Текст книги "Грани"

«Побывал я в дни Спаса на ярмарке…»

 
Побывал я в дни Спаса на ярмарке,
В изобилии мёд здесь и яблоки.
Из Орла, Подмосковья, Твери,
Сколько хочешь, столько бери.
Бергамоты, ранеты, грушовки
Ароматные – все по дешёвке.
Мёд цветочный и мёд горчичный,
И каштановый мёд, и липовый,
Я ж считаю, что самый отличный
Тот, который со станции Липки.
Я его покупаю намеренно,
Хоть женой покупать мне не велено.
Так как мёд уже куплен ей на зиму.
Пусть жена возмутится: – К чему?
Уподобясь немому Герасиму,
Я ей сладко промямлю: – МУ-Му.
 

Картина внука

 
Наивный внук нарисовал картину,
В ней чистая, святая лепота.
Вложил в одну плетёную корзину
Все фрукты, все любимые цвета.
Арбуз зелёный, рядом синий финик,
Коричневый банан наискосок,
И красный цвет в наполненном графине,
Гранатовый или вишнёвый сок.
Кружочек жёлтый, видимо, лимон,
И мандарина розовые дольки.
Его картина – это сладкий сон
И лишь намёк на реализм, и только.
И всё же я завидую ему.
Ум его светел, и душа моложе.
Ему ли, его детскому уму
Лезть в реализм,
Так для меня расхожий?
 

«На вершину заснеженной сопки…»

 
На вершину заснеженной сопки
Проложил я зигзагом лыжню
И хоть парень я вовсе не робкий,
Всё ж себя храбрецом я не мню.
Высота метров двадцать, не меньше,
Ветра верхнего ярый напор.
Я мужчина один среди женщин,
Что с собой на вершину припёр.
Глянул вниз – и мандраж в коленях,
Сгинул прочь удалецкий порыв.
Как моих незадачливых пленниц
Мне доставить к подножью горы?
Я натянуто им улыбаюсь
И картинно пред ними храбрюсь.
Деловито над спуском ступаю
Не дай бог, коль подумают: – Трус.
Я ищу, где спускаться положе,
Нахожу на другой стороне,
Этот склон безопасней, похоже,
И спокойней становится мне.
– Ну, смелее за мною, девчата!
И как ветер с вершины несусь.
Я с тех пор свой кураж опечатал,
И поступков лихих сторонюсь.
 

«Явилось лето, лето настоящее…»

 
Явилось лето, лето настоящее,
Без облаков и без тяжёлых туч
И это солнце, солнце не палящее,
Я – северянин, и люблю и чту.
Я – обыватель снега и зимы,
В явившееся солнышко не верю,
И потому, как некую потерю,
Держу в чулане лыжи и пимы.
 

«Я не люблю житейские подробности…»

 
Я не люблю житейские подробности,
Я перед ними пребываю в робости,
Особенно, когда в стихах поэта,
С подробностями сведущих старух,
Котлеты отделяются от мух,
И мухи разлетаются при этом.
Я не люблю, пустую болтовню,
Я слышу её много раз на дню
В режиме, называемом «Он лайн»,
От дамочек, собравшихся в курилке,
Когда они стрекочут по мобилке,
Которыми их одарил «Белайн»
 

«Асфальтовый стук каблучков…»

 
Асфальтовый стук каблучков
Таинственен и музыкален.
Ах, сколько ж они мужичков
Вели до подъездов и спален!
И сколько ж за ними во след
Тянули глаза вожделённо
И туз, и король, и валет,
И с ярым презреньем их жёны.
Сегодня же в пьяной стране,
Настала пора для шестёрки
Вести каблучки при луне
Куда-нибудь на задворки.
 

«По снегу шастает ворона…»

 
По снегу шастает ворона,
Выводит лапками стежок,
Уселся на моих погонах
Январский, праздничный снежок.
Я по веленью самоволки,
Скрываясь, как блудливый кот,
В глухом лесу в объятьях ёлки
Встречал поддатым Новый год.
Укрывшись белым маскхалатом,
То перебежкой, то ползком
Пробрался я к замёрзшим хатам,
Как в тыл врага, за языком.
И в крайней хате огонечек
Явил невольно счастья свет.
Не ведал я прекрасней ночи
В своих неполных двадцать лет!
Теперь любое наказанье
Без сожаленья мог принять.
Я выполнил своё заданье
И языка сумел я взять.
Конечно, был наказан строго
Я на плацу. Как колос сжат!
Разжалован до рядового,
Несостоявшийся сержант.
 

«Я не больной и вовсе я не старый…»

 
Я не больной и вовсе я не старый,
Могу поднять на грудь грамм двести «Старки».
Конечно, не достоин я молодки,
Но выпить с ней смогу грамм триста водки.
Когда деньжат побольше в кошельке,
Не экономлю я на коньяке.
И где ни будь в компании, где споры,
Смогу я пить и вина, и ликёры.
Поскольку я из рода не дворянского,
То и не пью французского шампанского.
Ну, а когда с деньжатами плаксиво,
Тогда я пью с друзьями только пиво.
 

«Отчего в этот вечер я пьяный?..»

 
Отчего в этот вечер я пьяный?
Надоели твои фортепьяно,
Надоел твой изысканный шарм,
Он тучнее солдатских казарм.
Твои томные сладкие стансы,
Хрустали, бриллианты, фаянсы,
Твои экстра, и ультра, и супер…
Лучше ты наварила бы супу
И меня от души накормила,
А потом бы любила, любила.
 

На Ахтубе

 
Говорливо речной перекат
По песку воды чистые стелит,
Под водой серебристая стерлядь
Согревает на солнце бока.
Мой улов будет нынче весом.
Тихий плес, не тому ли порука?
Хотя бдительно прячется щука,
И под илом скрывается сом.
Я червей насадил на крючок,
И с размаху забросил я спиннинг,
Вдруг почувствовал резкий толчок,
Что ударил, как молотом, в спину.
У меня задрожала рука,
И под возгласы радости женщин,
Изловчась, я втащил судака
Килограмма на три, не меньше.
 

«Я горжусь шоколадным загаром…»

 
Я горжусь шоколадным загаром,
Выставляю его напоказ
Бледнолицым гуляющим парам,
Что давно закупили Кавказ.
Я ж загар приобрёл на даче
Подмосковной, трудясь на ветру,
И у Чёрного моря, тем паче,
Я им нос шоколадом утру.
Ах, вы вечные в жизни курортники,
Ни строители вы и ни плотники,
Так себе, лишь «шаляй и валяй»,
Тело нежное пряча под зонтики
Не хватает вам в жизни экзотики,
Вам Канары и Рай подавай!
Только вам не сравниться со мною,
Я другой парадигмой ведом,
И не райское счастье, земное
Я обрёл каждодневным трудом.
 

«На две недели еду в отпуск…»

 
На две недели еду в отпуск.
Мой зачинается парад.
Хотя я пролетарский отпрыск,
Я в отпуске – аристократ!
И сколько бы не заработал,
Трудясь в поту, за целый год,
Я всё легко и беззаботно
Растрачу, как последний мот,
На рестораны и качели,
На дни и вечера с вином,
Чтоб побывать хоть две недели
Совсем в обличии ином.
А дальше – бодрым и без скуки,
Без сожаления и пут,
На целый год настрою руки
На тот же пролетарский труд.
 

«Сижу один. Созвездья южной ночи…»

 
Сижу один. Созвездья южной ночи
Глазеют в приоткрытое окно,
И, как всегда, мне предлагает Сочи
Испить его любовное вино,
И музыкой вечерних ресторанов
Завёт меня на танцы и на блуд.
Задумался. Течёт вода из крана,
Как метроном сомнительных минут.
Досадую, всего себя ломаю,
Ещё лишь миг, и отдаюсь судьбе,
Иду на встречу пагубного мая
И растворяюсь в праздничной толпе.
Иду кадрить, хотя деньжат немного,
Надеюсь всё ж, как русский, на авось,
И. хоть на малость, но ещё на Бога,
Опять же, как у русских повелось.
 

«Полиняли осенние травы…»

 
Полиняли осенние травы,
Вяло стелются, старость кляня,
Лишь подсолнух стоит златоглавый
И к себе подзывает меня.
Я к нему подхожу и внимательный
Упираю в мордашечку взор,
До чего ж у него обаятельный
Весь его золотой убор.
Он созрел, заморщинилась шея,
Голова наклонилась к плечу.
Я костлявой рукой Кощея,
Эту голову откручу.
И ещё недозревшие семечки,
Стану лускать, давясь слюной,
Проведу незадачливо времечко.
Как никак – у меня выходной
 

«Дуракам всегда везёт…»

 
Дуракам всегда везёт
Везде на белом свете,
Дурак и пляшет, и поёт,
Сквозит гуляка – ветер.
Сегодня этак, завтра так,
Семь пятниц на неделе,
На том и нужен всем дурак
В любом серьёзном деле.
И не берут его в наём,
Он сам везде – начальник.
И пусть злорадствуют о нём,
Лишь за глаза: «Он – чайник!».
А чайник весело кипит
В Кремле и на Арбате.
Дурак набрался и храпит,
А умный – тот горбатит.
 

«Он сам себя в себе нашёл…»

 
Он сам себя в себе нашёл,
Присев в саду у дома,
Встал и решительно пошёл
Вперёд до гастронома.
 
 
Он сам себя в себе узрел
И очень удивился:
Как же он сильно постарел,
И как поизносился!
 
 
Он сам себя в себе казнил
За жизнь свою пустую.
Покаявшись, опять запил,
Про казнь не памятуя.
 

Дикарь

 
Ни птичий гомон за окном,
Ни солнца раннего сиянье,
Ни неба чистый окаём
И ни курортность мирозданья,
И даже ни весёлый нрав,
Сдающей комнату хозяйки,
Меня заставили с утра
Вовсю бренчать на балалайке.
И то ни водка, ни вино,
Ни вывих горького похмелья.
Ни комедийное кино,
Ни бесшабашное веселье
И никакой там прибамбас,
Когда смеётся или пьётся,
А просто скопище гримас
В душе кривляется и бьётся.
 

«И вовсе я не сумасшедший…»

 
И вовсе я не сумасшедший,
И вовсе я в душе не груб,
Когда я без согласья женщин
Касаюсь их горячих губ.
Они ж, слегка сопротивляясь,
Как бы порядочность блюдя,
В себя кокетливо влюбляют
Меня, не зная, не любя.
Я эти таинства красавиц
Познать пытался много лет.
Теперь сказать могу я вправе,
Да, просто, их у женщин нет.
А есть, как у мужчин влеченье
К иному полу, вот и всё,
Природной сути назначенье,
А всё иное – есть враньё.
 

«Скинуть годков так двадцать…»

 
Скинуть годков так двадцать,
Сразу другое дело,
Стал бы я одеваться
В костюмчик модный и белый,
Купил бы к галстуку стильному
я золотую приколку,
По телефону мобильному
Звонил бы всем без умолку.
Была б у меня любовница
И молодая и пошлая.
Только таким не помнится,
Мне моё славное прошлое.
 

«За окошком вызрела луна…»

 
За окошком вызрела луна
И по-идиотски округлилась,
И ко мне, нежданная, она
По-цыгански запросто явилась.
И давай настойчиво гадать,
И меня, обшаривая сразу,
Только что с меня? Ни дать, ни взять,
Выпившим – не поддаюсь я сглазу.
 

«Девицы в пляжной благодати…»

 
Девицы в пляжной благодати
Почти что голыми снуют,
И вечерами на эстраде
Блатные песенки поют.
А в них ни сахара, ни соли,
Есть только пошленький напев,
Неимоверное всеволье
Во всю раскрепощённых дев.
И в буйстве пьяного вертепа,
Который заказала знать,
Им очень нравиться вертеться
И ножки голые казать.
 

Год крысы

 
Мы дожили до года крысы.
Крыса – так же божья тварь.
Презирает она компромиссы,
Знает больше, чем мы букварь.
Она бродит по дому вальяжно,
И всеядна она и умна,
То поёт заунывно протяжно,
То свистит, то смеётся она.
Что ж, и мы поживём в крысином,
Бездуховном, но сытом дому,
И не вытравить нас керосином
И ни дустом нас никому.
Будем жить мы, как крысы, тихо,
Будем мудры мы и хитры,
Переждём все невзгоды и лиха,
Не высовываясь из норы.
А потом, натаскавши богатства,
В мир цивильный достойно войдём.
Гей, славяне, товарищи, братцы,
Вдохновлённые крысой – вождём!
 

Конфуз

 
Шестисотый Мерседес
Влетел на старенькую площадь,
Стоявшая там мирно лошадь
Решила, что примчался бес
И с ржаньем с привязи сорвалась
И, извините, обмаралась,
И обмарала Мерседес.
А в нём сидел солидный туз
С надменной выхоленной рожей,
Велел догнать срамную лошадь,
Его загнавшую в конфуз.
И оскорблённый Мерседес
Рванул, как бешеный, в погоню
За лошадью в ближайший лес,
Обдав округу сильной вонью.
 

«Увидев на деревне тёлку…»

 
Увидев на деревне тёлку,
Бычок подался в самоволку.
Сказал товарищам: – Так надо!
И вечерком покинул стадо.
Всю ночь его искал пастух,
Кричал, и звал, и матерился.
По утру прокричал петух,
И бык-гулёна объявился.
Попался сгоряча под руку,
Катилась под бичом слеза,
А он всё вспоминал подругу,
Её влюблённые глаза.
 

«Гениальный поэт Мандельштам…»

 
Гениальный поэт Мандельштам
По натуре был близок к шутам,
Всё искал, где поспать и пожрать,
В общем, часто любил бомжевать.
Был, как кролик, плаксив и труслив,
Был, как барс, необуздан и смел,
И любил он варенье из слив,
И богемною славой гремел.
И стихи у него, что напасть,
Всё в Акрополь пытался попасть
И античною славою бредил
И от этого, видимо, сбрендил.
Я скорблю, что он рано погиб,
Не достигнув богов и богинь,
По античным шагая стопам,
Мандельштам, Мандельштам, Мандельштам.
 

Субботник

 
На улицу пришла весна
И, повинуясь модным позам,
Стоит, картинно зелена
В отместку метеопрогнозам.
И смотрит ангельски с небес,
На новый город, старый лес,
На кольцевую автостраду,
И дач забытых городьбу,
На полинявшую эстраду
И на кирпичную трубу.
Ей всё дозволено теперь:
И оголять земные раны,
И поменять любые планы,
И открывать на даче дверь.
Сжигать в кострах листву и мусор,
Сажать цветы и деревца,
Распространять повсюду музу
Неугомонного скворца.
Я этой музой покорён,
Я до прекрасного охотник!
Меня позвал, как в детстве горн,
Скворец на Ленинский субботник.
В Мытищах, прямо у вокзала
Меня метла покорно ждала.
Мети, неси весь хлам на свалку,
Встречай весну, весну-весталку!
Чтобы она, по своей сути,
Всё содержала бы в уюте.
Я окрылёно вскинул взор:
Открылись небо и простор.
Открылась Яуза река
Неувядающей молодкой,
Но всё же пахнущей пока,
Как в молодости, царской водкой,
Ни молоком, ни хлебным квасом,
Любимых так рабочим классом
Сметается фанерный век.
Гори быстрей! Жалеть не будем,
Мы праздник сотворим из буден,
Живи достойно, человек!
 

Рождение, крещение

 
Был день по-августовски ясен,
И кроху положили в ясли.
Три килограмма, вес нормальный,
Рост сорок восемь – оптимальный
Ни богатырь, ни маломерка,
Крикун и не похож на соню –
Так вот сказала акушерка.
Я больше ничего не помню.
Мои родители смотрели
Как поп макал меня в купели,
За ножки взял и за головку.
И опустил в водичку попку
И так за здравье завопил,
Что чуть меня не утопил.
Но я от страха изловчился
И в бороду ему вцепился.
В купель я запустил фонтанчик,
И поп воскликнул: – Хулиганчик!
Не ожидал такого поп,
И с бородой остаться чтоб,
А не с какой-нибудь щепоткой,
Меня он вразумил щекоткой.
С тех пор щекотки я боюсь
И как-то бешено смеюсь.
Так жизнь моя и начиналась,
Теперь её осталось малость.
Теперь мне, явно, не до смеха,
Всё светлое – одно лишь эхо.
Хоть до сих пор я – бодрячок.
Несоразмерного пошиба,
То стрекачу я, как сверчок,
А чаще я молчу, как рыба.
 

«Что Пушкина читать…»

 
Что Пушкина читать,
Когда есть интернет?
Кого в нём только нет!
Средь Пушкиных есть Александр Пушкин,
Означенный на сайте, как поэт,
И в профиль нарисованный портрет,
И лоб, и нос, и глаз, и завитушки.
 

«Никогда, никому не совру…»

 
Никогда, никому не совру,
Ложь противна моей натуре.
Я сегодня летал по утру
На немыслимой верхотуре.
Над скопленьем готических крыш,
Над страной в наше время цивильной,
Предо мной простирался Париж
После ночи любвеобильной,
Равнодушно смотрел Нотр-Дам
На другие в округи часовни,
Провожая полуночных дам
Жадным взглядом, как старый любовник.
И богемный и пьяный Монмартр
С окончанием сереньких суток
Извергал непотребный мат
Неудачливых проституток.
 

«Я раков ем, и пиво пью по праздникам…»

 
Я раков ем, и пиво пью по праздникам,
И это для меня – Парад Алле,
А что за праздники? Какая разница,
Когда есть раки с пивом на столе!
 
 
Я так хочу девчонкам встречным нравиться,
Гуляя по аллее в выходной.
Каким девчонкам? А какая разница,
Когда ведом на поводке женой.
 
 
Я так хочу когда-нибудь прославиться
Оставить память о себе навек.
А чем прославиться? Какая разница
Коль я – никто, а просто – имярек
 

«Лес, этот сказочный кудесник…»

 
Лес, этот сказочный кудесник,
Меня в дурмане заплутал.
«Ау-ау» – подобно песни
Рефреном громогласным стал.
«Ау» – и покатилось эхо
И выдаёт издалека,
То крик отчаянья, то смеха
Неведомого грибника.
О, люди, где ж вы затаились?
Я так хочу увидеть вас!
Шуршанье сказочных рептилий
Меня преследует сейчас.
Я напрягаю слух и молча
Бреду с понурой головой,
Мне кажется, я слышу волчий
Меня преследующий вой.
Я в ужасе остановился,
К стволу замшелому приник.
И вдруг, передо мной явился
С большой корзиною старик.
«Чего орал, как угорелый?
Я ж отвечал, чуть не охрип,
Прошёл бы мимо, да вот белый
Издалека заметил гриб.
Теперь он мой, коль ты прозявил»
И срезал прямо предо мной.
Лишь дым махорочный оставил
И тут же скрылся за сосной.
Мне бы за ним по следу надо.
И я, опомнившись, бегу.
И лишь в душе нудит досада:
Что гриб достался старику.
 

«Сегодня я безвольный и расхлябанный…»

 
Сегодня я безвольный и расхлябанный,
Гнетёт души сплошная пустота.
А не пойти ль мне пообщаться с бабками,
Испить их неуёмные уста?
Они ж всегда по-деловому в тонусе,
Им разговоров хватит на века:
Кто с кем живёт, и кто от пьянки тронулся,
И кто кому там наставлял рога?
И может вскользь, и про меня чего-нибудь,
Не удержавшись словом, наплетут.
Как облака, гуляющие по небу,
Мне здравый смысл и явственность вернут.
 

«Мой мир и глупый, и мудреный…»

 
Мой мир и глупый, и мудреный,
Капризной женщиной рожденный,
С чего не знаю, только вдруг
Меняет круто мой характер,
Как в драме и, в последнем акте,
Безбожно спиливает сук,
Тот, на котором мы сидели
И беззаботно песни пели
В обнимку с чувствами любви,
И были счастливы вовеки.
Трава росла, бежали реки,
И пели в рощах соловьи.
Так, что же вдруг у нас случилось?
И солнце пред глазами скрылось,
И сук под нами – хрясть, да хрясть.
Возможно, это наважденье,
Но я отбросил все сомненья
И слез с сучка без сожаленья,
Чтоб в лужу мордой не упасть.
 

«Себя узрел я в зеркале – Старик!..»

 
Себя узрел я в зеркале – Старик!
Лицо своё разглядываю строго,
Ищу хотя бы свежести немного.
Не нахожу. Совсем не свеж мой лик.
Глаза глядят из-под густых бровей,
И на щеках глубокие морщины.
Да, не следят за внешностью мужчины,
У них совсем другое в голове.
Мне тоже наплевать на макияж,
Я без него живу с женой полвека,
С ней рядом, слава богу, не калека,
Обычный в моём возрасте типаж.
И всё-таки тревожно как-то мне:
Жена гораздо выглядит моложе,
И надо же, что при такой-то роже
Ещё не опротивел я жене.
 

«Почему-то в быту отутюженном…»

 
Почему-то в быту отутюженном
Донимает меня тоска,
Будто бы я шатаюсь контуженным
Среди дюн золотого песка.
И округа такая пустынная,
И ни деревца, ни ручейка,
И перо затупилось гусиное,
И не пишет стихами рука.
 

Комета

 
Вот и луна, кособокая бестия,
В небе висит в окружении звёзд,
Кто-то пустил по планете известие,
Что от луны отделяется хвост,
В мире научном зовётся кометою,
Кем-то ещё при рождении поймана,
Вскоре для всех она станет заметною
И пролетит над горами и поймами.
Месяцы трудятся обсерватории,
Пресса от стресса о ней голосит,
Каждый глядит со своей территории,
Каждый по небу глазами скользит.
Может, комета совсем безопасная,
Может она за десятком парсек?
Ей посвятил выступление страстное
С астрономическим взглядом партсек.
Славе её остаётся завидовать
Этой комете с обрубком хвоста,
Будто она, как невеста на выданье,
Благоуханна, тепла и чиста.
Только комета – она невидимка,
И до ожога она горяча,
По меркам земным же – она проходимка
Так стоит ли нам проходимку встречать?
 

Поэтический круг

«Ни зима, ни весна, ни лето…»

 
Ни зима, ни весна, ни лето
Вдохновенья ему не дают,
Десять месяцев у поэта
Ежегодно от лиры крадут,
Только август и только сентябрь,
Да неделька ещё в октябре,
Его лиру слагают в ямбы,
В амфибрахий, анапест, хорей.
 

Поэтессам кедринского лито

 
Сколько знаю я поэтесс?
Ну, Ахматову, ну, Цветаеву,
А у нас поэтесс целый лес
И, к тому же, все узнаваемы,
И решительны и хороши,
Так нещадно терзают поэзию
Беспокойством своей души,
Не боясь проходить по лезвию
Обнажённых и острых слов,
Загоняя их в ритмы и рифмы,
И в стихах возвышая любовь
До величия древнего Рима.
Я страницы стихов поэтесс
В Женский день полюбовно листаю
И вхожу в их таинственный лес,
Заблудился. Как выйти – не знаю.
 

Кедринцы

 
У кедринцев сегодня юбилей,
Всего то на всего шестидесятилетье.
Годами на Мытищенской земле
Мы воплощались в Кедрине поэте.
Он наш поэт по мысли и душе,
Большой поэт и гражданин России,
Он наш кумир, наставник, протеже
И даже больше, он для нас – мессия.
Я поздравляю всех, кто есть в ЛИТО
И всех от нас безвременно ушедших,
Я знаю точно – это лишь виток
У кедринцев, поэзию обретших.
Грядёт ещё столетний юбилей,
И мы уйдём. Придут другие люди
Талантливее нас или умней,
Но с ними Кедрин, как и с нами, будет.
 

«Сегодня здесь вот соберемся мы…»

 
Сегодня здесь вот соберемся мы,
У памятника Кедрину поэту,
Зовущего людей к добру и свету
Из повседневной вящей кутерьмы,
Своими вдохновенными стихами,
Горячим сердцем, трепетной душой,
Чтоб все потомки ощутили с нами
Всю полноту в неповторимой гамме
Его короткой жизни и большой.
Поэтому-то в память о поэте
Собрались здесь и взрослые и дети
Стихи поэта слушать и читать.
Десятки здесь, а по округе тыщи
Таких, как благодарные Мытищи,
По кедринской Руси не сосчитать.
 

Новогодняя истина

 
Условности всегда претили мне,
Но Новый год не мыслю без метели.
Не истину я нахожу в вине,
А, просто, новогоднее веселье.
Как в детстве – ёлка, шумный хоровод,
Игра в снежки, катанье с быстрых горок.
Нас этот праздник в прошлое завёт
И в будущее устремляет взоры.
Что Новый год преподнесет всем нам
Иль слёзы счастья, или слёзы горя,
Каким молиться будем именам,
Какие клясть в неумолимом хоре?
И кто-нибудь от водки и вина,
Под звон бокалов истину откроет,
Что прошлое на год ушло от нас,
А будущее ещё нужно строить.
 

«Купил я старый патефон…»

 
Купил я старый патефон
И с ним одну лишь грампластинку
С облезлой шеей, как грифон,
Головкою адаптер никнет.
Из глубины годов сейчас
Услышал голос я Шаляпина,
Его громоподобный бас.
Да, вот проклятая царапина.
Коварство подлое храня,
Иглу лекалом закрутила,
Моё сольфеджио и меня,
Шаляпинских высот лишила.
 

Короткие вирши

«Он строил жизнь свою по блогу…»

 
Он строил жизнь свою по блогу
И не жалел свою башку,
Поклоны бил не столько Богу,
Сколь виртуальному божку.
 

«Когда сижу не занятый…»

 
Когда сижу не занятый,
Мне кажется порой,
Что для моей, для задницы
Нужен геморрой.
Чтоб я почаще вскакивал,
Без дела не сидел.
Болезни в жизни всякие,
А геморрой – для дел.
 

«Учиться мудрости у классиков…»

 
Учиться мудрости у классиков
Ты помогаешь нам, Носков,
Чтоб было меньше «медных тазиков»
И откровенных дураков.