Текст книги "Странная жизнь и труды Эндрю Борда, тайного агента, врача, монаха, путешественника и писателя"

Чем запомнилось нашему герою утомительное путешествие (кроме, разумеется, мяса и вина)?

Подтверждение своим сомнениям он нашел в словах «старого доктора богословия», которому он оказывал в Компостеле врачебную помощь и который отпустил ему грехи. Священник, «взор которого был затуманен» (blear yed), принял исповедь Борда и в последующей беседе заявил, что в соборе нет останков апостола, а только наличествует цепь, на которой св. Иакова держали в тюрьме, и серп, которым ему отрубили голову:

«Я изумляюсь тому, как… наше духовенство обманывает и насмехается над народом, заставляя невежественных людей поклоняться предметам, которые, на самом деле отсутствуют в соборе» – пересказывает Борд рассказ священнослужителя. «Ибо нет у нас… костей из священных останков св. Иакова, так как Карл Великий перенес [мощи апостола] в Тулузу, равно как и [мощи] св. Варфоломея, св. Филиппа, св. Симона, св. Иуды, св. Бернарда, св. Георгия и многих других святых; он намеревался собрать тела или кости всех Апостолов в одном месте, а именно – в соборе св. Северина в Тулузе, городе в Лангедоке».

«После возвращения во Францию, – пишет Борд, – я отправился в город Тулузу и его университет, поскольку рассчитывал узнать правду, а после того, как ознакомился со старыми письменами и печатями, убедился в истинности того, что мне довелось услышать [от старого священника] в Компостеле».

Второй рассказ Борда во «Введении в Знание», связанный с путешествием к мощам св. Иакова, посвящен одной из самых популярных в Средневековье и в раннем Новом Времени «Легенде о петухе и курице». Вот что писал наш автор:

«В городе Святого Доминго (saynt Domyngo)[28]28
  Санто-Доминго-де-ла-Кальсада.


[Закрыть] находится церковь, в которой содержатся белые петух и курица. У каждого пилигрима, который идет к останкам св. Иакова в Компостеле, к шапке прикреплено белое перышко, что связано с этими птицами.

В Сан-Доминго был повешен молодой человек, который намеревался добраться до [мощей] святого в Компостеле. Он был казнен несправедливо: служанка постоялого двора возжелала, чтобы он удовлетворил ее похоть[29]29
  had hym to medyll with her carnally.


[Закрыть], но молодой человек отказался. Тогда она, затаив злобу, в отместку подложила на дно его путевого мешка серебряный кубок.

Юноша, его родители и другие пилигримы продолжили свой путь, а служанка поспешила сообщить городским полицейским о пропаже. По ее наущению служащие полиции отправились за пилигримами, вернули их в город, после чего, учинив обыск, обнаружили в мешке молодого человека пропавший кубок. Юноша был схвачен, осужден за кражу и публично повешен²⁸, но веревку не перерезали, и он остался висеть в петле.

Убитые горем родители юноши завершили паломничество, а затем вернулись в Санто-Доминго, чтобы у виселицы своего сына помолиться о спасении его души. Но когда они пришли к месту казни, то увидели, что их сын жив. Он сказал им: «Я не умер. Господь и его слуга, Святой Доминго, сохранили мне жизнь. Поэтому прошу Вас обратиться к городскому судье, убедить его прийти сюда и распорядиться, чтобы меня сняли с виселицы».

Родители отправились к судье и пришли к нему в то время, когда он готовился отужинать: перед ним стояла тарелка с зажаренными петухом и курицей. Они рассказали судье об увиденным ими чуде, но он сказал, что их сказочка (tale) так же правдива, как то, что лежащие перед ним в тарелке птицы взлетят, а петух еще и прокукарекает²⁹. Но как только судья произнес свои слова, именно это и произошло. После чего судья в сопровождении своих людей отправился к виселице, чтобы вынуть из петли неповинного юношу.

И в память об этом изумительном событии священник и другие уважаемые люди, [жившие в городе Святого Доминго], сказали мне, что с тех пор в церкви висит клетка с белыми петухом и курицей…Я действительно видел этих птиц, и об этой легенде (fable) мне рассказали не три или четыре человека, а множество людей»³⁰.

Замечу, что свою веру в предание о «петухе и курице» Борд строит на рассказах большого числа устных свидетельств: для него, как и для большинства людей с мифологическим мышлением такого рода доказательства было достаточно.

Паломничество для компатриотов Борда закончилось так, как он и предсказывал:

«На обратном пути из Испании, несмотря на все мое искусство врача, они скончались, отведав фрукты и запивая их водой, от чего я всегда воздерживался… потому что хотя вода [сама по себе] может и не быть причиной болезней, трудности столь длительного пешего путешествия не соответствуют возможностям англичан» (замечу, что Борд не только в этом путешествии, но и иное время, старался, как можно меньше пить воду, отдавая предпочтение элю и вину).

Борд же «по прибытию в Аквитанию, на радостях поцеловал французскую землю, воздав благодарности Богу за то, что избежал огромных опасностей, причиной которых были неслыханное воровство…, равно как голод и холод».

Весной 1534 года Борд вернулся в Англию и вновь поселился в Чартерхаусе. Здесь, как утверждает профессор Шеффилдского университета Кэти Шренк, он был рукоположен в священство, и поэтому в большинстве своих письмах Томасу Кромвелю (см. далее) подписывался как «Эндрю Борд, священник».

Между тем, в Англии происходили важнейшие события, инициированные Генрихом VIII и имевшие решающие значение для судьбы страны.

И. Н. Осиновский пишет:

«Весь ход исторического развития Англии толкал страну на разрыв с папством. Новое дворянство и буржуазия были кровно заинтересованы в создании более дешевой национальной церкви. Особенно крупные выгоды в случае победы Реформации в Англии сулила им предстоящая возможность захвата церковных имуществ. Под давлением этих веяний и сам Генрих VIII решился пойти на разрыв с папой, обещавший ему, будущему главе английской церкви, немалые выгоды не только политические, но и материальные: возможность конфисковать богатства церкви. Поводом для разрыва с папой явилось королевское дело о разводе. Король собирался развестись со своей первой женой Екатериной Арагонской³¹, для того чтобы иметь возможность жениться на красивой фрейлине королевы – Анне Болейн. Чтобы развод считался законным, его должен был утвердить сам папа. Однако папа не хотел, да и не мог этого сделать. Король обратился за помощью к университетам Оксфорда, Кембриджа, Парижа, Орлеана, Болоньи, Падуи и другим и за деньги добился от них письменных подтверждений «законности» королевского развода».

Король настоял, а послушный парламент «проштамповал» семь законов, означавших полный разрыв Англии с Ватиканом и католицизмом.

Одним из важнейших был «Закон о престолонаследии» от 30 марта 1534 года, согласно которому принцесса Елизавета, дочь короля и Анны Болейн, признавалась истинной наследницей Короны, право наследования престола переходило к их потомству, а принцесса Мария, дочь короля от Екатерины Арагонской (1435–1536), объявлялась незаконнорожденной. Закон требовал, чтобы подданные короля под присягой признали законность такого престолонаследия.

По стране начались возмущенные выступления католиков, протестовавших против нарушения вековых традиций, и среди них были лондонские картезианцы. Когда 4 мая 1534 года комиссары короля прибыли в Чартерхаус, приор обители Джон Хоутон и ее прокуратор[30]30
  Заместитель приора, лицо, занимавшееся общим администрированием в монастыре.


[Закрыть] Хамфри Миддлмор (ум. 1535), заявили им, что насельники монастыря «не вмешиваются в мирские дела» и отказались признавать «Закон о престо-лонаследовании», а затем попросили прибывших посланцев покинуть с миром монастырь. Последствия не застали себя ждать: приора и прокуратора «грубо повлекли в Лондонский Тауэр и со всей строгостью удерживали в течение всего месяца». Все это время комиссары убеждали Хоутона и Миддлмора, что новый закон совместим с установлениям католической церкви.

И убедили! В конце мая приор и его заместитель, вернувшиеся в монастырь, а также тринадцать монахов, под присягой клятвенно признали законность упомянутого «Акта». Это событие произошло 29 мая под недреманным контролем комиссаров, в том числе, особо активного и жестокого проводника королевской политики, в прошлом архидьякона Корнуолла, а затем капеллана Генриха VIII, Томаса Меджила (ум. 1537). Через неделю, шестого июня, на верность закону присягнули еще девятнадцать насельников монастыря, и в их числе – Борд.

Изменил ли он тем самым своим религиозным убеждениям? Думается, что на этот ответ невозможно ответить однозначно: все его дальнейшее жизненное поведение и даже литературное творчество было амбивалентным: он пытался лавировать между католицизмом и протестантизмом, принимая – в зависимости от обстоятельств – то одну, то другую сторону. Например, две книги, написанные и опубликованные им в сороковые годы, он посвятил убежденному католику, своему бывшему пациенту герцогу Норфолку и фанатичной католичке принцессе Марии Тюдор; со скепсисом, характерным для протестантов, отнесся к католическим святыням в Компостеле, но был искренен при поклонении Гробу Господню в Иерусалиме, уничижительно отзывался о центре католицизма – Риме (см. Главу II), и так далее.

Король не удовлетворился упомянутым законом, и под его давлением 3 ноября 1534 года был принят «Закон о верховенстве», провозгласивший Генриха VIII единственным верховным главой Церкви Англии. В соответствии с этим законом король получал право «инспектировать церкви, подавлять, восстанавливать, реформировать, приказывать, сдерживать и поправлять всякого рода ошибки, ереси и так далее», пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Чуть позднее началось закрытие монастырей и секуляризация церковных имуществ³².

Одновременно шло наступление на духовные установления католицизма, и безусловную силу набирала англиканская Церковь. Многие картезианцы оказались стойкими приверженцами римского епископа и отказались под присягой признать законы о верховенстве и измене. Это ни в коей мере не устраивало короля и его приближенных во главе с Томасом Кромвелем (см. о нем далее), стремившихся добиться публичного признание новых законов всеми насельниками монастыря, так как они пользовались большим уважением у рядовых англичан из-за простоты и суровости их нравов и образа жизни.

Понимая, что он встретит отчаянное сопротивление нововведениям со стороны католиков, король в том же 1534 году заставил парламент принять «Закон об измене». Согласно ему клирики, представители гражданской власти, судьи, преподаватели университетов и школьные учителя, отказавшиеся под присягой признать главенство короля, обвинялись в государственной измене, а, конкретно, в том, что они «злонамеренно устно или письменно измышляли, изобретали…или предпринимали действия против телесного здравия короля, королевы или наследницы, или наносили ущерб их достоинству, титулу…, или подло и злонамеренно публиковали или произносили, письменно или устно, что король является еретиком, схизматиком, тираном, неверным или узурпатором».

Все «изменники» подлежали смертной казни или (в лучшем случае – длительному тюремному заключению. Во исполнение закона приор Хоутон и несколько руководителей лондонского Чартерхауса и других картезианских монастырей были заключены в Тауэр; после мучительных допросов и пыток, 29 апреля 1535 года они были осуждены, а через неделю препровождены к месту их казни в Тайнберне для «повешения, потрошения и четвертования»[31]31
  [to be] hanged, drawn and quartered.


[Закрыть].

Тайберн – деревня в графстве Мидлсекс, ныне часть Лондонского городского округа Вестминстер. С 1196 по 1783 годы являлась официальным местом проведения казней осуждённых города Лондона. После 1783 года местом публичных казней стала площадь перед тюрьмой Ньюгейт, а с 1868 года казни стали проводится за ее стенами. Казни в Тайберне были как в Средневековье, так и в раннее Новое время излюбленным развлечением, привлекавшим внимание множества лондонцев своей средневековой жестокостью.

Так, в тексте приговора, вынесенного в первых числах июля 1535 года великому гуманисту Томасу Мору (1478–1535), отказавшемуся признавать Генриха VIII главой церкви Англии и одобрить его развод с Екатериной Арагонской, содержится описание его дикой казни: «Ввергнуть его (Мора. – Ю.П.) при содействии констебля… в Тауэр, оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту» (рис. 8). Правда, король «милостиво» заменил эту казнь отсечением головы, и 6 июля 1535 года Мор был обезглавлен на Тауэр-Хилле (небольшой холм к северо-западу от Тауэра, на котором происходили публичные казни, как правило, знатных особ).

Но даже после гибели мучеников внутренне сопротивление монахов не ослабело, и это стало явным после того, как одному из них, некому Джону Дарби, в конце июня 1535 года явился дух одного из убиенных картезианцев, чтобы поддержать тех, кто остались верными казненному приору. Действия королевских комиссаров последовали незамедлительно. Были назначены светские «управляющие» (governors), двое из которых круглосуточно присутствовали в монастыре, а остальные контролировали чтение послушников, «отсекали» их возможные связи с внешним миром, выбрасывали из келий духовную литературу, если в ней содержался даже намек на правоту «папистов», вмешивались в молитвенные отправления и так далее. Монахи, выказывавшие неудовольствие действиями «управляющих», немедленно препровождались в Тауэр, и далее суд решал их судьбу.

Меньше через месяц после казни Джона Хоутона «со товарищи» настала очередь следующих трех лондонских монахов. Затем, 11 мая 1537 года, четырех монахов из разных английских монастырей повесили умирать на зубцах городской стены Йорка. Палачи были неистощимы на выдумку, и 29 мая того же года большую группу лондонских картезианцев отправили в тюрьму Ньюгейт: их сковали цепями в положении стоя, руки привязали к столбам, находившимся за их спиной, и так оставили умирать от истощения. Последний из обитателей лондонского монастыря был «повешен, выпотрошен и четвертован» 4 августа 1540 года, но еще раньше, в ноябре 1538 года, лондонский Дом прекратил существование, а много лет спустя все невинно убиенные монахи были признаны святыми католической церкви.

Рис. 8. Казнь «потрошением»

После смерти Хоутона место приора Чартерхауса оставалось вакантным. Среди тех, кто хотел бы его занять, был Эдмунд Хорд, который еще в начале сентября 1534 года счел необходимым письменно обратиться к королю с заверением о своей лояльности и одобрении Законов о престолонаследии и о верховенстве. Хорда поддержал важный иерарх – архиепископ Йоркский Эдуард Ли (ок. 1482–1544)[32]32
  Второй по старшинству среди английских архиепископов.


[Закрыть], рекомендовавший его Кромвелю (от которого фактически зависело решение вопроса, хотя формально приора должны были выбрать оставшиеся в живых насельники монастыря). Продумав около года, Кромвель остановил свой выбор не Хорде, а на Уильяме Треффорде, бывшим одно время прокуратором Бовельского приората[33]33
  Основан в 1343 году в деревне Бовель (графство Ноттингемшир).


[Закрыть]. Он первоначально категорически отказывался признать новые законы, но затем капитулировал и полностью подчинился воле Кромвеля (после разгона монастыря правительство наградило его щедрой пенсией).

Тайный агент

Хотя Борд и признал один из новых законов, жизнь в атмосфере постоянного страха было для него нелегким испытанием. Впоследствии он писал, что во время этой «религиозной чистки» его душа находилась в «тюрьме» и он пребывал «в непосильном рабстве, как телесном, так и духовном».

И тут ему на помощь неожиданно пришел Томас Кромвель! Этот человек сыграл значительную роль в жизни Борда, и поэтому нельзя не познакомить с ним читателя (рис. 9).

Рис. 9. Томас Кромвель

Внук кузнеца, сын пивовара и кабатчика, Томас Кромвель (ок. 1485–1540) рано покинул отчий дом и начал вести полную приключений жизнь в Англии и на континенте. Он служил наемником во французской армии, был банковским клерком в Италии, доверенным лицом английских купцов в Нидерландах, торговцем тканями, успешным лондонским адвокатом и, наконец, секретарем и правой рукой всесильного Томаса Уолси (ок. 1473–1530), архиепископа Йорского, кардинала и Лорда-канцлера.

После того, как в 1530 году его патрон попал в королевскую немилость и был отстранен от всех государственных дел, Кромвель успешно заменил его в качестве советника Генриха VIII, став фактическим руководителем всей внешней и внутренней политики государства. Он был вдохновителем английской Реформации, одним из создателей англиканской церкви, разработчиком новых законов, укреплявших королевский абсолютизм, проводником политики усиления влияния Англии в Шотландии, Уэльсе и Ирландии.

Проницательный, расчетливый и практичный, он вовремя замечал малейшие изменения в быстро меняющихся настроениях своего повелителя. Следствием королевского благоволения стали его новые должности: член Тайного совета, канцлер казначейства, лорд-хранитель Большой печати Англии, государственный секретарь, генеральный викарий по церковным делам³³. В апреле 1540 году Генрих VIII удостоил Кромвеля, человека, вышедшего из самых низов общества, титулом графа Эссекского. Однако не всегда удачная внешняя политика государственного секретаря и дворцовые интриги привели к тому, что через несколько месяцев после возведения в графское достоинство он был обвинен в государственной измене, и в конце июля того же года кончил жизнь на эшафоте.

«Его ненавидели повсеместно, часто руководствуясь совершенно противоположными побуждениями: не было такого слоя общества, на поддержку или просто симпатию которого он мог рассчитывать. Для простого народа он был организатором кровавых преследований, душителем выступлений против новых поборов, тягот, которые обрушились на крестьян после закрытия монастырей. Для знати он был выскочкой – простолюдином, занявшим не подобающее ему место при дворе. Католики (особенно клир) не простили ему разрыва с Римом и подчинения церкви королю, расхищения церковных земель и богатств, покровительства лютеранам. А те в свою очередь обвиняли министра в преследовании новой, «истинной» веры, в снисходительном отношении к католикам. Имели свой длинный счет к Кромвелю шотландцы, ирландцы, жители Уэльса» (Е.Б. Черняк).

Итак, Государственный секретарь был сложной, противоречивой фигурой английского Ренессанса, жестким, а иногда и жестоким администратором, но при этом охотно покровительствовал людям искусства: в его доме долгое время жил знаменитый немецкий живописец Ганс Гольбейн-мл. (1497–1543), его другом был крупный поэт и дипломат Томас Уайетт-ст. (1503–1542). Деятельность Кромвеля принесла результаты, которые по достоинству были оценены много лет спустя…

Однако вернемся в 1535 год. Почему же сугубый прагматик Кромвель решил помочь Борду, и как он его «вычислил»?

Дело в том, что в то время, когда Хоутон находился в Тауэре, насельники монастыря упросили Борда написать от их имени приору письмо со словами сочувствия и поддержки. У Кромвеля было множество шпионов и осведомителей, в том числе и в главном узилище страны, и ему не составило труда заполучить это письмо и узнать, кто является его автором. Будь на месте государственного секретаря менее искушенный и более прямолинейный политик, не привыкший находить выход из разного рода сложных ситуаций и не умевший заставлять очевидных противников действовать в интересах короля, не миновать бы Борду Тайберна. Но вместо того, чтобы отправить его на мучительную казнь, Кромвель пригласил монаха-врача в свою резиденцию в Бишопс-Уолтэм[34]34
  Небольшой город в графстве Хэмпшир, расположенный в двенадцати милях от Винчестера и принадлежавший его епископу с 904 года.


[Закрыть] и предложил уже немолодому (по меркам XVI века) человеку новую и неожиданную для него работу, хотя и не связанную с медицинской деятельностью, но соответствующую его знаниям, а, возможно, и интересам. Кромвель, видимо, решил, что человек, побывавший в разных странах Европы, знающий языки, общительный и неприхотливый в быту, может оказаться полезным во внешнеполитической деятельности.

Е.Б. Черняк отмечает: «В условиях серьезного обострения внутреннего положения страны… агенты королевского министра подслушивали болтовню в тавернах, разговоры на ферме или в мастерской, наблюдали за проповедями в церквах. Однако особое внимание, разумеется, уделялось лицам, вызывавшим неудовольствие или подозрение короля…. Поскольку церковные ордена, несомненно, были ярыми врагами Реформации, Кромвель завел своих агентов и среди монахов (курсив мой. – Ю.Я.)³⁴.

Кромвель поставил перед агентом Бордом конкретную задачу: он должен был отправиться на континент, чтобы тайно собрать сведения об отношении европейцев к событиям в Англии, и в частности, о браках Генриха VIII и его разрыве с католической церковью. Как писал сам Борд, в результате этих полученных данных ему надлежало «составить заметки о некоторых делах, направленных против английского королевства».

Так, летом 1535 года Борд вновь (в третий раз) отправился в Европу и уже 20 июня, меньше, чем через полтора месяца после казни Хоутона, доносил Кромвелю:

«Смиренно приветствию и в соответствии с моими обязанностями (которые Вам известны), сообщаю о некоторых зловещих приготовлениях, замеченных мною и касающихся Английского королевства и, особенно, нашего могущественного защитника, осмотрительного, осторожного и милостивого Короля. С того времени, как я покинул Вас, я посетил Нормандию, Францию, Гасконь, Байонну, и, кроме того, некоторые местности в Кастилье, Бискайе, Испании и Португалии, а затем вернулся через Арагон, Наварру в Бордо, где и нахожусь в настоящее время. В каждой из перечисленных местностей и, сверх того, в Риме, Италии и Германии, я слышал от различных и заслуживающих доверие жителей, что папа, император и все другие христианские короли (исключая французского короля), а также их подданные, настроены против нашего Суверена; в соответствие с этим во всех странах, в которых я побывал, приведены в боевую готовность большие армии и флоты. Однако в Европе имеется и некоторое число друзей Англии…, которые никогда не будут относиться с ненавистью к нашему Господину и Вам, а также к английскому королевству в целом.

Из Бордо, двадцатого дня июня,

написано Вашим слугой, молящимся за Вас Эндрю Бордом».

Приписка в конце письма гласила:

«Я смиренно и со всем моим почтением умоляю и впредь быть милостивым Господином (каковым Вы всегда были) для Вашего верного слуги…, а также для доктора Хорда, приора Хинтона».

В следующем послании (написанном в июле того же года) Борд сообщает:

«Достопочтенный сэр, смиренного приветствую Вас и хочу довести до Вашего сведения, что после того, как я послал Вашей милости письмо из Бордо, передав его со слугой сэра Джона Арунделла³⁵ из Корнуолла, я побывал в различных местностях и университетах и заверяю Вас, что действия нашего Суверена, милостивого Короля, поддерживают школы Орлеана, Пуатье, Тулузы, Монпелье и частично глава Парижского университета, а также Преподобный Отец, приор Великой Шартрезы. И это настроение в высшей степени проявилось во время дискуссии, состоявшейся в главной школе Тулузского университета… в присутствии Короля и Королевы Наваррских, когда с честью для нашего благородного Короля были определены и опровергнуты наиболее важные статьи обвинения, которые кто-либо мог выдвинуть против него; обо всем этом я расскажу Вам по приезде в Англию.

Во время моего пребывания в Каталонии Император отплыл в Страну Варваров (Barbary) вместе с другими королями³⁶, при дворах которых я уже побывал, удвоив при этом число друзей и почитателей нашего короля… Сообщаю Вашей милости, что после таких трудов я заболел, а иначе приехал бы к Вам и полностью отдал бы себя в Ваше распоряжение: при этом, открыв нечто новое и важное, безоговорочно бы выполнил отдаваемые Вами приказы.

Молю Бога, чтобы Он даровал Вам здоровье и удачу.

Эндрю Борд, священник».

Страной варваров (Barbary) в литературе раннего Нового времени именовался регион Северной Африки, который включал в себя б лыную часть современного Марокко, Северо-западную часть Алжира и часть Ливии. В XVI веке лингвист Томас Купер определял «варваров» следующим образом: «В старые времена все люди, за исключением греков, назывались варварами, каковыми они и были, поскольку речь их была грубой и бессвязной, а слова они произносили невнятно, особенно, когда говорили на латинском или греческом языках (! – Ю.П.). Их поведение отличалось жестокостью и ужасными манерами…».

На оборотной стороне последнего письма Борд сделал неожиданное дополнение, носящее личный характер. Он решил сделать патрону подарок, зная его неравнодушное отношение к садоводству:

«Я послал Вашей милости семена ревеня, которые получил из Страны варваров, где они считаются большим богатством. Семена следует высаживать в марте, когда они еще мелки (иначе говоря, не проросли. – Ю.П.). После того, как растения пустят корни, их следует выкопать и высадить на расстоянии фута или более друг от друга, хорошо при этом полив, и так далее)».

Насколько известно, Кромвель не воспользовался ни этим подношением, ни, естественно, садоводческими советами Борда. Лишь через два столетия ревень получил распространение в Англии как лечебное средства и овощи; произошло это после того, как в 1742 году известный английский ботаник Питер Коллинсон (1694–1768) вырастил «настоящий татарский ревень из семян, присланный профессором Сегисбеком из Петербурга».