Текст книги "Засекреченное будущее"

Это ли не счастье?

Накануне 65-летнего юбилея автор «ЧП районного масштаба», «Козлёнка в молоке», «Грибного царя» и многих других произведений, которые любят миллионы, побывал на Радио «Комсомольская правда», на записи популярной программы Андрея и Юлии Норкиных «Простыми словами»…

– …Юрий Михайлович, сейчас в самом разгаре Театральный фестиваль «Смотрины» по вашим драматическим произведениям… Даже по меркам столицы событие это примечательное и незаурядное: в этом празднике участвует десяток театральных коллективов…

– Да, это крупнейшие столичные коллективы – МХАТ им. Горького, Московский Театр Сатиры, Центральный Академический театр Российской армии, Театр Всеволода Шиловского, Театральная компания «Сюжет». Приедут гости из губернской России – театры: Рыбинский, Борисоглебский, Пензенский областной драматический им. А. В. Луначарского, Самарский художественный, Иркутский академический им. Н. П. Охлопкова… Вы не представляете, какие прекрасные коллективы работают в городах по всей стране! Зачастую в регионах спектакли по моим пьесам ставят даже лучше, чем в иных столичных театрах. Там нет этого зуда новизны, болезненной страсти – сделать пусть хуже, но не так, как у других. Там не увлекаются псевдоноваторством ради благосклонного кивка «Золотой маски», дешевым эпатажем на потребу дурного вкуса. Прежде всего, они пытаются донести мысли и образы автора. Я драматург традиционного направления, и меня больше интересует: что, а не как.

– А что вообще сейчас происходит в российском театральном искусстве?

– На мой взгляд, если брать современную драматургию, мы имеем почти катастрофу. За тридцать лет не выдвинулся ни один драматург общенационального уровня, не говоря уже о масштабах Островского, Сухово-Кобылина, Андреева, Горького, Булгакова, Вампилова, Розова… Почему? Потому что благодаря новым смыслам рождаются новые формы, а не наоборот. Птица вьет гнездо для яиц, а не для гуано. Простите! Если от драматурга не требуется художественного осмысления того, что происходит в обществе и душах современников, как он вырастет во властителя дум? Никак. Ставка на новизну любой ценой приводит к обессмысливанию того, что творится на сцене. Если нож точить бесконечно, у вас в руке останется одна ручка. Вот «ручка от ножа» вместо драматургии и осталась.

(Тут необходима ремарка: наш собеседник скромно умалчивает о себе, но, кажется, давно правомерно вводить в обиход выражение «театр Полякова». Пожалуй, именно наш сегодняшний собеседник и является единственным русским драматургом общероссийского масштаба если, оценивать уровень его пьес, количество постановок, значимость поднимаемых проблем, глубину образов и узнаваемость стиля. – Прим. редакции КП.)

– Что, у нас и ремесленников нет?

– Есть, конечно. Ремесло – это замечательно. Но проблема современной художественной литературы (а драматургии – жанр изящной словесности) заключается, прежде всего, в том, что ныне очень плохо поставлена начальная профессиональная подготовка. Беда именно с ремеслом! Как заявил мне начинающий автор «пьесоподобных» текстов: «Вы ничего не понимаете! Я пишу доаристотелевскую драму!» Я ему ответил: «Напишите сначала грамотно хоть одну аристотелевскую, а потом беритесь хоть за догомеровскую мистерию…» Он моего юмора, кажется, не понял. И что выходит: неофит не умеет еще написать нормальную пьесу с завязкой-кульминацией-развязкой, с характерными героями, с удобоваримыми диалогами, а его уже тащат на «Золотую маску», вручают премии. Ну как же! Пьеса-то про то, как прозектор влюбился в отрезанную женскую грудь! После этого автор уже уверен: а зачем мне учиться? Я уже лауреат. Впрочем, с министрами у нас то же самое…

– Владеть ремеслом – это работать надо. А у нас сейчас как-то не очень это любят. Можно всегда прикрыться творческим процессом. «Я художник, я так вижу». Мы очень хорошо помним, как журнал «Юность» стал печатать ваши произведения. Сначала «ЧП районного масштаба», потом «Работу над ошибками» и «Сто дней до приказа». Повести отличались острой критикой. И это было очень шумно. Все о вас говорили. Вы и дальше работали в том же направлении – остро критиковали. Тем не менее, почему-то никогда не были либералом. Более того, для либералов вы – один из самых неприятных людей. Нам даже писали: вот еще один прокремлевский пропагандист. Не могут они вам простить критику Солженицына, этой иконы современной русской либеральной демократии.

– Икона либералов, скорее, вдова Солженицына, а на его похоронах, помнится, было пустынно, если не считать мелких чиновников… Мы несли к гробу венок от ЛГ в удручающем одиночестве, с удивлением поглядывая на конную милицию. Вообще-то, это один из устойчивых мифов, что критика существующего порядка вещей, и в том числе властей предержащих, может быть только либеральной. Все остальные точки зрения – формы сервилизма. У меня из-за этого разгорелась полемика с Николаем Сванидзе на предыдущем съезде Союза журналистов. Он с трибуны заявил, мол, журналист – это синоним слова «либерал». Журналист, дескать, просто не может не быть либералом. А коли ты не либерал, то, соответственно, и не журналист, а так «пропагандос». Но, извините, а куда вы тогда засунете Каткова, Суворина, Розанов, Леонтьева, Меньшикова, славянофилов? Об этом я и сказал с трибуны съезда. Ведь консервативная пресса была до революции гораздо влиятельней и тиражней, чем оппозиционная. Просто у революционеров в деле развала Империи нашелся такой могущественный союзник, перед которым не устоял даже традиционный народный монархизм. Я имею в виду царя-мученика и его администрацию…

– Суворин был мракобес и все такое. Можно найти много эпитетов, которые объясняют точку зрения Николая Карловича.

– Для либералов все оппоненты – мракобесы. Давайте разберемся. Мракобесы – это те, кто предупреждали, что революция несет стране развал и катастрофу? Да? Кстати, все «мракобесы» очень хорошо знали либеральную идеологию. Они с нее начинали, как тот же Катков или Тихомиров, а потом они повзрослели, одумались, перешли в другой лагерь, охранительный, и продолжали критиковать власть уже за – неисполнения ею своей державной, удерживающей функции. Критика существующего порядка вещей может быть и справа, и слева. Кто-то костерит власть за то, что она слишком жесткая. А кто-то за то, что она слишком мягкая и оттого недостаточно эффективная. Что опаснее избыточность или недостаточность государства – это еще вопрос? Я уверен: государственная недостаточность – куда опасней.

– А вот ваша цитата: «Если писатель-публицист во всем согласен с властью, он приспособленец. Если ни в чем и никогда не согласен с властью, – то он негодяй». Это – о чем?

– О том же самом! Вот я всегда был в оппозиции к Ельцину, считая этот режим преступным, доведшим страну до обнищания, беззащитности и полураспада. Я был одним из основоположников антиельцинизма в литературе: сатирически, даже, как считают критики, издевательски изобразил ЕБН и в «Апофегее», и в «Демгородке». Но я отнюдь не утверждаю: все, что делалось при Ельцине, было неправильным. То же могу сказать и о нынешней власти: она сделала много положительного, но еще больше она не сделала для народа и страны. И все-таки ее КПД несравненно выше ельцинской «команды». Почему этого не хотят видеть люди, вроде Сванидзе? Я не знаю. Думаю, тут речь можно вести о какой-то психогенетической мутации, клановой или семейной кровной обиде. В любом случае: власти не надо откровенно хамить, даже борясь с ней, но и говорить с ней дрожащим голосом тоже не следует.

– С эпохой Ельцина было связано много надежд на перемены к лучшему, к построению свободного богатого общества. Ведь вы этого хотели, судя по вашим упомянутым повестям. И что произошло? Почему вдруг разочаровались и ушли в оппозицию к этому новому?

– Да, я хотел, как и все, демократии и свободы слова, но мне в страшном сне не могло привидеться, что их будут укреплять с помощью пальбы из пушек по парламенту… Залп «Авроры», по-моему, был менее разрушительным. Может быть, благодаря писательской интуиции губительную подоплеку ельцинского правления я почувствовал раньше других, заранее. Со мной не соглашались, я тогда со многими друзьями-писателями разошелся. Даже с домашними некоторыми рассорился. Но потом, спустя годы, они – один за другим – нехотя признавались: да, ты был прав…

– А что смущает вас в Солженицыне?

– Ничего не смущает. Кроме того, что он не мой писатель. Для удовольствия я его никогда не читал. Я для удовольствия Гоголя, Лескова, Чехова, Бунина, Булгакова, Катаева читаю.

– Ну, как же, он же правду написал. Сколько было в концлагерях наших замучено…

– Да, он написал свою правду, часто не совпадавшую с исторической реальностью, опираясь на тогдашние мифологические цифры жертв, минимум в десять раз превосходящие реальные утраты. В любом случае речь идет о гигантских потерях «перманентной» революции. Но преувеличивать их на порядок зачем? Что за статистический мазохизм? А ярлык ненавистника Солженицына мне прилепили в 2014 году, когда я со своим неосторожным прямодушием в интервью газете «Культура» возмутился тем, что за четыре года до юбилея «Исаича» уже во все организации разослали циркуляры. Мол, с каким размахом следует отмечать столетие писателя. Зато ни слова о Константине Симонове, у которого в 2014 году тоже 100-летие. Ни гу-гу о Горьком, его приближающемся 150-летии. Ни полслова о Тургеневе с его 200-летием. Как же так? А ведь они сделали для нашей культуры, мягко говоря, не меньше, чем автор «Ивана Денисовича».

– Считаете, это реверанс властей в сторону либералов?

– Не думают, мне кажется, власть вообще смутно представляет себе, кто есть кто в искусстве. Просто Кремль решения принимает зачастую под давлением «ходоков». За Горького, видно, тогда попросить было некому. А уж как умеет «просить» Наталья Дмитриевна, общеизвестно. Наблюдал. Кроме того, я имел неосторожность напомнить согражданам о том, что Александр Исаевич говорил о Советском Союзе, о нашей с вами Родине, живя в США. Он назойливо призывал Америку активно бороться против СССР… А когда я еще «до кучи» высказал мнение, что «Архипелаг ГУЛАГ» – это не та книга, которую нужно изучать в школе…

– Почему?

– Потому что вещь очень субъективная. Там много фактов, которые потом исторической наукой не подтвердились. Там же есть апологетические, мягко говоря, главы о предателе-генерале Власове, сочувственные страницы о бандеровцах. Вот есть замечательная вещица Солженицына «Один день Ивана Денисовича». О жизни заключенных в лагере. Хотите понять эпоху, трагедию этих людей, которые пострадали, кто невинно, а кто и за дело, – читайте «Один день…» Я спрашиваю, когда встречаюсь со школьниками, со студентами: а за что сидел Иван Денисович? Отвечают: он анекдот антисоветский рассказал. Или: он был против Сталина.

Да нет же, он просто ушел из своей части, а до нового места назначения не дошел. По законам военного времени это называлось де-зер-тир-ством. Я служил в середине 1970-х в Группе советских войск в Германии. Если бы я ушел из своего артполка и не дошел бы до штаба дивизии, куда меня нередко посылали, мне бы тоже дали срок. В штрафбат точно отправили бы, хотя никакой войны тогда не наблюдалось. Это армия, а не пионерский лагерь…

– Но в жизни Александра Исаевича был и такой эпизод, когда он отказался принимать государственную награду от Ельцина. А от Путина – принял. Да, какое-то время это была совершенно неприкосновенная фигура. Потом стали очень робко говорить: слушайте, чего-то мы с Солженицыным начинаем перегибать палку. Сейчас эти голоса звучат громче. Тем не менее, все-таки Солженицын – великий писатель земли русской. И пока еще в статусе неприкосновенной персоны.

– Скажу иначе: он очень крупная культурно-политическая фигура. И политик Солженицын оказался, как показывает время, гораздо крупнее Солженицына-писателя. Тиражи его книг катастрофически упали, о чем с плохо сдерживаемым удовольствием писал еще Войнович. Автор «ГУЛАГа», видимо, каким-то верхним нюхом почувствовал, что эпоха Ельцина заканчивается, с политической точки зрения принимать награду от «хромой утки», да еще сильно пьющей, неперспективно, можно подвергнуть риску свой авторитет. Кстати, первым от ельцинского ордена отказался писатель-фронтовик Юрий Бондарев, но на это как-то внимания не обратили. Напомню, гораздо критичнее меня высказался о Солженицыне ведущий писатель-либерал Владимир Войнович в книге «Портрет на фоне мифа». Однако вдова на него не обиделась и либеральных собак не спустила: свой.

– Может быть, ваш конфликт связан с тем, что он – писатель антисоветский, а вы – советский?

– Да, я – советский. И что? Я же не настаиваю на том, что моя точка зрения единственно правильная. Я просто ее высказываю. Спорьте! Но если в нашем государстве с благословения кремлевских политтехнологов «школы Натана Дубовицкого» и дальше будут размываться базовые ценности, это плохо кончится. Поясню на примере. Солженицыну, который с пониманием относился к Власову, считая измену формой борьбы с ненавистным режимом, поставили памятник. И я тут хочу заступиться за Дмитрия Быкова – хотя он герой отнюдь не моего романа и не мой единомышленник. На него набросились, когда он высказал желание написать книгу о Власове в серии «Жизнь замечательных людей». Ребята-кремлята, вы уж определитесь, чтобы не морочить людям головы! Если за одни и те же идеи Солженицыну ставят памятник, а Быкова ругают как последнего сукина сына, это уже какая-то форма государственной шизофрении с раздвоением личности.

– Вы очень давно говорите, что государство неправильно ведет политику поддержки театрального искусства, киноискусства. Мы имеем в виду выделение денег на съемки фильмов и постановку спектаклей, мягко говоря, невысокого художественного уровня. Почему государство не следит за тем, на что и как потрачены средства?

– Мне кажется, проблема не в государстве как таковом, а в том среднем слое чиновников, у которых просто нет ни мировоззрения, ни позиции, ни идеалов, ни вкуса. А если и есть, то они далеки от интересов нашей страны и народов, ее населяющих. Вот пример. Есть фильм «Ржевский против Наполеона». Там, кстати, в роли Бонапарта крайне неудачно засветился будущий президент Украины Зеленский. Более чудовищной ерунды, снятой на государственные деньги, да еще к 200-летию победы над супостатом, невозможно себе вообразить… Режиссера-постановщика Марюса Вайсберга, будь моя воля, я бы выпорол прилюдно и выгнал из профессии, настолько это бездарно. И больше к этой дате не сняли ни-че-го? Кто принимал такое решение? Кто выделял деньги? Кто принимал готовый фильм? Неведомо. Кто ответил за это поношение? Никто.

– Погодите, вот вы – председатель Общественного совета Минкульта.

– Общественный совет не принимает решений, не выделяет деньги, он лишь рекомендует и предостерегает. Фонд кино – вообще странная организация, в былые времена ее бы назвали вредительской. Кстати, к нашим рекомендациям и предостережениям едва прислушиваются. Была история с фильмом «Смерть Сталина», которому неожиданно выдали прокатное удостоверение. Потом посмотрели и сказали: батюшки, это же поклеп на нашу непростую историю! Вот тогда нас и собрали: мол, протестуйте от имени общественности. Надо было прикрыть явный прокол Минкульта. Потом я пытался выяснить, а кого наказали за выдачу прокатного удостоверения такой чудовищной галиматье? «Да ну вас, Юрий Михайлович, вы какой-то кровожадный…» – обиделись на меня. Долго в председателях Общественного совета я не задержусь, поверьте! Вот так.

– Когда мы с Кареном Георгиевичем Шахназаровым говорили про великое советское кино, он отметил, что был ежегодный заказ от государства крупнейшим режиссерам. И процесс создания таких фильмов контролировали. И в результате чаще всего выходили очень сильные фильмы.

– В СССР была культурная политика. А сейчас ее нет. Как системы. Я уже поминал юбилеи великих писателей – авторов мирового уровня. Хоть один фильм по их произведениям был создан к круглой дате? Почему? Бог весть…

– Может, и хорошо? Вы представляете, что сейчас сделают из классиков? «Матильду» помните?

– Хотиненко, Кара, Бортко, Лебедев очень даже хорошее кино сделают. А вот зачем лезть в интимную жизнь сложного нашего царя, когда общество и так разделено, я не понимаю. Тогда уж слазьте и в личную жизнь академика Сахарова или президента Ельцина! Нет, не лезут – дрейфят…

– «Матильда» – провокация. Но ваши-то книги – тоже провокационны.

– Провокативны, с вашего позволения. Меня однажды спросили: как бы вы отнеслись к такому варианту: ваши вещи никогда бы не напечатали, но Советский Союз сохранился бы, страна не распалась бы таким чудовищным образом, 20 миллионов русских не оказались бы за рубежом на положении людей второго сорта? Я ответил так: да хрен с ними, с этими повестями. Страна и судьбы людей дороже. И это не рисовка, а правда.

– Ваш читатель и почитатель Михаил прислал вам такой вопрос: «„Сто дней до приказа“ были таким зарядом тротила, который взорвал огромную дамбу цензуры. Как вы оцениваете нынешнее состояние свободы в России? Насколько свобода слова для вас священная корова? Как вы относитесь к благим намерениям ограничения свободы слова со стороны государства?»

– Типичная поздняя мифология. Ничего я не взорвал. Эту повесть стойко не печатали, с 1980-го до лета 1987 года, пока некий немецкий паренек Руст не приземлился на Красной площади, каким-то чудесным образом пролетев через все наши кордоны. Горбачев спохватился, что у него-де очень плохие военные. И поснимал всю верхушку, как раз созревшую для переворота. Именно в этот промежуток состоялся знаменитый звонок главы военной цензуры Андрею Дементьеву, редактору журнала «Юность»: «Вы напрасно поставили в номер „Сто дней до приказа“. Мы все равно не пропустим!» А он ответил: «Вы бы лучше Руста на Красную площадь не пропустили». Тогда я, как молодой тщеславный писатель, испытывал эйфорию. Но даже у меня закралась мысль: что-то тут не так… Если в государстве мнение военной цензуры ничего не значит, такое государство долго не протянет. Держава обязана защищать свои секреты и интересы, в том числе и на пространстве культуры. Иначе она развалится. Так и получилось. Интереснее другое. «Сто дней» в 1984 году решили напечатать в двух номерах «Советского воина» и потом провести дискуссию, но категорически выступил против заместитель начальника ГЛАВПУРа генерал Волкогонов. Почему этот человек, вскоре проклявший «тоталитаризм» и ставший «пламенным демократом», сделал все, чтобы влиятельная советская литература не включилась в борьбу с дедовщиной? Может быть, механизм тот же, что и теперь, когда вдруг «ни с того ни с сего» за казенные деньги снимают глумливый фильм о победе над Наполеоном?

И много ли таких «волкогоновых» в нынешних коридорах власти?

– Гниение государства – это абсолютно отрицательный процесс. Но если цензура, если государство решит, что для него необходимо гайки закрутить, все равно этот процесс гниения оно не остановит… Тем не менее запрос на цензуру сейчас очевиден. Цензура в вашем понимании – это сугубо отрицательная вещь или все-таки положительная? Как ее настроить так, чтобы это было во благо государства?

– Есть цензура и цензура. При советской власти то была официальная структура, мощный государственный инструмент. Называлась она «Главлитом». Цензура, как она это понимала, защищала интересы и секреты страны в прессе, в искусстве. Правильно, неправильно, но она защищала, руководствуясь политическим курсом руководства. Сейчас у нас цензуры как государственного института нет. Но у нас есть корпоративная цензура. У нас есть цензура политических блоков и аппаратных кланов. У нас есть цензура тусовки – литературной, театральной, киношной и так далее. У нас есть цензура влиятельных меньшинства, в том числе и сексуальных. Когда был в разгаре мой конфликт с окружением Солженицынского фонда, на меня наехала со всей мощью госпечати официозная «Российская газета». Ей Путин поручил? Сомневаюсь. И вот что интересно: читатели «РГ», на сайте газеты комментируя погромную статью Сараскиной, поддержали именно меня. Но об этом принципиальном факте «Российская газета» деликатно умолчала. Это ли не цензура? Конечно, цензура. Есть либеральные издания, скажем, журнал «Знамя», в котором просто заявляют: писателя Полякова для нашего журнала не существует. Именно так сказали автору, когда он принес туда рецензию на мой роман «Любовь в эпоху перемен», который, кстати, популярен у читателей. Это тоже цензура. Не общеполитическая, а конкретной политической, а то и этнической группы. И она, такая цензура, кстати, действует, гораздо беспардоннее, чем советская цензура, с которой можно было как-то бороться или договариваться.

– Но вам скажут, что вы можете пойти в другое издательство, в другой журнал.

– Совершенно верно. Но то же самое отчасти было и при советской власти. То, что не печатали в «Новом мире», могли напечатать в «Нашем современнике». То, что отвергал «Советский писатель», можно было выпустить в «Советской России» или «Молодой гвардии».