на голову Гончей, а не на свою. Ту боль хотелось прервать любым способом.

Потом я пошел на поправку. На четвертую неделю даже смог встать и дойти до уборной самостоятельно. Вы не представляете, какое счастье мне довелось испытать в тот момент. Узкий, захламленный коридор, по которому я мог идти сам, казался самым прекрасным местом в мире. Придерживаясь за стены, чувствуя слабость ног и тянущую боль в животе, я едва не прослезился от радости. Я – живой, и моя хворь скоро окончательно останется в прошлом.

Когда же мне впервые удалось спуститься в общий зал, где собрались уцелевшие моряки «Звездочки», сидящие за одним столом пираты встретили мое появление искренней радостью. Фарри сидел на самом краю лавки, рядом с Саблей, и последний, увидев меня, грубо ткнул в плечо соседа слева и потребовал подвинуться.

Их длинный стол занимал центр залы, меж четырех извивающихся, отделанных красным деревом колонн. Над головами моряков мягко горели бирюзовые светильники. В темном углу, на небольшом постаменте, сидел преклонного возраста бардер. Тихая мелодия, то и дело прерывающаяся, удивительным образом проникала в самые удаленные уголки помещения. На стенах трактира висели головы волков и львов, под одной из них, неподалеку от коробки-тамбура, сгорбился одинокий постоялец. То ли моряк, то ли местный работник, он старательно разгрызал вареные кости и думал о чем-то приятном.

Спуск утомил меня. Странно, но мои ноги отказывались слушаться, и приходилось очень сосредоточенно следить за тем, куда предстоит шагнуть. Так что спуск по лестнице с третьего этажа был для меня маленьким подвигом, и реакция корсаров показалась хорошей наградой.

– Наш игрушечный Неприкасаемый! – воскликнул Три Гвоздя. – Добро пожаловать в реальный мир!

Я осторожно сел между Саблей и Фарри, чувствуя локти товарищей, и неосознанно сжался, желая затеряться в корсарском ужине. Моряки почувствовали мой настрой и лишь пару раз коснулись больного юнги в своих шутках.

Не помню, о чем шла речь. В плошке передо мной дымилась ароматная каша, в кружке остывал теплый кисель, а вокруг улыбались пираты. Сабля поддевал располневшего за эти недели Грэга, из души Полового сгинула ехидная тьма, и сейчас он беззлобно фыркал, пряча нос в кружке с элем. Три Гвоздя с набитым ртом смеялся над шутками приятеля. Неприкасаемые сосредоточенно поглощали вареные овощи с мясом, и возродившийся Буран то и дело отрывался от трапезы, чтобы хлестануть кого-нибудь из пиратов остротой. Крюкомет прятал в отросшей бороде улыбку.

Свободные, живые, выбравшиеся из ледяного ада и потерявшие друзей. Я не мог не думать о тех, кто остался там, среди торосов. Не предается ли память ушедших радостью тех, кому повезло больше? Снится ли уцелевшим вой зверодемонов и хохот безумного шамана?

Во главе стола сидел Мертвец и безразлично пережевывал кусок мяса. Вид у него был такой, словно сын Добрых находился совсем в другом мире, и сложно сказать, нравилось ему там или нет. Он перехватил мой взгляд, и я напрягся, пытаясь распознать чувства бывшего первого помощника «Звездочки».

Пустота. Ничего. Лишь глаза стали еще темнее, чем раньше.

Только один вопрос я задал в тот ужин. Тихо, так, чтобы никто, кроме Фарри, его не услышал:

– А где Айз?

– Он в первую неделю устроился коком на гильдейский корабль и ушел из Приюта, – удивился Фарри. – Я был уверен, что говорил тебе об этом!

Почему-то я расстроился. Мы все-таки пережили очень непростое приключение, и корсары стали мне как братья. Лысый кок не был исключением.

Впрочем, понятно, почему мастер Айз предпочел встать к чужой плите. Я бы и сам с удовольствием выбросил из головы зверодемонов и бешеного Эльма. Было очень непросто, при взгляде на уцелевших моряков «Звездочки», не возвращаться в неприятные воспоминания.

Каждый выбирает свое.

Фарри знал о том, как я хочу поговорить с Мертвецом. Сам он не решался беспокоить угрюмого пирата, пока я был прикован к койке, но сегодня ситуация изменилась. Мой друг ерзал весь ужин, изнемогая от желания наконец-то приступить к нашему старому плану. Компас. Барроухельм. Лунар. Маршрут, то и дело прерывающийся злою волею судьбы.

Так что, когда ужин закончился, мой друг толкнул меня локтем и кивнул на уходящего прочь первого помощника.