Текст книги "Странная жизнь и труды Эндрю Борда, тайного агента, врача, монаха, путешественника и писателя"

В монастыре и в миру

Борд жил в монастыре долгие годы, то покидая его, то вновь возвращаясь. Трудно представить, как он, по словам Энтони Вуда¹⁸, «человек с неупорядоченным умом и изменчивым характером», мог находиться в обители со столь суровыми правилами поведения.

Вся последующая жизнь Борда отнюдь не свидетельствовала о приверженности аскетизму и вегетарианству, и он, наверняка, был склонен к нарушениям монастырской дисциплины. Правда, достоверно известно только об одном случае (о котором Борд сам рассказал): в 1517 году руководители Чартерхауса обвинили его в том, что он был «хорошо знаком с женщиной» (shold be conversant with women): в XVI веке, как утверждает историк, слово «conversant» означало нечто большее, чем, скажем, просто дружеская или наставительная беседа клирика с мирянкой.

С течением времени Борд чувствовал себя все более несчастным и все чаще задумывался о своем будущем. Его биографы проявляют редкое единодушие, объясняя стремление Борда покинуть Чартерхаус.

Так, А. У. Фокс в «Книге бакалавров» (1899)[17]17
  Книга посвящена жизнеописаниям холостых ученых XVI–XVII веков.


[Закрыть] пишет:

«Его (Борда. – Ю.П.) беспокойный нрав и прирожденная живость характера находились в глубоком противоречии с аскетизмом, которому он должен был следовать как брат Ордена картезианцев, и это приводило к нарушению гармонии в его отношениях с окружающими».

Фоксу вторят другие биографы:

«Жесткость правил поведения и постоянные наказания за каждое, даже невинное, проявление жизнерадостности должны были вскоре засушить веселого от природы человека, чей необычайный юмор мог служить причиной нарушения самых мелочных ограничений суровой дисциплины».

«Постоянные часы молитв, неизменная череда постов, упорядоченная смена ежедневных служб, требование точного выполнения целого перечня обязанностей и, что важнее всего, строгое ограничение разговорного общения; все это должно было вызвать протест у человека беспокойного характера, каким был Борд. Поэтому он и покинул монастырь к нескрываемому сожалению тех братьев, у которых еще не отмерли такие человеческие качества как умение не обижаться на безвредный юмор и невинная способность радоваться».

Первую попытку освободиться от «монастырского бремени» Борд предпринял в 1521 году, когда согласился с предложением занять в Чичестере (главном городе графства Западный Сассекс) место престарелого Роберта Шербона, ок.1453–1536 – епископа-суффрагана, то есть, епископа, не имеющего своей епархии и оказывающего различную помощь архиепископу диоцеза (епископского церковного округа, от лат. diocecesis – управление). Для нашего героя это было, безусловно, и освобождение, и «путь наверх», поскольку он должен был стать одним из всего двадцати четырех английских суффраганов XVI века. К сожалению, неизвестно, от кого исходило столь лестное предложение и какие деяния Борда, а, скорее всего, какие связи его семьи в церковных кругах способствовали подобному карьерному взлету монаха, едва перешагнувшего тридцатилетний возраст. Впрочем, уже имея разрешение оставить монашество (для этого потребовалась специальная папская булла, дарующая просителю диспенсацию[18]18
  Диспенсация (лат. Dispensatio – в частности, изменение силы закона, разрешаемое для каждого отдельного случая высшею духовною властью.


[Закрыть]), он так и не вступил в предложенную ему карьерную должность, по какой-то причине отказавшись от нее.

О следующей своей попытке Борд сообщает в конце 1528 или в начале 1529 года приору Хинтоновского Приората[19]19
  Приорат – небольшой католический монастырь. Хинтоновский Приорат – картезианский монастырь, основанный в 1222–1232 годах в деревушке Хинтон, графство Сомерсетшир.


[Закрыть] д-ру Эдмунду Хорду:

«Достопочтенный Отец, со всем должным уважением и смирением приветствую Вас и с благодарностью вверяю себя Вашей милости… Я умоляю Вас и насельников Вашего монастыря молиться за меня и желаю всем сердцем верить этим молитвам, особенно потому, что не сомневаюсь в добром отношении ко мне Приора нашего лондонского Дома. Хотел бы встретиться с Вами как можно раньше, чтобы убедить Вас в том, что не способен соблюдать суровые правила Вашей религии[20]20
  lam not able to abide the rigors of your religion. Борд, конечно, оговорился: он имел в виду не католическую религию как таковую, а строгие правила монашеской жизни в картезианских монастырях.


[Закрыть] и поэтому буду просить предоставить мне возможность делать то, что мне больше подходит, и исключить любое вмешательство в мои действия. Я намереваюсь рассказать Вам, что именно я собираюсь предпринять. Мое сердце навечно с Вашей религией, я люблю ее и всех, кто ее исповедует. Иисус знает обо мне (Jesus knows те), и да хранит Он Вас.

Навсегда Ваш

Э. Борд»

Это письмо вызывает несколько вопросов:

Борд сообщал адресату о намерении покинуть монастырь (хотя и не писал об этом прямо), но на какой срок?

На определенное время или «раз, навсегда, насовсем»?

Почему для этого он испрашивал разрешение у приора, а не просил его ходатайствовать перед папским престолом о получении диспенсации (как было, когда Борду предложили место суффрагана)?

Иначе говоря: имел ли право приор своей властью освобождать насельника монастыря от монашеских обетов и отпускать его в мирскую жизнь?

Если имел, то почему Борд обращался к главе Хинтона, а не к приору лондонского Чартерхауса Уильяму Тинбигу или к сменившему его Джону Бэтменсону (ум. 1531)?

Если же не имел, то в чем состояла цель письма?

Ответы на эти вопросы я не нашел ни у биографов нашего героя, ни в доступных мне исторических материалах, поэтому попробую предложить свои объяснения.

Борд, придя к заключению, что «не может, да никогда и не смог бы, жить в одиночестве, в полном заточении»[21]21
  Из письма Борда Кромвелю, датированного августом 1535 года.


[Закрыть], решил связать свою жизнь с практической медициной, что, в принципе, не помешало бы ему вернуться в монастырь в качестве врача-монаха или врача-священника, и тем самым вести более свободный образ жизни (в XVI веке случаи такого «совмещения» были нередки).

Чтобы стать профессиональным врачом, Борду необходимо было завершить медицинское образование, а, следовательно, иметь возможность отсутствовать в монастыре, по крайней мере, до получения диплом М. D. По-видимому, для этого не требовалась папская диспенсация, и приор мог самостоятельно принять решение (пишу «по-видимому», так как не имел возможности познакомиться с Уставом картезианского Ордена).

Прежде, чем ответить на последние два вопроса, полезно познакомиться с приором Чартерхауса Эдмундом Хордом (ум. 1556), сыгравшим важную роль в жизни Борда.

Доктор юриспруденции с оксфордским дипломом, член Колледжа Душ Всех Праведников, он был многолетним советником канцлера университета. Впоследствии, оставив административную службу, Хорд посвятил себя служению религии в качестве викария и пастора в различных церковных приходах. Весной 1520 года он принял монашеский обет и стал насельником лондонского Чартерхауса. Как отмечает его биограф, «он пользовался большим авторитетом среди монахов лондонской обители, и многие из них хотели получить его совет». В 1529 году Хорд единогласно был избран приором «Хинтона» и сохранил это место вплоть до закрытия монастыря через десять лет.

Можно предположить, что Хорд был издавна знаком с семьей Бордов или, по крайней мере, был близок Ричарду Борду и покровительствовал его младшему брату, а благодаря своему авторитету, способствовал приему юноши в монастырь. Добавлю, что Эндрю мог быть представлен ему в начале своего обучения в университете, поскольку, как сообщает Э. Вуд в книге «Обзор старинных достопримечательностей города Оксфорда», в 1502 году Э. Хорд был Принципалом (то есть руководителем) монастырского колледжа картузианцев. Возможно также, что именно после бесед с ним Борд решил выбрать в качестве обители Чартерхаус, а не монастырь какого-либо другого монашеского Ордена.

В свою очередь Эндрю отвечал Хорду неизменным уважением и благодарностью. Примером могут служить его слова в письме Государственному секретарю Томасу Кромвелю от 20 июня 1535 года (см. далее), в котором он умолял адресата покровительствовать ему и «доктору Хорду, приору Хинтона».

Что же касается цели письма (1528 или 1529 годов), то складывается впечатление, что Борд всего лишь неявной форме хотел умолить адресата замолвить за него словечко перед приором лондонского Чартерхауса (несмотря на то, что последний и так к нему хорошо относился) и испросить согласие на аудиенцию у Хорда.

С помощью своего покровителя или без оной, Борд получил от Джона Бэтменсона разрешение (лицензию), позволившее отойти от служения религии. «После этого, – пишет Борд, – «я отправился за море, чтобы обогатиться новыми медицинскими знаниями» (это произошло, вероятно, в 1529 году). Неизвестно, в каком университете он намеревался продолжить образование, но, видимо, с учебой что-то не заладилось, и в следующем году он возвращается в Англию.

О последующих событиях Борд рассказал в Предисловии ко второму изданию своей «Первой Книги Введения в Знание…, 1547» (далее «Введение в Знание»). Обращаясь к Томасу Говарду, герцогу Норфолку¹⁹, которому была посвящена книга, он писал:

«После моего путешествия по разным регионам и странам, имевшего целью приобретение знаний и практического опыты в области медицины, я вернулся в Англию, где был призван сэром Робертом Друри²⁰, рыцарем, и оставался с ним, оказывая необходимую помощь во многих срочных случаях».

Возможно, в доме сэра Роберта впервые встретился с другом хозяина дома и своим будущим покровителем и работодателем Томасом Кромвелем.

Надо полагать, леченье Друри прошло успешно (он умер только через пять лет), что дало возможность Борду продолжить контакты со знатными пациентами. Вот что писал он Норфолку:

«Ваша милость… послали ко мне сэра Джона Гарнингэма, чтобы пригласить к вам для консультации по поводу ваших недомоганий. Получив это приглашение, я, не теряя времени, поспешил к вашей милости, чтобы выполнить свой [врачебный] долг… После прибытия к вам я прослушал пульсы вашего сердца, пульсы вашего мозга и пульсы вашей печени[22]22
  The pulses of your herte, the pulses of your brayne, and tho pulses of your lyuer.


[Закрыть], а также осмотрел вашу мочу и экскременты, но решил не предпринимать каких-либо действий без совета с Мастером доктором Бьюттсом²¹, который не только знал вашу комплекцию, ваши недомогания и диету, но и слабости и силу вашего тела, а также другие качества и средства, которые, говоря кратко, необходимы, чтобы поправить ваше здоровье».

Рис. 7. Генрих VIII

Но высокоученый и высокопоставленный доктор уклонился от встречи, и Борд решил действовать на свой страх и риск. «Благодарением Богу», леченье прошло успешно, и он по рекомендации герцога был приглашен для консультации самому «могущественному королю Генриху» (рис. 7).

У короля было множество болезней, но в то время его особо мучила подагра – семейная болезнь Тюдоров²², и Борд должен был своими советами облегчить его страдания. Говоря о посещении короля, наш герой был лаконичен, ибо знал, что неугодные «Большому Генри» слова относительно его болезней – прямой путь в Тауэр. Он нашел, что у Генриха «массивное тело, с широкими артериями, красными пятнами на лице и бледной кожей; волосы у него на голове обильны и рыжеватого цвета, пульс повышенный и хорошего наполнения, пищеварение отличное, он вспыльчив и обильно потеет». Насколько Борду удалось помочь королю – неизвестно, но, во всяком случае, эта консультация не имела для врача последствий, ни плохих, ни хороших.

В конце 1531 года Борд вновь решает отправиться в Европу, «желая увидеть и понять суть многих вещей и в различных странах получить истинные познания в области медицины». И это было не только и не столько «охота к перемене мест», постоянно одолевавшая Борда, и не его никогда не слабеющая любознательность, но и жизненная необходимость: дело в том, что он лечил своих высокопоставленных пациентов незаконно, не имея лицензии практикующего врача. А чтобы получить ее, необходим был университетский диплом.

В начале XVI столетия английская медицина плелась в хвосте европейского прогресса, отставая и по уровню университетской подготовки будущих врачей, и по состоянию медицинского обслуживания населения, и по числу изданных медицинских текстов. Но, кроме того, в стране отсутствовала организация, которая бы объединила практикующих медиков, и взяла бы на себя обязанности регулирования и контроля за врачебной деятельностью. Врачеванием часто занимались многочисленные самоучки– шарлатаны: знахари, предсказатели, обладатели чудодейственных амулетов и тому подобные авантюристы (своей деятельностью они не только наносили вред больным, но и лишали профессионалов законных гонораров).

На континенте регулирование врачебной практики было введено еще в 1221 году императором Священной Римской империи Фридрихом II Штауфеном (1194–1250)²³: он предоставил Медицинской школе в Салерно (см. далее) исключительное право выдавать лицензии на право врачевания в его владениях. Вскоре после этого обязанности регулятора взяли на себя Медицинские школы университетов Парижа, Падуи и Болоньи.

В Англии первые попытки ввести аналогичные меры относятся к 1421 году, когда врачи с университетским образованием обратились к парламенту с просьбой принять закон, запрещающий заниматься врачебной деятельностью людям, которые не имели надлежащей квалификации. Авторы петиции обращали внимание парламентариев на то, что невежественные лекари «наносят большой вред и убивают множество людей». Несмотря на то, что законодатели благосклонное отнеслись к этой инициативе, ничего, по существу не изменилось до 1511 года, когда парламент утвердил «Закон о врачах и хирургах» – первый из семи законодательных актах, принятых при правлении Генриха VIII и в той или иной мере связанных с медициной.

В соответствии с упомянутым законом человек, который не был выпускником Оксфорда или Кембриджа, имел право заниматься врачебной практикой только после получения разрешения (лицензии) от епископа Лондона; предварительно соискатель должен был заручиться одобрением не менее четырех, особо уважаемых профессионалов (напомню, что университеты также имели право выдавать лицензии). Вне Лондона право лицензирования передавалось епископу соответствующего диоцеза, занятия же врачебной практикой без наличия лицензии должны были наказываться крупным штрафом.

Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, почему в названии упомянутого закона присутствуют и врачи, и хирурги, иначе говоря, почему медики как бы «разделены» на две, независимые друг от друга группы. Такое положение было общепринятым в Средневековье и раннем Новом времени, когда «врачами» (physicians)[23]23
  Слово physician, означающее «практикующего врача», происходит от древнегреческого слова (р13оц (physis), а его производная (physikos — переводится как «природу», «природный».


[Закрыть], называли обладателей университетских дипломов, занимавшимися лечением внутренних болезней, а «хирургами» – тех, кто высшего образования не получили (а иногда были просто безграмотными) и имели дело с вывихами, повреждениями костей, мышц и других органов, занимались ампутациями, камнесечением, удалением зубов, кровопусканием (универсальным средством излечения в те времена), и тому подобными операциями[24]24
  К этому «низшему» сословию врачевателей относились также повитухи, травники, аптекари и народные целители.


[Закрыть]. Ими, например, становились юноши, которые после грамматической школы в течение семи лет учились и практиковались у опытного хирурга, после чего начинали самостоятельную деятельность. Хирургам не разрешалось выписывать рецепты, они считались ремесленниками, в частности, потому, что использовали при работе инструменты, а их социальное положение врачей было значительно ниже статуса врачей. О презрительном отношении к ним «благородных» англичан пишет Генри Пичем²⁴ в трактате «Совершенный джентльмен» (1622), в котором он отказывает хирургам в праве называться джентльменами и «объединяет» их в одну группу с «акушерками и шарлатанами». Конечно, встречались и «универсальными» медики (к их числу относился, по-видимому, и Борд), но это было не правилом, а довольно редким исключением.

Закон 1511-го года был, несомненно, «шагом в правильном направлении», однако, он имел крупный недостаток, поскольку из текста не следовало, какая организация должна осуществлять контроль за его исполнением. Через семь лет, в 1518 года, семь известных лондонских медиков во главе с выдающимся врачом и гуманистом Томасом Линакром (ок. 1460–1524)²⁵ обратились к Генриху VIII, испрашивая грамоту, которая бы давала право учредить врачебную корпорацию – Королевскую коллегию врачей.

Время обращения Линакра «со товарищи» было выбрано удачно – в Лондоне свирепствовала эпидемия чумы, и число «докторов-шарлата-нов» многократно увеличилось. Будучи главным «королевским врачом», Линакр лично представил высокому патрону черновик Устава Коллегии и без особого труда убедил его в необходимости организации, которая бы лицензировала и контролировала врачебную деятельность в Лондоне и в семимильной зоне около города. Важно, что при этом окончательное решение должно было приниматься представителями той же профессии, а не сведущими в медицине священнослужителями. То обстоятельство, что членами Коллегии могли стать только выпускники университетов, несомненно, поднимало престиж Оксфорда и Кембриджа. Более того: чтобы подчеркнуть важность новой организации в 1523 году ее Устав утвердили в парламенте «Законом, касающимся врачей». В нем, кроме прочего, содержалась предложение распространить прерогативу Коллегии на всю страну, но поскольку оно носило рекомендательный характер, то юридической силы не имело.

«Сверхзадача» Коллегии, президентом которой вплоть до своей кончины, был Линакр, состояла в том, чтобы «обуздать наглость тех нечестивых (wicked) людей, которые занимаются медициной по большей мере для того, чтобы удовлетворить свою жадность, а не по велению совести, и это является причиной возникновения многочисленных бед простого и доверчивого населения».

У Борда не было необходимости обращаться в Коллегию за лицензией на право врачебной деятельности. Как мы увидим в дальнейшем, он успешно окончил университет во французском городе Монпелье, по возвращению в Англию был инкорпорирован в Оксфорд (около 1542/1543 года) и, очевидно, получил лицензию от своей alma mater на законных основаниях. Но поскольку членство в Коллегии значительно увеличивало его авторитет врача, некоторые биографы утверждают, что он был в нее принят (правда, при этом не приводят документального подтверждения).

Чтобы продолжить обучение в Европе, Борду потребовалось продлить разрешение, выданное Бэтменсоном, поэтому он обратился к новому приору монастыря Джону Хоутону (ок. I486—1535)²⁶ и, к большому своему удовольствию, в ноябре 1531 года его получил. Путь на континент был открыт, и в начале 1532 года Борд уезжает «за море», где в течение нескольких лет слушает лекции в «хорошо зарекомендовавших себя университетах и школах» во французских городах Орлеане, Пуатье, Тулузе, Монпелье и в саксонском Виттенберге, а в Риме «практикуется в хирургическом искусстве».

Правда, занятия в Орлеанском университете на некоторое время пришлось прервать: Борд добровольно вызвался сопровождать английских и шотландских паломников в длительном и опасном путешествии в город Сантьяго-де-Компостела, находящийся в провинции Галисия, на северо-западе Пиренейского полуострова. Цель паломничества заключалась в поклонении хранившимся в городском кафедральном соборе мощам св. Иакова – одного из двенадцати апостолов, который считался небесным покровителем Испании.

Иаков, его младший брат Иоанн Богослов, как и их отец Заведей, были рыбаками. По преданию Иаков видел, как распяли Христа, но эта ужасная казнь не остановила его, и он продолжал нести Христову веру людям. По наущению врагов Божьих в 44 году Иакова схватили и по приказу царя Иудеи Ирода Агриппы I казнили в Иерусалиме «отсечением головы». Предание гласит, что останки мученика положили в лодку, которую пустили в Средиземное моря. Она приплыла в Испанию, где якобы апостол проповедовал ранее, и была выброшена на берег в устье реки Улья. В 813 году живший в этой местности монах-отшельник Пелайо, следуя за явившейся ему путеводной звездой, обнаружил ковчег с останками Иакова: они оставались нетленными, причем голова апостола чудесным образом приросла к туловищу.

По велению короля Астурии Альфонсо III в конце IX века на месте, где был обнаружен ковчег, построили небольшую церковь, а впоследствии – кафедральный собор, в котором и поныне покоятся останки апостола. Саму местность назвали Компостелой (лат. Campus Stellae), что можно перевести как «Место, обозначенное звездой», а возникшее здесь небольшое поселение получило название Сантьяго-де-Компостела.

Первые паломники к мощам св. Иакова совершили путешествие в девятом веке по так называемому «Пути Святого Иакова»[25]25
  El Camino de Santiago (исп.), Peregrinatio Compostellana (лат.).


[Закрыть]. Легенда гласит, что этот путь является земным отражением Млечного Пути, по которому паломники ориентировались ночью. Увлеченный старинными преданиями своей страны великий поэт Федерико Гарсиа Лорка (1898–1936) писал в «Наивной балладе Сантьяго»:

 
Нынче ночью прошел Сантьяго
По светлым дорожкам неба.
Это дети, смеясь, рассказали
Тоненьким струйкам речки.
Далеко ли небесный странник
Держит путь по бескрайним тропинкам?
Он едет заре навстречу
На коне, что белее снега[26]26
  Перевод И. Ю. Тыняновой.


[Закрыть].
 

«Путь Святого Иакова» начинался во Франции, затем шел через Пиренеи в северо-западную Испанию – от Памплоны (столица королевства Наварра на севере страны) до городка Санто-Доминго-де-ла-Кальсада, названного в честь св. Доминика де ла Кальсада (1019–1109). Крестьянский сын Доминго Гарсия (так его звали в миру) в юности был пастухом, впоследствии принял монашество и посвятил свою долгую жизнь заботам о «Пути Святого Иакова», намереваясь облегчить паломникам путь в Компастелу. Он расчистил леса, возвел мост на реке Охья, построил дорогу (Calzada), больницу и постоялый двор для пилигримов. Когда же Доминго умер, то спустя много лет на месте хижины, где он жил, построили великолепный готический собор.

Далее путь вел до столицы провинции Галисия города Сантьяго-де-Компостела, в кафедральном соборе которого покоились мощи св. Иакова. Впервые этот путь описан в одной из книг «Кодекс Каликста» – богато иллюстрированной испанской рукописи середины XII века, в которой, в основном, содержится описание деяний св. Иакова и совершённых им посмертных чудес[27]27
  Первые исследователи рукописи ошибочно считали, что ее автором является папа Каликст II (лат. Calixtus, Callistus РР. //; ок. 1060–1124), отсюда название Кодекса.


[Закрыть]. Одна из пяти книг «Кодекса» содержит руководство для паломников, в котором приводится описание Peregrinatio Compostellana, сделанное французским монахом и школяром Эмериком Пико. Паломничество к святым мощам совершили известные в истории Европы лица: французский король Людовик VII (1137-80), св. Франциск Ассизский (1181/82-1226), английский король Эдуард I (1272–1307), фламандский художник Ян ван Эйк (1385/90-1441), король Шотландии Яков III (1460-88), папа Иоанн Павел II (1920–2005) и многие другие.

О своем путешествии Борд рассказал во «Введении в Знание» в главе, посвященной королевству Наварра:

«Когда я пребывал в университете Орлеана, время от времени зарабатывая врачеванием на хлеб в этом городе, я познакомился с девятью англичанами и шотландцами, которые намеревались совершить паломничество к [гробнице] Святого Иакова в Компостеле. Узнав об этом, я посоветовал им вернуться в Англию, сказавши: «уж лучше я пятикратно дойду пешком из Англии в Рим…, чем один раз – из Орлеана до Компостелы», и добавил: «Если бы мне посчастливилось входить в [Тайный] совет английского короля, то я бы решительно пресёк попытки его подданных предпринимать такие путешествия без лицензии Совета²⁷. Я скорее предпочел бы, чтобы они скончались в Англии вследствие моих врачебных действий, чем убили себя в пути; я раздраженно пытался заставить их поверить мне и иными речами. Но они, не приняв во внимание мои слова и не вняв моим убеждениям, заявили, что последуют далее по своему пути и скорее умрут, чем вернуться домой. Я выразил сожаление, что они не хотят отказаться от своего намерения, привел их к себе в дом, после чего, забросив дела в университете Орлеана, отправился вместе с ними в путешествие. Через Францию мы дошли до Бордо и далее – до Байонны. Затем мы попали в скудные области Бискайи и Кастильи, где мы даже за деньги не смогли достать мяса. Окончательно изголодавшиеся, мы добрались до Компостелы, где и купили много мяса и вина»».

Замечу, что Борд нигде не писал о себе как о паломнике, и в своем рассказе как бы отстранялся от своих спутников и даже подвергал сомнению наличие священных реликвий: «Я побывал в различных странах мира, чтобы узнать истину о многих вещах, но, уверяю вас, что никто нигде ничего не слышал об останках св. Иакова». Не религиозное рвение, а лишь христианское милосердие и желание облегчить трудности путешествия своим компатриотам явилось причиной «самоубийственного» поступка Борда. Хотя он в этот время и оставался верен своей религии, но был далек от фанатичного следования установлениям католицизма.